Текст книги "Лабиринты чувств"
Автор книги: Елена Ласкарева
Соавторы: Татьяна Дубровина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
И Юлька совершенно серьезно, как взрослому человеку, сказала обосновавшемуся в ее животе бесформенному комочку:
– Ну сам подумай. Отцу ты не нужен. Нет у тебя отца… А я одна не сумею… Зачем тебе такая жизнь? И мне она зачем? Уж лучше сразу…
Глава 12
КРУГ ПОСЛЕДНИЙ
Юлька с вечера приготовила вещи. Подаренный Лидой халат, тапочки, чистые носки, новую ночнушку. Положила пакет сока. Говорят, что после операции очень хочется пить…
Что еще? Зубную щетку, мыло… роман Довлатова, который она за суматохой никак не могла дочитать… Теперь будет время…
Как будто в командировку собирается…
Юлька старалась не думать о том, куда она отправится утром. Легла пораньше, закрыла глаза и стала по детской привычке считать вереницу розовых слонов…
Один, два, три… двадцать… сорок… сто семьдесят… Какой длинный караван… И все ярко-розовые, пушистые, с огромными ушами и загнутыми вверх хоботами, похожие на детские игрушки…
Стоп! Никаких игрушек! Никаких детей! Дети и слоны отменяются…
В комнате душно, хотя окно открыто нараспашку. Нагретый за день асфальт так и пышет жаром… А ночь где-то загуляла, опаздывает… Одиннадцатый час, а на улице все еще светло… Невозможно заснуть!
Лидка громко ругается с Василием Павловичем, ей вторит пьяный голос Борьки, а Катюшка заливается плачем в комнате – Лидка опять в сердцах надавала ей «горячих»…
«Если бы у меня были дети, – подумала Юлька, – я бы никогда с ними так не обращалась… – И тут же оборвала себя: – Тормози на поворотах. Детей не будет…»
Из кухни распространялся по квартире аромат жареной курицы с чесночной подливкой…
Юлька сглотнула слюну. Пойти, что ли, попросить у Лиды кусочек? Так хочется, просто сил нет! Желудок требовательно сжимается в комок…
А Василий Павлович пронес по коридору селедку с луком…
Да… Нюх у нее стал, как у овчарки. Можно в уголовном розыске ищейкой служить…
Ничего, завтра все это кончится, и она опять станет нормальным человеком.
Будильник давно прозвенел, а Юлька все еще пыталась выдернуть себя из цепкого, липкого сна…
Квентин обнимал ее и не отпускал, не давал встать…
– Ты куда, Джулинька? – ласково спрашивал он. – Почему ты опять уходишь?
– Мне надо, милый… Мне пора.
– Куда?
Но Юлька не могла вспомнить.
– Меня ждут.
– Кто? Ведь я здесь…
Действительно, зачем ей уходить, отрываться от теплого родного тела, ведь единственное, чего она хочет, – быть с ним… с ним одним…
Но что-то внутри требовательно подсказывало ей, что идти необходимо, что это очень важно…
– Отпусти меня, Венечка, – попросила она. – Я ненадолго. Я скоро вернусь.
– Тогда я пойду с тобой.
– Нет, – испугалась Юлька. – Тебе туда нельзя!
– Почему?
Почему? Потому что мужчин туда не пускают. Там только женщины. Они боятся… они плачут… и все из-за них… На вид таких сильных, но неспособных защитить, переложить на широкие плечи этот груз, взять на себя эту боль…
Она вспомнила!
Аборт…
Юлька вскочила и суматошно заметалась по комнате. В последнюю секунду сунула в сумку еще и пейджер.
Она оставила его номер во всех редакциях. Если срочно понадобится, то хотя бы сможет перезвонить… Она не может позволить себе исчезнуть даже на три дня…
Кошмар! Она уже опаздывает! Ну что за дурацкая закономерность – никуда не в состоянии прийти вовремя…
Юлька не обращала внимания на привычную утреннюю тошноту, она уже свыклась с ней как с обычным неприятным условием своего существования…
Выпить бы глоток кофе… Но ей велели ничего не есть и не пить, явиться строго натощак.
