Текст книги "Ты – всё (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)
30
Как много человеку мало…
© Юния Филатова
Ночной кумар не отпускает.
Я упорно играю роль уравновешенного специалиста планово-экономического отдела, заполняю нужные формы, веду расчеты, собираю данные для нового задания… А в голове, простите, Нечаев бродит.
Эта стадия одержимости в тысячу раз хуже вчерашней.
Не знаю, чем себя успокоить.
Я просто… Просто не в себе!
Голос его слышу… Стоны, хрипы, вздохи, сердитое рычание!
Глаза, губы, шею, руки, грудь, спину, пах, бедра, ягодицы… Все части тела вижу!
А моментами так погружаюсь в воспоминания, что, кажется, даже чувствую… Поцелуи, касания, укусы, тугие толчки.
Находясь на грани безумия, всячески стараюсь отвлечься. Так он еще и пишет весь день.
Пьянит с похмелья одуряюще. Усиливает зависимость. Привязывает.
Ян Нечаев: Постарайся закончить сегодня работу к семи.
Юния Филатова: Почему к семи?
Ян Нечаев: Потому что в 19:05 я буду ждать тебя на паркинге.
Такому Яну Нечаеву хочется сдаться. Сдаться без боя.
Глаза заливает слезами, и губы дрожать начинают, когда осознаю, что сегодня он точно будет рядом.
После заморозки нашего эпистолярного романа хватаю косметичку и иду в уборную.
Случайность, что не добираюсь.
Прилетает сообщение от сестры, которая, как всегда, мастерки переключает фокус моего беспокойства на себя.
Агния Филатова: Мне так плохо! Ты не представляешь… Я умираю!!!
– Где ты? – встревоженно выпаливаю в трубку пару секунд спустя.
– Не знаю… – протягивает Ага, горько всхлипывая. Икота и одышка говорят о том, что рыдает она уже давно. – И знать не хочу…
– Что случилось, Агусь? Кто тебя обидел? Ты цела?
– Нет… Нет… Нет… – шепчет отрывисто с пугающими меня паузами.
– Где болит, Ага? Где болит?
Она не дает никаких ответов. Срываясь, заходится в истерике.
– Ты можешь приехать?.. Можешь ко мне приехать?
– Конечно, – отвечаю без колебаний. – Скажи куда.
– Я домой не хочу… Там мама, папа… Встретимся у Мадины, хорошо? Я недалеко.
– Хорошо. Я уже выезжаю.
Возвращаясь в кабинет, впервые за все время работы отпрашиваюсь у Риммы Константиновны. Ссылаюсь на здоровье, просто потому что ничего другого в тот момент в голову не приходит.
Пока добираюсь на такси до Андросовых, сердце из груди вылетает. В голову лезут жуткие сценарии. От живости кошмарных картинок сама едва не плачу.
– Привет, – бросаю Мадине.
Машинально трогаю мягкие пальчики Рокси.
– Привет. В спальне, – оповещает подруга.
Киваю и, не в силах превозмочь беспокойство, сразу же туда бросаюсь.
Заплаканная Агния восседает на кровати в позе лотоса. Окружают ее десятки скомканных бумажных салфеток. При виде меня заходится пуще прежнего.
Обнимаю сестру, утешаю, поднимаю важные вопросы относительно ее состояния и того, что к нему привело, но никаких внятных ответов Агуся не дает.
– Мне просто больно… Сердце разбито…
– Кем?
Упрямо мотает головой.
– Он не стоит того, чтобы о нем говорить!
– Ага… Расскажи мне, будет легче.
– Ты же знаешь, что нам можно доверять? – подключается Мадина.
Мимолетно улыбаюсь малышке Рокси. Она отражает эмоцию, пока ее не отвлекает материнская грудь.
– Он хочет сломать меня, – высекает Агния без какой-либо конкретики.
– Кто он?
Снова вместо того, чтобы назвать имя, стойко подбирает дрожащие губы, вскидывает голову и непреклонно ею мотает.
– Увы, любовь, хотя она слепа, без глаз найдет, какими ей путями дойти до нас и властвовать над нами, – цитируя Шекспира, беззвучно заливается слезами.
И после этого в комнате становится так тихо, что слышно, как пыхтит, рассасывая грудь, Рокси.
