Текст книги "За гранью снов (СИ)"
Автор книги: Екатерина Владимирова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)
Красный огонек опасности обжигал глаза. Сердце бухнуло куда-то вниз, а руки задрожали. Идиотка!
– Сама в ручки к нам пришла, – оскалился один из мужчин, и у меня внутри все перевернулось.
Это не спасение, – это погибель. Но не от рук Князя Кэйвано, а от рук насильников!
Идиотка, что же ты наделала?! Какая же ты идиотка!
– Кажется, я ошиблась, – пробормотала я, начиная отступать.
Убежать, толкалась в мозг спасительная мысль. Убежать!
– Почему же ошиблась, детка, – усмехнулся один из незнакомцев, – очень вовремя ты нам попалась.
Я продолжала пятиться. Главное, добежать до кустарников, там я смогу скрыться. Смогу спрятаться!
Я читала по их лицам все мысли, что мелькнули в них. И желания помочь среди них не было. Зато желание приятно провести время с заблудившейся в чаще девчонкой...
Вскрикнув, я бросилась бежать. Быстро, очень быстро... Но ноги почему-то перестали слушаться, когда от леса оставались считанные метры. Я боролась с собой, заставляя бежать, двигаться дальше, адреналин толкал меня вперед, но усталость бессонных ночей дала свое, и уже через минуту я стала задыхаться.
Меня нагнали очень быстро, прижав спиной к мужскому телу. В груди не осталось даже крика, чтобы возмутиться, сил, – чтобы вырваться, сопротивления, – чтобы бороться. Я стояла в их руках беспомощной куклой, а в груди, скрутившись в тугой комочек, тревожно билось сердце.
– Куда же ты засобиралась, малышка? – зашептал мне на ухо угрожающий голос. – А как же поиграть?
– Отпустите меня! – смогла-таки выкрикнуть я, прежде чем мне закрыли рот ладонью, и второй негодяй, подскочив к нам, не ударил меня наотмашь по лицу.
В глазах потемнело, желудок скрутило, и я почувствовало, что у меня закружилась голова. Я попыталась вырваться, но меня вновь ударили, больнее и ощутимее, уже не по лицу, а в живот. Я согнулась бы, если бы меня не удержали крепкие мужские руки одного из негодяев.
– Не вынуждай меня применять силу, детка, – зашипел один из них мне в лицо.
Но я боролась так отчаянно и неистово, как дикая кошка, будто в меня вдохнули жизнь. Но за каждый новый толчок, за каждое движение-сопротивление меня ударяли вновь и вновь. Боли я не чувствовала, она будто атрофировалась, а вот липкий влажный страх сковал меня по рукам и ногам, вынуждая бороться за свое надруганное тело. Перед глазами возникла иная картинка... Штефан Кэйвано рядом со мной. Он тоже принуждал меня к этому. Но не так. Не так!
– Не рыпайся, с***! – заорал один из насильников, когда я попыталась вырваться вновь. – Стой, б***!
Кожу лица обожгло острой болью, а тело вдруг стало нещадно колоть. Притупившаяся боль дала о себе знать. Сердце бешено колотилось в груди, когда они, развернув меня, яростно сдернули с меня платье, обнажив плечи, спину и грудь. Я не успела защититься или как-то помешать им, но, когда один из них попытался меня коснуться, я едва не укусила его, защищаясь зубами, за что и получила новый удар в лицо.
От боли я уже ничего не понимала, всё кружилось перед глазами, а ноги подкашивались. Боролась я по инерции, не осознавая, что происходит. Упала на колени, но насильники подняли меня, держа в своих руках, как куклу-марионетку. Слезы потекли из глаз против воли, смешиваясь с кровью и оседая на языке.
А в голове монотонно и уничижительно звучит: виновата, сама виновата!
– Смотри-ка, – сказал один из насильников, рассмеявшись, – у нее татушка есть.
– Дай гляну, – сказал третий, присвистнул. – Да, ничего так, красивая. А эта крошка, оказывается, с секретом? – наклонившись надо мной, он хлопнул меня по щеке. – Чур, я первый.
– Эй, чего это ты? – возмутился его приятель. – Мы ее втроем нашли. Давай бросим монетку.
