Текст книги "Лабиринты чувств"
Автор книги: Елена Ласкарева
Соавторы: Татьяна Дубровина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
Глава 7
ДЕЕСПОСОБНЫЙ ГРАЖДАНИН
Разоблачение Юлькиной тайны произошло, к счастью, в Костино отсутствие, и коллеги пока ничего не знали.
Андрей Васильевич решился, кажется, наконец зачислить молодую журналистку в штат, а разве беременных нынче берут на работу! С ними хлопот не оберешься, уйдут в декрет, а потом плати им денежки ни за что ни про что! Так что от начальника Юлька свое состояние тщательно скрывала.
К сентябрю у нее стала меняться фигура, и наивный руководитель редакции отнесся к этому весьма одобрительно:
– Остепеняешься, Синичкина? Это хорошо. Превращаешься из вязальной спицы в подобие женщины. Давно пора. И бредовых идей вроде поубавилось.
Их действительно поубавилось, потому что поприбавилось других забот.
Скажем, назревала проблема одежды. Пока еще удавалось стянуть на животе молнию джинсов, но ясно было, что это ненадолго. Скоро придется обновлять гардероб, а это стоит денег.
Накопления прибавлялись медленно, и они были предназначены для других целей: на пеленки, пустышки, бутылочки. Причем все это понадобится в двойном количестве, и коляску придется покупать парную, а она дороже обычной.
– Хочешь, возьми поносить мое платье от Ле Монти, – предлагала Ольга. – Оно все в драпировках, широкое.
– Хочу. Спасибо.
– Только, чур, с одним условием!
– Пятен не сажать?
– Ха, легко решила отделаться! Пятна – само собой. А еще – расскажи, кто это тебя… осчастливил!
– Носи сама свои драпировки. И не лезь в мои дела.
– Ну, Юльчик! – Оля сгорала от любопытства. – Хоть намекни! Хоть на какую букву!
– На В.
– Василий? Валентин? Неужели Вовочка? Ты глянь, какое платье роскошное! А? Неужели не соблазнишься?
– Ладно. Не Вовочка, а Венечка. Гони платье!
– Венечка… фирма веничков не вяжет… Погоди-погоди, это тот самый, что ли?
– Какой тот самый? Ты его не видела.
– Зато слышала! Не его самого, а как ты с ним по телефону ворковала. Вы еще про какой-то завод говорили, про какую-то технологию… Скучища! Тот, да?
– Тот самый.
– И что же он у тебя… простой рабочий?
– Не совсем простой.
– А! Квалифицированный! Шестого разряда! Или мастер участка? Просто блеск. Ну, Юльчик, таких идиоток, как ты, днем с огнем поискать.
– Вот и поищи, если заняться нечем.
– Согласись: сглупила ты.
– Тебя забыла спросить.
– Что-то он давно не объявлялся. Слинял?
– Отстань.
– Точно, слинял. Так надо будет его найти и на алименты хотя бы подать! Пусть раскошеливается! А то – хорошо устроился: нам, мужчинам, не рожать, сунул-вынул и бежать!
Нет, это было выше Юлькиных сил! Она произнесла тихо, но так угрожающе, что Ольга сразу притихла:
– Слушай, милая моя. Или ты заткнешься… раз и навсегда… Или – собирай свое шмотье, и свое платье от Ле Монти, и свои брюлики и уматывай с глаз моих! Куда хочешь, к Игоряшечке, к фигашечке, к предкам в родимый Саратов, к туркам в солнечную Анталию – мне все равно. Понятно?
Оля ответила кротким и смиренным тоном:
– Чего уж тут не понять, кретинка ты моя безмозглая! Жаль мне тебя. Фигней маешься.
И – осталась жить с сестрой, в коммунальной квартире на Дорогомиловской.
…В начале сентября вернулись Кузнецовы. При первом же взгляде на Юлин животик Лида поняла, что ее худшие опасения подтвердились. Все хорошее, что когда-то возникло между ними, было забыто напрочь.
Началась затяжная квартирная война, с вызовами милиции по поводу нарушения паспортного режима и незаконного проживания на московской жилплощади Ольги Синичкиной.
Этот вопрос Юльке, правда, удалось утрясти довольно легко и даже с выгодой для себя: она предложила Веронике Андреевне материал о самоотверженной службе рядовых сотрудников милиции. Разумеется, главным героем репортажа был их участковый, бравый малый с гусарскими усами, которые на газетной фотографии вышли очень живописными.