Переглядываемся с Андросовой.
– Плохо дело, – резюмирует она.
– Ты… – шепчу Агнии я. – Ты это о Святике?
Давно не говорили об Усманове. Слишком давно. А ведь сестра была влюблена в него много лет.
Сейчас же… Закусывая губы, мотает головой.
– Я не скажу! Не скажу! Не спрашивайте меня!
Замолкаем, не зная, как действовать дальше. Высморкавшись, Агния заваливается на подушки. Тихо устраиваюсь рядом и обнимаю. Пока Мадина ходит по комнате, давая малышке постоять столбиком, приглаживаю волосы сестры и заглядываю в ее без конца вибрирующий телефон.
– Это у тебя Егор Нечаев записан как «Герыч гуманитарка», – догадываюсь, хотя на фотографии, которая высвечивает вызов, только ноги парня в светлых джинсах видны. Ноги парня, между которыми сидит Ага. По тату на внутренней стороне бедра ее узнаю. Это до сих пор непонятное мне «Е.» довольно высоко набито. Обычно ее не видно под одеждой. Но на фото юбка Агнии сдвинута едва ли не до белья, а рука парня почти касается буквы. И на второй фаланге его большого пальца тем же шрифтом выбито «А». – Серьезно? – выдыхаю шокированно. Пока в мыслях творится суматоха, шепчу: – Не очень красиво, знаешь… Если он тебе настолько неприятен, лучше просто не общаться. Игнорируй его, – закидываю удочку, рассчитывая, что она расколется в том, что меня заранее ужасает.
Только не это… Только не он… Хватит Нечаевых!
Агния флегматично смотрит на свой телефон. Но я вижу, что мои слова ей не нравятся. Краснея, она в какой-то миг поджимает губы и старательно уводит взгляд, чтобы не пересекаться со мной.
– Я у него тоже пока не «Моя Королева», – толкает обиженно.
Пока?
Господи…
– Хм… А как? – спрашиваю только для того, чтобы продолжать раскручивать этот клубок.
– Бешеная Мяукалка… Или Мурчалка… Что-то такое…
– Это из-за него?.. Из-за Егора Нечаева? – выдыхаю едва слышно. Сестра вскидывается, словно потревоженный звереныш. Взгляд дикий. В глубине – страх. – Из-за него ты плачешь?
– Конечно, нет!
Я киваю.
Секунда, две, три… И Агния срывается.
– Д-да-а-а… – голосит с такой болью, что остаться безучастной, как ни настраивайся, невозможно. – Он… Сволочь! Ненавижу его!
– Что он сделал?
– Ничего… Просто… Просто я узнала, что он был близок с влюбленной в него тихоней… И это вдруг… – замирая, задерживает дыхание. Прислушиваясь к себе, смотрит сквозь меня. – Ох… – толкает болезненно. – Задело смертельно, Ю…
Не обращаю внимания на то, как называет сейчас. Обнимаю крепче, чтобы утешить.
– Был близок? Прям близок? В том самом плане? – пытаюсь понять ситуацию.
– Вроде как… Вроде как орально… Наполнил Булочку кремом… – отстраняясь, приподнимается, чтобы найти меня глазами. – Я не должна на это реагировать… Он ведь и раньше спал с кем попало! Он просто животное! Но… В последнее время мы часто виделись… Много времени вместе проводили… Он ко мне ночами в окна лазил! Он смотрел так… Прикасался по-другому… И… Что-то изменилось… Да как он смеет?! А? Как он смеет?! – шепчет с безумными глазами.
– Ты… Ты влюблена в него? – спрашиваю осторожно.
– Что есть любовь? – с завораживающей сумасшедшинкой Ага вновь декламирует Шекспира. – Безумье от угара! Игра огнем, ведущая к пожару! Воспламенившееся море слез! Раздумье – необдуманности ради! Смешенье яда и противоядья… – излишняя экспрессия медленно затухает. – Хм… – слабо усмехаясь, сестренка блестит слезами. – Нет… Нет, я не позволю ему сделать с собой то, что сделал с тобой Ян Нечаев!
Больно ли мне слышать подобное? Очень. Несмотря на то, что подобное в любовных муках говорит моя собственная сестра.
– Ты не в себе, – шепчу ей. – Поспи.
