Текст книги "Ты – всё (СИ)"

Автор книги: Елена Тодорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

57

Она вся пропитана любовью.

© Ян Нечаев

– Я здесь, любимая. Я здесь, – выталкиваю отрывистым хрипом, когда понимаю, что Ю говорить не может. – Я здесь.

Она льнет все ближе. Под кожу мне вбивается.

Кажется, не остановят ее ни моя воспаленная плоть, ни ребра, ни титан. Ни я сам. Конечно, нет. Прикрыв раны, охотно проведу, куда бы ни устремилась. И виду не подам, насколько это тяжело.

Страх, что моей Ю могло сейчас не быть – вот испытание всем личностным качествам. Как тут не завыть? Как не взреветь на весь мир? Орать хочется во всю глотку. До тех пор, пока все тени душу не покинут.

Но так нельзя. Нельзя.

Я успокаиваю Юнию.

– Здесь, Зая. Я здесь, – продолжаю повторять, осторожно покачивая.

Сейчас она для меня так хрупка… Невыразимо.

Себя неестественно огромным ощущаю. Ю же, наоборот, воспринимаю как ту мелкую робкую девчонку с большими наивными глазами, которую когда-то окрестил Одуваном.

И так ее жалко… Это чувство безмерно. Просто не знаю, как его пережить. Оно ведь взывает к моему нутру. Весь внушительный потенциал задействует. В каждом органе, в каждом куске плоти, в пространстве между ними, в венах – осколки. Дышу, двигаюсь – ощущаю.

– Я все расскажу, Ян… Все, – шепчет Ю мне в грудь. Жарким дыханием сквозь мокрую одежду пробирается. Рассыпается по коже мурашками. – Самой это нужно та-а-ак сильно… Молчать не могу. Пыталась ведь дождаться твоего возвращения… Не получилось. Прости.

– Зая… – этот выдох весь нутряк из меня волочит. Боль канатами от живота до шеи. – Прекрати извиняться.

– Хорошо, хорошо… – частит, пытаясь сжать меня крепче.

У меня невольно проскальзывает улыбка. Но вот же засада – даже от этой эмоции горечи больше, чем удовольствия. С трудом протягиваю новый вдох.

Растирая спину Юнии, игнорирую проблемы в своем гребаном теле. Адскую пульсацию в бедре в том числе.

– Я рад, что ты решилась, Одуван. Умница, что прислала. Умница, – беру повтор, чтобы голос не терял силу, когда свои пожары гашу. – Мы с тобой уже столько преодолели. Теперь, пожалуйста, держись. Держись за меня, Ю.

– Я держусь. Держусь, Ян.

– Вот и хорошо.

– Ты горишь?.. Мокрый насквозь… Так нельзя, Ян. Давай ты переоденешься в сухое. Пожалуйста, Ян.

Насквозь – это разве что о боли. Влагу и жар я не замечаю. Каждая минута промедления мучительнее предыдущей. Не по мне это – вот так растягивать агонию. Но не прислушиваться к желаниям Ю я тоже не могу.

– Хорошо. Отпустишь меня? – выдыхаю глухо.

Юния отстраняется. И сразу после этого меня окутывает могильным холодом.

– Ненадолго, – отвечает, силясь улыбнуться.

Сдержанно киваю. Это все, на что способен.

Убеждаю себя: что сейчас все в моей власти, что с Ю все в порядке, что в данный момент можно послабить мониторинг, что небольшая пауза нам обоим лишь на пользу пойдет.

И все равно, отпуская ее, будто себе в ущерб действую. Снова по сантиметру пальцами перебираю, пока наши руки не теряют связку.

Возвращаюсь на крыльцо, чтобы забрать брошенную там сумку. Сжимаю челюсти, губы грызу, но все равно прихрамываю. Чертова нога болит так, что хоть самостоятельно ампутируй.

– Я в ванной буду, – оповещаю на обратном пути.

– Хорошо! – получаю ответ из спальни.

Едва оказываюсь за дверью уборной, отбрасываю сумку и тяжело припадаю к деревяному полотну. Судорожно выпускаю скопившийся в груди воздух. Скрежещу зубами. Тело резко становится липким от насыщенной влаги. И это не дождь. Меня бросает в пот.

