Текст книги "Ты – всё (СИ)"

Автор книги: Елена Тодорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

55

Я буду тебя ждать, Ян.

© Юния Филатова

Проходит около недели после нашего возвращения из Японии, когда Ян сообщает о необходимости съездить на пару дней в Германию.

– Ты… – протягиваю неуверенно, ощущая, как резко ускоряется сердцебиение и крайне быстро заканчивается кислород. – Сам полетишь?

Германия – мой триггер.

Ничего поделать не могу. Трясет с первых секунд осознания. Мелко-мелко, но отчетливо. Стараюсь скрывать. И, должно быть, у меня неплохо получается – ответную тревогу у Яна не замечаю.

А может… Он сам хорошо притворяется.

Боже… Это тот самый момент, когда я понимаю, что должна вскрыть все тайны, дабы избавиться от напряжения, которое, хоть и изредка, но все же возникает между нами.

– Это всего на два дня, Ю, – Нечаев звучит спокойно, без каких-либо эмоций. Вслушиваясь в его голос, пытаюсь перенять уверенность и поймать баланс. – Я бы взял тебя с собой, Зай, но сам там на сутки точно выпаду. Занят буду на высшем уровне. Не хочу оставлять тебя в одиночку. Лететь в Германию, чтобы сидеть в четырех стенах квартиры – не вариант. Позже обязательно поедем вместе. Есть желание показать тебе места, где раньше жил, учился и думал о тебе.

«…на высшем уровне…» – прокручиваю несколько раз в голове.

Улыбаюсь, когда Ян, наклоняясь, всматривается в глаза и целует в лоб.

– Все нормально? – уточняет, снова пытая взглядом.

– Да, конечно, – вру хриплым голосом. Ему и себе вру. – Просто скучать буду.

– Я тоже, Ю. Я тоже, – вздыхает Нечаев.

Цепляя на лицо следующую улыбку, уже ее не снимаю, хотя из-за неестественности мимики через минуту начинают болеть мышцы.

– Хочу, чтобы ты осталась с моими, ок? Мне спокойнее будет.

– В каком смысле – с твоими?

Тоска душит. Не дает концентрироваться на разговоре. Да и собственные мысли рассеяны. Туго соображаю, забывая, что своими Ян называет семью.

– У моих родителей, Ю.

– Кхм… Мне трудно представить, что я остаюсь у них без тебя.

– Все будет хорошо. Утром закинем вещи, отвезу тебя на работу, а вечером Илья заберет.

Кивая, соглашаюсь. Просто потому что не знаю, как еще реагировать.

В последний вечер, хоть и говорю себе, что никакой он не последний, люблю Нечаева отчаянно. Целую глубже, интенсивнее, самоотверженнее. Не без сладости, но горько. А еще необычайно тихо. Ни криков, ни стонов не выдаю. Даже на пике оргазма. Я едва дышу.

Когда прохожусь губами по шрамам Яна, думаю о своей смертельной отметке.

Рассказать?

Бьется внутри это желание. Кажется, вот-вот вырвется. Но нет. Не хватает какой-то силы. И волна спадает.

Ночь выдается наполовину бессонной. Когда удается отключиться, снятся те жуткие сны, которые доводят до дрожи – хожу по снегу босиком, вижу кровь, проваливаюсь под лед, захлебываюсь.

Ян просыпается, едва выплываю из своего кошмара.

А может, до этого не спал?

Прокладывает дорожку из поцелуев, начиная с моего плеча, по плечам, груди, шее… Добирается до губ. У меня еще дыхание не успевает выровняться, как я зажмуриваюсь и прыгаю в омут страсти. Темнота порой теплее света. Безопаснее. Роднее. Мне хорошо там. Спокойно.

Обнимаю Нечаева, с особым трепетом прохожусь пальчиками по щекам, вискам, затылку… Дышу им. Пью его. Быстро хмелею.

– Возьми меня так… Так, чтобы я забеременела, – шепчу пылко. – Хочу, чтобы это произошло. Хочу. Почему не работает?..

