Текст книги "Ты – всё (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)
– Ты же не войдешь к нам в квартиру… – шепчет растерянно.
Наконец понимает серьезность моего настроя.
– Войду.
– Папа взбесится!
– Перебесится.
Ю издает смешок. Это явно нервное.
Она потрясена. И явно встревожена. Я бы даже сказал… Где-то в глубине ее прекрасных глаз горит настоящий ужас.
– Что мне сделать, чтобы ты оставил меня в покое? – выпаливая это, пытается звучать сердито, но на деле голос дрожит не от злости.
Пожимая плечами, возвращаю ей этот чертов «ответ».
Прежде чем дать нормальный, возбуждаю боевую активность ее нервных клеток. Силы нам еще понадобятся.
– Вариантов нет, Ю.
Она вздыхает и резко разрывает зрительный контакт. Поворачиваясь, взбегает по лестнице. Я спокойно двигаюсь следом.
Скрежет замка. В квартиру попадаем практически одновременно. Вижу пустой коридор. Не останавливаясь, иду за Юнией на свет.
Филатов вырастает в одном из дверных проемов. Белее белого становится, едва меня узнает.
– Привет, пап. Мы ненадолго, – толкает Ю отрывисто. – Я только кое-какие вещи возьму.
– Что? Что значит «вещи возьму»? – бухтит, резко багровея от злости.
Спасая Юнию от этого дешевого спектакля, жестом показываю, чтобы заходила в комнату, на пороге которой замерла, мол, сам разберусь.
Она беззвучно, но выразительно вздыхает и исчезает за дверью.
– А… – брякает выскочившая из-за спины мужа Валерия, мать ее, Ивановна. – Что это? Алексей… А-а… Что это тут происходит?
Заложив руки в карманы брюки, неторопливо прохожусь не по коридору, а по нервам своей бывшей училки и будущей, Господь помилуй, тещи. Оглядывая квартиру, в которой выросла моя Ю, невольно возвращаюсь в прошлое. Мелькает перед мысленным взором фантазия, крайне похожая на явь, как она приходила когда-то сюда домой из школы, потом из универа, а после и с тайных свиданий со мной.
Дыхание спирает. Приходится умышленно сглотнуть, чтобы протолкнуть ком. Когда он проваливается, надрывая мне жилы, понимаю, что это снова выходит из берегов мое гребаное сердце.
Наткнувшись взглядом на выбежавшую на шум Агнию, мирно здороваюсь:
– Привет.
– Привет, – отвечает, не скрывая шока.
– Молодой человек! – горланит Филатов, будто, сука, имя мое забыл. – Покиньте мою квартиру немедленно! Пока я не вызвал наряд полиции!
– Прям наряд? – хмыкаю я. – К чему этот цирк, Николаич?
Ни один из вопросов, судя по возмущенной морде лица, будущему тестю не нравится.
Впрочем, как и мое обращение к нему.
Сука, а как его еще называть? Не папа же.
– Николаич? Да я тебя сгною в тюрьме, если ты…
Стискивая челюсти, угрожающе надвигаюсь. На Филатова похрен, но упоминание мест не столь отдаленных вскрывает раны, которые оставила Ю.
Благо она сама появляется.
– Прекратите, – требует строго. – Я завтра вечером вернусь.
И никто с ней не спорит.
Пока идет с вещами на выход, немая тишина висит. На автомате выхватываю у нее сумку.
– Спокойной ночи, – прощаюсь со всеми сразу, прежде чем покинуть квартиру следом за Юнией.
В ушах шум стоит, словно дико пьян. Слабо ориентируюсь в пространстве. На каких-то аварийных двигаюсь.
– Не знаю, зачем ты меня везешь к себе, но спать я с тобой не буду, Ян, – заявляет Ю, когда уже в машину садимся. – Я жутко устала. У меня все болит. Просто все. Хочу лечь и забыться мертвым сном.
– Организуем, – бросаю я сухо.
На самом деле не знаю, что чувствую. Разобраться в своих эмоциях не могу.
«…зачем ты меня везешь к себе…» – сам этим вопросом задаюсь.
Измотан не меньше Ю. Выпотрошен.
А с Юнией как-никак нужна маска. Нужны силы.
Но выбора нет. Приходится тащить.
«Нельзя ее сейчас оставлять одну», – то, в чем я уверен.