Вдох-выдох, вдох-выдох – короткими рывками.

Стягиваю куртку. Футболку срываю. Распускаю ремень и молнию тяну. Наклоняясь к сумке, с трудом сдерживаю стон. Пыхчу и мычу, пока удается достать залитый в шприц препарат. Пошатываясь, добираюсь до борта ванны. Зубами рву упаковку. Сдергиваю джинсы ровно настолько, чтобы обнажить бедра и воткнуть в мышцу иглу.

Едва я ее ввожу и начинаю выжимать «панацею», дверь в ванную распахивается.

Уронив какие-то вещи, Ю застывает как вкопанная. Оторопело следит за действиями, которые я уже не могу тормознуть. Давя глубинный стон, прикрываю глаза – слишком много соли в них собралось. Спину бьет ознобом, в то время как я жду, что сгорю от стыда, что застигнут в таком жалком состоянии.

Выбрасываю пустой шприц, не поднимая век. Еще с полминуты зверем дышу. Наконец, боль идет на спад. Поднимаюсь и невозмутимо натягиваю штаны.

Еще беспокоит, конечно, но я способен стоять и не морщиться – уже отлично.

Склоняясь над раковиной, умываюсь. Прохожусь теплой водой по лицу, волосам, шее, плечам. В висках при этом непрерывно пульсирует мысль, как после этого объясняться с Ю.

Она в таком шоке, что ни одного вопроса не задает. Молча протягивает мне полотенце. Пока вытираюсь, и вещи, которые несла, поднимает.

Глаза в глаза.

Без слов, только на этом контакте, обмениваемся теми чувствами, которые в народе называют любовью. В реале же это то всеобъемлющее и пронзительное ощущение, которое невозможно переварить без травм. Это сверхмощная стихийная лавина. Это обещание без запроса: я буду с тобой, несмотря ни на что.

То, чего я боялся пять лет назад.

И то, что… Неожиданно наделяет невообразимыми силами прямо сейчас.

– Я подумала… – едва ли не впервые Ю раньше меня собирается с духом, чтобы заговорить. – Такой ливень… Твои вещи из сумки, наверное, тоже промокли. Вот, – подает мне стопку. – Я кое-что в шкафу нашла.

Сама успела переодеться в сухую рубаху, которая, скорее всего, еще деду моему принадлежала. Мне протягивает более современный прикид: спортивные штаны и майку. Невольно задумываюсь, кто из братьев тут мог оставить.

– Ты снимай мокрое, – подгоняет чуть более взволнованно. – Я загружу стирку.

Так же молча выполняю просьбу.

Уже одеваясь, отмечаю, что давление спадает, сознание проясняется и светлеет в глазах.

– Ты голодный, наверное.

– Нет, Ю, – сиплю я. Голос совсем пропадает. – Не голодный.

Она кивает и все равно идет в кухню. Я отправляюсь в спальню. Опять-таки чувствую, что нам нужен этот перерыв.

Когда появляется Юния, вожусь с камином. Укладываю поленья, сверху щепки, а под них кусок провощенной целлюлозы.

Поставив на столик поднос с чаем и пряниками, Зая садится на ту самую шкуру, на которой был когда-то наш первый настоящий поцелуй, ее первый оргазм и наш первый секс. Сложно не вспоминать об этом, когда вижу ее здесь. Она же, обхватывая руками ноги, смотрит, как я подношу спичку и разжигаю в камине огонь.

Еще какое-то время молчим, оставаясь неподвижными. Просто наблюдаем за тем, как пламя охватывает все поленья. Слушаем раскаты грома, стучащий по крыше дождь, подвывающий у окон ветер, треск дров и наше звучащее в единую тональность дыхание.

Верчу в руке одну из крупных щепок. Свободно кручу, тогда как есть желание зубами ее зажать и сквозь нее рычать, пока не полопаются сосуды в глазах.