Она часто кивает, будто только и ждала этого предложения.
– Прости меня… – выдыхает мне в грудь с неясным посылом.
За что? За то, что вспомнила о Яне? За то, что влюбилась в Егора? Боюсь уточнять.
Поэтому просто поглаживаю, прислушиваясь к тому, как постепенно выравнивается ее дыхание.
Пока Агния спит, пристраиваются на кровати рядом и Мадина с малышкой.
А мое и без того расшатанное равновесие вновь принимается раскачивать Ян. Ищет меня, забрасывает сообщениями, выговаривает, отчитывает, ставит ультиматумы… Я с трудом выдерживаю эту осаду. Пишу спокойно, что не дома. Но он не успокаивается.
Ян Нечаев: Я понял, ты прям, пиздец, труднодоступная. Что дальше? Сколько сможешь от меня прятаться? Ночевать где собираешься? Если что, адрес Поверина я знаю. И остаться тебе там не позволю! Кончай детский сад, Ю.
Краснею от злости. Хотя нет, вру. Дело не только в злости.
Он меня распаляет.
И… Этот напор по-хорошему трогает, невзирая на лексикон, который использует Ян-титан. Понимаю, что он встревожен. И я бы хотела его увидеть. Но… Слишком страшно. Предвкушение сродни ужасу.
Так бы и не пошла на контакт, если бы не сестра.
Проснувшись, Агния читает сообщения, которые пришли ей от Егора, и буквально слетает с катушек.
– Где мой меч самурая?! – выкрикивает, пугая едва успевшую открыть глазки Рокси.
– У тебя нет меча.
Слава Богу!
– У Валика есть!
– Ты не возьмешь его, – чеканит Мадина, когда я дар речи теряю.
– А вот и возьму! – заявляет во всю глотку. И с будоражащим переходом новую цитату из Шекспира выписывает: – С мечом в руках – о мире говорить[1]? Отличная идея!
– Еб твою мать, Агния! – прикрикивает Андросова. – Еб твою начитанность! Еб твою интеллектуальную подкованность! Учи ты физику, ма-харошая! Отрежешь парню член – его у него больше не будет!
– При чем тут физика?! Смотрите, что он мне написал! Смотрите!!!
Швырнув нам телефон, вылетает из комнаты.
Герыч гуманитарка: А че ты на меня накинулась? Обиделась, что не с тобой? Так ты не отбивайся, когда я к тебе подкатываю! Хотя нет… Нах надо! Тебя ебать – только хуй тупить.
– Черт… – выдыхаем с Андросовой в унисон.
Выбегаем в коридор, когда взбешенная Агния уже тащит длинный тонкий меч к выходу.
– Агуся, Агуся, – взывает к ней Мадина. – Мальчики Нечаевы не просто похотливые самцы. Они нежные. Очень ласковые. Спасибо родителям, которые их воспитали. Именно поэтому все девчонки с ума по ним сходят! И тебе… Тебе просто нужно изменить тактику, милая. И Егор будет твоим.
– Мне он не нужен!
– Эх… Ну еще не одна голову потеряет, пока ты будешь кричать, что тебе он не нужен.
– Убью его, не от кого будет терять!
Меня от горящего в ее глазах безумия натуральным образом в жар кидает.
Пока она вызывает такси, прилетает новое сообщение от Яна.
Ян Нечаев: Я обладаю охуенным терпением, Зай. Но даже у него есть лимит. Объявись, мать твою, чтобы я увидел, что ты жива-здорова.
И я решаюсь просить помощи у него.
Юния Филатова: Я приеду к вам в гараж, но не одна. Егор что-то написал Агнии, и она... Буквально с ума сошла! Хочет ехать к нему, не могу ее остановить. Прости. Мы у Мадины, но сестра уже вызывает такси. Может, ты вмешаешься со своей стороны?
Ян Нечаев: Уже выдвигаюсь в сторону дома. Разрулим.
Верю ему. Немного успокаиваюсь. Даже меч Агнии не так пугает.