– Все будет, – обещает.

И берет меня. Долго и медленно. Кажется, не один час уплывает. Мы кипим, но не взрываемся. Растягивая удовольствие, качаемся на волнах зарождающегося экстаза. Раскаленные, мокрые и пластичные. Спаиваемся в одно целое. Действуем как один механизм. Его душа у моей в гостях. Сердца рядом-рядом – будто растаяли лишние кости и плоть.

И после того, как достигаем пика блаженства, отпускать Яна не хочу. Не хочу, но приходится.

Принимаем душ, выполняем обыденные утренние ритуалы, одеваемся, пьем кофе – все, как всегда.

– Я вернусь, Ю. Обязательно, – последнее, что говорит Нечаев, когда прощаемся в его кабинете.

Не отвечаю, чтобы не расплакаться. Часто-часто киваю и обнимаю.

После отъезда Яна погружаюсь в работу. Пара недель до запуска сборки новых моделей – заданий хватает.

– Слышали? Павел Леонидович и Лукреция сегодня вместе на работу приехали, – подкидывает между делом Ирина Викторовна.

И как в той песне Круга: «Ты проходишь через весь зал, бардак молчит, Галька роняет поднос…». Только у нас вместо Гальки двойная замена – Марина-Арина. И роняют они – одна чашку с пойлом, вторая – ложку. Звон стоит феерический.

– Быть такого не может, – заявляет Марина. – Мы с Павлом Леонидовичем в достаточно доверительных отношениях… Да он ее на дух не выносит! Это что вам – какой-то дешевый «Служебный роман»???

– Почему это дешевый? – возмущается Аллочка.

У Марины ответа не находится.

– Я уверена, это не то, о чем все подумали, – проговаривает Арина.

– Разумеется!

– Юничка, а ты что скажешь? Как эти двое вели себя в Японии? – вовлекает меня в разговор Римма Константиновна.

– Как обычно, – отмахиваюсь я. – Честно сказать, меня не интересуют сплетни.

Не запрещаю им болтать. Добиваюсь лишь того, чтобы меня не втягивали. Но из-за моего нового статуса коллеги реагируют так, словно мои слова – истина в последней инстанции. Резко замолкают и больше о Лукреции с Павлом не вспоминают. По крайней мере, в моем присутствии.

Ян Нечаев: Приземлился. Только прошел контроль.

Меня сию секунду разбирает волнение. Отправляю ему сердечко, а затем набиваю дрожащими пальцами вопрос.

Юния Филатова: Вечером позвонишь?

Ян Нечаев: Не уверен, что смогу.

Мне это не нравится. Сердце сжимается от неясной тревоги.

Юния Филатова: На пару минут.

Ян Нечаев: Не буду обещать, Зай.

Расстроенно вздыхаю.

Торможу то, что на самом деле хочется написать. Вместо того, как всегда, соглашаюсь.

Юния Филатова: Ладно.

До конца рабочего дня помогаю Алле с калькулированием, но в голове почти непрерывно мысли о Яне вертятся.

– Заедем в магазин? – прошу Илью, когда заезжает вечером за мной. – Хочу купить кое-какие продукты, чтобы испечь торт.

– Торт? – хмурится он. – Это необязательно. Отдохни.

– По правде мне нужно себя чем-то занять, – признаю с тяжелым вздохом. Смотрю через окно машины на то, как сотрудники покидают здание офиса. – Мне… Мне очень тяжело из-за того, что Ян уехал.

– Он вернется.

– Угу. Знаю.

Илья молча заводит двигатель.

– Тебе нравится Оля? – спрашиваю по дороге.

Он напрягается. Краснеет не только ушами, как мой Ян Титан. Розовеют выступающие скулы.

– В каком смысле?

– Она мне сейчас написала, что могу заехать на примерку. Не проблема?

Сжимает челюсти. Двигает, играя желваками.

– Не проблема.

– Вот и хорошо.