– Вещи мои отдашь? – шепчет она, едва подъезжаем к жилому комплексу, в котором я пару месяцев назад купил квартиру.
Сам еще не жил в ней.
Но Ю отвечаю твердо:
– Дома.
Забираю все и веду ее к подъезду.
Неудивительно, что консьерж меня не узнает. Представляюсь сам, а заодно и Юнию.
– Нечасто здесь бываешь? – интересуется Ю в лифте.
– Второй раз.
– А где живешь? У родителей?
– Чаще всего.
– Чаще всего? Мм-м… Где же еще?
Замирая на ней взглядом, не успеваю ответить. Кабина замирает, и створки лифта распахиваются.
Кладу руку на поясницу Ю, подгоняя, чтобы выходила.
– Весь этаж твой? – выдает новый вопрос, пока я открываю ключом-картой дверь.
– Да.
– И зачем столько?..
Замолкает, когда подталкиваю в сторону спальни.
Вижу, что начинает нервничать. Игнорирую это, чтобы не обострять ни ее, ни свои реакции. Показываю, как пользоваться душем, и выхожу.
Сбрасывая у кровати вещи, в какой-то момент вскидываю голову, чтобы убедиться, что моя Филатова справилась с шоком, который у нее вызывали стеклянные стены и двери ванной.
Она тут же отворачивается.
Моя очередь наблюдать за тем, как она раздевается. Не отвожу взгляда, и когда принимает душ. Кажется, что дрожит. Плохо отрегулировала воду?
Блядь…
Входить к ней, чтобы проверить, не рискую.
И лишь в этот момент осознаю, что у прозрачных стен преимущество, только когда внутри находится Ю. А как собираюсь справляться я?
27
Я не забывала…
© Юния Филатова
Это какое-то изощренное издевательство.
Я в клетке. Стеклянной, мать вашу, клетке.
Упершись взглядом в стену, стою под струями теплой воды, трясусь и тихо плачу. Увидев снова шрамы Яна, не смогла справиться с болью.
А он наблюдает. Не оставляет меня ни на минуту. Чувствую его взгляд непрерывно. Наливаю гель в ладонь, скованно скольжу по телу. Нижнюю часть особенно стыдно мыть, но не ходить же мне теперь грязной. Если не приведу себя полностью в порядок, тревожность заест.
Зачем я согласилась поехать с ним?
А как я могла не согласиться?
И дело не в том, что Нечаев настаивал. Я сама молила Бога, чтобы он не сдавался.
Потому что…
«Иногда ты чувствуешь, что сейчас человека отпускать нельзя…»
Он не просто мои мысли озвучил. Он мне душу наизнанку вывернул. И спрятать ее обратно я уже не смогла. Как бы ни было больно и тяжело рядом с Яном, я тоже не хотела его отпускать. Чересчур острым было осознание, что именно сегодня без Нечаева не справлюсь. Слишком навязчивым было ощущение дежавю. Чрезвычайно сильным был страх, что ситуация повторится, и за ночью близости протянется многолетняя разлука.
Вытершись и завернувшись в полотенце, выбираюсь из стеклянной клетки, чтобы оказаться рядом с Яном в спальне.
На нем только спортивные штаны. Я взгляд выше пояса поднять не решаюсь. Пока не соображаю, что и в пах ему смотреть – тоже не дело.
Лицо заливает жаром, когда, миновав в спешке торс Нечаева, встречаюсь с ним взглядом.
Сердце, признавая ошибку, падает ниже нулевой отметки. Падает, чтобы взлететь. Вырабатывая реактивную скорость, пылает, словно выпущенный в небо салют.
– Оденешься, выходи на кухню, – задвигает Ян своим обычным, ничего не выражающим, тоном.
В то время как я замечаю, что уши у него горят.
Это единственный индикатор… Эм-м… Индикатор того, что он не так спокоен, как хочет казаться.
Растерявшись, я не успеваю сказать, что мне на его кухне делать нечего. Ни есть, ни пить хочу. Господи… Да мне просто не полезет! За эти долбаные нервные сутки мой желудок не то чтобы уменьшился… Он практически исчез! Остался какой-то жалкий рудимент, неспособный принимать пищу.