– Я его так ненавидела… – шепчет сестра уже в такси, глядя в темное окно. – Он издевался всегда… Жестокие игры вел… Но… Знаешь, что меня удивляло и… эм-м… восхищало, что ли… – поворачивается, чтобы посмотреть. – Обладая силовым преимуществом, он ни разу не причинил мне боли… Даже когда я его лупила! Он мог бы раз и навсегда поставить на место… Осадить физически… Надругаться даже… Но он никогда… Никогда не причинял боли… До сегодняшнего дня…
– Ну он же не назло тебе с этой девочкой… Ты говоришь, что тебе на него плевать!
– Да! Потому что мне в самом деле плевать! Он просто Герыч! Просто дурь, которая сносит мне голову! Гребаный Егорыныч!
Глядя на то, с какой маниакальностью Агния поглаживает меч, даже таксист стремается.
А она вылетает из машины, едва та притормаживает. Готовая атаковать, врывается в гараж Нечаевых. Злится, когда не находит там виновника сего торжества.
– Где он?!
– Ты че, дура? – выдыхает Илья, первым замечая припрятанное в складках длинной юбки Агнии оружие.
И она направляет острие на него.
– Может, расскажешь сейчас Яну Романычу все, что говорил Юнии, когда встречал ее в течение этой чертовой пятилетки? Или то, что заявление в полицию писала вовсе не она? Или то, что тебе самому она нравилась и нравится, а? Я могу и в тебя «задонатить»! Снимай рубашку, жалко такую дорогущую кромсать. А вот твою плоть – с удовольствием!
Скольжу взглядом от оторопелого Ильи к мрачному Яну. Первый смотрит на брата, а второй – на меня.
– Что это значит? – хрипит вкрадчиво.
Похоже, его совсем не беспокоит угроза в лице Агнии. Странно, он ведь точно не знает, что меч – бутафория. Не в курсе даже Агния.
Не успеваю среагировать, как в гараже, к своему несчастью, появляется Егор. Сестра тут же обращает все внимание на него. Упирая острие меча младшему Нечаеву в шею, с улыбкой проговаривает:
– Дин-дон, кончилась игра. Дин-дон, оставь надежду на спасенье. Живых нет! Дин-дон, всем кошмарных снов[2], – напевает жуткую песенку.
– Харэ, – все, что, сверкая лютой ненавистью, выдавливает Егор.
– Знаешь, мне сегодня сказали, будто ты ласков… Интересно, с кем?! Мне кажется, это полная чушь! Но мне и не надо! Не поняла, что ты там со мной затупить боишься… Мальчик… Точно знаю, что, если бы у нас с тобой дошло до секса, ни о какой ласке речи бы не шло. Это было бы так порочно, что тебе бы прежде, чем овладеть мной, пришлось бы снять крестик!
И с этими словами Агния поддевает клинком висящую на шее Егора цепочку и срывает ее с него. А через мгновение озверевший парень перехватывает лезвие меча ладонью и выдергивает его у сестры из рук. Бутафория, но кровь проливается. Вероятно, по большей части из-за силы, которую приходится применить Нечаеву. Ведь порой, чтобы пораниться, достаточно и бумаги.
Егор отбрасывает меч, и тот, создавая невообразимое количество шума, падает у железной стены гаража.
Он… Он, должно быть, как и Агния, не в себе. Потому как, бросившись к сестре, он вдруг поднимает ее на руки и несет в сторону той двери, которая ведет во внутренний двор семьи Нечаевых.
Господи… Там ей точно нельзя появляться.
Агуся это понимает. Отбивается. Но лишь до тех пор, пока они не оказываются перед Романом Константиновичем.
– Привет, пап, – выдыхает Егор с уже знакомой мне выправкой. – Я поранился. Мы поднимемся в ванную, чтобы Агния обработала рану.
Ян прикрывает веки и стискивает челюсти. Это единственное, чем он выражает свою ярость.
– Порезался? – переспрашивает Роман Константинович, в который раз удивляя невозмутимостью. Очевидно, именно от него у Яна столь же крепкое самообладание. – По краю лезвия ходите?
– Уже решено, – толкает Егор крайне странный ответ.
– Ну идите, раз решено.
Не знаю, куда себя деть, когда наши младшие уходят.
А Ян… Он так просто подходит и, надавив мне на поясницу, подталкивает в распахнутую дверь. Дверь, из-за которой, вообще-то, можно и не вернуться. Или вернуться, но не со своей фамилией.
Боже…
Зажмуриваюсь и шагаю.
