Текст книги "Лабиринты чувств"
Автор книги: Елена Ласкарева
Соавторы: Татьяна Дубровина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
Татьяна Дубровина, Елена Ласкарева
Лабиринты чувств
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
– Ради шутки, государь, мы
поменялись одеждой. Потом мы стали
перед зеркалом, и оказалось, что
мы так похожи один на другого, будто
и не переодевались совсем…
Марк Твен. Принц и нищий
Глава 1
ПРИКАЗ № 13
Это случилось семь лет назад, еще на первом курсе.
Юлька целовалась в пустой аудитории с дипломником Маратом, королем факультета, когда ее застукала за этим увлекательным занятием секретарь деканата:
– А, Синичкина! Вы-то мне и нужны. Вернее, наоборот, вы мне больше совершенно не нужны. Ни мне лично, ни университету. Вы отчислены.
Марат от растерянности даже не сразу сообразил, что надо бы разжать объятия, и Юлька, крепко стиснутая, смогла повернуть к Эмме Владимировне только раскрасневшееся лицо.
– Отчислена?! За что?
– А вы не догадываетесь?
Ах, сколько скепсиса и злорадства было в тоне секретаря! Какая в нем сквозила издевка! Однако Юля совершенно искренне не понимала, в чем дело:
– Разве целоваться запрещено?
Марат, отпустив ее наконец, шагнул вперед:
– С каких это пор поцелуи караются отчислением? Что-то я с таких правилах не слыхал.
– А, заступничек! – ехидно улыбнулась Эмма Владимировна. – Похвально, молодой человек. Отвечаю: нет, не запрещено. Так что продолжайте на здоровье. Теперь ваша… гм… дама… может посвятить этому занятию все свободное время, а его будет с сегодняшнего дня много. Ей больше не потребуется посещать занятия.
– Ну пожалуйста! – взмолилась Юля. – Объясните же, что случилось!
Секретарь деканата неумолимо вздернула подбородок:
– Подробности – на доске приказов!
И Эмма Владимировна гордо, неторопливо удалилась. Ей нравилось ощущать себя вершительницей судеб, эдакой суровой Фемидой, неподкупной и не знающей жалости.
Как Юлька бежала к этой пресловутой доске приказов! Марат, ринувшийся было за ней, безнадежно отстал уже на середине коридора. Похоже, девчонка побила все легкоатлетические рекорды.
Что стряслось? Почему так странно обрывается счастливая полоса ее жизни?
Столько трудов потрачено, чтобы пробиться в МГУ на факультет журналистики, – и вдруг потерять все разом? Как посмотрит она в глаза родителям, вернувшись с позором в родной Саратов?
Девушка искала среди множества приказов один-единственный, касающийся ее. Тот, из которого она могла, по словам Эммы Владимировны, узнать «подробности».
Бумажек под стеклом было вывешено немало, с самыми разными распоряжениями и формулировками. Принять на работу… Уволить по собственному… Не то, не то! Должность профессора… Да нет же! Где же, где он, проклятый?
Назначить персональную стипендию… Как Юля мечтала о ней, об этой персональной стипендии! На обычную не прожить, а родители отнюдь не миллионеры. Вот и крутишься, подрабатываешь, чем Бог пошлет… А теперь не только повышенной степухи не светит, но и вообще никакой.
Но почему же, почему?
Бесстрастные, ровные машинописные строчки сливались перед глазами, и Юля ловила себя на том, что путается в документах, возвращаясь по второму разу к уже прочитанным.
А, вот! В левом нижнем углу. Скромненьким такой, коротенький приказик. И номер у него вполне подходящий – тринадцатый.
«Отчислить за неуспеваемость… академические задолженности… философия… литература… история…»
Бред какой-то! У нее же одни пятерки! Никто не сдал сессию лучше Юлии!
Вспомнилось детское: «Пятерка – перевернутая двойка, двойка – перевернутая пятерка». Вот уж, действительно, все наизнанку!
Надо успокоиться и перечитать этот приговор номер тринадцать. Вдох-выдох. Без паники.