Единственным плюсом в пользу предложения посидеть на кухне Яна является понимание, что в постели с ним сейчас все равно не усну. Снова на эмоциях. В очередной раз расшатало. Взбодрило так, что и стоять неподвижно трудно, не то что лежать.
Нечаев уходит.
Я поглядываю. На него. И на вещи, которые он оставил на банкетке в гардеробной. Косметичка манит, сигнализацией орет.
Но…
Эта проклятая квартира, которая занимает весь этаж – одно сплошное пространство. Стандартного разделения на комнаты нет. Скорее на зоны. Нормальная стена есть только на выходе в прихожую. Все остальное условно. Стою у открытых шкафов гардеробной и вижу Яна у кухонного гарнитура. Он меня, соответственно, тоже видит.
Со вздохом наклоняюсь, чтобы достать из сумки пижаму – шелковые рубашку и штаны. Промокаю волосы полотенцем, позволяю влажным прядям упасть за спину. Пластырь с запястья приходится снять, слишком истрепался.
Перевожу дыхание и иду в сторону кухни.
– Всегда в таком виде спишь? – оценивает Нечаев со сквозящим недовольством. – Или ради меня «постаралась»?
Обидно, хоть ты как убеждай себя, что должно быть все равно.
– Ради тебя. Не хотела, чтобы решил, будто я тебя соблазняю, – толкаю несколько резко.
– Разумно, – одобряет едко. – Соблазнять меня не надо. Сам справлюсь.
От взгляда, которым пронизывает, окатывает жаром с головы до ног. И глухая пижама не спасает.
– Садись, – выдыхает явно сердито.
Отворачиваясь к плите, что-то помешивает.
Слепну от слез и едва сдерживаю стон, когда в памяти мелькают подобные кадры из прошлого.
Ноги не слушаются, но кое-как я добираюсь до островка. Вцепившись в столешницу, забираюсь на высокий стул.
Едва перевожу дыхание, как в уши сквозь звон бьется требовательный голос Яна.
– Я буду задавать вопросы. Ты отвечать.
– И не надейся! – выпаливаю.
Резко втягиваю воздух. И замираю, когда он оборачивается. Медленно так… Смерив одним лишь взглядом, смиряет.
Хочется забиться в угол. К счастью, искать это укромное место оцепеневшее тело неспособно.
– В твоих интересах отвечать, Ю. Все, что ты не расскажешь, я раскопаю сам.
Солгу, если скажу, что это заявление не пугает. Пугает до озноба.
– Ну и какой в этом смысл, Ян? В чем, по-твоему, мотивация?
– В том, что у тебя есть шанс выбрать, как именно подать свою правду.
Сглатываю. И это не остается без внимания.
– Солгать? – лепечу, выдавая себя уже попросту с потрохами.
Нечаев поджимает губы, переводит дыхание и стискивает челюсти.
Это, пожалуй, все, что транслирует какие-то эмоции. Возвращаясь к плите, он использует самый запрещенный прием.
Говорит со мной тем тоном, которым я когда-то заслушивалась, когда он рассказывал о семье, о Боге, о вере, о силе, о чести… Все это сейчас усилено. Выросло в объемах вместе с ним.
И как я должна от этого защищаться?
На первых же словах покрываюсь мурашками.
– Нет, Ю. Не лгать. Ложь еще никого не спасала. Ложь – крайне недальновидная временная мера. Я в любом случае узнаю правду. У тебя есть возможность осветить ее эмоциями, чтобы я увидел то, что ты чувствовала, когда делала свой выбор.
Я снова сглатываю. И на этом все. Мне нечего сказать.
И мне… Мне, блядь, очень-очень страшно.
Я не готова вскрывать душу. Хватит того, что у меня после Яна все вены вспороты.
– Слышал, ты была беременна, когда выходила замуж, – говорит Нечаев, не меняя тона. А меня будто взрывной волной накрывает. – Что с ребенком?
– Ты… Совсем уже?.. Такое спрашивать? – хриплю, ощущая, как внутри вскипает болезненная злость.
– Какое, Ю? Что не так спросил?
– Реально не понимаешь? – дрожь в голосе выдает все нехорошее, что зреет внутри. – Отвяжись от меня, Нечаев! Не лезь в душу, Богом прошу! Иначе я тебя, черт меня подери, прокляну!
– Судя по всему, давно прокляла.