Тогда хоть пару бутербродов с собой завернуть. Когда еще там покормят…
Она «загружала мозги» кучей обыденных мелочей, чтобы только не думать о том, что неминуемо приближается…
Час… два… и…
На чем лучше поехать, на такси или на метро?
Пожалуй, если бегом, то на метро она еще успеет. Такси лучше взять на обратную дорогу. Наверное, ей будет трудно ходить…
А может, не брать Довлатова? Для такого чтения не совсем подходящая обстановка. Лучше купить в переходе любовный роман…
Ну да! Еще лучше! Придумала! Только и читать после этого о любви… Да еще с хеппи-эндом… И завидовать, что у кого-то все о’кей, а только у тебя не так, как у людей.
Нет уж, пусть останется Довлатов…
Юлька глянула на себя в зеркало и ужаснулась. Круги под глазами, лицо бледное, даже серое, словно она постарела лет на двадцать… А щеки набрякли, отекли… И губы бескровные, тонкие, как ниточки…
Нельзя идти туда в таком виде! Надо себя хоть немного уважать.
Вот, валяется на столе старая Ольгина косметичка. Чуть-чуть макияжа женщине не повредит в любом случае… Особенно в этом случае…
Ну кто из несущихся спозаранок на работу москвичей мог бы догадаться, куда так торопится эта девушка?
А Юльке казалось, что все мужчины смотрят на нее понимающе, а все женщины осуждающе… Особенно те, кто с детьми…
Она демонстративно уставилась на свое отражение в дверном стекле и повторяла про себя: «Я еду по дедам… На работу… Как все…»
Как все. Не одна она сегодня спешит «по своим делам».
Вон сколько записей в толстом кондуите… Много женщин едут туда же. Не одна она такая…
Быстрым деловым шагом Юлька шла по улице, ведущей к старому обшарпанному зданию роддома.
Даже место для этого выбрали какое-то… кощунственное… Роддом… Словно в насмешку…
Вон впереди какая-то женщина оглянулась, помедлила… и скрылась в боковой двери.
А вот и следующая… Ее провожает мужчина. Целует на прощание…
Поцелуй Иуды! Какой заботливый… Вот сам бы туда и пошел!
Если бы Квентин поцеловал ее перед этим, Юлька бы изо всех сил влепила ему пощечину…
Не сметь о нем думать! Хватит… нацеловались…
Ой, что-то ноги стали как ватные. Совсем не идут… И противно урчит в животе от страха…
Она сейчас упадет… Голова закружилась.
Кирпичики, кирпичики… окна, окна… цветы на клумбе… и птички щебечут так беззаботно…
Надо преодолеть всего несколько шагов… Последних…
Юлька вцепилась в ручку старой массивной двери. Навалилась всем телом. Не поддается…
– На себя надо, девушка, – отстранила ее разбитная бабенка с таким же, как у Юльки, пакетом и привычно потянула на себя скрипучую дверь…
Говорят, на миру и смерть красна…
Рядом с уверенной бабенкой Юльке сразу стало легче, словно сил прибавилось. И она пошла вслед за ней по узкому темному коридору.
Они успели как раз вовремя. Строгая фельдшерица в зеленом халате проверяла женщин по списку.
– Синичкина! – выкрикнула она. – Вместо Мазуровой. Есть Синичкина? Нет? Вычеркиваю…
– Меня запишите! – тут же выскочила вперед разбитная бабенка.
– Я здесь, – сказала Юлька. – Я Синичкина.
А бабенка просто испепелила ее взглядом. Пожалела, видно, что помогла справиться с дверью. Пусть бы колупалась там Синичкина. Пока бы доползла, а местечка-то и нет! Кто не успел – тот опоздал.
– За мной, – скомандовала фельдшерица и пошла дальше по длинному коридору.
Женщины гуськом двинулись за ней.
– Переодеваться здесь, – велела она, заведя их в просторную комнату. – Одежду сдать кастелянше.
Все распределились по стульям и стали торопливо стягивать с себя одежду.