Встаю, не выпуская из ладони скол. Машинально отряхиваю штаны. Прочищаю горло в надежде на то, что смогу говорить. И иду к Юнии. Сажусь рядом на шкуру, осторожно притягиваю к груди. Она выдает какой-то взволнованный вздох и приникает ближе. Впускаю ее между ног, и она, обнимая, почти ложится мне на грудь.

– Ты сделала это из-за меня? – задаю самый тяжелый вопрос.

– Нет… Это связано с тобой. Все с тобой связано, Ян, – шепчет сбивчиво. – Но вины твоей в этом нет. Я не выдержала. Я не справилась. Я, – доказывает, утирая украдкой слезы.

Говорим тихо. Без надрыва. Но в каждом слове не только принятие, но и вековая боль.

– Когда, Ю? Когда это случилось?

И она называет точную дату. Тот день, когда мне делали первую операцию в Германии.

– А я ведь чувствовал, Ю… Господи… – выдыхая это, сгребаю ее крепче. Прижимаю к груди, чтобы замостить образовавшуюся там дыру. – Я чувствовал. Во время операции возникло вдруг ощущение, что меня лезвием секут. Ааа… Это была ты, родная, – последнее обращение позволяю себе растянуть с мукой, вкладывая всю боль, что плещется в груди.

Ю плачет. Нацеловывая мое лицо, с безумной нежностью трогает ладонями шею и плечи.

Я стискиваю в руке ту щепу.

– Что это была за операция, Ян? Расскажи мне, – в ее словах, несмотря на слезы, не чувствуется истерики. Только душераздирающая мольба. – Я перед тобой сегодня без кожи. Откройся и ты. Впусти меня.

– Впущу… Впускаю же… Ты там и останешься, Ю.

– Я выдержу, – заверяет она. – Как выдерживаешь ты.

– Ты еще не все сказала, – напоминаю, оттягивая момент роковой истины. – Почему ты это сделала, Зай? Я должен знать.

Она зажмуривается. Снова целует меня. Отвечать возможности нет. Ее губы касаются каждого сантиметра моего лица, только не рта.

– Помнишь ту чудесную ночь здесь? – погружает в прошлое мгновение спустя. – Мы любили друг друга. И это было так прекрасно, – ее голос дрожит, но в этом волнении больше воздушности, чем в мечтах. В глазах, которые мне удается увидеть, тоже светлых чувств больше, чем грусти. – А потом известие о смерти бабушки, этот удар на трассе, ты меня бросаешь, исчезаешь, твой встревоженный отец, врачи скорой, мои странные сны, мозгодробильные речи мамы… Она тюкала и тюкала, понимаешь?

– Понимаю.

И я действительно понимаю. Не представляю, как и что было, но понимаю чувства моей Ю. От них, сука, так тесно за грудиной, что дышать невозможно.

Злость на Валерию Ивановну тоже присутствует. Стараюсь ее блокировать только потому, что не хочу сейчас ненароком спроецировать на Ю.

– У меня душа разворошена, а мама про насилие, про то, что ты сбежал, что я глупая, что ничего не знаю о любви… Мне так хотелось тебя увидеть! Так нужно было!

«Так нужно было!»

Первый удар под дых. Пекло внутри. Пацан кричит, а твари все воют. Стискиваю щепу с такой свирепой силой, что кажется, врезается в кожу.

Господи… Дай силы… Дай…

Дай признаться, что я не мог! И главное, почему не мог!

Поджимая губы, встречаю расфокусированный взгляд Ю.

– Потом твоя мама пришла, и все мои надежды враз рухнули! До того момента еще ждала тебя… Но, знаешь, благодаря словам Миланы Андреевны собралась, заговорила с осаждающими меня врачами… Домой хотела… А там еще хуже все! Бабушки нет, папа осунулся и замкнулся, мама дальше в неадеквате, Агния плачет… И все из-за меня ведь! Я в универ сунулась… И там всем «не такая»! Твои «заи» набросились… Мне в моменте так больно стало, что не одна, не особенная для тебя… А ты для меня всегда был особенным… Всегда, Ян!

Второй удар под дых.

Катаю разогретый кусок дерева. Стираю кожу ладони. Занозы загоняю. А легче не становится.

– Ты была, Ю. Сейчас знаешь же?