Редакторша была в восторге, участковый тем более. Он пригрозил Кузнецовым, что оштрафует их за ложные вызовы.
Тогда Лидия, а следовательно и Борис, стали срывать злость на Василии Павловиче. Никогда еще старику не приходилось так туго.
Только Катюшка не принимала участия в этой вражде и в отсутствие родителей приходила поиграть то с дедом Васей, то с тетей Юлей.
Однажды, когда деревья уже начали желтеть, в Лидином беспросветном существовании вновь мелькнул лучик надежды.
В дверь позвонил молодой симпатичный мужчина с огромным букетом роз.
– Вы к кому?
– К Синичкиной.
– Ольга куда-то смылась. Догадываюсь даже, куда именно. Гак что – ушами вы прохлопали, упорхнула пташка.
– Я к Юлии Викторовне.
Лида пригляделась:
– Я вас вроде бы уже видела?… Постойте-постойте… вас звать…
– Михаил.
– Мишенька! – просияла Лидия. – Как я рада, как я рада! Юленька! К тебе Мишенька!
И она побежала на кухню подогреть борщеца с пампушками, если молодые люди являются с букетами – то это неспроста!
Миша и в самом деле пришел неспроста.
– Мы так долго не виделись, Юль. А я все думал, думал… Каждый день. И каждую ночь.
Юлька молча подрезала стебли роз.
– А ты изменилась.
– Да, я изменилась.
– Еще больше похорошела.
– Спасибо. Только это неправда.
– Правда! Юль… я без тебя не могу. Выходи за меня, а, Юль?
И конечно же в этот момент вторглась Лидия с угощением, но Михаил заорал на нее:
– Я любимой женщине предложение делаю! Руки и сердца! А вы тут со своими глупостями! Оставьте нас в покое!
– Ой, предложение! – взвизгнула Лидия и всплеснула руками, отчего, естественно, кастрюлька грохнулась на пол, и борщ расплескался по паркету кровавой лужей.
Юля глянула – и выскочила из комнаты, зажав ладонью рот. Ей привиделся тот страшный лоток в абортарии, который стоял на полу…
Когда она вернулась, побледневшая, все уже было вытерто, и соседка убралась восвояси.
– Ну как, Юль? – Михаил ждал ответа.
– Ты очень хороший человек, Миша. Я очень тебе признательна.
– Согласна?!
– Нет, не могу. Я жду ребенка, Миш. Даже двоих. Близнецов.
– И… у них есть отец? То есть… конечно, есть. Я хотел сказать: ты за него выходишь замуж?
– Нет. Он уехал.
– Надолго?
– Навсегда.
Михаил помолчал, осмысливая услышанное. Но вскоре встрепенулся, глаза его заблестели:
– Ты не горюй, Юль! Ну, наткнулась на подонка, подумаешь! Зато я… Будем считать, что они мои! Я смогу стать хорошим папой, вот увидишь! Если мы сразу распишемся, не надо будет даже усыновлять! Родятся – и сразу мои! В паспорт ко мне впишем… Жить переедем ко мне…
Юля медленно, задумчиво проговорила:
– Вот и он, дееспособный и правоспособный гражданин…
– Что?
– Извини, это я так.
– Я понимаю, тебе трудно решиться сразу, с бухты-барахты. Тем более ты в таком состоянии… Я не знал, а то бы я тебя подготовил… Ты подумай, а?
– Прости, Мишенька. Мне незачем думать. Я не смогу стать твоей женой.
Михаил сжался, впился ногтями в диванный валик:
– А дети?
– А что дети?
– Пусть остаются безотцовщиной, да? Или ты еще надеешься, что… тот вернется?
«Тот»… Не тот, а Квентин Джефферсон. Венечка.
И Юлька сказала Михаилу одну вещь, в которой не могла признаться ни маме, ни родной сестре:
– Я не надеюсь. Тот не вернется. Но это не важно, потому что я… я люблю его.
И Миша понял, что это – окончательно.
В дверях он столкнулся с Ольгой, тоже успевшей получить от кого-то букет цветов. Но выбежал прочь, даже не поздоровавшись с ней.