В супермаркете Илья ведет себя подобно Яну – спокойно и услужливо. Катит тележку, терпеливо ждет, пока я изучаю состав, без лишних подсказок помогает доставать продукты с верхних полок, забирает тяжелые упаковки. Милана Андреевна как-то говорила, что ребята с детства ездили с ней по магазинам.

Оля встречает нас с малышом на руках. С Ильей и парой фраз не обмениваются. Почти не смотрят друг на друга. Но при этом она отдает ему ребенка, едва он протягивает руки. Илья покачивает мальчишку так, словно уже не раз это делал.

– У вас в родне есть маленькие дети? – рассеянно спрашиваю.

– Нет, – отвечает, продолжая укачивать.

– У тебя хорошо получается.

– У меня два младших брата, Ю.

«Ну… Они не настолько тебя младше», – думаю я.

Но держу эти мысли при себе.

Уходим с Олей в ее мастерскую для примерки. И за все время, что находимся там, малыш не издает ничего, кроме протяжного гуления и звонкого смеха.

Дома у Нечаевых, уже после ужина, пеку «Наполеон». Перемазываю коржи уже ближе к ночи. Милана Андреевна до последнего со мной сидит. Даже становится неудобно – это ведь мне не спится, а она выглядит усталой.

– Ты чего так дрожишь?

В какой-то момент ловит мои холодные ладони. Растирает их и сжимает.

– Волнуюсь за Яна, – шепчу отрывисто. – Места себе не нахожу.

– Если я скажу, что с ним все в порядке, ты успокоишься? – спрашивает тихо. И сама на свой вопрос отвечает: – Вряд ли. Увы, переживания – это цена, которую мы платим за любовь.

– Не представляю, как вы справляетесь? У вас муж и четыре сына.

Милана Андреевна улыбается.

– Все мои тревоги стоят их любви. Хотя иногда кажется, что сердце не выдержит.

– Вот и у меня это ощущение часто возникает.

– Не поддавайся, Зайчон. Ты понятия не имеешь, на что ты способна. Позволь себе проживать. Будешь расти. Становиться сильнее.

И снова слова Миланы Андреевны западают в душу. Согревают и успокаивают. Остальную работу делает постель Яна.

Юния Филатова: Так странно засыпать на твоей детской кровати.

Ян Нечаев: Ну, она не совсем детская, согласись?

Невольно смеюсь.

Ян Нечаев: Знаешь, сколько я мечтал, чтобы ты там оказалась?

Ян Нечаев: Правда, в моих фантазиях я тоже был в этой постели.

Юния Филатова: Слева или справа?

Прикрывая глаза, пытаюсь представить, что он здесь.

Пока мобильный не сигнализирует о новом входящем.

Ян Нечаев: Ты имеешь в виду – сверху или снизу?

Юния Филатова: Ян Романович…

Вспыхивая, со смешком закусываю кулак. Смотрю на экран, пока не появляется очередное сообщение.

Ян Нечаев: Половинами я ее не делил.

Ян Нечаев: Я гибок в быту, помнишь?

Юния Филатова: Помню.

Юния Филатова: А ты помнишь?

Юния Филатова: IU

Отправляю набор символов, который он в прошлом присылал.

Ян не заставляет долго ждать.

Ян Нечаев: IU

Ян Нечаев: Зайка (*_*)[1].

Юния Филатова: (/_)[2].

Засыпаю незаметно. И сплю на удивление хорошо.

А вот второй день без Яна тянется невыносимо медленно. Не спасает даже работа. Кажется, что за восемь часов проживаю целую неделю.

Ужасно расстраиваюсь, когда Нечаев пишет, что задержится на дополнительные сутки. В груди начинается бурление. Ничто не помогает его успокоить.

Сотню раз берусь за телефон, чтобы набить сообщение, которое выжимает из меня измотанная психика.

Юния Филатова: Ты мне нужен прямо сейчас. Умоляю, брось все и приезжай.

Набиваю и стираю.

Довожу себя, довожу… Не на что переключиться.