– Сейчас да… Знаю, Ян… А тогда… Домой ехала с мыслями, что ты не любил вовсе, что больше никогда тебя не увижу, что своим существованием всем, включая саму себя, причиняю лишь страдания… Милана Андреевна говорила, надо пройти этот путь, никого не слушая. Я не должна была слушать других! А я послушала… И поверила! Я не выстояла, Ян. Захлестнуло в моменте. Показалось, что нет смысла трепыхаться… Что не выплыву… Облегчения искала… Хотела убить ту Заю, которая так тебе нравилась… Того Ангела, которым так гордились родители… Ту Одуван, которой каждый вправе был командовать… Ту Ю, которой ты признавался в любви…

Третий удар под дых. Горячий и мощный, как пар под давлением.

Со щепки начинают отламываться волокна, а я жму все отчаяннее.

Из-за меня, значит… Из-за моего неумения выказывать слабость. Из-за меня.

Господи… Дай силы… Дай…

Если бы она хотя бы обвинила. Закричав, бросила эти страшные слова в лицо. Но нет. Ю, конечно, плачет, но исповедь ее о другом. Она вся пропитана любовью.

А мне… Как с этим жить?!

– Когда вскрылась, будто в себя пришла. Осознала, что натворила. Да только поздно было… Истекая кровью, отключилась… Хорошо, что буквально через минуту мама с Агнией домой пришли…

Четвертый удар под дых. Самый сильный. Сокрушающий.

И контрольный в голову от собственного осознания – та мысль, что моей Ю могло не быть.

Прикрывая глаза, собираюсь с духом.

Вдох. Выдох.

Деревяшка с треском превращается в мелкие щепки. В ноздри ударяет сладковатый запах крови. Уловив его, одновременно задыхаемся.

Юния бросается к моим рукам. Вцепляясь, пытается разжать кулак, из которого сочится кровь. Я распадаюсь. Не позволяю. Всем телом дрожу. И держусь. Сука, держусь, используя весь ресурс.

Я добро. Я вера. Я правда. Я сила.

Я титан.

Вдох. Выдох.

Жуткий раскат грома. Молния, которая слепит даже сквозь закрытые веки.

Господи… Дай силы… Дай…

В чем суть любви?

Я все еще бегу. Но пора менять траекторию.

Распахивая глаза, одновременно кулак разжимаю. Даю Ю увидеть стертую в кровь ладонь. Крупные щепки осыпаются. Мелкие остаются в плоти.

Охнув, Юния склоняется ниже, чтобы с кропотливым трудом выбрать все занозы. Но я после первой ее перехватываю. Этой рукой лицо ее приподнимаю. Второй тоже придерживаю, пока взгляд не ловлю.

– Я не мог прийти к тебе. В прямом смысле не мог, Ю. Физически. У меня были перебиты ноги, ребра и часть позвонков. Я не мог ходить, Зай. Я, блядь, не мог.

58

Самый лучший. Родной.

© Юния Филатова

Небо разражается целой серией яростных ударов грома, а у меня ноль реакций. Не вздрагиваю. Даже не моргаю, пока неоновые вспышки молнии озаряют ярким светом уютное пространство спальни. Застыв в потрясении, вглядываюсь в покрасневшие и блестящие глаза Яна.

Что они видели? Какие муки прожили?

Увы, они подтверждают произнесенные слова. Не ослышалась.

Боже мой… Боже мой… Боже мой!

Задыхаюсь от боли и ужаса. Кусая губы, силюсь не плакать, лишь бы Ян мог закончить свою исповедь. Чувствую ведь, как тяжело ему это дается.

– Те твари, которые въебались в нас на трассе, Ю… Все не случайно произошло. Это были люди старого шакала Усманова. Не понравилось ему, что я правду раскопал. Отца тогда освободили, а Усманову предъявили обвинения, помнишь?

– Помню… – не знаю, каким чудом удается вытолкнуть. А после паузы уже прорывается взволнованно: – Ты понял тогда? Они сказали, чего хотят? Почему ты с ними ушел?

– Чтобы тебя не тронули.

В этом весь Ян Нечаев.