Итак…
«Ольгу Викторовну Синичкину отчислить за неуспеваемость…»
Ольгу Викторовну, а вовсе не Юлию Викторовну!
Надутая Эмма, преисполненная сознанием собственной важности, просто перепутала сестер-близнецов. Ей даже в голову не пришло поинтересоваться, с кем именно из них она разговаривает: слишком торопилась исполнить свою карающую миссию.
Выходит, опасность оказалась мнимой? Ну да! Конечно! Фу-ты, обошлось! Ура, с плеч гора!
«То есть как это – обошлось? – вдруг опомнилась Юлька. – Выходит, сестру Олю отчисляют? Неизвестно еще, что страшнее! Мне-то легче было бы выпутаться, я бы собралась и что-нибудь придумала, а Оська… Захочет ли она вообще напрягаться и что-то предпринимать?»
Сестричка, сестричка! То-то ты отводила взгляд после экзаменов, то-то тщательно прятала зачетку, а на вопросы об оценках отвечала раздраженно и уклончиво:
– Не будь занудой, Юльчик! Смени тему. А то грузишь и грузишь, как будто не человек вовсе, а грузовой лифт. Пытки экзаменами закончились – пора расслабиться?
Вот тебе и расслабилась…
Юля опять понеслась на немыслимой скорости: на этот раз разыскивать сестру. Знала, что та где-то здесь, на факультете. Пробежалась по коридорам, по дороге заглядывая в аудитории. Заскочила в буфет. В читалку, правда, сворачивать не стала: Ольга сие тихое помещение никогда не жаловала.
Обнаружилась Оля в пустом актовом зале: отгородившись от посторонних взглядов шелковой кулисой, она самозабвенно и неистово целовалась с Маратом, королем факультета.
Целоваться никому не запрещено…
Глава 2
СХВАТКИ
Сейчас сестры-двойняшки, Юлия и Ольга Синичкины, самостоятельно шагают по взрослой жизни. Но мы позволим себе ненадолго перенестись назад во времени, к моменту их рождения.
…Все врачи и медперсонал саратовского родильного дома столпились вокруг роженицы Елены Синичкиной, молодой учительницы русского языка и литературы из соседней школы.
Елену Семеновну тут знали: дети многих сотрудников роддома учились у нее и считали «своим парнем».
Вот и сейчас школьники гомонили под окнами, волнуясь, будто это лично они ожидали ребенка, а не взмокший от страха Виктор Анатольевич Синичкин, преподаватель английского.
И учитель, и ученики уже знали, что должна появиться на свет двойня, хотя ни УЗИ, ни другой подобной аппаратуры в медицинских учреждениях Саратова в то время еще не имелось.
Среди старшеклассников был и сын главврача Комарова, а потому доктор волновался: нельзя же оскандалиться перед собственным чадом!
Однако нашлись и другие поводы для волнения, куда более весомые. С роженицей творилось нечто странное. Вернее, не с ней самой, а с младенцами, еще не появившимися на свет.
Воды давно отошли, а роды все никак не начинались.
Живот молодой женщины так и ходил ходуном, а тело непрерывно сотрясался ь от бурных схваток, происходивших подряд, без малейшего перерыва.
Бедная Елена Семеновна держалась мужественно, не стонала и не жаловалась. Она только прикладывала ладони то к правому, то к левому боку и покрикивала на своих разбушевавшихся детей, находившихся в материнском лоне:
– Ну ты! Прекрати!.. И ты тоже!.. Не стыдно тебе?… И у тебя тоже совести нет!
Потом она, как истинный педагог, сменила тактику.
– Да люблю я тебя, люблю, глупышка! – Это – правой стороне живота.
А затем сразу же – левой:
– И тебя люблю не меньше! Честно, не меньше!
Она виновато посмотрела на врачей и акушерок:
– Вы все на нас столько времени тратите, а мои – никак. Не желают вылезать. Ленивые, что ли?
Доктор Комаров покачал головой:
– Похоже, наоборот, чересчур торопливые. Норовят сразу выскочить, с разбегу. Тычутся, тычутся, а рождаться – работа серьезная. Тут собранность нужна.