Сестры вдвоем наблюдали из окна, как он идет через двор, сгорбившись и волоча ноги.
– Наш бедный общий Миша, – проговорила Оля. Юлька отозвалась:
– Ничей.
А из соседнего окна вслед этому неприкаянному человеку тоскливо глядела Лидия Кузнецова…
Глава 8
ГОРЬКИЙ ВКУС ЧЕРЕМУХИ
– Выпейте бульона, сэр.
– Мне не хочется, Сэм.
– Скушайте бифштекс, сэр.
– Я не голоден, Сэм.
– Вы истязаете себя, сэр.
– Со мной все о’кей, Сэм.
– Сэр! Вы истязаете меня!
Флинт плакал. Пираты тоже плачут в минуты душевных потрясений. Хозяин нашелся. Хозяин вернулся. Но похоже на то, что он вернулся, чтобы умереть.
Если бы Саммюэль Флинт не был столь сентиментален, он бы заметил, что Джефферсон выглядел сейчас весьма комично: нога в гипсе подвешена к потолку на сложной системе блоков, которые ездят вверх-вниз при каждом движении, делая Квентина похожим на аптечный товар, лежащий на фармацевтических весах. Шея вытянута, как у гуся, и ее поддерживает корсет из прочного пористого материала, напоминающий гофрированный воротник циркового Пьеро.
Впрочем, по заверениям врачей, переломы у больного срастались быстро. Он был на редкость вынослив и давно бы поднялся на ноги, если бы не морил себя голодом.
– Сэр!
– Сэм?
– Попросите хоть чего-нибудь, сэр.
– Оставьте меня в покое, Сэм.
Чего только не перепробовал самоотверженный пират! Даже священника к больному приводил: надеялся, что исповедь и отпущение грехов облегчат состояние хозяина.
Но Квентин ограничился тем, что вежливо поговорил с кюре о новостях бейсбольного сезона и угостил святого отца ароматным выдержанным коньяком.
Но один интерес своего подопечного все-таки выявил, выследил нянька Флинт. Он обнаружил, что при чьем-либо приближении Джефферсон поспешно нажимает кнопку на дистанционном пульте, отключая телевизор.
Пару раз Саммюэлю удалось расслышать комментарии на непонятном ему языке – кажется, славянском. Значит, Квентин ловил не американские программы, а ждал вестей откуда-то издалека. Возможно, из Польши или из Чехии…
IИ однажды Флинт убедился, что был недалек от истины. Ошибся только в одном: не Польша, не Чехия и не Сербия влекли к себе хозяина, а… Турция!
Управляющий вошел с докладом, и Джефферсон дернул было рукой, чтобы, по обыкновению, отключить экран, однако передумал.
– Минуточку, Сэм, – попросил он. – Хочу досмотреть. Спутниковая связь работала не очень чисто, и поверх изображения пробегали искорки ряби. С некоторыми помехами звучала восточная музыка, под которую молодая турчанка мастерски исполняла танец живота.
Девушка, одетая в прозрачные шароварчики поверх тонюсенького бикини да еще в сверкающее колье, была тоненькой и гибкой.
«Нетипичная внешность, – отметил Флинт. – Беленькая, подстрижена под мальчика, не по законам шариата. Но, видно, теперь и на Востоке нравы достаточно вольные… А мне не мешало бы заняться языками. Стыдно в моем возрасте путать тюркские со славянскими».
Он обернулся на хозяина – и перепугался. Ни кровинки не было у того в лице, а крепко сжатые губы посинели. Остановившимся, стеклянным взглядом уперся Квентин в этот плоский животик, который оператор со смаком показывал крупным планом. Пупок турчанки фривольно вращался вслед за соблазнительным движением бедер.
Квентину казалось, что жизнь уходит из него с каждым движением танцовщицы.
Джулия предала его там, в России, она изменила ему с другим мужчиной. Но этого ей оказалось мало! Она решила демонстрировать себя всем, всему залу, всему миру!
Вместо рук и взгляда одного Квентина ее ласкают сейчас миллионы мужских взглядов с расширенными зрачками, по существу, она отдается всем сразу!
Эти плечи, ничем не прикрытые. Они – для всех.