Дернувшись, подаюсь ближе. Прикрывая веки, прикладываю к губам дрожащую ладонь.

– Боже… – выдыхаю отрывисто. – У меня до сих пор перед глазами этот момент… Когда ты уходишь… Я же не понимала, почему… Но подсознательно мне было за тебя та-а-ак страшно… Прости… Я не могу не плакать… – шепчу, когда по щекам начинают литься слезы. – Это худшее, что со мной в жизни случалось, Ян… Худшее, что я когда-либо видела – твой удаляющийся силуэт… Смотри, – открывая глаза, показываю руки. – Трясет! – на эмоциях повышаю голос. – Каждый раз так, когда прокручиваю момент, ставший для меня стоп-кадром. А когда снится… – срываясь, хватаюсь за голову. – Я та-а-ак боялась, что больше тебя не увижу! Мне и сейчас страшно! Этот страх по сей день цветет во мне… Как плесень, Ян! Ничего с собой поделать не могу. Но ты должен закончить… Рассказать мне все… Я должна знать… Что же случилось дальше? Что они с тобой сделали? Что?

Нечаев, утешая, гладит мои лицо и волосы.

– Не плачь, Ю. Эта гребаная история не стоит твоих слез.

А у самого в глазах столько боли, что душу выплеснуть хочется. Что-то повреждено внутри. Порезано тем самым лезвием. Лишена опоры. Хорошо, что есть Ян. С отчаянием целую его окровавленную руку. Прижимаясь к груди, на ухо шепчу:

– Как это не стоит? А? Скажи… Скажи, Ян, как может не стоить, если ты для меня всё? Что ты такое говоришь?

До сих пор ведь в голове не укладывается его признание, что ходить не мог.

Как так? Господи, Боже мой, как так?!

Снова в глаза своему Титану смотрю. Сейчас в том пламени, в котором куется самый прочный металл, не страшно утонуть и навек застыть, как та гранатовая пуля. Очень-очень больно видеть тот ад, что он перенес.

– Ю…

Вижу, как у него перехватывает дыхание. Чувствую, как что-то сжимается в груди. Душит. Я своими ладонями растираю. Мотая головой, сжатыми губами дрожу и тихонько подвываю. Слезы брызгами летят, когда пытаюсь справиться с собой.

– Разве ты не понимаешь, что мне нужно забрать часть твоей боли? Разве ты не видишь? Мне нужно! Мне! Расскажи мне все, Ян… Говори, пожалуйста… Иначе наши раны никогда не заживут.

Лицо Яна дергается. Наплывают на него волнами эмоции, которые он с поражающей непреклонностью стоически сдерживает.

Вдох. Выдох. В сторону взгляд отводит. Неподвижно замирает. Собирается то ли с мыслями, то ли с духом.

И, посмотрев вновь на меня, разрывает пространство проржавевшим сипом:

– Усманов уже подыхал. Врачи крест поставили. Зная, что не выкарабкается, он решил напоследок размазать меня. Но не просто убить, а проучить как щенка – оставив калекой.

Его голос звучит тихо, ровно и холодно. В тысячный раз удивляюсь силе, которая таится в этом мужчине, и рыдаю.

– Усмановские псы первым же ударом биты с ног сбили. Еще какое-то время на коленях держался, но меня продолжали косить. Все, сука, кости перебили. Живого места не оставили. Гасили, даже когда рожей в снег нырнул. Все там кровяхой заплевал, бля. В тот момент еще храбрился, всех последствий не осознавал. Когда, наконец, бросили там подыхать, понимал, что главное – не отключиться. Полз по снегу, хотя ничего толком не видел уже… И сорвался с карьера. В тот момент впервые подумалось, что все… Прощался с жизнью, грехи просил отпустить… Ну и знаешь, в последние минуты всегда о самых близких думаешь…

– З-зна-аю, – с трудом протягиваю.

– Я о тебе начал мотать, – делится Нечаев шепотом. Понизив голос, дает понять, что в этом ужасном рассказе самое сокровенное. – За секунды все вспомнил. Этого хватило, чтобы снова броситься наперекор смерти. Вода ледяная и мутная, а над головой лед, потому что уплыл уже по течению. Но мне казалось, что ты с берега зовешь. Слышал твой голос, прикинь?