– А, понятно, – кивнула роженица. – Это как сочинение по «Евгению Онегину» написать, да?
Врач улыбнулся:
– Скорей уж как сочинить «Евгения Онегина» целиком.
– Вот как? – спокойно и задумчиво произнесла Елена Семеновна, хотя ее не переставали колотить схватки. – Сочинить «Евгения Онегина»?… Да ведь сегодня как раз день рождения Пушкина, шестое июня!
И роженица повелительно прикрикнула:
– А ну-ка, мои милые!
Положила тонкие кисти на свой беспокойный живот, прикрыла глаза и, к изумлению присутствующих, начала вполголоса:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье.
Как гений чистой красоты.
Странное это было зрелище. Мир, наверное, не видал до сих пор рожающих чтецов.
А Елена Синичкина декламировала самозабвенно, увлеченно: это было ее любимое. Читала просто, без пафоса и напыщенности. Точно обращалась к близкому человеку.
Да ведь она и в самом деле обращалась, только не к одному человеку, а сразу к двоим.
К тем, кого еще ни разу не видела, но вот уже девять месяцев с нетерпением ждала.
А эти двое, долгожданные, кажется, прислушались и подчинились завораживающему пушкинскому стиху. И к маминому голосу тоже, ведь он был таким певучим, таким нежным! Он приглашал их, маленьких, из темноты на свет. Приглашал с любовью.
Схватки упорядочились, стали более редкими и мощными, будто подчинились стихотворному ритму:
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
– Душе настало пробужденье… – произнесла Елена Семеновна и вдруг охнула и задохнулась.
Медики, миг назад зачарованно слушавшие, встрепенулись и приготовились к делу.
– Первый пошел! – объявил Комаров.
– Дыши, дыши! – подскочила к Синичкиной пожилая акушерка, чей внук тоже учился в классе Елены Семеновны. – Теперь тужься!.. Дыши!.. Тужься!
А будущая мама видела сейчас только одно: огромный, яркий, как солнце, светильник прямо над головой. Женщина прекрасно знала, что горит он ровным белым светом, но в тот миг казалось ей, что он то вспыхивает, то меркнет. В висках стучало, и только стихи облегчали страдание.
А все-таки – как больно, как невыносимо больно!
И вдруг отпустило. Комната опять обрела привычные очертания.
– Что, уже? – растерянно спросила она. – Так быстро? А почему… почему он не кричит?
– Теперь понимаю, в кого они такие торопливые: в маму! Погодите, никто еще не родился, – доктор пытался успокоить Елену Семеновну, однако его голос звучал как-то не слишком уверенно.
Во взглядах остальных присутствовавших тоже сквозило замешательство.
– Ты гляди, чего делает, стервец! – всплеснула руками акушерка. – Назад пошел!
Юная медсестра нервно хихикнула:
– Как будто просит: «Мама, роди меня обратно!»
Роженица хотела что-то спросить, но не смогла: нечто непонятное и ужасное происходило у нее внутри, и это странное и страшное движение доводило ее почти до потери сознания.
Однако Елена сама себе поклялась держаться до последнего. Она должна, она обязана держать ситуацию под контролем, она ни за что не пропустит момента, когда ее дети появятся на свет!
– Ох ты, Господи, черт побери, мать твою, ядрена вошь, блин! – разразилась вдруг акушерка целой обоймой междометий. – Что вытворяют!
– Ч-что вытв-воряют? – из последних сил спросила роженица. Пот заливал ей глаза, к горлу подступала дурнота, руки и ноги похолодели.
– Похоже… просто-напросто дерутся! – предположил главврач.
– Они, блин, местами меняются! – завопила акушерка. – Который вторым шел – тот первого отпихивает! Гля, гля, видно же!
Елена Семеновна и сама чувствовала, что внутри у нее происходит некий поединок. А тут еще медсестра тоненько протянула:
– Точно! Как боксеры на ринге. Ух ты!
– Пацаны будут! – уверенно заключила акушерка. – Провалиться мне на этом месте! Девки такими боевыми не бывают.