Юлька тоже надела ночнушку, халат, натянула носки, сунула ноги в тапочки. И сразу почувствовала себя бедной сироткой…
Из-под короткого халатика торчит длинный подол с нелепыми горошинами. А носочки с Микки-Маусом eщe нелепее смотрятся на худых голых ногах… И уютный домашний помпон на тапках выглядит здесь просто дико…
– Часы, золото снять, – велела старенькая кастелянша. – Если кто с собой возьмет что-то ценное, имейте в виду мы ответственность не несем.
Юлька хотела сказать про пейджер, но смолчала. А вдруг велят оставить?
– Женщины, в процедурную. Потом на осмотр, – oглядев нестройную шеренгу, велела фельдшерица.
Юлька не смотрела на своих товарок по несчастью. Пока они замешкались, она вышла вперед и шагнула в процедурку первой.
И перед врачом она тоже оказалась раньше всех.
О Господи… опять надо отвечать на кучу унизительных вопросов.
– Сколько лет?
– Двадцать пять.
– Беременность первая?
– Да.
– Так тебе рожать пора.
И что это все так любят совать свой нос в чужие дела? На все случаи у них готовые советы…
– Место работы?
– Я журналистка.
– Я спрашиваю не профессию, а где работаешь.
– Везде.
– Так не бывает.
– По договору.
– А… понятно… вольная птичка…
И нее-то им понятно! Какие понимающие!
– Замужем?
– Нет.
– Ясно.
Ну, хоть здесь обошлись без уточняющих вопросов…
– Хронические болезни? Аллергия? Давай руку, измерим давление…
Интересно, у них стиль такой, со всеми общаться на «ты»? Или это только Юльку они не удостаивают более вежливого обращения?
– Поставь градусник. Какая температура? Нормальная? Все. Свободна. Следующий.
Юлька встала из-за стола, шагнула к двери…
И тут в ее пакете запищало надрывно и требовательно… Пейджер!
Сердце ухнуло вниз и остановилось. Замерло в ожидании… Вот оно – чудо!
Квентин приехал! Успел в последний момент! Выдернул ее из этого кошмара!
Ей больше не надо никуда идти! Все отменяется! Сейчас она снимет этот сиротский халат, переоденется и помчится к нему…
Кончились страхи, мучения, метания… Конец сомнениям… Все опять будет, как прежде…
Юлька счастливо улыбнулась… даже рассмеялась… И достала из пакета пейджер.
– Это еще что? – напустилась на нее нянечка. – Сказали же: не положено!
Но Юлька не обратила на нее внимания. Она быстро нажала кнопочку, и на экране высветились строчки сообщения: «Синичкина, позвони шефу насчет эфира. Костя».
Улыбка сползла с лица… Только кривая глуповатая усмешка застыла на губах.
Мир опять рухнул вниз, и померкли краски. Остался только жуткий, грязно-зеленый цвет. Цвет масляной краски, которой были выкрашены стены…
Как тяжело расставаться с последней надеждой… Словно поманили чем-то несбыточным, посулили золотые горы, а потом внезапно обманули…
– Дай сюда! – выхватила у нее пейджер нянечка. – Будешь там людей беспокоить! Небось не одна в палате, женщинам отдыхать надо…
– Не буду, – сказала Юлька. – Я его отключу. Это по работе…
Но нянька, как изъятую с места преступления улику, сунула пейджер врачу.
– Эфир… Это что?
– Телевидение, – безучастно ответила Юлька.
– Так звони.
Все-таки магически действует на людей одно упоминание о ТВ…
Юлька машинально набрала номер:
– Андрей Васильевич? Уже прошло по «Орбите? Звонили? Спасибо…
Шеф проглотил обиду и теперь искрение поздравлял. Владивостокцы уже отсмотрели Юлькину передачу и были в полном восторге, начальство тоже…
Но это Юльку ни капельки не трогало…
– Почему? Я рада… – кисло выдавила она. – Но приехать не могу. Я в больнице. У меня просьба: запишите мне кассету.
Слышно было, как заволновались вокруг шефа все, кто толпился в редакционной комнатке…
– Ничего страшного, – успокоила Юлька. – Давление подскочило… Да, надо больше отдыхать… Вы совершенно правы…
Надо же, именно в тот момент, когда по телевизору будет идти ее первая большая авторская передача, она будет лежать на операционном столе…
Ирония судьбы…
В глазах у врача теперь ясно читалось уважение.