Я ничего не говорю. Дрожа всем телом, лишь киваю. Внутри так больно, словно в это мгновение все, что Ян описывает, проживаю сама. И вспышки в сознании остроте ощущений способствуют.

Я ведь правда там была! Тысячи раз была!

Задыхаясь, огромным усилием торможу рвущийся из груди крик.

– Учитывая ограниченные возможности моего поломанного тела, на каком-то, блядь, адреналине пробил лед и выплыл на поверхность. Ты же звала, – последнее произносит ломаным хрипом.

Кому-то вопрос может показаться странным. Кому-то, но не нам.

Мне горло спазм перехватывает, когда я, борясь с очередным приступом слез, бросаюсь Нечаеву на шею. Трогаю его всего суматошно, желая убедиться, что он здесь. Со мной. Жив и здоров.

Здоров ли?

Сердце заходится в истерике. И мне так больно, что только от этого чувства умереть можно. Какое-то время предаюсь горестным рыданиям. А когда шквал в груди идет на спад, отстраняюсь, чтобы снова в глаза посмотреть.

– Я была там, Ян. Тысячи раз в своих снах… Я с тобой там захлебывалась! С тобой долбила тот лед! С тобой выплывала! Я знаю, как там пахло! Какой на вкус была эта мутная вода! Знаю, как безумно больно тебе было… Чувствовала! Боже, я ведь думала, что все это просто кошмары… Боже мой… Ян… – захныкав, в сумасшедшем порыве покрываю поцелуями его лицо. – Я в ужасе, что все это не сон, а реальность… В ужасе от того, что ты перенес… От того, что мог не… – последнее и озвучивать страшно. – Мне укрыть тебя хочется, Ян…

Он сдавленно прочищает горло и поворачивает голову в сторону. Замираю, когда замечаю, как дрожат мускулы его лица. В некоторых местах мелко-мелко, будто нерв защемило. В других прям остро играют. Ноздри раздуваются, желваки ходят, и слышен скрежет зубов.

– Почему ты не позвонил мне? Не написал? Хоть бы с мамой передал, что беда случилась! – выпаливаю крайне эмоционально. Обхватив ладонями его лицо, заставляю снова на себя смотреть. – Ян!

Нечаев морщится. Хмурясь, с чувствами какими-то сражается.

– Потому что не хотел, чтобы ты знала, Ю. Разве не понятно? – толкает жестко. Я вздрагиваю. Он это видит и вздыхает. Чуть смягчаясь, поясняет: – Я не был уверен, что вернусь к полноценной жизни. Врачи не давали гарантий. А я тебе что сказать мог? Что все отлично? Чтобы ты ждала? Не хотел давать ложных надежд.

Эти слова вызывают у меня шок.

Шок, после которого я срываюсь на крик:

– Ты сейчас шутишь? Каких ложных надежд? Я бы примчалась к тебе!

Ян сглатывает. Приоткрывая губы, вдыхает через рот.

Глядя на меня из-подо лба, мрачным тоном выдает:

– Я лежачим был, Ю. Долгое время без поддержки не получалось сидеть. Я, блядь, самостоятельно не мог даже поссать. Мне перед родителями было стыдно. Что о тебе говорить?! Ходунки, костыли, трость – все это прошел поэтапно. Моими кошмарными снами были ситуации, в которых ты об этом узнаешь и представляешь меня калекой! Понимаешь, о чем я? Какой там быть рядом и все это видеть?! Одиннадцать месяцев в Германии – это операции и реабилитация. Я вернулся к тебе, как только научился уверенно ходить. Раньше не мог. Сейчас понимаю, что надо было как-то по-другому… А как, я, честно, не знаю, Ю. Ты часто говорила, мол, я мудр не по годам. Выходит, что нет, раз допустил, чтобы ты себе вены порезала.

– Не смей, – шиплю задушенно. – Не смей брать на себя ответственность за мою слабость! За мои глупые решения! – говорю расшатанным голосом.

А он, напротив, твердо и уверенно:

– А я буду. Буду брать, Ю.