– Привет, Юния, – усмехается производитель идеальных Нечаевых, когда я удосуживаюсь открыть глаза.
– При… А-у… Добрый вечер, Роман Константинович!
– Проходите в беседку. Мясо и овощи уже на мангале. Скоро ужинать будем.
– Спасибо, – шепчу я.
Ничего другого не получается придумать. Не могу же я бросить Агу одну.
О Господи…
– Здесь так красиво, – выдыхаю в восхищении. В прошлом я была у Яна дома поздней осенью и зимой. Уже тогда была потрясена уютом, но не подозревала, что летом настолько лучше. – Нереальная сказка!
– Маме будет приятно, – сухо отзывается Ян.
Тут я понимаю, что с минуты на минуту увижу и Милану Андреевну, и нервы по новой разбирают.
Еще и Илья… Подошел с отцом к мангалу, оставив нас с Яном наедине.
Что мне делать?
Не знаю, куда глаза деть. А уж руки и вовсе словно лишняя часть тела – не получается найти им применения, они мешают.
В беседке мне воздуха, пространства… Мира мало!
И вместе с тем… Едва зацепившись за Яна взглядом, наглядеться не могу. И уже сейчас понимаю, если бы коснулась – жадничала бы, чтобы напитаться, и не удовлетворила бы это желание. Поцеловала бы – одурела бы от голода, и не насытилась бы даже спустя всю ночь.
Как много человеку мало… Очень точно мудрец сказал.
– Прости… – выдыхаю взволнованно.
Ян притягивает ближе, чтобы прижаться губами к моему уху.
По телу тотчас разлетаются мурашки. Но этот марафон мне еще удается скрыть. Обличительной становится дрожь, когда в ушную раковину вбивается приглушенный и жаркий шепот.
– Будешь наказана. Позже. Сейчас расслабься.
Боже…
Расслабиться? Как?
[1] Все цитаты из «Ромео и Джульетта».
[2] «Дин-дон, я пришла…», Вокалоиды.
31
Тогда я тебя еще ждала…
© Юния Филатова
Извернувшись в кольце мужских рук, вскидываю взгляд. Но что выдать в ответ, не знаю. Это тот самый момент, когда Ян Нечаев лишает меня не просто дара речи, но и возможности двигаться. Прижимая боком к себе, смотрит в глаза непрерывно. Гипнотизирует взглядом. Нет воли даже на то, чтобы разозлиться на эрекцию, которую ощущаю бедром.
Время останавливается.
Дыхание тем временем сбивается критически. Становится настолько шумным, что лишь от стыда за это полагается сжечь себя на костре разбуженной совести. Только вот та не просыпается. А сердцебиение бросается соревноваться с этим чертовым процессом за звание лидера кринжа. Определенно, Ян улавливает этот бешеный стук, как и гуляющую по телу дрожь.
– Что подразумевала твоя сестра, когда говорила, что заявление писала не ты?
– Какая разница, кто его написал? – выталкиваю запыханно.
Слышу, как он скрипит зубами. Черты лица при этом действии острее становятся, а кожа в некоторых местах белеет.
Впившись пальцами мне в бок, со сдерживаемой яростью дергает на себя.
– Большая, блядь, разница, Ю, – рычит в ухо глухо. Понятно, что здесь, во дворе своих родителей, ад развернуть себе не позволит. Но явно очень этого хочет. – Давай, отвечай, – обжигает своей свирепостью мой слуховой канал. Кажется, через него пламенем мне в голову врывается. Охватывает весь мозг. – Рассказывай. Все, блядь, рассказывай.
– Хватит от меня постоянно что-то требовать… – выдвигаю навстречу. Не знаю почему, но, несмотря на злость, выясняю отношения так же тихо, как и он. – Ненавижу, когда ты такой, – лепечу в крайней степени волнения.
– А с тобой можно как-то иначе, Ю? Ты же только и делаешь, что врешь. Все клещами тащить приходится. И даже так ты чаще всего откровенную хуйню несешь.
В организме повышенная влажность. Вот-вот разрыдаюсь. Даже вздохнуть страшно. Но я набираю полные легкие воздуха и ору шепотом:
– Оставь меня в покое!
– Отвечай, Ю. Отвечай! – не сдается Нечаев. – Писала это гребаное заявление? Подписывала?