– Хотите, я скажу хирургам, чтобы вас взяли первой? Ждать всегда хуже.
Юлька помотала головой:
– Нет, спасибо… Я еще не готова… Мне надо собраться …
Она взяла протянутый врачом пейджер, выключила и бросила в пакет.
Вот теперь ей надо все-таки решиться и шагнуть за последнюю дверь. И дорога назад будет отрезана…
А Квентин живет себе и в ус не дует. Не страдает, не волнуется. У него все в порядке, все о’кей, как и положено добропорядочному американцу…
Ах, Квентин… Венечка… Если бы ты только знал, через сколько кругов ада вынуждена теперь пройти твоя бывшая возлюбленная…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Я вдаль по ветру стрелу пустил, —
Взвилась, умчалась, и след простыл.
И верно: догонит ли взгляд стрелка
Стрелу, улетевшую в облака?
Я вдаль по ветру песню пустил, —
Взвилась, умчалась, и след простыл.
И точно: какой уследил бы взгляд
За песней, пущенной наугад?
Я эту стрелу через год нашел
В лесу далеком вонзенной в ствол.
И песню мою после всех разлук
От слова до слова пропел мне друг.
Генри Уодсворт Лонгфелло
Глава 1
НАРКОЗ
За окнами стояла июльская жара, а Юльку знобило. Она поплотнее запахивала полы халатика, как будто это могло помочь. Сюда бы дальневосточную медвежью шкуру, завернуться бы в нее, как в кокон…
Кажется, эти затхлые коридоры никогда не просыхают: вон, на давно не беленном потолке желтеют и пузырятся разводы от вечной влаги.
Какая злая ирония в том, что заведение называется роддомом! А женская очередь, которая тут выстроилась, единодушно хочет одного: избавиться от будущих детей.
Может, где-то в другом крыле или на другом этаже кто-то и рожает, но там, видимо, начинается уже какой-то иной мир полный светлых и радостных ожиданий.
А впрочем, ведь и там, должно быть, так же зябко и промозгло. Брр! Даже воздух кажется несвежим и застоявшимся.
Наверное, роженицы каждый раз умоляют, чтобы их поскорее выписали домой вместе с их маленькими агукающими кулечками, перевязанными розовыми и голубыми лентами…
А может, молодые матери, ослепленные счастьем, не замечают гнетущей атмосферы этого здания? Ведь их помыслы – совсем о другом. О новой жизни, которая только-только начинается…
А у Юли, как и у ее соседок по мрачной очереди, сегодня все кончается. И поэтому Юля не может не заметить, какое это жуткое место. Она замечает все. Тем более что она – журналист, и глаз у нее наметанный.
Вот сидит совсем юная девчонка. Ее, наверное, «поматросили и бросили», и она побоялась признаться родителям, что находится в «интересном» положении. Пришла сюда тайком от домашних, выдумав в оправдание какую-нибудь поездку на дачу к подружке…
А вот немолодая женщина, у которой уже седина кое-где пробивается. Похоже, считает, что рожать в таком возрасте не только опасно, но и просто неприлично. Сплетни пойдут, знакомые пальцем будут тыкать: ей уж в бабушки впору, а она… Не исключено, что она уже на самом деле успела стать бабушкой, а где это видано, чтобы дети были младше внуков!
А рядом сидит пациентка еще довольно молодая, только очень измотанная. Тапочки у нее порванные, пальцы выглядывают наружу. И стриглась она, видимо, самостоятельно: не было денег на парикмахерскую. Возможно, у нее уже есть дети, и следующего ей просто не прокормить…
Словом, все, кто тут собрался, явились в этот страшный дом не от хорошей жизни…
Разумеется, благополучные дамы тоже прерывают беременность, но только в других клиниках, платных, приличных и чистых. А впрочем, какая разница! Где ни делай аборт, все равно страшно.
Да, страх тут висит в самом воздухе, впитывается в стены, разрушает штукатурку, как цепкая неустранимая плесень. Но еще больше он разрушает тех, кто сидит в этом сером коридоре в молчаливом ожидании. Он им разъедает душу.