– Еще чего? Я ее первый увидел, значит, и отымею первым!
Третий насильник тем временем смотрел на меня, пробегая глазами по груди и обнажившимся бедрам. Даже сквозь боль я видела, что в глазах его мелькнуло вожделение. А потом он вдруг застыл, как громом пораженный, сощурился, подскочил ко мне, больно схватил за плечо, рассматривая метку.
– Что за х***?.. – шепотом прошипел он.
– Эй, Зак, ты чего это? – накинулись на него приятели. – В очередь становись!
– Откуда у тебя это? – обратился ко мне тот, кого назвали Заком. – Откуда, я спрашиваю?
Я продолжала молчать, понимая мозгом, что нужно что-то сказать, защитить себя, обезопасить, но не могла. Тело будто налилось свинцом, давя на меня своей тяжестью, опуская к земле, отпуская...
И меня, действительно, отпустили, позволив моему беспомощному телу рухнуть на землю. Попыталась сделать хотя бы движение, но не смогла. Безвольная, бессильная, ни на что не способная. Идиотка!
– Зак, ты чего? – с недоумением и неким испугом поинтересовались его друзья. – Что ты?..
– Ты что, – вновь посмотрел Зак на меня, – ему… принадлежишь, да? – голос его дрогнул. – Ему!?
Я нашла в себе силы кивнуть, а Зак, отскочив от меня, начал материться.
– Б***, так и знал, что это до добра не доведет! Так и знать, б***! Мать твою, это ж надо было так вляпаться!
– Да что случилось? – кинулись к нему двое насильников, оставив меня лежащей на земле. – Ты можешь объяснить толком?!
– Валить надо! – рыкнул Зак, отвернувшись от них. – Валить нахрен из города, а может, и из страны! Если он узнает, б***! – он как-то истерично хохотнул, а потом застонал. – Б***, это что же будет!?
– Ты че, с катушек слетел?! – накинулся на него один из приятелей. – Какой валить, у нас и здесь дела атас как идут!
– Ты не врубаешься ни во что! – заорал на него Зак. – Валить надо, пока живы еще. Не могу ручаться, что не станем трупами уже к утру!
– Из-за девки этой, что ли? – удивился его друг. – Да кто она такая?
– Без разницы, – отозвался тот. – Важнее то, кому она принадлежит!
– Авторитет какой, что ли? – изумился негодяй. – Так она ж одна была, откуда мы знали-то...
– Валим! – не ответил Зак и двинулся прочь. – Валим, пока целы!
– Да объясни ты толком! – кинулись за ним его друзья. – Оставим ее тут, что ли? А как же?..
– Так и знал, б***, что не задался день! – бормотал Зак, продолжая уходить. – Так и знал!
Остальные двинулись следом, на ходу о чем-то его расспрашивая. А я не могла даже поднять голову, чтобы посмотреть, уехали они или нет. Только услышав, как взревел мотор, засвистели шины по асфальту, я поняла, что они оставили меня одну. Побитую и искалеченную. Не способную пошевелить ни рукой, ни ногой, безвольную куклу. Так и оставшуюся лежать в траве, недалеко от дороги. Я понимала, что нужно встать и прятаться в лес, чтобы меня не заметили, но не могла сделать этого. Сил не осталось.
И почему-то я думала сейчас не о том, что могли только что сделать эти ублюдки и по воле случая не совершили, а о том, что меня растоптали, покалечив, еще два дня назад. Когда Штефан Кэйвано прикасался ко мне в последний раз. Но, оказывается, насилие может принимать и другие формы...
И с этой мыслью я провалилась в спасительную темноту.
Он нашел ее. Спустя почти сорок восемь часов после исчезновения, он все-таки нашел беглянку. И думал, разорвет в клочья. Как она посмела, эта девка, мелкая сошка, эта... недостойная!.. А потом... увидев разорванное платье, обнажавшее грудь и бедра, царапины и отметины на ногах и руках, ободранную кожу на бедрах и синяк на лице, со звериным рыком кинулся к ней, думая лишь о том, что найдет того, кто это сделал, и прикончит. На месте. Без выяснения причин содеянного. Просто прикончит и всё.