В один миг сдаюсь. Звоню Яну по видео. Он… Сбрасывает.

Ян Нечаев: Не могу сейчас говорить. Все нормально?

Нет, не нормально.

Но написать об этом я не решаюсь.

Выхожу на крыльцо внутреннего двора. Пристраиваюсь на ступеньки рядом с Богданом, он с задумчивым видом гладит пса.

– Через пару дней заканчиваются каникулы, – изрекает скорбно, что вызывает улыбку с сочувствием. – Снова придется гонять отца в кабинет директора. Эх.

– Прям придется?

– Ко мне же специально цепляются! Только потому, что я Нечаев, понимаешь? Провоцируют!

– А ты не поддавайся. Не будешь реагировать, задирать перестанут.

Мальчишка вздыхает.

– Ян тоже так говорит.

Услышав его имя, поднимаюсь.

– Ты куда?

– Я, пожалуй, прокачусь перед ужином, – задвигаю не очень уверенно.

– Эй… – вскакивает на ноги. – Не думаю, что тебе можно одной уезжать. Подожди Илюху, – просит взволнованно. Но я уже иду к двери, ведущей в гараж. – Ю! Я Яну напишу!

– Я сама ему напишу, Богдан, – заверяю. Оборачиваясь, добавляю: – Не беспокойся.

В гараже срываю с запястья пластырь. Выбрасывая в урну, знаю, что больше его не наклею никогда. Дыхание сбивается. Эмоциональный фон становится токсичным, будто радиационный.

Открывая ворота, впускаю свежий воздух.

Прежде чем сесть на байк, захожу в сообщество своего тату-мастера. Лихорадочно листаю посты, пока не добираюсь до фотографий четырехлетней давности.

Горло перехватывает, но из глубин души вырывается стон. По щекам скатываются горячие слезы.

Мое «до» и «после» – это пересекающий линии синеватых вен уродливый красный шрам и объемная нательная живопись в виде милой пушистой зайки.

Не переставая плакать, сохраняю обе фотографии. Без колебаний отправляю Яну.

После этого прячу телефон, вытираю лицо, сажусь на мотоцикл и покидаю гараж.

В пути сомневаюсь в правильности выбранного направления. Особенно сильные сомнения охватывают, когда сворачиваю с трассы в лес. Не думала, что когда-нибудь решусь рассекать по чаще в одиночку.

Но…

Наверное, это та самая дорога, которую я пять лет назад не смогла сама пройти.

«Мне нужно… Нужно в этот дом… Добраться… Любой ценной…» – все, что бьется в моей голове.

И, наконец, я вижу его.

Грудь сходу разбивают безумные эмоции. Шлем с трудом заглушает полувскрик-полувздох. Перед глазами на миг все блекнет. Переводя дыхание, заставляю себя успокоиться.

Глушу мотор. Закатываю байк под навес, где хранятся ровные стопочки дров. Нахожу под одним из поленьев ключ – помню, как Ян именно там брал. У двери в нерешительности замираю.

Это последний шаг. Я должна столкнуться с прошлым, которое до сих пор не дает двигаться дальше, кто бы там ни крылся. Ангелы или демоны – пора всех принять.

Вставляю ключ. Проворачиваю. Шагаю через порог.

Половицы скрипят, соревнуясь с шумом моего дыхания. А за спиной рождаются слабые раскаты грома. Вздрогнув, закрываю дверь. Иду в комнату. У камина застываю.

Сердце разрывается, столько событий и связанных с ними чувств проносится сквозь него. Меня трясет, но слез, как ни странно, нет.

Опускаюсь на шкуру. Судорожно дыша, пробегаюсь по жестковатым ворсинкам шерсти пальцами.

И в этот момент вибрирует мой телефон. Откидываясь спиной на изножье кровати, достаю из кармана, чтобы прочитать сообщение.

Ян Нечаев: Где ты?

Юния Филатова: В охотничьем домике.

Ян Нечаев: Я лечу домой.