– Нет… Ничего я не подписывала!
Этот ответ явно вышибает из него дух. Расширив глаза, Ян смотрит так, будто впервые видит меня. Я застываю синхронно с ним – клубящиеся в его зрачках эмоции затягивают, словно воронки омутов.
С хрипом оборвав неудавшийся вдох, Нечаев резко от меня отворачивается. Отходит к распахнутому окну беседки. Сжимая руками металлическую раму, выпускает в ночь серию тяжелых выдохов.
– Илья знал? – спрашивает так тихо, что я едва разбираю слова.
– Нет… Он совсем недавно узнал… Пару дней назад… И я… – почему-то страшно в этом признаваться, но не сказать я не могу. – Я просила Илью тебе не говорить.
Резкий разворот. Стремительное преодоление расстояния.
Прикрывая веки, выдаю задушенный писк.
– Какого хрена, Ю? – впечатывает мне в губы горячим шепотом. Лбом напирает так, что мне отступать приходится, пока не ловит в захват, заставив стоять на месте. – Какого хрена ты позволяла мне думать, будто подписывала эту проклятую маляву?
– Потому что… – толкаю разъяренно и срываюсь. Выдав ряд вздохов, взрываю напряжение тихим, словно шелест листвы, голосом: – Суть не в том, что вины моей нет. Суть в том, что ты поверил, будто я способна на подобное.
Ян это не опровергает. Вообще никак не объясняет.
Пока молчит, чувствую, как сжимает крепче, как гремит его сердце, и как раздувается на каждом вдохе грудь.
– Окей. Давай дальше. Что такого за эту пятилетку Илюха тебе наговорил?
Вспоминаю, и нутро жгучим жаром заливает. Невольно морщусь. Мотаю головой.
– Ничего, что было бы важно сейчас.
– Что? – напирает Нечаев жестче.
Даже повторить тяжело. Болит ведь, как свежая рана. А я не должна при этом расклеиться.
– Я сама виновата… Эм-м… – задыхаюсь, хоть и не смотрю в глаза. – Спросила зачем-то, как ты…
Повисает тишина.
Замечаю, как сжимаются челюсти Яна. Подбородок будто массивнее становится, утяжеляется. На коже на шее проступают мурашки.
– Ты спрашивала обо мне? – растягивает с хриплыми нотками.
В голосе столько неверия… Буквально шок.
– Ну да…
– Будучи замужем?
Морщусь, чтобы вспомнить, были ли мы с Костей в тот момент расписаны.
– Наверное… Скорее всего…
– Блядь… – роняет он с неясными эмоциями, вызывая у меня новую волну дрожи. – И зачем, Ю?
– Просто…
– Что тебя интересовало? Убивался ли я? Подыхал, – рявкает так же тихо, с головокружительной угрозой.
– Между своими шлюхами?
– Между порывами тебе позвонить!
– Почему же не звонил?!
– Год, – вбивает это коротко слово, словно гвоздь. – Не мог! Не в праве был! А потом… – засмеявшись, разрушает тот накал, который до этого держал, лишив меня возможности дышать. – Прилетел, сука, чтобы увидеть, как тебя, Ю, твой новый мужик зализывает.
– Не мог? Я не верю в такое! Есть лишь отсутствие желания! Когда человек хочет услышать, увидеть… Не ищет отмазки, а звонит, пишет, приходит! При-хо-дит, Ян! Тебе ничего не мешало прийти ко мне в больницу! Тогда я тебя еще ждала…
Замолкаю, потому как… Нечаев с такой злостью стискивает челюсти, что просто поражает силой своих эмоций. Кажется, будто сдерживает не просто слова… Настоящий крик. Звериный рев, Господи…
– Ок, – толкает поразительно равнодушно. – Проехали вопрос.
И снова я едва сдерживаюсь, чтобы не расплакаться.
Вот и понимала же… Но когда он подтверждает, воспаляется все настолько, что умереть было бы менее болезненно.
– Так что такого тебе сказал Илья?
Глаза в глаза. И воздух вокруг нас становится настолько плотным, что употреблять его физически невозможно.
Хвала Богу, звонит телефон Нечаева.
– Прошу прощения, – сухо, но исключительно вежливо извиняется, прежде чем принять вызов и отойти в сторону. – Ян Нечаев.