– Нет, нет… – вновь тон меняю. Поглаживая его щеки, умоляю: – Не надо, Ян. Не надо.

– Обними меня, и помолчим.

– Да как же тут молчать?..

Сам обхватывает руками. Прижимает к себе. Спрятав лицо у меня на груди, так отрывисто вздыхает, что у меня по всему телу волоски дыбом встают. После этого волна дрожи прокатывается и по крупным плечам Нечаева.

– Ян… – глухо его имя толкаю. Зарываясь пальцами во влажные волосы, ласково повторяю: – Ян…

– Девочка моя…

Мурашки на моей коже не исчезают. Он с таким трепетом шепчет, с такой нежностью гладит, с такой любовью к себе прижимает… Не то, что не дрожать, невозможно не плакать.

– Прости меня, Ю.

– Нет! Нет, не смей просить у меня прощения! Не за что!

– Я не справился. Подвел тебя. Не был рядом, когда больше всего нуждалась.

– Это не твоя вина! – хочу кричать, но получается слабо. Голос тонко-тонко звучит. Кажется, вот-вот порвется какая-то связка, и я замолкну навсегда. – Слышишь меня? Ян? Ты меня убиваешь сейчас, когда на себя все берешь! Хватит! Не смей! Я прошу тебя… – срываюсь на плач, когда он начинает целовать мое запястье, и я чувствую капающую с его губ горячую влагу. – Ян… Это я слабая была… Я… Только я… Ты молодец… Ты для меня выше всех! Я других таких не знаю. Ты уникальный человек. Ты всех перерос. Мой Ян Титан. Ты всех их сделал. Ты этот мир победил! Врачи гарантий не давали? А я бы в тебе не сомневалась. Я бы знала, что ты снова пойдешь. По-другому и быть не могло, Ян. Слышишь, Ян?

Он что-то мычит. И от этого мучительного стона у меня новая дрожь летит.

– Ты – моя сила, Ю. Ты – сила, которую я просил у Бога в минуты слабости. Обращаясь к нему, всегда тебя вижу.

Прижимаясь губами к моей шее, Нечаев долгое мгновение молчит.

После паузы поднимает голову. Смотрит прямо в глаза. Все еще болезненно, но при этом осознанно и с той обволакивающей силой, которая дает надежную опору.

– Я исчез, как ты сказала. Ушел и пропал. Это правда, – говорит уверенно, взвешенно и успокаивающе. – Наверное, эгоистично, но я хотел, чтобы ты запомнила меня не тем парнем, которого поломали у карьера. А тем свободным, реактивным, бесшабашным, смеющимся, мужественным, храбрым, целеустремленным, как ракета, пацаном, который, вопреки всем и вся, смог тебя добиться. Влюбленным в жизнь, в футбол, в людей и бескрайне, по самую, блядь, макушку вмазанным в тебя, Ю. Тем, для кого ты всегда была особенной.

На моем сердце будто последний замок слетает, а из души весь холод уходит.

Слезы льются, но больше в них нет горечи.

Облегчение – вот, что я чувствую. Исцеление.

– Я запомнила, Ян… А еще тактичным, надежным, терпеливым, нежным и страстным. Тем, кто дороже всех. И даже ложь, которую мне со всех сторон навязывали, не смогла этого изменить. В глубине души я все равно знала, что ты тот, кого видела я. Не такой, как все. Самый лучший. Родной.

Сморщившись, мой Нечаев поджимает губы, шумно вдыхает и начинает учащенно моргать.

– И сейчас… Скажи, Ян… Когда ты узнал про мои вены, твои чувства ко мне изменились?

– Меньше я любить тебя не стал, если ты об этом, – бормочет он приглушенно, глядя прямо в глаза. – Наоборот, Ю. Эти чувства еще больше углубились.

– Вот и я, Ян. Люблю тебя еще сильнее.

Нечаев притягивает меня к груди. Застывает. А потом я слышу тот самый вздох облегчения, который и предшествует исцелению.

– Что за укол ты себе в ванной делал? – спрашиваю еще пару минут спустя, едва разрываем объятия, чтобы Ян мог встать и подбросить дров.