Ян Нечаев: Часов через 6-7 буду. Раньше никак.

Меня разрывает от желания знать, что он думает. Как воспринял фото? Что чувствует?! Но я понимаю, что расспрашивать не время. Только глядя друг другу в глаза, когда будет возможность видеть реакции, готова говорить.

Хватает того, что сейчас, на расстоянии тысячи километров, через скупые сообщения ощущаю тревогу, за которую мне адски больно и удушающе стыдно.

Юния Филатова: Жду тебя, Ян.

Ян Нечаев: Ю…

Ян Нечаев: Только, пожалуйста…

Юния Филатова: Все в порядке. Я буду тебя ждать, Ян.

[1] (*_*) – восхищен, фанатею, обожаю.

[2](/_) – таю.

56

Моя девочка. Моя неземная Одуван. Моя Зая.

© Ян Нечаев

Еще один, блядь, героический выход на поле, и пациент готов. К вечеру того же дня в бедре режет и жжет с такой, сука, интенсивностью, что добраться ровным шагом до кровати стоит зверских усилий.

Противовоспалительное и обезболивающее на трое суток. Относительный покой. Какие-то, мать вашу, чудо-пластыри… Не стихает.

Тяжело оставлять Ю. Крайне тревожно. Но возможности тянуть дальше с обследованием нет.

Результаты по тестам неутешительные – трещина в титановой пластине, ее частичное смещение, острое воспаление окружающих тканей, экстренная необходимость ложиться под нож.

Сука…

Прискорбно. Но что поделать, если других вариантов нет.

Хорошо, кости целые. И слава Богу, не обнаружено проблем с металлоконструкцией в позвоночнике. Все-таки за последние месяцы позволил я себе немало.

Сука… Снова операция.

Настраиваюсь.

Учитывая анамнез, понимал ведь, что рано или поздно потребуется новое вмешательство. Ничего сверхъестественного не происходит.

В этот раз ограждаю от переживаний всех близких. Никого не оповещаю. Даже отцу не говорю. Заверяю, что по здоровью все нормально и, мол, задерживаюсь в рабочих целях.

В клинике меня каждый второй специалист знает. Виной тому не столько мои травмы, сколько умение находить общий язык с людьми. Не думаю, что мой случай какой-то прям уникальный. Медики здесь повидали всякого. Но я валялся у них исключительно долго. И в последующие годы строго по плану проходил все осмотры. Как не претило, советовался, когда садился снова на мотоцикл, когда вводил в тренировочную программу новые упражнения, и каждый гребаный раз, когда в теле возникали какие-то нетипичные ощущения.

Спокойно договариваюсь о хирургическом удалении рухнувшей пластины и крепивших ее штифтов. Операцию готовят на утро третьего дня моего пребывания в Германии. Вечером второго, после всех полагающихся обследований, стою у себя в палате и настраиваюсь на разговор с Юнией. Уже знаю, что придется проваляться здесь около пяти дней. Даже если продолжу прикрываться работой, новые шрамы не скрыть. Пытаюсь решить, что скажу ей, чтобы остаться в своей силе. Торгуюсь с совестью, которая требует исключительной честности. Против своей воли взращиваю мужественность, которая никак, сука, не идет на уступки и не позволяет дать Юнии даже представить себя на больничной койке.

А потом…

Ю присылает фотографии, и все летит к черту.

Полагал, все самое сложное в этой жизни уже прошел. Думал, абсолютно все способен выдержать.

Ошибался.

В ту секунду, когда вижу, что спрятано под татуировкой зайки на запястье Юнии, мой мир раскалывается пополам. Раскалывается точно по линии моей грудины, как ствол дерева, в которое влетел мощнейший заряд молнии. И никакой титан не способен сохранить организм в целостности. Хоть всего меня в него закуйте, как я отлил свою гранатовую пулю, не выстою.

У человека есть душа, а значит, существуют и слабости. Моя – девочка с глазами-океанами.

Моя девочка. Моя неземная Одуван. Моя Зая.

