Текст книги "Соловей для черного принца (СИ)"
Автор книги: Екатерина Левина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)
В ту же секунду я увидела, как Сибил и Виолетта взмыли вверх и очутились зажатыми подмышками парня, будто весили не больше, чем буковые чурбаки. Меня же подхватил Дамьян и я, дрыгая ногами скорее от возмущения, чем неожиданности, оказалась у него на плече. Он перебросил меня, словно куль с картошкой. Кровь тут же прилила к моему лицу и стала пульсировать в висках.
Из столь унизительного положения я могла видеть только землю и топтавшиеся по ней ботинки и сапоги. Я ожидала, что мы в любой момент упадем под ноги толпе. И нас раздавят, как ничтожных букашек. Но Дамьян упорно пробирался вперед. В нем чувствовались безжалостная уверенность в себе. Я молилась, чтобы мы поскорее вышли на безопасное место и чтобы Николс выбрался из той кучи-малы живым и невредимым.
Не могу сказать, сколько времени я тряпичной куклой болталась на плече Дамьяна, несколько минут или полчаса. Когда крики отдалились, он опустил меня на землю.
– Вот и всё, соловей, – тихо произнес он, и в его голосе прозвучали совершенно непривычные мне нотки. Нежность и беспокойство.
Он задержал ладонь на моей талии. Я отступила от него и огляделась.
– Тут безопасно. Они не посмеют заявиться сюда.
Мы были у самого края леса. Чуть поодаль виднелись ярмарочные балаганчики, а за ними – широкое поле с громадными кострами, вокруг которых собрались нарядно одетые люди. Я многих узнала, и поразилась тому, как была рада видеть этих почтенных селян.
Одежда Дамьяна была кое-где разодрана, кепка потерялась, и белые волосы стояли дыбом. Безотчетно я дотронулась до его лица кончиками пальцев. Он и не думал противиться моему прикосновению. Я встретила его взгляд, возбужденный, горящий, как эта полыхавшая кострами ночь и тут же, отдернув руку, поспешила к подругам.
Как оказалось, Виолетта была не прочь повеселиться. Ей все еще хотелось плясать у костра, петь песни и распивать пунш. Но, и у меня, и у Сибил настроение было нетанцевальным. Мы были полны решимости вернуться домой. И Виолетта неохотно подчинилась нам. Мы отправили Рэя на розыски тети Гризельды и Тернеров, а сами направились к повозкам.
Пока шли, я размышляла над случившимся. Меня мучила совесть из-за того, что мы бросили Николса, одного среди безумной толпы, а сами благополучно отпраздновали труса. Но беспокоил и другой вопрос. Я догнала, шедшего впереди, Дамьяна и в лоб спросила, даже не понизив голос:
– Где ты пропадал во время последних забегов?
– Были дела, золотко, – он неопределенно махнул рукой и осклабился. У меня заныло под ложечкой от тревожной догадки.
– Ты все подстроил! – вырвалось у меня. – Ты вынашивал какой-то план, хотел унизить мистера Ливингтона. Потому-то ты и позвал нас на скачки и предложил участвовать ему. Ты сделал так, чтобы эти пьяные люди обвинили его, стали оскорблять. Ты подстрекал их!
– Как я мог подстрекать? Я стоял рядом с тобой и, как мне кажется, не проронил ни слова.
– Не знаю! Но я уверена, что это ты приложил руки ко всему, что там случилось.
– Только самую малость, – вдруг откровенно заявил он. – Я только попросил Дэвида вовремя свалиться с лошади, что он и сделал, весьма превосходно, ты не находишь?
Мне хотелось, и плакать, и кричать, и бить этого невозможного человека. Я как будто сорвалась в пропасть и неумолимо неслась навстречу гладким блестящим камням.
– Иногда лучше не знать ответы, на некоторые щекотливые вопросы, золотко. В жизни всегда найдется много такого на что следует отважиться, так почему бы не оставить затруднительный для всех момент без пристального внимания.
– Ты, ты… – у меня вырвались какие-то нечленораздельные звуки. Я глубоко вздохнула, стараясь собраться с духом. – Он же мог убиться!
– А, это уже его проблемы. Я заплатил сумму, за которую не стыдно и убиться.
– Ты, чудовище!
Он заулыбался, как крокодил над измученной жертвой.
– Ты хотела приключений. По-моему, я в полной мере предоставил их. Ты насладилась?
Я молчала, чувствуя знакомую, ноющую боль в груди, тихую, тяжелую, беспросветную. Боль разочарования. Во рту образовался мерзкий привкус, словно я прожевала и проглотила кулек черного перца.
– Ты и Ливингтон…Так и не поняла? Ты хотела досадить мне, флиртовала, чтобы я ревновал. Во всем этом был, конечно, элемент неожиданности. Но должен предупредить, такие выходки меня раздражают. К тому же ты немного не рассчитала. Игра оправдана только тогда, когда ты уверена, что рыбка, которую ловишь, непременно клюнет на насаженного червя. А этот баран – негодная наживка. Он не способен вызвать даже презрения, не говоря уж о ревности.