И эти длинные ноги, с такими знакомыми, такими нежными углублениями, которые Квентин любил пощекотать и в ответ услышать тихий, глубинный смех… Сколько мужчин, дрожащих от вожделения, теперь считают их своими…
И только глаза у нее чужие, другие, не Юлины. Как изменились ее глаза! Не случайно русские говорят, что это – зеркало души. А душа замутнена у этого бесстыжего существа женского пола… Как жестоко он ошибся, однако, полюбив это исчадие ада…
Квентин, забыв о присутствии управляющего, застонал.
«Господи, как же я раньше не догадался! – осенило Флинта. – Хозяин молод, ему просто нужна женщина! Вот какие программы он смотрит втихомолку, оказывается! Нормальная мужская тяга к эротике. А я-то, идиот, вместо здорового женского тела подсовывал ему священника!»
– Сэр!
Вместо обычного вежливого «Сэм?» он услышал в ответ звериный рык:
– Катись ко всем чертям, скотина! – И дальше последовало еще какое-то слово, непонятное, не английское. – Блин!
Джефферсон, кажется, обезумел.
Он вскочил на постели и, как волосинку оборвав трос с грузом, державшим его больную ногу, швырнул тяжелую медицинскую гирю прямо в экран телевизора.
Раздался звон, в приемнике заискрило, и турецкая танцовщица исчезла.
Квентин на здоровой ноге поскакал к выходу, оттолкнув своего управляющего.
– Куда вы, сэр? Вернитесь, вам предписано лежать!.. Погодите, я с вами, сэр!
Джефферсон обернулся, и выражение его лица на миг стало осмысленным:
– Вам со мной нельзя, Саммюэль. Вы женаты. А я отправляюсь к продажным женщинам! Их будет много, самых бесстыжих, самых испорченных дряней! Чем хуже – тем лучше!
И снова Флинт был забыт.
«Я оказался прав, – в панике подумал верный управляющей, – но от этого не легче. Сейчас хозяин способен натворить что-нибудь, попасть в беду… да и вообще… его переломы…»
Не найдя иного решения, он бросился вслед за Квентином по белоснежным коридорам дорогой частной клиники, истошно крича:
– Помогите! Помогите!
За ним уже семенил табунок сестер милосердия в крахмальных капорах, выскакивали из кабинетов врачи…
Но никто из них не мог угнаться за одноногим калекой с закованной в корсет шеей. Судя по всему, Господь лишил этого богатого пациента разума. А говорят, что безумцы часто обладают нечеловеческой силой и прытью…
Помощь явилась неожиданно.
Квентин уже допрыгал до выхода из клиники, но в двери в это время входила группа посетителей, и ему пришлось притормозить.
Прибывшие были одеты просто, почти по-деревенски, и смотрелись нелепо на фоне сверкающей стеклом и алюминием отделки больничного фасада.
Странность подчеркивалась еще и тем, что за их спинами, на обочине авеню, вместо автомобиля был припаркован… фургон без мотора, в передок которого оказалось впряжено нелепое разноцветное животное. Не то мустанг, не то зебра, не то лошадь Пржевальского: голова белая, корпус вороной, ноги пегие.
От группы отделился дряхлый морщинистый старик. Он приподнялся на цыпочки, чтобы положить сухую руку Квентину на плечо:
– Я вижу, ты пошел на поправку, сынок? Правильно, молодец. Джефферсоны не из тех, кто долго валяется в постели. Вот и наш Джонни уже как огурчик.
При этом Квентину по-братски подмигнул парнишка лет двадцати. А женщина средних лет подошла с недовольным видом:
– Я же говорила, надо было до выздоровления остаться дома. Знаю я эти городские лечебницы!
Она обличающе посмотрела на докторов:
– Постыдились бы! Видите – пациенты от вас прямо в гипсе сбегают! – И она опять обратила все свое материнское внимание на Квентина. – Сразу видно: тебя тут плохо кормят. Исхудал, мальчик мой. Но ничего, я это предвидела. Доченьки, выгружайте!
И улыбчивые краснощекие девушки начали вытаскивать из фургона корзинки и свертки, стеклянные бутыли и глиняные горшочки.
Старик строго спросил Квентина:
– Куда это ты, сынок, направлялся? А ну признавайся’ – Он-то сразу понял, что не от негодных медиков бежал больной.
И миллионер, владелец одной из крупнейших промышленных концессий Соединенных Штатов, по-мальчишески залился краской и виновато опустил голову:
– Бес попутал.