В какой момент тебе было настолько больно? Когда?!

Почему я не знал? Почему не был рядом?

«Всегда помни, кто ты…»

Я добро. Я вера. Я правда. Я сила.

Я титан.

Я выдержал муки ада. Я поднялся, когда большинство не верило. Я прошел все уготованные круги. Я был в самом центре преисподней.

Но именно сейчас за расколовшейся грудиной поднимается вой. Рыдает пацан, которому я запрещал скулить по себе. Я ненавижу жалость! Но, мать вашу, как мне жалко свою девочку. Захожусь во внутренней истерике. Захлебываюсь этой солью. Сотрясаюсь.

Зая, меня, блядь, такие черти ломали… И ни один не сломил.

А ты сломала. Раздробила на микрочастицы.

Последнее спокойное движение – откладываю телефон на тумбочку. Не запускаю его в стену просто потому, что из-за изображений, которые он сейчас транслирует, в развалинах моего нутра поднимается волна мучительного трепета.

Господи… Дай силы… Дай…

Сгорбившись над койкой, вцепляюсь пальцами в матрас. Дышу громко, надсадно, резкими рывками.

Зая… Юния… Ю…

Боль захлестывает. Забивает кровью по глотку. Она клокочет там, заставляя издавать тяжелые, хриплые, мычащие и булькающие звуки.

Господи… Дай силы… Дай…

Полноценно думать не могу. После взрыва утрачена нейронная связь в организме, который я вроде как наделен властью контролировать.

Все нервы перебиты.

В сознании какие-то обрывки. И слоги эти – лишь части всех производных имени моей Ю.

Моей Ю. Моей. МОЕЙ.

Когда нарушены все контакты внутри тела, крайне остро ощущается петля на шее. Петля от цепи, которая связывает с Юнией.

Господи…

Снова холодно, как пять лет назад. И одуряюще пахнет кровью. С опозданием понимаю, кому эта кровь принадлежит.

Зая… Юния, Ю… Девочка моя…

Я не справляюсь.

Мертвую тишину палаты оглашает звериный рев. И тянется он, нарастая, пока из глаз не проливается соль. Прежде чем в бокс влетает медперсонал, успеваю с грохотом опрокинуть высокую металлическую койку и сорвать какие-то трубки.

– Ян… – протягивает одна из сестер, не скрывая потрясения.

Конечно. Такого ведь от меня здесь не видели даже в самые трудные периоды.

Мазнув по лицу ладонями, с самым невозмутимым видом оборачиваюсь. Упирая руки в бедра, сорванным голосом выдаю:

– Мне нужно столько доз обезболивающего, чтобы хватило на тридцать шесть часов. Я лечу домой.

– Но… Завтра операция. Мы не можем вас отпустить.

– Это не обсуждается. Я уйду из клиники, даже если мне придется лезть в окно.

Четвертый этаж, блядь.

Но я на таком взводе, что это реально не ощущается проблемой.

– Ян…

– Во мне нуждается родной человек! – утратив терпение, резко перебиваю я. – Сейчас, – акцентируя жестко, задействую все доступные интонации убеждения.

Через двадцать минут уже еду в аэропорт. В надежде успеть на рейс, безбожно нарушаю. Безбожно, но уповаю, что Он со мной.

Господи… Прости… И защити…

Господи… Дай силы… Еще дай…

Перед мысленным взором образ Юнии встает.

Господи… И ей дай… Береги, пока я далеко… Береги…

Для Ю подбираю слова. Подбираю так долго. Пацан внутри до сих пор рыдает. Пишу Юнии, когда осознаю, что никакие «подходящие» слова не придут. Просто пишу, не спрашивая, что это за шрам, и когда сделан. Разве такое обсуждают на расстоянии в тысячи километров? Нет. Надо глаза в глаза. Узнаю у Ю лишь, где она. Даю понять, что уже в пути, и скоро буду рядом.

Как обнять ее хочется. До хруста. До остановки сердца. До потери, блядь, гребаного пульса.