Я чувствовала себя так, будто меня окунули в смолу, вывалили в перьях и прогнали по улицам для потехи. Я сморгнула. Не заплачу, ни за что не заплачу! Не позволю ему довести себя до слез! Жжение в глазах усилилось. Горло перехватил спазм.
Наверно, я бы все же разревелась. Но меня спасла появившаяся тетя Гризельда. Она принялась громко делиться впечатлениями, ругать миссис Додд за казарменный настрой, который препятствует хорошему веселью, и обсуждать очередных призеров, чьи усы и овощи превзошли все мыслимые возможности матушки-природы.
Оставшуюся ночь я пролежала в постели, то глядя на рассеянный лунный свет, сочившийся сквозь ажурный тюль, то забываясь в тяжелой дреме. Я не могла избавиться от преследовавших меня страшных картин. Перед глазами вновь и вновь вставал дикий водоворот тел, он сбивал, рвал на части, крушил все на своем пути и засасывал в гибельную пучину обезумевшего от ужаса Николса. Толпа невежественных людей, готовых пойти на все, ради зрелища…Раньше я и не подозревала, как много тех, кто жаждал мести и получал удовольствия, причиняя боль. И Дамьян был одним из них.
ГЛАВА 32
Утром я отправила графу записку, сообщив, что побуду немного с тетушкой. В ответ старик прислал длинное, исписанное мелкими закорючками, письмо, в котором чуть ли не обвинял меня в предательстве. Все же его высочайшим благоволением, мне было разрешено «погостить» у мисс Уилоуби, но не сметь задерживаться, иначе «любящий дед зачахнет в невыносимой скучище, от которой мрут даже мухи». Мне как-то не верилось, что в Китчестере царила столь губительная для мух атмосфера. Если только леди Элеонора внезапно заболела немотой и прекратила свои молниеносные лобовые атаки и развернутые фронтальные наступления на всех и каждого.
В замок возвращаться не хотелось. По крайней мере, в ближайшие дни. Меня буквально лихорадило, когда я думала о встрече с Дамьяном. Мне казалось, что уже ничто не в силах возродить то светлое чувство к нему, что еще вчера владело мной и теперь бесследно сгорело в охватившем меня пламени возмущения и негодования.
Кроме того был Николс. Что сталось с ним? Было мучительно горько сознавать собственную вину в унижении и боли другого человека. Я чувствовала себя сломленной и казнилась за свое по-детски глупое тщеславие, которое захотело подложить Дамьяну колючку.
За завтраком тетя Гризельда была хмура, как позднедекабрьское утро, заволоченное грязно-серой моросью раскисшего снега, и бессловесна. Мы с Сибил нервно ёрзали на стульях и тревожно переглядывались поверх чашек. В комнате ощущалось густое, словно предгрозовой воздух, напряжение. Насупленные брови старушки Фини, только усилили нашу тревогу. Я послала ей вопросительный взгляд, но она крепко стиснула губы, будто дала обет молчания и приготовилась стоять насмерть, исполняя его.
Но вот допив чай и отставив в сторону блюдце с чашкой, тетя заговорила:
– Ранним утром Финифет как обычно отправилась к бакалейщику. В этом не было бы ничего примечательного, если бы, – она выдержала мрачную паузу, – не доброжелательство соседей!
Смолкнув, тетя придавила нас к месту тяжелым взглядом. В этот момент она была похожа на школьную надзирательницу, раздумывавшую, кого из двух нерадивых учеников наказать розгами, а кого поставить в угол с бумажным колпаком в знак позора.
– Только из самых лучших побуждений, – на слове «лучших» тетя сделала ударение, – и сам бакалейщик, мистер Смолтон, и пекарь, и еще парочка лиц – все они, как один, поведали Фини, что видели вас на скачках! Это правда?!
Не смея поднять глаза, мы обе одновременно кивнули и уставились на блюдо со сладкими пудингами, стоявшее как раз посередине между нами.
– Ах, каналья! – взвилась тетя. – Этот мальчишка получит от меня горящей головешкой между глаз! Сумел-таки усыпить вашу бдительность! А вы?! С каких пор вы стали подвластны дурным влияниям?! Захотели примерить на себя ослиные уши и покорно поплелись вслед за лисом, который рад-радёшенек понукать двумя ослицами с ветряными мельницами вместо мозгов! Вот уж никогда б не подумала, что вами так легко манипулировать…
От переизбытка чувств голова тетушки мелко, но энергично тряслась. Не выдержав накала страстей, ее утренний чепец из кремового тюля съехал на затылок, открыв торчавшие во все стороны, словно ежиные иголки, длинные хвостики папильоток.
Мои губы бесцеремонно поползли вверх. От неуместного веселья стало ужасно неловко. Я еще ниже опустила голову, мозоля взглядом яблочно-ромовый пудинг. Со стороны, наверно, казалось, что мне не терпится наброситься на него и проглотить, не жуя, точно опасаясь, что кто-то другой опередит меня.