Медицинский термин «схватки» обретал буквальный смысл это и вправду была схватка, поединок.
Во взгляде доктора вспыхнула искорка исследовательского интереса:
– Любопытно! Первый подобный случай в моей практике. Действительно, два плода борются за право старшинства.
Елена Синичкина с трудом улавливала нить разговора.
– Это опасно? – еле слышно выдохнула она в короткой паузе между ударами, которыми обменивались ее чада. – Они будут живы?
– У них, по-моему, жизни на четверых хватит, – озабоченно сказал Комаров. – Хватило бы у вас!
Подумав и переглянувшись с коллегами, он с сомнением добавил:
– Может, надежнее сделать кесарево…
– Нет! Не хочу! Справлюсь сама, я сильная! – пообещала молодая женщина, стараясь, чтобы голос звучал как можно громче и тверже, будто она чувствовала себя превосходно. Просто лучше некуда! Поглубже вздохнув, вновь принялась читать стихи:
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Такая слабенькая женщина – и такая сильная…
Дети разрывали на куски ее хрупкое тело, и сердце тоже, казалось, готово было разорваться…
«Сердце? – подумалось ей. – Ах да, у Пушкина тоже что-то было про сердце… Только у него – что-то хорошее, душевное…»
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье…
Последняя строчка: «И жизнь, и слезы, и любовь» – совпала с первым криком новорожденного.
– О-ля-ля! – торжествующе выкрикнул Комаров. – Номер первый!
Возможно, это радостное «О-ля-ля» и предопределило имя, которым вскоре нарекли старшего ребенка: Оля.
Акушерка недоумевающе вертела дитя в руках, совсем забыв о том, что предстоит принимать еще и вторые роды:
– Девица?! Ущипните меня, не верю!
А «девица» надрывно и гневно орала на нее хрипловатым баском, протестуя против того, что кто-то усомнился в ее женственности.
Акушерку привел в себя резкий оклик доктора:
– В чем дело? Эмоции потом! Резать пуповину, живо! Не то второго придушит!
Что было дальше – Елена Семеновна впоследствии помнила смутно.
Опять слышались команды «Тужься!» и «Дыши!», мелькали шприцы и какие-то сверкающие инструменты, в разном темпе проплывали мимо лица белые халаты, на секунду показывались в поле зрения руки в окровавленных резиновых перчатках…
А она заставляла себя повторять все одно и то же, как самое сильное заклинание:
– И жизнь, и слезы, и любовь… И жизнь, и слезы, и любовь… И жизнь, и слезы, и любовь!
Сработало!
Второй крик огласил родильное отделение: этот был не хрипловатым, а звонким и жизнерадостным.
И пока молодой матери показывали двух здоровеньких, совершенно одинаковых, но орущих разными голосами девчонок, главный врач саратовского родильного дома Комаров подошел к окну. Он широко распахнул его в летнюю жару, бессовестным образом нарушив стерильную герметичность помещения, и крикнул на всю улицу:
– Порядок! Девочки!
– Молоток, предок! – отозвался снизу его сын, Комаров-младший.
И тут же торжествующе заголосила, заверещала, затопала и с ликованием зааплодировала толпа школьников. Самые старшие совсем непочтительно схватили за руки и за ноги учителя английского языка Виктора Анатольевича Синичкина и принялись подбрасывать его в воздух – ведь сейчас он был никаким не преподавателем, а счастливым молодым папашей!
И дочурки его родились не в какой-нибудь заурядный день, а шестого июня, как великий Пушкин!
…Таким было рождение близнецов Ольги и Юлии Синичкиных. Юля могла бы стать старшей, но Оля нс позволила, оттеснила ее еще в материнском чреве.
И потом, подрастая и взрослея, она так же всегда пыталась сохранить за собой первенство.
А что же Юля? А Юля, как правило, уступала. Не потому, что была такой уж податливой, а просто…
Ну, просто так много интересного вокруг, что как-то глупо тратить драгоценное время на соперничество…
Глава 3
ЛОЖЬ ВО СПАСЕНИЕ
Так много интересного вокруг, что как-то глупо тратить время на… восстановление в университете и учебу.