Догадываюсь, что контакт незнакомый.
– Да. Был. Оставлял. Есть вопросы, которые стоит прояснить. Предлагаю встретиться. Да, до завтра терпит. Говори, где и во сколько?
Абонент, очевидно, называет место. Ян сдвигает брови и прищуривается. Реагируя на какую-то фразу собеседника, едко усмехается.
– Нет, люксовость заведения не обязательна. Меня устроит и пивнуха на Привозе. Забивай стрелу, где тебе удобно. Я подтянусь.
Понимаю, что эта встреча не касается рабочих вопросов, и неосознанно начинаю волноваться.
С кем? Зачем? Чем грозит? Опасно ли?
Что это на Нечаева нашло? Он ведь таким серьезным стал.
В принципе и сейчас по виду беспристрастен, но, если приглядеться – глаза горят, а желваки между фразами так и ходят.
– Подходит. Еще момент: этот звонок, как и встреча, должны остаться между нами, – оговаривая это условие, замирает взглядом на мне. – Да, ты все верно понял. До завтра, – заключает Ян, прежде чем отключиться.
Когда прячет телефон и возвращается ко мне, тут же прекращаю делать вид, что разглядываю через открытое окно беседки густой и пестрящий даже в свете фонарей яркими и насыщенными цветами сад.
– С кем ты разговаривал?
– Это для тебя имеет значение?
Он не нападает, как это, защищаясь, делаю я. Прямо задает вопрос, требуя от меня откровенности, которую я не могу ему дать.
– Почему нет? – пожимаю плечами, будто бы на ходу прикидывая. – Ты же спрашиваешь, где я и с кем…
Ян сглатывает, явно собираясь сказать нечто важное.
Но…
Нас снова прерывают.
На этот раз голоса снаружи беседки.
– Будем предельно откровенны, я не хочу, чтобы в нашей семье появились новые члены. Тем более девчонки! – высекает бескомпромиссно, как я допираю, самый младший Нечаев. Меня перетряхивает от звуков знакомого ломающегося и уже такого сильного юношеского голоса. Я ведь так хорошо помню в этом же возрасте Яна. – Члены без членов. К чему это вообще?
– Бодя, свинюка ты такая… Ай-яй-яй… Придержи ты свой язык, сыночек. Возьми над ним контроль, в конце-то концов!
И тут меня повторно накрывает мурашками.
Милана Андреевна…
Сердце не просто сжимается. Оно заходится в истерике.
– В семье из женщин должна быть только мама, – трубит Богдан уперто. Но в какой-то момент вроде как смягчается. – Ты лучшая женщина на свете, мам! Прекрасная, единственная…
– Не пудри мне мозги, – ругает сыночка Милана Андреевна, но, как и раньше, с характерным ей крайне заразительным смехом. – Все твои братья рано или поздно женятся! И ты тоже, дорогой.
– Я??? Вот это ни за что, мам!!! Я ненавижу девчонок! Они даже пахнут бессмысленно! Как розовый зефир! Они…
– Я все слышу! – кричит ему Ян.
Только сейчас замечаю, что все это время, пока я прислушивалась к трепу Боди, он продолжал смотреть на меня.
Мелкий вбегает в беседку и замирает на пороге.
Ох, ну не такой он и мелкий… Выше меня. И, Боже мой, вылитый Ян! Тот Ян, который не хотел со мной играть, окатывая из встречи к встрече презрительными взглядами.
Ух, какие эмоции Богдана разрывают! Я даже забываю о своих собственных. Видно, что и соскучился он по брату, и испугался, и продолжает злиться.
– Подойди, – говорит мой Нечаев сурово.
Бодя, подобравшись, шагает.
Ян протягивает руку. Здороваются как мужчины. После чего младший перед старшим замирает, изо всех сил демонстрируя важность, присущую смирению.
– Значит, ненавидишь девчонок? – спрашивает Ян с поразительным спокойствием.
Я еще не слышала, чтобы он с кем-то настолько терпеливо разговаривал. У страха же, то есть Богдана, глаза велики.
– Я такого не говорил!
– Говорил. Я же слышал, – проговаривает Ян тем же ровным тоном. – А почему? Можешь назвать причины.