Самая юная из присутствующих, наверное посетившая эту обитель скорби в первый раз, не выдержала гнетущего молчания. Ей просто необходимо было с кем-то пообщаться, выслушать чьи-то утешения или советы, пусть бы даже они исходили от ее товарищей по несчастью:
– А вы не знаете, тут под наркозом делают или как?
Вместо утешения ее напугали пуще прежнего. Седоватая женщина язвительно прищурилась:
– Наркоз, ха! Наркоз денег стоит.
– А я слышала, тут такую маску дают, подышишь – и спишь.
– Маска есть, да не про нашу честь. Ну, дадут тебе резиновый намордник. Дыши на здоровье. А вместо сонного газа пустят чистый воздух. Прямо по-живому чистить будут, попомни мое слово! Наркоз – это для своих, блатных. Или за денежку.
– Ой, я не выдержу!
– Не выдержишь – рожать иди.
– Ой, нет, я не могу!
– А тебе, милая, даже полезно по живому-то, – назидательно выговаривала седая. – Чтоб в другой раз умнее была, не попадалась.
– В другой раз?… – жалобно проговорила девочка, и глаза ее наполнились слезами. – Мне гинеколог сказал, что другого раза, может, не будет… Говорит, первую беременность прерывать очень опасно…
– Любую опасно, – седая как-то сразу сникла и замолкла. Больше нотаций не читала.
А по печальной очереди прошелестело, перелетая из конца в конец коридора, ожившее, обретшее плоть слово «наркоз». Оно одновременно и пугало, и внушало надежду.
– Есть или нет?
– Если есть, то какой? Общий? Местный?
– Укольчик бы… В вену…
– Мне все равно, меня ничто не берет…
– … знакомую… вывести не могли… клиническая смерть… Как будто ни у кого из присутствующих не осталось никакой иной жизни за пределами этих отсыревших стен, и весь многообразный мир свелся к одному вопросу: будешь или не будешь чувствовать, как тебе делают это.
Юльку затрясло еще сильнее. Она тоже, как та девочка, находилась тут впервые, в свои-то двадцать пять! Может, мальчишеская конституция до сих пор ограждала ее от беременности, а теперь вдруг защитные силы организма дали сбой…
Она с ужасом чувствовала, как у нее, обычно столь жадной до всевозможных впечатлений, так всегда интересующейся калейдоскопическими проявлениями разноликого мира, сейчас пространство восприятия тоже неумолимо сужается.
Оно сжимается до точки, а точка, по математическому определению, – это нечто, не имеющее измерений. Нет ни длины, ни ширины, ни глубины. Только координаты на плоскости. И эти координаты теперь обозначаются двусложным словом: наркоз. НАР – по оси абсцисс, КОЗ – по оси ординат. Абсцисс… абсцесс… Некий болезненный нарыв, который может вот-вот прорваться…
Все осталось за пределами этой системы. Квентин, работа, пишущая машинка, интервью, Вероника Андреевна… Блуждания в тайге… Заросший зеленью двор их старого дома… Трепанги с папоротниками… Музыка Россини… Даже Пушкин. Ничто из этого не вписывалось в диаграмму, внутри которой находилась сейчас точка – Юлька.
Юлька, не имеющая измерений. Юлька, которая перестала быть самой собой.
«Наркоз, – как в бреду, повторяла она про себя. – Пусть он будет. Будет или нет? Ту би о нот ту би? Вот в чем наркоз… то есть вопрос… Я б хотел забыться и заснуть… Но не тем холодным сном могилы… Ах, о чем я?… Это не я, это Лермонтов, которого убили без наркоза…»
Юлька сидела с закрытыми глазами, полностью отрешившись от происходящего. Ушла в себя. Превратилась в точку.
Откуда-то извне – Юлька с трудом сообразила, что все из той же очереди, – донесся голос, который будто бы и не принадлежал реальной женщине, а раздавался из глубин преисподней:
– А вы знаете, куда идет кровь от абортов? Из нее делают лекарство от импотенции! Остроумно, правда? Ха… ха… ха…
Таким замогильным смехом обычно озвучивают фильмы ужасов. Впрочем, триллеры очень редко бывают по-настоящему страшными: ведь их снимают не здесь, а в другом, красочном и живом, мире…
А вот другой голос, будничный и деловитый. Он делает реальное предложение:
– Девицы-абортницы, кто желает общий наркозик заработать?