Матушка всплеснула руками:
К дешевкам надумал идти! – Материнское сердце всегда чувствует неладное. – Да там же… там разврат, там всякую заразу можно подцепить! Какой ужас, вот и отпускай детей из дома! Как не стыдно, такой большой мальчик…
И Саммюэль Флинт, и собравшийся в вестибюле персонал клиники наблюдали эту сцену, разинув рты от изумления. Один только Квентин Джефферсон отнесся к происходящему как к должному. Он притих и выглядел пристыженным.
А непонятная зверюга, возле которой каждый второй автомобилист притормаживал, чтобы разглядеть это чудо-юдо, повернула к своему лихому наезднику белую лохматую голову и ободряюще заржала: дескать, держись, приятель! Где наша не пропадала!
– Привет, дружище! – крикнул в ответ коняге Джефферсон. – Мы еще повоюем, правда? Мы с тобой еще сыграем ва-банк и получим свой королевский выигрыш!
Флинт был счастлив.
Хозяин поглощал сваренные вкрутую крупные желтоватые яйца от пестрых уайтстоунских квочек и запивал густым, надоенным вручную, деревенским молоком. И копченую телятину тоже не обошел вниманием.
– Друг нашей родни – наш друг, – покровительственно сказал управляющему старик. – Хотя сразу видно, что ты не ковбой.
– Да я больше… по морской части, – улыбнулся Флинт. Джонни уважительно щупал бицепсы Квентина. Девушки вполголоса пели о пряхах, которые вьют нить и гадают, придет ли к ним жених.
Словом, все шло хорошо, пока матушка не вытащила из корзинки обернутую марлей тарелку с десертом:
– А это мое фирменное блюдо, – похвалилась она. – Специально для тебя пекла, мой мальчик. Пирог с черемухой.
– С черемухой?!
И сразу ему привиделась московская поздняя весна и белые кусты, которые он варварски ломал… Их, правда, все равно должны были вырубить.
А потом – благоухающий номер отеля и девушка, растерянно стоящая среди охапок черемухи…
Это была совсем не та девушка, что, как одалиска восточного султана, дергала животом и бесстыдно выставляла свою красоту напоказ, да еще перед телекамерой.
И не та, которая в ночном клубе играла подаренным пейджером, отключая его в угоду своему новому поклоннику.
…Та подлинная, та далекая, та чистая, окутанная волнами горького черемухового запаха, принадлежала только ему одному.
Та не могла, никак не могла обмануть его и предать.
И глаза у нее были не продажными. Серые, быстрые, умные и преданные глаза были у той, его, девушки.
Ее звали Джулией.
А эту, сегодняшнюю, распущенную и беззастенчивую, в прозрачных шароварах, как звать? Как угодно, только не этим прекрасным именем.
Джулия сравнивала его с кентавром, который целится из лука в небеса. А не могло ли случиться так, что он загляделся в ночную черноту с мерцающими звездами и не увидел чего-то важного рядом с собой?
Не мог ли он ошибиться?
Пусть он наблюдал ее предательство собственными глазами, но все же что-то тут не сходилось. Но что?
– Невкусно, мой мальчик? – встревожилась матушка Джефферсон, заметив, что Квентин едва притронулся к ее фирменному черемуховому пирогу.
– Очень вкусно, ма, – ответил он и откусил здоровенный кусище.
– И полезно! – добавила кулинарка. – Кушай, сразу поправишься. У нас черемухой даже женщин на сносях потчуют, чтобы дети выросли настоящими ковбоями.
На другом континенте беременная женщина – правда, не совсем еще на сносях – тоже отказывалась есть.
– Ну хоть солененький огурчик сжуй! – упрашивала ее сестра-близнец. – Все беременные любят соленые огурцы!
– Огурчик? Фу… Трепанг какой-то…
В самом деле, трепангов называют еще морскими огурцами. Гадость вонючая!
В каждом блюде Юльке мерещился трепанг, эта продолговатая мерзость крысино-серого цвета с бородавками. И овощи, и мясо, и даже хлеб – все источало, как ей казалось, едкий запах дальневосточных трепангов.
Даже находящаяся с ней в состоянии войны Лида, и та встревожилась: Юлькина горелка на газовой плите в коммунальной кухне на зажигалась уже недели две.