Ярость была настолько сильной, что вырывалась из груди отчаянным рыком вместе с чертыханьями. И он уже себя не контролировал, действуя бессознательно, так, как не престало действовать Князю Кэйвано.
Когда узнал, что она исчезла из замка, думал, прикончит негодяйку, будет пытать, заставляя вымаливать прощение, вплоть до ударов – сама напросилась на применение этого наказания, ведь раньше он избегал наказывать ее именно таким образом! Но сейчас... Кара, поистине, перешла все границы. Как она посмела сотворить подобное!? Осмелилась, отважилась... обычная рабыня! От него почти никто не убегал. А кто убегал, жестоко потом за это расплачивался. В области опыта наказаний и проявления жестокости Князю Кэйвано, пожалуй, не было равных. И если она рассчитывала, что избежит кары и сейчас, после того, что сотворила, то она глубоко ошиблась. Неужели, действительно, не понимала, на что идет? Не осознавала, чем чревато ее бегство? На что рассчитывала? На что надеялась? Что он не найдет ее?! Оставит в покое? Отпустит?! Неужели до сих пор питала иллюзии на этот счет? Ей никогда не уйти от него. Он ее из-под земли достанет, но вернет в замок. Даже если придется перевернуть всю Вторую параллель, даже если она выбралась за грань, он отыщет Кару и в ее реальности. Но вернет. Туда, где она должна находиться. Рядом с ним, в его замке. Другого пути у нее не было. И никогда теперь уже не будет.
Но, когда, спустя сорок часов поисков, о ней не было ничего известно, Штефан стал... беспокоиться. Он никогда и никому не признается в этом, но чувство, охватившее его, было именно беспокойством. За нее. Что будет делать одна в незнакомом месте девушка ее... комплекции? Как справится? Как протянет хотя бы ночь наедине с самой собой? А если уже не с самой собой?.. Что если ее кто-то обнаружил?
Невозможно! Его люди прочесали всю округу в поисках беглянки, он лично вместе с Максимусом объезжал близлежащие территории, разглядывая каждый клочок земли, включая лес. Она не могла далеко уйти, по его подсчетам, если она улизнула из замка около двух-трех часов дня, то не добралась и до первого населенного пункта. А если и добралась, то что? Как она себе представляла, что будет делать, как только попадет в город и встретится с жителями? Что им скажет? Попросит помощи, сказав, что ее сделали рабыней? Вряд ли, Кара далеко не глупа, а это вмиг превращает ее в идиотку. Скажет часть правды, заявив, что ее похитили? Вероятно, что так. Но неужели она и тогда надеялась, что он ее отпустит? Не найдет?! Да он землю будет рыть, он все города перевернет вверх дном, чтобы найти пропажу. Любую. А своевольную рабыню – подавно. Кару – и подавно! У него всё схвачено, нужные люди предупреждены, если только она попробует сунуться в город и обратиться за помощью, ему сразу станет известно об этом. Она не успеет осознать, что схвачена, как окажется пойманной в кольцо его рук. И уже не сможет убежать. Штефан не позволит ей этого сделать снова.
Он никогда и никому не расскажет, что испытал, когда узнал, что она пропала. И никогда в этом не признается. Даже себе. Себе – в первую очередь. Слишком противоречивые это были мысли. Мысли, которые не приносили облегчения. Гнев, ослепляющая ярость, негодование и злость, раздражение, желание свернуть ей шею и выпороть, как маленького ребенка. И вместе с тем еще одно желание... увидеть ее живой и невредимой. Снова в его руках. Рабыней, игрушкой, просто женщиной. Но только рядом с ним.
Он знал, почему она убежала. Точнее, предполагал. Но был уверен, что интуиция его не обманывает. То, что произошло между ними два дня назад не прошло бесследно. Не только для нее. Для него тоже. Насилие над ней. Жесткое и неоправданно жестокое, бесконтрольное и уничижительное. Он никогда так раньше не поступал с ней, никогда не поднимал на нее руку, и никогда не принуждал ее таким способом. Раньше тоже было насилие, но иное, и Князь это понимал. Он никогда раньше не унижался до подобного.