– Э-э… Ну…
Застывшая у входа Милана Андреевна машет мне рукой, но дальше не продвигается. И в целом в диалог между братьями не встревает.
– Давай, Богдан. Пять причин.
– Они истеричные!
Мама охает и прижимает ладонь ко рту. Качает головой.
– Не истеричные, а эмоциональные, – поправляет Ян строго. – Дальше давай.
– Они слабые!
– Да. Но в этом их сила. Смотри, брат, если бы мама была такой же сильной, как папа, у нас бы дома бои не утихали. Ты этого хочешь? Чтобы женщины воевали с мужчинами?
– Конечно, нет.
– Мужчина и женщина не должны друг друга ломать. Заложено так, чтобы дополняли. Да, женщины слабее нас. Но при этом они обладают набором качеств, которых нет у нас. И не будет никогда. За счет своей природной мягкости женщины дают нам преимущество. Возможность быть главой семьи. Реализовать свои потребности: защищать, оберегать, быть добытчиком. Расходовать внушительный мужской потенциал с пользой. И даже наращиваем мы его благодаря им. Они мотивируют.
После этих слов у меня в груди случается обвал. Скрыть эту дрожь не могу. Приходится отвернуться. Якобы просто в окно на сад смотрю, а сама влагу со щек вытираю и судорожно перевожу дыхание.
– Понимаешь, о чем я, Богдан?
– Да.
– Давай дальше.
– Они глупые… – задвигает мелкий уже не так уверенно.
Очень тихо.
Милана Андреевна громче охает. Но опять-таки не вмешивается.
– Почему ты так решил? – интересуется Ян с той же терпеливостью. – Разве ты не замечал, что почти в каждом классе отличников больше среди девочек?
– Замечал, но… В том же своем большинстве они потеряются, если у них спадет цепь на велике!
– Для этого у них есть мы. Разве ты не чувствуешь себя круто, когда поможешь какой-то девчонке натянуть ее обратно?
– Я чувствую себя Богом!
– Вот видишь. А этого ощущения бы не возникло, если бы в нашем мире не существовало женщин. И, кроме того, они умнее нас в других вещах. Давай дальше, брат.
– Ну… Они много говорят. Трещат без умолку!
– Ну и что? Так женщины выражают свои эмоции. Тебе чем это мешает? Подумай. Зато если слушать, можно понять, что у них в голове. И как бы действовать по ситуацию. Мужчину же так не просчитать. С ним сложнее. Верно?
– Верно.
– Ты бы хотел, чтобы мама молчала?
– Нет… Конечно, нет. Мама интересная. Я не люблю, когда она молчит!
– Страшно, да?
– Ну-у-у… Да… Фух, да! Сразу кажется, что это из-за меня! Что я чем-то обидел!
– Вот видишь. Дальше.
– Я… Я больше не знаю, че сказать.
– Тогда назови один плюс.
– Они… Ну, они симпатичные.
– Согласен, брат.
В то время как мне хочется улыбнуться, Ян остается серьезным. Вижу это, когда, не удержавшись, бросаю взгляд.
– Больше так не задвигай. Ненавидеть кого-то по половому признаку недопустимо. Понял меня?
– Да.
– Иди, помоги отцу. А я пока Илюху отзову. Нужно с ним парой слов переброситься. Мам, ты побудешь с Ю?
– Конечно, – Милана Андреевна незамедлительно соглашается на просьбу Яна. – Люблю тебя, сын, – подставляет щеку старшему. – И тебя! Безусловно, – обнимает младшего.
На этом все. Покидает мой Нечаев беседку, не удосужившись даже взглянуть на меня.
– Надеюсь, Богдан не обидел тебя, – проговаривает Милана Андреевна извиняющимся тоном.
– Нет. Не беспокойтесь, я не приняла это на свой счет. Поняла, что он по большей части негодует из-за тех женщин, которые войдут в семью Нечаевых.
Мама четверых сыновей улыбается.
И переводит тему.
– Поможешь мне с овощами?
Кивнув, подхожу к раковине, чтобы вымыть руки. А после неторопливо двигаюсь к столу. Выбираю из миски помидор, кладу его на доску, беру в руки нож…
И вдруг взволнованно шепчу:
– Милана Андреевна… Я должна перед вами извиниться.