Услышать голос. В глаза посмотреть. Не отпускать никуда и никогда.

Ян Нечаев: Только, пожалуйста…

Какое, к херам, «пожалуйста»?!

А как еще просить?

Я не знаю, что думать!

«Дождись, Ю. Не убивай меня», – Богом передаю.

Юния Филатова: Все в порядке. Я буду тебя ждать, Ян.

Что еще написать? В какие слова свои чувства вместить?

Люблю? Не закрывает.

Ян Нечаев: Дверь запри.

Последнее, что отправлю. Откидываясь в кресле, готовлюсь к самому длинному пути в своей жизни.

«Десантник бежит сначала сколько может, а затем – сколько нужно…»

Какая нога? Какая пластина? Какая боль?

Мне еще бежать и бежать.

Я не думаю. Не додумываю что попало. Прикрывая веки, коплю силы и молюсь.

Около трех часов в воздухе. Три часа ада, которые тянутся, словно вечность.

Одесса встречает грозой и проливным дождем.

Ловлю первого попавшего таксиста, который соглашается ехать в лес. Нет времени на то, чтобы заезжать домой и брать свой транспорт.

Машину начинает носить по размокшей дороге за девятьсот метров до охотничьего домика. Да и видимость из-за усилившегося дождя пропадает напрочь.

– Дальше никак. Простите, – выдает сердобольный таксист. – Могу предложить вам зонт?

Молча мотаю головой, расплачиваюсь и выхожу под ливень. В момент промокаю. Кожанка не спасает – распахнута. Вода бьет по груди, мигом утяжеляет футболку и джинсы, проскальзывает холодными струями по затылку за шиворот, точится дорожками по спине.

Ерунда. Зато не зачерствею.

Продираюсь сквозь чащу, потому что идти по поплывшей дороге невозможно.

Обрушивающиеся на лес зловещие раскаты грома. Беспроглядная дождевая стена. Цветущая сырость, запах прелой травы, яркий аромат сосен.

Иду. Иду без остановок.

Болезненная пульсация в бедре. Повышенная температура тела, которую не сбивает даже холод. Инфекция любви, веры и преданности по венам. Сердце навылет.

Иду. Иду без остановок.

Что такое гроза? При необходимости, ради Ю, я бы и океан переплыл.

В сумке есть обезбол. Обеспечили, как просил. Но я не могу тратить ни минуты. Прихрамывая, продолжаю двигаться. Агония плоти отвлекает от той агонии, в которой бьется душа.

Я не знаю, сколько времени у меня уходит на дорогу. Просто иду, пока не оказываюсь перед дверью в дом.

Стучу. Раз семь в деревянное полотно долблю.

Не открывает.

Вдох. Выдох.

Пульс с перебоями. В глазах вспышки. В сознании помехи.

Бросаю сумку на деревянный настил. Потерянно оглядываюсь.

Вдох. Выдох.

Моргая, бесцельно смотрю на развернувшуюся непогоду.

Вдох. Выдох.

Секунда, две, три… И меня охватывает ужас, который запускает работу гребаного воображения.

Разворачиваясь, высаживаю дверь.

Решительно пересекаю прихожую. Сразу же направляюсь в спальню. Шаги тяжелые, но удары сердца тяжелее. Выбиваю торопливым ритмом по паркету, пока не вижу Юнию.

Она стоит у окна. Оборачивается на звук, словно встревоженная птаха. Я резко замираю, чтобы сильнее не напугать.

Так и стоим, разделяемые пространством комнаты, где в прошлом столько важных ощущений вкусили. Полумрак не позволяет видеть глаз. Даже черты лица не разглядеть. Силуэты – все, что у нас есть. Но этого достаточно, чтобы рвалась на лоскуты душа.

Шумно дышу. Грудь ходуном ходит.

За секунды слепну.

Нагрузка на плечи, спину, всю опорно-двигательную… И упал бы, как тогда, пять лет назад, когда толпой на колени ставили. Но я не могу себе этого позволить. Должен оставаться в своей силе. Теперь ради нее.