Но в тот день всё играло против него и нее.
Он не ожидал от себя подобного взрыва эмоций. Не ожидал, что набросится на нее, как остервенелый, как замученный зверь, жаждущий отомстить обидчикам в свой смертный час. Он вел себя, как хищник, у которого кто-то возжелал отнять добычу. Как тиран, как деспот. Как обезумевший от ярости и... неужели ревности? герой-любовник. Но Князья не злятся из-за этого! Князья не ревнуют своих рабынь! А он... ему давно уже было не плевать на Кару. И бесился он именно по этой причине. А подтверждение этих мыслей не придавало успокоения, а лишь раздражало сильнее, отчаяннее надавливая на гордость и стойкость. В тот день он сорвался. Не сдержался, слетел с катушек, взбесился настолько, что не мог контролировать себя и свои хищнические инстинкты, которые вопили, чтобы он защитил своё. И он защитил, он утвердил право на Кару единственным способом, который был ему известен, как эффективный. Единственный способ, который она бы услышала. Да, поступил жестоко, – но кто будет винить господина, что он «надругался» над своей рабыней? Это происходит сплошь и рядом во Второй параллели, намного чаще, чем это в последнее время стал делать Штефан. Да, он поступил необдуманно, – но кто в силах удержать эмоции под контролем, когда каждое сказанное кем-то слово, будто точит нож о незажившие раны. Раскаивался ли он в том, что совершил? Нет, не раскаивался. И не мог раскаяться. Князья не имеют такой привилегии. Он осознавал и принимал тот факт, что поступил по отношению к Каре бесчувственно и хладнокровно, причинив ей боль, и вызвав, по всей видимости, негодование и отвращение, но винить себя, равно как и оправдывать, не стал.
И только в час, когда узнал, что она исчезла, ускользнула из-под его носа, убежала, он осознал всю глубину ее боли и негодования. Он не верил, что мысль о побеге была запланирована заранее, а сейчас лишь приведена в исполнение. Побег был совершен спонтанно. И часть причины его лежала на Князе Кэйвано, как бы он не старался закрыть глаза на этот факт. Кара не собиралась просто так забывать произошедшее, как и прощать его за подобное к себе отношение не собиралась... Словно бы он просил прощения! Но сомневаться не стоило, причиной ее побега стал именно тот инцидент, его поведение, его срыв и взрыв, который она не поняла, не приняла, не простила. Она была обижена, и ее понять можно было, она тоже имела на это право... кое в чем. Но когда он ее вернет, – а в том, что он это сделает, Штефан не сомневался, – он доходчиво объяснит ей, на что можно обижаться, на что не следует.
Но всё пошло вразрез с его планами о скором возвращении беглянки на место еще с момента, когда он узнал, что Кара сбежала. Проверяя записи камер наблюдения, Штефан с изумлением взирал на пустые пленки. Кто-то почистил их раньше, чем он до них добрался! И это было бунтом на корабле. Кто-то в замке был ее сообщником, кто-то помог ей скрыться, открыв ворота и уничтожив пленки. Штефан догадывался, что самой совершить побег ей не удалось бы, и это было равносильно новому восстанию.
Как назло, словно подтверждая его и так не радужные мысли, вчера ему позвонила София, надавливая на нервы своим откровенно сладким голоском, и интересуясь, как он.
А как он, черт возьми, может быть, если его рабыня сбежала?!
– Чего ты хотела, София? – голос его почти груб.
– А что, я уже не могу позвонить... ммм... старому другу просто так? – сладко пропела она, а Штефан заскрежетал зубами. Как же хотелось послать ее далеко и надолго!
– Можешь, – коротко откликнулся он, – только вот у меня сейчас совершенно нет времени разговаривать.
– Я слышала, у тебя в замке… кое-что случилось? – не смогла скрыть удовольствия она.
– Что, уже и в Багровом мысе завелись твои «шестерки»? – устало проронил Штефан, обещав себе разобраться и с этим тоже. Но позже.
София рассмеялась.
– Везде есть уши, мой милый. Мои нашептали мне о том, что твоя… девица сбежала?
– Не долго ей радоваться свободе, – клятвенно заверил он ее, проклиная Софию за ее любопытство.