Не открывая глаз, даже толком еще не сообразив, что происходит, Юлька успела первой выкрикнуть:
– Я!
Близнецы всегда отличаются мгновенной реакцией…
Перед ней стояла маленькая кругленькая санитарка неопределенного возраста. Она казалась очень довольной. Даже хохмила:
– Ты записался в добровольцы?
– Да! Я записался в добровольцы! – Юлька вскочила. – А что надо делать?
– Да ничего особенного. Каталку возить туда-сюда. Из палаты – в операционную, из операционной – в палату.
– И все? – удивилась Юля.
– И все. Только учти: на операцию пойдешь последней в смене, когда всех отвезешь. Зато всем местный, тебе – общий.
Кругом заволновались, зашумели, обвиняя Юльку в чрезмерной пронырливости, завидуя ее везению.
И только седоватая женщина процедила сквозь зубы:
– Дуреха!
Юлька никогда не боялась вида крови и не считала себя слабонервной. До сего дня.
А нынче все изменилось.
Сама по себе работа действительно была несложной: трудно ли вкатить в лифт и провезти по коридору человека в кресле на колесиках?
Но дело было вовсе не в физической нагрузке. Приходилось еще и видеть то, что происходило в операционной. А это, наверное, под силу только профессиональным медикам, привыкшим к таким картинам за годы учебы.
Даже зажмуриться – и то не получалось. Взгляд против воли притягивался к огромному лотку на полу, наполненному… Нет, лучше не думать о том, что именно попадало в эту зловещую емкость.
И заставить не спрашивать себя о том, чем бы могло стать содержимое этой посудины. Чем оно должно было стать, но, увы, не стало.
А как об этом не думать? Как оградиться? Ведь Юля пока еще не под наркозом.
Сколько несостоявшихся жизней в этом темно-багровом месиве? И когда смена подойдет к концу… туда добавится еще одна, загубленная ни за что ни про что. А может и две, кто знает? В роду Синичкиных было много близнецов…
.
…Когда Юля везла с операции очередную пациентку – седую, услышала шум в отделении.
– Посторонним нельзя! – вопила санитарка. – Куда вперся! Пьяный, что ли? У нас тут все стерильное, ты нам заразу занесешь, остолоп!
Она выталкивала за стеклянную дверь отделения, на лестницу, мужчину в замызганной спецовке, а тот упирался и что было голоса кричал:
– Маша! Маша!
Из палаты выскочила женщина – та, что была в рваных тапках и с самодельной стрижкой.
– Вить, ты что, рехнулся? Тебя кто сюда звал?
– Маша! – Он рванулся, оттолкнув санитарку. – Ты уже?
– Нет еще, очередь не дошла.
– Успел! – перевел дух мужчина и утер со лба пот. – Пойдем домой, Маша. Я нашел еще одну работу, в соседнем жэке. Хорошую. Вытянем. Где трое, там и четверо.
– Витька! Правда?! – Маша запрыгала, как маленькая, даже выскочила из своих драных тапочек. Лицо ее, только что осунувшееся, порозовело и стало красивым. – Постоянную?
– А то! – солидно кашлянул Витя. – Может, четвертый пацаном окажется.
– Окажется! Окажется! Вот увидишь! – Маша бегом кинулась к выходу.
Единственное, чего она не посмела сделать, – это встретиться взглядом с молоденькой девчонкой, которая уже успела побывать в «том кабинете».
А конвейер шел, он не мог остановиться из-за того, что какой-нибудь Витя устроился на денежную работу и теперь мог заводить себе столько детей, сколько вздумается.
– Синичкина! – окликнула ее санитарка. – Загляделась! Кто катать за тебя будет?
– А, все равно! – отмахнулась Юлька. – Кто-нибудь!
И она понеслась прочь из этого дьявольского места, за стеклянную дверь. Вслед за Машей, на свободу, в настоящий мир! Туда, где существуют высота и глубина. И где женщины рожают детей.
За пределы осей абсцисс и ординат.
И было у нее такое ощущение, будто она очнулась от глубокого наркоза…