Так сочла Ольга.
Юлька, которая чуть ли не на коленях умоляла ее поднапрячься, вымолить у декана разрешение продлить сессию и все же попытаться сдать экзамены, оказалась в ее глазах еще и виноватой:
– Ты за идиотку меня считаешь, что ли? Тут Москва, дуреха! Возможностей куча! Дискотеки, найт-клабы, рестораны!
Юлька вспомнила салатик из свежей капусты с морковкой, который составил сегодня весь ее обед:
– Рестораны… На какие шиши?
– А мужики на что? Да они просто счастливы будут, если разрешишь им за себя заплатить!
– Мужики? Заплатить? Но ведь Марат… он тоже на одну стипендию живет.
– При чем тут Марат?
– Как при чем? – Юля была ошарашена.
Что за денек выдался! Не успела оправиться от потрясения, вызванного устрашающим приказом номер тринадцать, как обнаружила, что король факультета быстренько переметнулся от нее к сестре.
Ну, он-то, положим, мог обознаться, как обозналась Эмма Владимировна. Но Оля… У нее было такое счастливое, такое блаженное лицо там, за кулисой актового зала!
Юлька, увидев это, удалилась на цыпочках: не захотела мешать сестренке. У той и так неприятности, пускай хоть личные отношения наладятся.
А тут вдруг выясняется, что эти отношения Оле вроде бы и ни к чему…
– Разве ты с ним не… – робко поинтересовалась младшая близняшка.
– Я с ним НЕ! – отрезала старшая. – И тебе, радость моя, советую с ним НЕ! Маратик – это полная фигня!
– Но ты целовалась?
– И что? Умри, но не дай поцелуя без любви, так, что ли? Или я ему по-джентльменски обязана, коль запятнала ею девичью честь своей губной помадой?
– Он тебе что, совсем не нравится?
– А тебе так уж сильно нравится?
– Нравится. То есть… сегодня утром еще нравился.
Юлька призадумалась. А действительно, дорог ли ей Марат? Сможет ли она про должать отношения с парнем, который так легко променял ее на другую, пусть даже эта другая похожа на нее как две капли воды?
Да и всегда ли такими уж неотличимыми бывают эти водяные капли?
Для постороннего равнодушного взгляда – возможно. Но если человек по-настоящему влюблен – вряд ли.
Коли перепугал, значит, и не любовь это вовсе, а так, легкий, не обязывающий ни к чему флирт…
Вот они стоят перед зеркалом, двойняшки, такие похожие и все же такие разные.
Обе высокие, худенькие, с короткими мальчишескими стрижками, длинноногие и длиннорукие.
А руки-то у них, если вглядеться, здорово отличаются.
У Юлии на правой, на среднем пальце, заметная шишечка от авторучки: девушка никогда не расстается с блокнотом, вечно делая на бегу журналистские заметки.
И ногти коротко, под самое основание, острижены, чтобы не мешали печатать на машинке.
И жестикуляция резкая, оживленная, выразительная. Ведь часто приходится общаться с иностранцами – по-английски объясниться легко после папиных уроков, а попробуй взять интервью, скажем, у арабов, чей второй государственный язык – французский!
Такая студенческая группа как раз недавно приезжала в МГУ. Юлька взялась быть их гидом, а заодно расспросила ребят об арабском житье-бытье и написала статью в университетской многотиражке.
Как, спрашивается, это удалось? Да при помощи жестов, как же еще! Ну, может, еще улыбок да нескольких слов, общих для всех европейских языков.
У Юли вообще был с детства чрезвычайно развит дар общения: она умела понять каждого, и самые разные люди понимали ее.
Оля тоже была наделена такой способностью. Но только контактировала не со всеми подряд, а преимущественно с противоположным полом. И притом только с теми его представителями, с которыми собиралась «закрутить». Таких, правда, оказывалось немало.
Руки у Ольги были ухоженными и изнеженными. Кожа, казалось, так и просвечивала насквозь.