– Вот как, – хмыкнула девушка. – А что потом? Когда ты вернешь ее назад? Ты же понимаешь, что она нарушила правила.
– Я всё прекрасно знаю, София, – сдержанно ответил Штефан, начиная заводиться. – Не нужно промывать мне мозги.
– Так я же для тебя стараюсь, глупый, – усмехнулась та. – Надеюсь, теперь ты видишь, что за девку пустил под свое крылышко? Она тебя предаст, и глазом не моргнет! Из-за таких, как она, поднимаются восстания, Штефан. И кто сказал, что она не сделает того же? Убежать из Багрового мыса, у тебя из-под носа, ей уже удалось!
Штефан молчал, слушая ее тираду. Слушал и понимал, что в ее словах было очень много смысла. Даже более того, София опять была права. Но на этот раз подвергаться провокации с ее стороны он не стал. Кара, когда он ее найдет, сама выскажет свою версию побега, – ее желание обрести свободу от него не в счет, – а потом он будет делать выводы.
Черт побери! Он опять идет на уступки рабыне! Но ничего не мог с собой поделать.
Противоречивые мысли терзали его, подобно сотне надоедливых насекомых, вонзаясь в мозг острыми иголками, когда он, прочесывая округу, искал ее след. Он хотел ругаться, он бесился, он обещал себе и ей, что спустит с девчонки три шкуры, прежде чем выслушает, что она скажет ему в свое оправдание. Потом успокаивался, тяжело дышал и предубеждал себя от поспешных выводов и возможных ошибок. Потом, вспоминая разговор с Софией, уверения леди Бодлер в том, что Кара сделала из него подчиненного в исполнении своих прихотей, вновь бесился, выходя из себя. И в мыслях уже полосовал ее тело кнутом, не слушая оправданий.
А потом... когда Ищейка указал на обочину дороги... когда увидел ее тело, побитое и покалеченное... ее, лежащую без сознания, почти полностью обнаженную, все мысли о наказании ушли на второй план.
Глаза налились кровью, зубы заскрежетали, из носа от тяжело и частого дыхания только что дым не пошел. Он приказал Максимусу тормозить и едва ли не на ходу выскочил из машины. Ищейка – за ним.
Все доводы о нарушенных ею запретах, правил и уставов, своеволии и наглости, о непозволительности ее преступного поступка отошли в сторону, открывая перед ним лишь перспективы сладкой и болезненной кары тем, кто так поступил с ней.
Максимус думал о том же, а потому мысли хозяина распознал с легкостью.
– Думаете, они ее?..
– Пусть только попробовали! – со звериным рыком перебил он его. И на ходу крикнул: – Найди ублюдков!
Максимус кивнул, наблюдая за тем, как Князь Кэйвано стремительно подбегает к телу лежащей на дороге девушки и опускается возле нее на колени.
– Идиотка! – орал он. – Идиотка, б**ь! – приподнял ее за голову. – Глаза открой, – проговорил он тише. – Открой глаза, я сказал! – она не повиновалась. Была без сознания. Он ударил ее по щекам, один раз, другой, когда девушка не отреагировала на его шлепки, потряс ее за плечи. – Ну, давай же! Давай, детка, ну же! Ты можешь, – говорил он нервно и немного сбивчиво. – Ты же такая упрямая, мать твою, почему сейчас молчишь!?
Он никогда не забудет той беспомощности, которую испытал, когда она не пошевелилась, вообще никак не отреагировала на его слова или действия. Никогда не признается даже себе, что чувствовал себя в тот момент беззащитным и безвольным. Впервые за долгие-долгие годы Князь Кэйвано чувствовал, что ничего не может сделать, чтобы хоть как-то исправить ситуацию. Есть что-то, чего не в силах исправить даже он.
Он ударил ее по щекам еще раз, потом встряхнул, сильно сжал пальцами плечи, оставляя следы. И тогда она дернулась. Штефан замер. Встряхнул Кару еще раз, словно призывая отозваться на его зов до конца, и она подчинилась ему. Зеленые глаза, поблекшие, замутненные, приоткрылись. Не совсем понимая, где находится, и что с ней произошло, не способная отвечать или вообще разговаривать. Но отлично осознавая, кто перед ней склонился. Штефан был уверен, что она узнала его.