– Сдохнешь, дура! – ворчала соседка и предлагала жареной картошечки – совсем бескорыстно, без всякой оглядки на возможность Юлиного замужества. – Себя не жалко, так хоть о детях подумай, им скелеты выстраивать надо! Кривоногих хочешь родить или, не дай Бог, горбунов?
Однако и хрустящий золотистый картофель тоже отдавал трепангами, этими пупырчатыми мини-спрутиками.
Ольга теперь выгуливала сестру насильно, как собачонку. Утром и вечером. Старалась завести подальше от дома: может, аппетит нагуляет? Или в какой-нибудь яркой витрине супермаркета ей приглянется что-нибудь вкусненькое?
– А погляди, какие творожные сырки в шоколаде! В твороге кальций!
– Вот эти, длинненькие? Трепанги!
– А вон узбеки инжир продают. В инжире фосфор.
– Вот это, серое, с налетом? Трепанги!
– Сама ты трепанг! Оттрепать бы тебя как следует! Жаль, беременных не бьют. Погоди, родишь – душу отведу… А вот! Смотри какая прелесть! Капуста брокколи! Ты пробовала когда-нибудь? Я нет. Совсем на трепангов не похоже.
– А это как папоротники.
– На тебя не угодишь. Хоть чего-нибудь тебе хочется?
– Хочется посидеть. Туфли жмут. Ноги отекли. Вон лавочка, пойдем? – и она заковыляла к тенистому скверику, золотому от солнца и желтеющих листьев.
Ольга ее обогнала:
– Погоди, подстелю что-нибудь. Здесь какая-то дрянь насыпана, не испачкайся. Ой, да оно еще сверху падает.
Оказалось, что скамейка стоит под большим черемуховым кустом. Оля только хотела смахнуть осыпающиеся ягоды с сиденья, как Юлька оттолкнула ее.
Она стала брать опавшие ягодки по одной и жадно запихивать их в рот. Глотала, даже не разжевывая.
– Что ты делаешь, они же грязные! – Ольга стала ее оттаскивать, да не тут-то было. – Юленька, миленькая, не собирай, я тебе лучше свежих нарву.
Юлины глаза алчно, дико загорелись:
– И побольше!
Она сама не могла объяснить себе, что с ней. Как будто откуда-то из глубины подсознания некий голос подсказал:
– Вот оно! Лови свою удачу! Не упусти свой шанс! Потому что твой шанс – твоя главная ставка – однажды был накрепко связан с этим растением, с черемухой. А уж как именно связан – догадайся сама. Впрочем, можешь и не догадываться. Главное – наешься до отвала, тебе это необходимо!
Юлька и не стала вдумываться. Просто потребовала:
– Рви, Оська! Рви!
Оля как-то сразу заразилась ее азартом. Может быть, ощутила свою значимость: непонятно почему, но от нее сейчас зависело многое.
Нижние ветви уже были кем-то ободраны, и она по-обезьяньи вскарабкалась по толстым сучьям наверх. Ручку от целлофанового мешочка держала в зубах и, пачкая пальцы темным соком, бросала и бросала в пакет тонкие изящные кисточки.
Потом сборщица урожая, увлекшись, решила поступить иначе: обламывала ветки целиком, бросала сестричке, которая тут же принималась жадно обгладывать их, как коза.
Сбежались недовольные бабки, грозились отправить хулиганок в отделение.
Тогда Оля кинула клич:
– Бабулечки! Али сами не рожали! Двинемся бабьим фронтом на спасение беременных!
И старушенции клюнули.
– Двинемся, девочки! – воззвали они друг к другу.
И вот уже Ольга смогла слезть и отдохнуть, потому что на ближайшей квартиры вынесли столовую клеенку, расстелили ее под кустом и ну обтрясать все, что на нем осталось!
Юлька жевала черемуху по дороге домой.
Она ела ее дома на завтрак, обед и ужин.
И еще Лида сварила ей варенье, а остатки насушила и смолола в муку – замечательные будут зимой пироги!
Ольга же, попробовав одну-единственную ягодку, скривилась:
– Рот вяжет. Разве тебе не горько?
– Горько, горько! – счастливо рассмеялась Юля. Лида вздохнула и проворчала:
– Ишь ты… Горько! Горько!.. Прямо как на свадьбе!