Меня бесит… Бесит то, что он так спокоен, тогда как меня разрывает на куски.
– Ты ни хрена не знаешь!
– Так расскажи мне, Ю.
Зубами скриплю. Натужно ноздрями воздух тяну.
Киплю, киплю… В боли своей варюсь.
– Да… Проклинала, конечно, – выцеживаю первую ложь, лишь бы убежать подальше от ответов, которые он ждет. И в свои же капканы попадаюсь. – Когда ты бросил меня, без единого слова укатил в свою чертову Германию, я отмыться от тебя не могла! Все только и говорили, какая Филатова подстилка – Нечаю дала!
– Прям говорили? Кого это, интересно, могло ебать? – выказывает ледяное недоверие, равнодушно упуская первую часть речи.
Но я замечаю, как дергается его кадык, как вздымается на вдохе грудь и как крепко сжимаются челюсти.
– Говорили, Ян… Каждая твоя блядская зая предъявляла претензии, что ты уехал из-за меня!
Выкрикиваю это и замираю в надежде, что отразит как-то… Скажет, что никого, кроме меня, не было.
Но он молчит. Только сильнее челюсти стискивает.
Сама продолжаю.
– Теперь понимаешь, почему я ненавижу, когда ты называешь так?!
Он упирается в столешницу и слегка наклоняется.
Боже… Будто недостаточно глубоко в меня влез!
Впивается взглядом, от которого не то что закрыться нельзя… Пошевелиться невозможно.
– Заявление поэтому написала? – вопросом на вопрос бьет. – Репутацию свою от меня «отмывала»?
Задевает все-таки… Цепляется к словам, хоть и выглядит бессердечным мудаком.
– Так что не срослось, Ю? Почему забрала заяву?
– Знаешь, что в этой ситуации самое гнусное… – шиплю, пытаясь не просто выдерживать его напор, а выжить. – Зная меня, ты в это поверил! Ты в это поверил, Ян!
Прищуривается. Хмурится. Загоняет язык в область над верхней губой. Выпячивая, свирепым движением соскальзывает вниз, пока кончик между зубами не показывается.
– Что это значит?
– То и значит, Ян! Зная меня, ты веришь в вещи, которые я совершить не могла! Точно так же сегодня получилось с планом…
– А ты?! – не позволяя закончить, внушительно перекрывает мой крик. – Ты меня не знаешь, Ю?! Знаешь! Но веришь в хуету, которая опускает меня как мужика ниже плинтуса!
– Хочешь сказать, что не сам это дно пробил?!
Зрительная сцепка. Бешеный эмоциональный обмен.
И снова Нечаев сжимает зубы. Прокусывает губы до крови. Но ответственности с себя не скидывает.
– Хочу сказать, что по доброй воле я бы тебя не бросил! Вот и все, что я, сука, пытаюсь сказать! Но ты же один хуй не поверишь!
Сердце сжимается и все замочки сбрасывает. Открывается. Впускает эту информацию. Позволяет себе обмануться и затрепетать от пронзительного чувства радости.
– Я верю фактам! – сгоняю всю злость, чтобы успеть запереться, прежде чем распадется душа.
Надо замолчать… Надо замолчать…
Но я снова цепляюсь за ниточку.
– Ты уехал, Ян! Думаешь, этому поступку могут быть объяснения, которые избавят тебя от клейма предателя?! Назови!
И… Он продолжает молча уничтожать меня взглядом.
– Так что с беременностью? – спрашивает, когда у нас обоих заканчивается кислород.
– Не было никакой беременности! – выпаливаю только потому, что больше не вывожу груза нашего чертового прошлого. – Я никогда не была беременной. Купила справку у гинеколога. Костя просил… Чтобы расписали в срочном порядке.
Нечаев с такой силой закусывает нижнюю губу, что дрожит от ярости подбородок.
– Так не терпелось? – выдыхает презрительно. – Сколько месяцев после нас прошло?! Я тебя, мать твою, спрашиваю! Смотри мне в глаза и отвечай! Сколько, Ю?! Через сколько месяцев ты, сука, забыла, как обжигала мне, блядь, губы своим проклятым «люблю»?!
Я почти не соображаю. Непонятно, что чувствую, настолько поражает эта боль. Из глаз просто выливаются литрами слезы. Я не всхлипываю, не шевелюсь, даже не дергаюсь… Просто не могу их остановить.