– Не кричи, – прошептали ее пересохшие губы. – Голова болит, – и вновь провалилась в небытие.
А Штефан Кэйвано, князь Четвертого клана, тяжело вздохнув, мог лишь наклониться над ней и, сильно зажмурившись, тихо выругаться, касаясь горячими губами ее холодных щек.
– Идиотка, – выдохнул он, а потом крикнул уже приблизившемуся Максимусу: – Машину подгони, – и, подняв рабыню на руки. – Я найду этих ублюдков, и они пожалеют, что вообще на свет родились! Клянусь!
Он медленно поднялся, заключив свою находку в объятья, и пошел к машине, подогнанной Ищейкой.
– Как давно это случилось? – спросил он у Ищейки. Прямой взгляд в глаза, горящий, почти безумный. Жаждущий крови. – Ты можешь узнать?
– Через час, – коротко кивнул Ищейка, сузив глаза.
Посмотрел на ту, которую Князь уложил на заднее сиденье своего автомобиля, и... тень промелькнула на его красивом лице. Никто не заметил бы ее, не отметил изменения, но у Ищейки не было привычки лгать себе. И сейчас он не стал делать это. У него было очень много женщин. Самых разных. Красивых и просто симпатичных, блондинок, брюнеток, рыженьких, шатенок, высоких и миниатюрных, умных и глупеньких, но никогда… такой, как ЭТА. Каролла. Он еще помнил ее имя. То, которое дали ей при рождении, а не то, которым ее наградили здесь. И это имя ласкало ему слух, он часто мысленно произносил его, боясь даже прошептать, чтобы не быть услышанным в замке, где и у стен были уши. Он смаковал его, наслаждаясь тем, как звучит каждая буква в его мозгу, ударяясь о сердце. Холодное и ожесточенное сердце Ищейки, не знавшее до этого мига сострадания и… любви.
– Ты куда смотришь? – услышал он над собой злобный рык Князя Четвертого клана, и только тогда понял, что без зазрения совести пялится на ее обнаженное тело, едва прикрытое разодранной одеждой.
Вздрогнул, будто застигнутый на месте преступления. Ему не позволено то, что он себе позволяет. Но он, кажется, на мгновение забыл, кем стал. А в мозгу всё монотонно звучало: найду, расточу, уничтожу.
– Садись в машину! – вновь злобный рык из уст Князя Кэйвано.
Резкий оглушительный хлопок, – Князь демонстративно захлопнул дверцу автомобиля, перекрывая доступ к просмотру своей рабыни. Не говоря ни слова, сел на пассажирское сиденье, ожидая, что Максимус последует за ним. И тот последовал. Постояв на месте несколько секунд, бросив быстрый взгляд вдаль, он пообещал себе найти ублюдков, что сделали это с НЕЙ, а потом обошел машину и сел за руль.
– Никогда не смей на нее так смотреть, – зловещим шепотом сказал Штефан, едва они тронулись с места.
Быстрый взгляд на Ищейку, глаза в глаза, два схлестнувшихся в борьбе взгляда, долго, пристально, до дрожи в руках. А потом грубым шепотом, способным вытряхнуть из легких воздух:
– Не забывай о том, кто ты!
Максимус поджал губы, коротко кивнув. Вдавил педаль газа в пол и рванулся вперед, как остервенелый.
Он и не забывал. Никогда. Он сам выбрал свою судьбу. Или выбора у него не было? Он уже почти забыл, как стал тем, кем сейчас является. Бесчувственным и хладнокровным исполнителем, Ищейкой без души и сердца, чьи чувства – лишь холодный расчет и твердая воля. Без прошлого и без будущего. Тень...
Так или иначе, он лишь Ищейка, а она – рабыня. И он обязан подчиняться правилам, которым следовали все. ОНА – не для него. Рабыня, заслужившая право называться «любимицей» самого Князя Кэйвано, и Ищейка, призванный в услужение или собственноручно подписавший контракт со смертью? Это неважно.