– Ты раньше, чем обещал… Я не слышала… Как вошел? Стучал?..

Что-то говорит, я не разбираю слов.

Судорожно дыша, борюсь с сотрясающими нутро немыми рыданиями. Слез нет, но то, что чувствую, гораздо хуже.

Вдох. Выдох. Плечи назад до щелчка.

Шагаю вперед. Целенаправленно движусь, пока не оказываюсь прямо перед Ю.

Девочка моя… Какая же ты маленькая…

Откинув голову, задирает лицо, чтобы столкнуться со мной взглядом. Здесь, у окна, уже достаточно света. Особенно когда молния сверкает. Но я не сразу осмеливаюсь показать залитые болью глаза. Смотрю вниз, в просвет между нашими телами.

– Ты же весь мокрый… Нужно раздеться и согреться… Я… Я пыталась развести огонь в камине… Но у меня не получилось…

– Спроси меня, – хрипом надсадное дыхание подгоняю.

– Что?

– То, что всегда спрашиваешь.

Тишина.

И я поднимаю веки, чтобы показать глаза.

Вздрагивая, Юния с рваным вздохом прижимает к губам ладонь.

– Больно? – шелестит с дрожью.

– Пиздец как, – признание, после которого еще труднее стоять на ногах. Меня снова колотит. Я не владею ни дыхалкой, ни мимикой. Сиплю перебитыми нотами: – Ты что натворила, Зай? М? – в последнее, закусив губы, всю ту необузданную нежность, что топила сегодня, вкладываю.

Ю всхлипывает и начинает плакать. Но влагу почему-то стирает с моего лица. На первом прикосновении ее теплых пальцев содрогаюсь и ненароком отшатываюсь. Сцепляя зубы, возвращаюсь. Дрожащими ладонями деликатно перехватываю ее руки. Отвожу от своего лица, чтобы посмотреть на запястья.

– Под татуировкой его не видно, – бормочет Ю, продолжая всхлипывать. Прижимаю к изображению большой палец и ловлю извилистый рубец. Не получается даже до края довести – прикрывая веки, мучительно стону. – Я жалею, Ян… Я та-а-ак жалею… Сразу же, как рубанула по венам, пожалела… – рыдает все громче и отчаяннее. – Это ошибка… Моя боль… Моя слабость… Каждодневное напоминание о том, что ад существует!

Я, блядь, не общался с ней по видео, дабы она не увидела весь больничный мрак, которым не впервой приходится пропитываться мне. Берег, дурак, не подозревая, что у нее самой тьма за душой.

И понимал ведь, что Ю еще что-то скрывает. Чувствовал, что движет ею нечто нездоровое, когда выбирает жизнь с адреналином. И в один момент я почти нащупал источник ее беспокойства.

Та самая секунда ужаса, когда за руку ее схватил.

Ю сбежала, пошла в обход, и я позволил. Дал еще время. Подсознательно сам готовился. Ждал какую-то исповедь. Хотел, чтобы открылась.

Она открылась. И этой правдой меня убила.

Так обнять ее мечтал, а теперь боюсь прикоснуться.

Боюсь, но должен.

Мне ведь еще бежать и бежать.

Свесив голову, касаюсь лбом ее головы. Тяжело дыша, перебираю пальцами рукава толстовки, пока не достигаю плеч. Мгновение поглаживаю.

А потом… Притягиваю и сжимаю так крепко, что буквально вдавливаю себе в грудь. Она тут же обнимает в ответ, словно только этого и ждала. Ничего больше.

Я хриплю и кашляю. На самом деле это скопившийся кисель боли выходит. Пока Ю, отчаянно вжимаясь в меня, рыдает, то ловлю равновесие, то теряю. Но ее держу. Держу. Не имею права рухнуть.

– Тебе не нужно передо мной оправдываться, родная. Но я бы хотел все знать. Почему ты это сделала? Когда?