Не смотрю на него. Даю дополнительное время собраться с духом.

Он неторопливо укладывает свежие поленья в камине, ставит на место защиту и, лишь возвратившись ко мне, отвечает.

– По всему моему телу титановые пластины, винты, стержни, спицы, импланты, – делится так просто, словно это ерунда какая-то. – В бедре одна хреновина треснула и сместилась.

– Господи… Это опасно?

– Воспаление началось. Извлекать нужно.

– Значит, ты был в больнице? Почему не сказал? Собирался вообще?

– Собирался, – отрезает по-Нечаевски твердо. – Думал, как эту шикарную новость преподнести, – на этой фразе сарказм включает.

– Постфактум, конечно?

– Конечно.

– А теперь что? Ян? Нам нужно срочно лететь обратно в Берлин!

– Нам?..

Боже, он реально выглядит растерянным!

Не просто не планировал меня с собой брать. И не задумывался о подобном.

– Даже не думай, что я хоть когда-нибудь останусь дома.

И снова он замолкает.

Долго думает. Но, в конце концов, выдает:

– Напишу отцу, чтобы приехал за нами в половине пятого. Успеем не только на первый рейс до Берлина, но и на операцию, к которой я готовился.

– Правда?

– Правда.

В самом деле берет мобильный и набивает сообщение. Заглядываю, чтобы убедиться, что Роману Константиновичу пишет. Ян отправляет и отбрасывает телефон в сторону. Перехватывая мой взгляд, напирает.

– А сейчас поцелуй меня, Ю.

– Сексом я сегодня заниматься не буду, – выпаливаю взбудораженно.

Пусть думает, что это мой выбор. Сам ведь не признается, что организм на резерве пашет.

– Хорошо, блин. Просто поцелуй. Давай, Одуван. Иди сюда. Как в самый первый раз.

Прежде чем я успеваю что-либо сказать, заваливает меня на шкуру.

Глаза сверкают. Но в данный момент этот шальной блеск перекрывает тот болезненный сигнал, выдавая того безбашенного мальчишку, в которого я когда-то влюбилась.

– Ты сумасшедший… – выдыхаю взволнованно.

Ян улыбается и, разрывая зрительный контакт, приникает своими горячими губами к моим губам. И я улетаю к небесам. Обнимая, чтобы прижать крепче, позволяю ему углубить поцелуй. А он мне позволяет сделать его трепетным и проникновенным.

Вырваться удается не раньше, чем через полчаса.

– Блядь… Мне сейчас отлив крови на юг как наркотический приход.

Поправляя член в штанах, ковыляет в ванную.

– Пойти с тобой? – спрашивая, уже бегу следом.

– Нет, Ю, – смеется. – Я шучу. От вертушек в голове я точно не умру.

– Какой же ты… – возмущаюсь.

Нечаев подмигивает.

– Приготовь постель, Зай. Я уколюсь, и спать будем. Нужно отдохнуть.

Кровать я, конечно, разбираю. Но быстро отключиться у нас не получается.

– Она ледяная! – едва не воплю я. – Боже! Тут холоднее, чем на улице.

– Сейчас нагреем, – хохочет Ян, притягивая меня к себе под бок.

А потом… В надежном коконе рук Нечаева, когда телу тепло и комфортно становится, а душе – хорошо и светло, я не могу сопротивляться той мучительной нежности, которая разрывает мне сердце. Поворачиваясь к Яну лицом, смотрю ему в глаза, пока он не засыпает. А оставшуюся часть ночи слежу за его дыханием и температурой тела.

Анализируя все, что он рассказал, тихонько плачу.

Ругаю себя, что послала ему фотографии в такой момент. Если бы знала, что в больнице, никогда бы такого не сделала.

Нечаева тоже ругаю. Прилетел же, осознавая всю серьезность ситуации. Примчался.

Боже… В этом весь Ян.

«Если бы он мог, Ю… Если бы он только мог… Полз бы к тебе без рук, без ног…»

Как я тогда не поняла?.. Милана Андреевна все предельно ясно сказала.

Господи… Дай моему Яну Титану здоровья… Дай, пожалуйста… Дай…