Если Юлькино нехитрое имущество состояло в основном из рукописей, книг и канцелярских принадлежностей, то Оля обзаводилась прежде всего косметикой.
Каких только баночек, скляночек и тюбичков со всевозможными кремами, лосьонами и притираниями не стояло на ее тумбочке в общежитии! Ими же были забиты сумки, чемоданы и многочисленные целлофановые пакеты, грудой сложенные под кроватью.
Ногти у Ольги были длиннющие, причем они постоянно меняли свой цвет. Становились то шокирующе-красными, то ядовито-зелеными, то устрашающе-черными.
Жестикулировала она тоже весьма выразительно, однако не порывисто, в отличие от сестры, а плавно и томно. Движения были либо по-женски призывными, либо слегка презрительными – но тоже как-то очень по-женски Ольга посмеивалась над сестрой за то, что та нередко вела себя как мальчишка.
Обе близняшки были блондинками с живыми, быстрыми серыми глазами, да только взгляд этих глаз выдавал разность характеров. Для внимательного наблюдателя, конечно.
Юлька глядела на окружающий мир с жадным любопытством. Все было ей интересно, всюду хотелось вмешаться, все увидеть, услышать, почувствовать на ощупь и понять. И конечно же описать в своих статьях.
«Люди такие разные, – со счастливым удивлением часто думала она, – и судьбы их так несхожи и так ярки! И вся жизнь на Земле так пестра и так стремительно меняется, точно узор в калейдоскопе! Надо торопиться – иначе наверняка упустишь нечто захватывающее и, несомненно, изумительное! Ну почему невозможно оказаться во многих местах одновременно!»
Информация и скорость – вот два божества, определявшие для девушки стиль жизни.
«Узнавай и успевай» – эти же правила установила для себя и Ольга Синичкина, только руководствовалась она ими совсем в других целях.
Узнай, где тебе будет комфортнее, легче и приятней.
Успей вовремя занять это удобное местечко.
А потому и взгляд у нее был иным, нежели у младшей сестры: более цепким, более хищным, более практичным.
Марат никак не должен был перепутать их, если ему всерьез нравилась либо одна, либо другая!
– Согласна, – сказала Юля сестре. – Марат – это полнейшая фигня. Тут ты права.
– А когда я была не права! – безапелляционно заявила Ольга. – Вспомни хоть один случай!
– Ладно, ладно, не заводись!
– И учеба эта долбаная – тоже полнейшая фигня!
Юля вздохнула: она уже видела, что сестру понесло. А когда ее понесет – то уж ничем не остановишь. Однако надо бы все же попытаться:
– Может, попробуешь пересдать свои «неуды»?
– Чихать я на них хотела?
– Оль, а хочешь, я за тебя сдам? Помнишь, в школе мы так делали? Когда у тебя пара по химии в четверти выходила?
– Нахимичились, хватит. Надоело мне все это: сидеть за партой, как паиньке, зубрить, угождать этим дебилам-педагогам…
– Не все же дебилы!
– Для меня – все. Кроме, может, Александра Николаевича. Этот – мужик что надо. Красив как бог. И денег куры не клюют, и по загранкам постоянно катается.
– Какое это имеет отношение к… – начала было Юля, но Ольга, не слушая ее, продолжала:
– Но он женат. Можно бы, конечно, попробовать, закрутить с ним, да жена, говорят, такая стерва – ни за что не отпустит. Держит бедного в ежовых рукавицах.
– Фу-ты, ей про Фому, а она про Ерему! Я об учебе говорю, а не о мужиках!
– А я как раз о мужиках. И нахожу это совершенно естественным. Потому как лично я – особь женского пола. А ты?
– Я тоже, успокойся.
– Что – то не похоже.
– Оль… А как же родители?
– А что родители?
– У мамы сердце… Она так мечтала, чтобы мы получили диплом! Что с ней будет, когда узнает?
Оля изумленно уставилась на нее:
– Откуда она узнает, скажи на милость?
– А как же!
– Да так же! Я не собираюсь ставить черепов в известность.