Каролла была единственной женщиной, на которую он посмотрел, как на достойную. И единственной, на кого ему смотреть было запрещено. Она принадлежала Кэйвано. И он принадлежал ей.
Максимус покосился на Штефана, на краткий миг оторвав взгляд от дороги.
Только вот сам Князь, похоже, не желает признавать этот факт и мириться с ним. Или что-то мешает ему делать это?
Максимус служил Штефану много лет и знал, что тот не так прост. Прошлое Максимуса было задернуто вуалью неизвестности, сотканной из предположений. Но и у Князя Кэйвано были свои секреты.
23 глава
Штефан
Его звали Штефан Вацлачек, но мама называла его Штефи. Как плюшевого мишку, которого подарил ей при первой встрече будущий муж, его отец. Будучи мальчишкой трех-четырех лет, он частенько засыпал, только когда заботливая мама клала медвежонка рядом с ним. Мама всегда говорила, что Штефи принесет ему хорошие, разноцветные сны, полные радости и смеха. И всегда приносил, – мама не обманула!
А когда Штефи было пять, Господь подарил ему сестренку, которую назвали Маришкой. Он не ревновал родителей к ней, он очень любил златовласую малышку, точную копию матери. Они переехали в Вену из Веспрема, что в Венгрии, надеясь, что здесь дела у отца пойдут в гору. Так вначале и было. У него даже стали появляться новые игрушки, а отец, возвращаясь с работы, всегда покупал ему разные сладости.
Но, когда Штефану исполнилось шесть лет, сестренка сильно заболела. Он не мог выговорить названия болезни, но знал, что жизнь девочки висит на волоске. Родители стали больше работать, собирая деньги на лечение, поначалу оставляя с Маришкой сына, а, когда той стало хуже, матери пришлось оставить работу, чтобы ухаживать за дочкой самой.
Штефан очень переживал за сестренку, он привязался к ней, она была так похожа на маму! Он каждую ночь молился о том, чтобы Господь помог им. И Он помог. Но не совсем так, как того просил мальчик.
Когда Штефи было семь лет, его похитили.
Не сказать, что они жили богато, но на еду и одежду им всегда хватало. Только болезнь сестры сильно подорвала семейный бюджет, денег уже не хватало ни на что, а Маришка бледнела на глазах. Он боялся произносить это слово, но понимал, что сестра умирает. Понимали это и родители.
– Мама, а Маришку скоро заберут ангелы? – спрашивал он у матери, когда та, измученная и лишенная сил, ухаживала за дочерью.
Мама никогда не отвечала однозначно, не говорила ни «да», ни «нет», но по ее грустным глазам Штефи читал всё, что она не высказала вслух. И он больше не спрашивал.
Он всегда был умным ребенком, еще, когда жил с родителями, учителя говорили, что он способный малыш, его даже хотели отдать в класс группы А, для одаренных детей. Но даже он долгое время не мог понять, что происходит. А точнее, силился не принимать ту правду, перед которой предстал. Он боролся.
Это потом, много позже он узнал, что его вовсе не похитили. Его продали. Собственные родители. Чтобы спасти жизнь младшей сестре, которая болела редким заболеванием. Во Вторую параллель, как он потом узнал, редко поставляли взрослых мужчин, их с трудом удавалось сломить и подчинить своей воле. Только за редким исключением за грань попадал кто-то старше двадцати трех. Это были в основном слабые, беспомощные парни, которым некуда было деться, и которых никто не стал бы искать. Никому не нужные марионетки. Их волю быстро ломали, делая сначала рабами, а затем возвышая до ранга слуги. Но таких было мало, аристократы и Князья особо не жаждали подчинять кого-то в зрелом возрасте с более или менее сформировавшейся психикой, а мелкие предприниматели не были настолько сильны, властны, чтобы заставить себя уважать. Спросом пользовались мальчики и парни в возрасте от трех до семнадцати лет. И девушки почти всех возрастов.
Штефан Вацлачек в свое время попал именно в эту категорию востребованного товара на Рынке Второй параллели.
Родители не объясняли, что к чему. Он и узнал-то о том, что никогда их не увидит и больше не вернется домой, только через полгода пребывания за гранью. До этого времени призрачный огонек надежды всё еще горел в его детском сердце, ожидавшем чуда. Но так его и не дождавшемся.