– Я не забывала… – шепчу то, что само идет из разорванного нутра.
– Сколько? – давит Ян, не повышая голоса.
Сила психологического воздействия такая, что… Меня просто расплющивает. Размазывает.
Я вздрагиваю. Плачу отчаяннее. Возвращаю этому процессу звук – скривив губы, всхлипываю.
– Сколько?
– Я не помню! Может, год…
– Я, блядь, не про дату росписи спрашиваю. Через год ты уже замужем была! Хочу знать, когда на него переключилась? Через сколько?
– Я не помню!
– У тебя пиздец какие странные провалы в памяти!
– Может, месяц… Точно месяц! – выдаю вторую порцию лжи. Лишь бы отстал. – Больно? Зачем спрашивал?!
– Терпимо. Переживу, Ю.
– Как всегда…
Замолкаю, потому что он отворачивается. Игнорируя меня, что-то делает у плиты.
Выдергивая из диспенсера бумажную салфетку, смотрю на его спину и с трудом сдерживаю новый поток слез. Вытирая лицо, не только судорожно перевожу дыхание, но и икаю.
Взгляд на Яна поднимаю, когда он ставит передо мной айриш-стакан. Наклоняясь, инстинктивно втягиваю горячий запах красного вина и специй.
– Глинтвейн в июле?
– Август уже.
– Что?
– Пару часов как начался август, Ю.
– Все равно…
– Пей.
– Я думала, ты меня накормишь.
– Ты голодная? Что приготовить?
Снова хладнокровен до равнодушия. Снова бесит меня.
– Нет, не голодная… Но я и пить не хочу, Ян!
– Пей.
– Зачем?
– Чтобы согреться, восполнить силы и успокоиться.
– Я спокойна.
– Я заметил.
– Просто мокрые волосы рубашку на спине намочили… Поэтому дрожу.
Он принимает это вранье, не моргая.
– Грейся, – все, что говорит.
А я вдруг… Поддаюсь порыву.
– У тебя же с собой рабочий ноут? Можешь дать мне? Мне в свою учетную запись зайти нужно.
Без каких-либо слов приносит. Ставит на остров рядом со стаканом, о который я только руки решаюсь греть.
Дождавшись, когда откроет и включит, вбиваю свои данные. С дико тарабанящим сердцем открываю план оптимизации, над которым трудилась, пока он был в Германии.
– Вот моя работа, – поворачиваю экран к нему.
Но он все равно пододвигается настолько близко, насколько мне сейчас трудно выносить. С каменным лицом просматривает документ. Я лишь вначале смотрю на экран. В какой-то момент на автомате поднимаю стакан, делаю большой глоток глинтвейна и, наслаждаясь согревающим и будто бы исцеляющим эффектом, который он производит, поднимаю взгляд на Яна.
Да так и застываю… Позабыв обо всем.
Он долго изучает. Словно не верит своим глазам, судя по направлению скроллинга, одни и те же страницы несколько раз просматривает.
В один миг поджимает губы. Раздувая ноздри, тяжело переводит дыхание. Сглатывает и хрипло прочищает горло.
– Если это твой план, каким образом у меня на столе оказался другой?
Перехватив его взгляд, сразу же опускаю голову. Совершая новый глоток глинтвейна, чувствую, что хмелею. Это, конечно, не сердечные капли. Удивляться эффекту не стоит. Но я все равно теряюсь от ощущений. Слишком быстро меня рубает. Не должно быть так.
– Ты что-то добавил?..
– Так что с планом, Ю? Ты перепутала?
– Хах… – выбиваю нервно. – Я похожа на идиотку?
Зачем-то улыбаюсь. Совершенно неуместно.
Хочу снова отпить теплый напиток, но Ян, накрыв мою руку своей, не дает оторвать стакан от столешницы.
– Тогда каким образом, Ю?
Его взгляд насыщеннее пряностей в глинтвейне и в разы крепче самого вина. Он меня дожаривает. Я буквально чувствую, как плавятся кости, пока смотрит.
– Твоя новая Зая Лилия приревновала… – сообщаю, посмеиваясь. Горько. Терпко. Удушающе. – Ну или просто решила сделать мне пакость… Подменила, пока тебя не было в офисе.
– Есть доказательства?