– Все равно новость выплывет рано или поздно!
– Если только ты настучишь, ненаглядная моя! Чтобы тебя, такую правильную и честную, мамочка с папочкой погладили по головке. А мне бы, напротив, без конца талдычили: бери, никчемная, с нашей Юлечки пример!
Юля обиделась:
– Когда я тебя выдавала? Не было такого!
Ольга глубокомысленно, по-философски промолвила:
– Все однажды случается впервые…
Было ясно, что сестру не переубедить, однако Юля все пустила в ход последний аргумент:
– Тебе так нравится Москва, а теперь ведь придется уехать. Жить-то будет негде, из общаги выпишут…
Ольга возразила:
– «Выпишут» и «жить негде» – это разные вещи.
– Почему?
– Доходит до тебя как до жирафа. Ну, выпишу! Это в документах. А жить-то я останусь в Москве!
– Где?
– Где-где? В твоей комнате. Под твоим именем. Ты ведь, надеюсь, не завалишь следующую сессию? Тебя-то отчислить и выписать не должны?
– Н-нет…
– Ну и прекрасно. Дело в шляпе.
– Погоди… Ты – на мое место. А я?
– Что – ты? Вот эгоистка, все о себе да о себе! У сестры беда, – тут Оля неожиданно всхлипнула, – а она… Хочешь вытурить меня на улицу, да? Оставить без крыши над головой? Ну и пожалуйста! Буду ночевать на вокзалах! Пойду на панель! Вот мамочка обрадуется, если узнает!
– Да нет же! – готовая расплакаться, выкрикнула Юлька. – Я тебя не гоню! Только… мне-то куда деваться?
Ольга моментально успокоилась, сказала рассудительно:
– А зачем тебе куда-то деваться? Числиться тут будешь одна, а поселимся вместе. Главное – через вахту не вдвоем проходить, а по очереди. Нас ведь все путают…
– Ладно, – с сомнением покачала головой Юлия. – Только… не люблю я врать…
– А это будет святая ложь. Ложь во спасение.
– Все равно вранье.
– Пусть вранье, но во спасение же! Только не говори, пожалуйста: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
– Я и не говорю, – поникла Юлька. – Я молчу.
– Вот и помолчи! «Молчание – золото», – как сказал какой-то мудрый человек.
– Не все то золото, что блес…
– Зануда! – резко оборвала ее Ольга и, глянув на часы, поспешно вышла из комнаты: у нее было назначено свидание с очередным ухажером, который в данный момент не казался ей «фигней», потому что отец у него был хозяином крупной аудиторской фирмы. Что значило «аудиторская» она, правда, не знала. К чему забивать голову лишней информацией?
Так и полетели годы: для Юлии Синичкиной – студенческие, для Ольги – вольные и беспечные.
Родители оставались в неведении, наивно считая, что обе дочери получают высшее образование.
Приезжая на каникулы в родной Саратов, Юля первым же делом хвасталась своей зачеткой, в каждой графе которой неизменно красовалось «отл.»
Оля же скромно опускала глазки и укоризненно говорила сестре:
– Что за мания – выставлять свои достижения напоказ! Как будто и без того непонятно, что мы умеем учиться!
И Юля, из чувства солидарности, а еще более – из нежелания огорчить мать с отцом, – подыгрывала ей:
– Могут же у меня быть маленькие слабости! Что поделаешь: люблю, когда меня хвалят!
И на другой же день весь город знал, что обе дочери Елены Семеновны и Виктора Анатольевича – круглые отличницы, да не в каком-нибудь провинциальном институтишке, а в Московском государственном университете!
У родителей прибавилось заработков: самые богатые и влиятельные люди Саратова старались нанять их к своим отпрыскам в качестве репетиторов по литературе и английскому.
– Вот видишь, – торжествовала Ольга, – а ты хотела растрепать про мое отчисление!
– Да не хотела я!
– Хотела-хотела, не увиливай!
…Вначале девушки ютились в общежитии на одной койке. Но Юлька не высыпалась: ведь ей нужно было с утра бежать на занятия, тогда как Ольга продолжала нежиться одна в теплой постели, сколько душа хотела.