В день, когда за ним должны были прийти Наемники, мать зашла к нему в комнату и поцеловала на ночь. Как и всегда. Обыденный ритуал, который повторялся изо дня в день. Но что-то тогда было не так. Штефи это почувствовал. Толи поцелуй матери продолжался дольше, чем обычно. Толи она стиснула его в объятьях так сильно, что он даже поморщился. Толи бешеный стук ее пульса, когда он схватился за ее шею.
Мальчик еще не знал, что это его последняя ночь в кругу семьи, и что утро ему предстоит встретить с совершенно чужими людьми, не способными на сочувствие к горю посторонних людей.
– Как Маришка? – спросил он тогда и не заметил, как блеснули глаза матери в свете ночника.
– Хорошо, – наклонившись, она поцеловала его в щеку еще раз. – Теперь всё будет хорошо.
Она пожелала ему доброй ночи, сказала, что небесные ангелы сберегут его от зла, улыбнулась, но какой-то грустной улыбкой, в серо-голубых глазах томилась печаль и боль... и вышла. Оставив дверь открытой.
А ранним утром, когда не было пяти, пришли чужие. Распахнули дверь, громко стуча каблуками сапог, прошли к его кровати, остановившись на краткий миг, рассматривали бледное заспанное мальчишеское личико с застывшими на нем испуганными серо-голубыми глазками, ничего не понимающими, а затем резко откинули покрывало и подхватили ничего не соображающего мальчика на руки.
Опомнился Штефи быстро. Он закричал. Не мог не закричать, ему было всего семь. А потом заплакал, заголосил, что было сил. Незнакомец ударил его, заставляя замолчать, но он продолжал плакать и кричать, отбиваясь от мужчины руками и ногами, царапаясь, выворачиваясь из его захвата, но не в силах что-либо сделать, чтобы освободиться.
– Мама! – кричал он надрывающимся голосом. – Мамочка, помоги! Где ты, мамочка!.. Мама!..
– Не ори! – ударил его незнакомец, больно сжимая худенькое тельце в своих больших руках, а когда мальчик взвизгнул, наотмашь ударил его лицу.
Штефан заплакал еще громче, продолжая звать мать, умоляя ту прийти ему на помощь.
Но женщина не отозвалась. Молчал и ее супруг. Прижимая к себе маленькое тельце двухлетней дочери, умирающей от лейкемии, она беззвучно плакала, зажимая ладонями уши малышки. Отдавая жизнь одного ребенка в обмен на жизнь другого.
Штефана переправили за грань в это же утро, холодное и туманное. Продали с аукциона на Нижнем рынке через два дня. Попав к Скупщику, мальчик огрызался, брыкался, боролся до полного изнеможения, показывая характер. И рвался домой. Как никто до него в таком возрасте.
– Заткнись, щенок! – рыкнул на него Скупщик, пнув ногой в живот. – Здесь теперь будет твой дом.
– Я хочу к маме!
– Твоя мать продала тебя, – грубо отрезал тот. – Будешь делать то, что скажут, сможешь выжить. А будешь показывать норов, – он угрожающе навис над ним, огромный и ужасающий, замахнулся, ударил Штефана по лицу, рассекая губы и сломав нос. – Узнаешь, что получают рабы за непослушание, – Штефан заплакал, свернувшись комочком у стены, чем просто взбесил Скупщика. – Не ори, щенок! – пнул он его ногой. – Не ори, кому сказал! – продолжая наносить удар за ударом, кричал он. – Ненавижу, когда сопли распускают! Заткнись, сказал! С**а, заткнись, б***!
Он продолжал бить его до тех пор, пока мальчик, задохнувшись от собственных слез и крови, не потерял сознание. А уже через пару дней он попал к своему первому хозяину. Григорию Яцкевичу.
Он был жесток, измывался над ним, как душе было угодно, наслаждаясь мучениями и адской болью, читавшейся на мальчишеском лице. Штефан был для него своеобразной игрушкой для битья, он наказывал его за любую провинность, выбивая из него прыть, выносливость и внутреннюю силу.