– А кто еще мог зайти в твой кабинет? Какие еще доказательства тебе нужны? – злюсь я.
– Я проверю по камерам, – проговаривает Нечаев жестко. – Если это правда, она пожалеет.
И…
На этом все?
Он не признает, что был неправ! Не просит у меня извинения! Вообще ничего важного не говорит. Захлопывает крышку ноутбука и относит его в зону гостиной.
– Это все, что ты скажешь? – глядя ему в спину, звеню обидой.
– А что ты хочешь услышать?
– Ты прикалываешься?! – так расхожусь, что даже мрачный взгляд, которым Ян пытается меня усмирить, никакого эффекта не производит. – Ты из-за этого гребаного плана мне столько гадостей наговорил! Унизил меня! Раскатал как танк! Ноги вытер! Не думаешь, что должен хотя бы извиниться?!
– Это тебя успокоит?
– При чем здесь… – цежу и задыхаюсь. – При чем здесь спокойствие?! Ты меня… Ты меня ранил!
– Знаю.
– И?
– Я подумаю, как это исправить.
Меня, Боже мой, бесит… Бесит его самоконтроль!
Злость заставляет подскочить на ноги.
А потом…
Потом я не осознаю, что делаю, когда размахиваюсь и сбиваю с острова не только свой стакан, но и все, что там находится.
Нечаев надвигается пугающе быстро. Бросок, и он уже сжимает рукой мой подбородок. Неосознанно затихаю, когда, заставив запрокинуть голову, подтягивает к себе, словно я сию секунду ради него вырасти должна.
Гипнотизируя взглядом, лишает дыхания. Накрывает мой рот крестом… Почти… Не касается полноценно. Только греет. Нет… Обжигает.
Ухмыляется, когда я на инстинктах тянусь. Расту, черт возьми.
Навстречу не идет.
Униженно краснею.
– Ты со своими психами справляться, кроме как через агрессию, не умеешь?
– У меня психи? – сиплю бездыханно. – Это у тебя белка какая-то! Придумал что-то…
Он смеется, чем пьянит сильнее глинтвейна.
– Белка мне не нужна. Заю хочу.
– Лилечке позвони…
– У меня к ней ни хрена нет.
– Зачем же ты?..
– Кончай, Ю, – просит, чаруя какими-то удивительно теплыми интонациями. – Да, косячил до тебя. Но потом ты все стерла. Я себе, блядь, даже не представляю, чтобы в этот ебаный промежуток кого-нибудь Заей назвал. И не в статусе дело. Хуй с ним. Суть в том, что ты выжгла умение любить, а с ним и какую-либо тягу к нежности. Ты последняя Зая. Моя. И я к тебе вернулся, чтобы попробовать еще раз, даже если в этот раз, на хрен, убьет.
Я очень стараюсь убедить себя в том, что эти слова не действуют… Что не потрясают… Что не наполняют жгучей радостью… Что не заливают душу светом…
Но…
Это очень трудно, учитывая то, как Ян смотрит и в буквальном смысле дышит на меня чувствами.
– Ты опоздал.
– Как показал сегодняшний вечер, нет.
– Это не повторится.
– Куда ты денешься… – усмехается. – Куда денешься, когда разденешься?
Тупо кайфует от того, что я не могу не выдавать.
– Ах… – задыхаюсь. – Отвали, – толкаю за миллисекунды до того, как он запечатывает рот.
Целует, и мои сумасшедшие чувства обретают новые силы.
Нас накрывает. Обоих накрывает.
Погребенные заживо. Под завалами обломков любви.
– Иуда, – шепчу ему, когда поднимает на руки, чтобы отнести в кровать.
Уголок чувственных губ приподнимается. И это последнее, что я вижу. Коснувшись подушки, смыкаю веки. Из-под ресниц выскальзывает слезинка. Скатившись по виску, она щекочет голову. Эти ощущения усиливает горячее дыхание, а затем успокаивает прикосновение теплых губ.
Кислород есть… А вдохнуть не сразу получается.
Вместе медлим.
Потому что на следующем приеме друг друга внутрь зависимость достигает неизлечимой стадии. Разбившись, прекращаю рвать. Вжимаюсь в твердое тело Яна, вцепляюсь в него руками и, вслушиваясь в его сердцебиение, засыпаю.