Затем они тайком пронесли в комнату дополнительную раскладушку – правда, спать на ней пришлось опять-таки младшенькой, как всегда, уступившей более удобное место сестре.
Но вскоре Ольга стала исчезать надолго, иногда на несколько дней или даже недель кряду.
Как грибы после дождя откуда ни возьмись появлялись многочисленные претенденты на ее сердце. И девушка, выбрав того, который казался ей наиболее перспективным в смысле дальнейшей совместной жизни, переезжала к нему.
Тогда Юлька отсыпалась вволю!
Впрочем, ни один Ольгин роман не заканчивался официальным предложением и не длился долго. Что-то случалось – Оля не особенно распространялась о том, что именно, – и связь распадалась.
Вновь начинались нелегальные проникновения через общежитскую вахту – пропуск-то был один на двоих …
– Синичкина! – каждый раз покрикивала бдительная вахтерша. – Сколько можно сновать туда-сюда! У меня от твоей беготни уже голова кругом идет и в глазах двоится!
– Что делать, Марь Василька, – смиренно отвечали поочередно то Оля, то Юля. – Такой уж у меня характер. Неисправимая непоседа!
– Видать, потому и тоща как моща! – беззлобно ворчала стражница порядка. – Не жрешь ничего, только бегаешь и бегаешь, как марахонец.
– А знаете почему, Марь Василька?
– Ну?
– А потому что мама меня родила под знаком Близнецов! Не могу на месте усидеть. Везде успеть хочется, как будто у меня внутри несколько человек живет. Я вроде одна, но меня много.
– Это тебя-то много? – Вахтершу начинало трясти от смеха. – Да в тебе, Синичкина, бараний вес! Скоро тебя вовсе не видать будет, телесов совсем нету. Мой внучок про таких говорит: «Похороните меня за плинтусом!»
– Вы не понимаете, Марь Васильна. Это сейчас модно. Манекенщиц только с такими фигурами и выбирают.
– Ишь ты, манекенщица! А замуж как думаешь выходить? Мужу и подержаться-то не за что будет.
– А я выйду за повара, пусть откармливает! – обещали сестры по очереди.
– Больно-то повар клюнет на скелетину! – и сердобольная старушка каждый раз вынимала что-нибудь из своих домашних припасов. – Скушай хоть ватрушечку!
– Спасибо, Марь Васильна, – всегда отказывались девушки и проходили, не предъявляя пропуска. А вахтерша долго и жалостливо качала вслед головой…
Итак, замуж Ольгу не приглашал не только повар, но и никто другой. Однако это не слишком ее расстраивало. А если и расстраивало – то ненадолго.
Возвратившись к сестричке после очередной неудавшейся истории, она тут же находила новый объект для завоевания: с каждым разом все более «перспективный».
В ее коллекции перебывали самые разные мужчины – от владельца небольшого продуктового магазинчика до члена-корреспондента Академии наук.
В промежутках между «серьезными» вариантами проскальзывали, кроме того, и романы чисто развлекательные: с молодыми симпатичными парнями, бывшими, правда, всегда при деньгах. Ольга была неравнодушна к красивой жизни.
Но исход всех этих отношений оказывался постоянно одним и тем же: они завершались разрывом.
И Олина реакция на расставание оказывалась неизменной:
– А, фигня!
После чего она вновь сгоняла Юлю с кровати на провисшую, ненадежную раскладушку.
Юлька же все это время училась с упоением.
Все новые и новые графы ее уже изрядно потрепанной зачетки с завидным постоянством заполнялись одним и тем же сокращением «отл.».
Фамилия «Синичкина» превратилась на факультете журналистики в синоним слова «талант».
Тем не менее и Юля вела отнюдь не монашеский образ жизни.
Она была влюбчива. Настолько влюбчива, что порой теряла голову, чего с Ольгой не случалось никогда…
Но голову Юлька теряла не насовсем. Во всяком случае, в вопросах, касавшихся работы, этот жизненно важный орган всегда был при ней.