– Ну что ж… – после кратковременного безмолвия изрекла тетя Гризельда. – Не люблю сюрпризов во всех их проявлениях! Я ожидала попытки задурить вам головы, но и помыслить не могла, что они закончатся успехом. Оказывается, можно ошибаться и в тех, в ком безгранично уверен! Печально…Но надеюсь, вы обе осознали всю степень вашей глупости и получили весомый урок, который в следующий раз, когда вам вздумается выставить себя ослицами, заставит вас подумать о последствиях!
Немного поостыв и сменив раскаты громовержца на более мирный тон, она добавила:
– То, что вы целы и невредимы, главное. Говорят, там была потасовка. Это обычное дело, для таких мест. Слава богу, что вы не застали ее? Вы ведь ушли раньше, не так ли?
Ей пришлось дважды переспросить нас, поскольку мы обе оцепенели, как при встрече с бешеной собакой, которая, замерев и вперив в нас налитые глазки, подрагивала носом, чуя сладчайший вкус страха.
– Вы что языки проглотили?! Вы ушли раньше или нет?
– Нет, – выдохнула Сибил и сжалась, точно ожидая испепеляющей молнии.
Тетя повела бровью. Но и только.
– Все началось из-за нас, – с трудом выдавила подруга, – точнее мистера Клифера и Николса.
Я все еще цеплялась взглядом за пудинг, словно он мог признаться в слабости характера вместо меня. Мне кажется, я бы солгала тете. Но откровение Сибил сделало невозможным мое позорное спасение. Пришлось собираться с духом и пересказывать все, что произошло. Ну, почти все. Я смалодушничала, так и не объяснив, почему вдруг Дамьян взъелся на молодого Ливингтона, и тетя решила, что это его очередная забава – унизить достойного человека. Сибил могла бы возразить ей, поскольку, несомненно, поняла причину его ничтожной мести, но промолчала.
Уже через час тетя Гризельда чеканила семимильным шагом, держа курс к дому Ливингтонов, а мы, как послушные мопсы на коротком поводке, резво семенили следом.
На нас поглядывали со всех сторон. Не с осуждением, нет, но с каким-то сорочьим любопытством Готовые ловить на лету наши слова, взгляды, жесты и среди всего бесполезного выискать то сомнительное, что непременно вызовет жгучий интерес у соседских кумушек, и передать это им в самом лучшем виде.
– Вот и до вас очередь дошла, ласточки мои! – проскрипела тетя, едва шевеля губами. – Улыбайтесь! И смените, в конце концов, эти постные мины. А то подумают, что я вас все утро мариновала! Тогда уж толков точно не избежать.
– Их и так не избежать, – ввернула я, как можно шире растягивая губы и прикидывая, сколько времени нам еще добираться до коттеджа Ливингтонов, – так ведь и челюсть вывихнуть можно!
Душевная чуткость тетушки была далеко не соразмерна ее монументальной величавости и боевому пылу. Однако сегодня ее чуткость не знала границ и была поистине неистощима. Вследствие чего, тетя решила, что интересоваться состоянием здоровья джентльмена, поколоченного покрепче тренировочной куклы, – это не та тема разговора, которую прилично затрагивать «с порога», поскольку она требует особого подхода и исключительной деликатности.
Поэтому, в качестве достойного повода к визиту мы выбрали любимицу Ливингтонов – лопоухую таксу Марго, недавно разродившуюся, на радость хозяевам, тремя здоровыми щенками.
Как оказалось, мы были далеко не единственными, кто возжелал в это утро полюбоваться на приплод докторской любимицы. Столько щедрого внимания, скольким одарили ее в первый же визитный час в этот день, собака не испытала и за всю жизнь.
– Больше всего ей, бедняжке, досталось, конечно же, от миссис Додд, – озабочено сказала хозяйка. – Дадли пробыла здесь дольше всех и буквально закидала нас вопросами о малютках. Скажу честно, ее настойчивая забота только обеспокоила нашу Марго.
– О, тогда мы не задержимся! А то еще навредим вашей пси…собаке, – высказалась тетя, враждебно поглядывая на новоиспеченную семейку. Она совершенно не переносила маленьких собачек и их визгливого тявканья. Однако, чтобы доставить удовольствие миссис Ливингтон, вместе с нами склонилась над корзиной, где в шерстяном одеяле копошились крошечные лысые комочки, а гордая мамаша устало развалилась, открыв лоснящееся брюхо со взбухшими сосцами. От корзины несло смешанным запахом молока и мокрой шерсти.
– Вряд ли сегодня у нее выдастся хоть одна свободная минутка! – лукаво заметила хозяйка.
На что тетя Гризельда с умным видом воскликнула:
– Ни единой! Щенки – это чрезвычайно волнующее событие!
В гостиной нас встретил доктор Ливингтон, который на время утренних визитов закрыл свой рабочий кабинет и принимал любопытствующих гостей с растерянной улыбкой и сползшими на нос круглыми очками. После того, как мы разместились в рядок на диване, он уверил нас, что новорожденные чувствуют себя хорошо и могут похвастаться отменным аппетитом.
Счастливое прибавление в докторской семье мы обсуждали минут десять, после чего тетя Гризельда, решив, что достаточно потратила время на «достойный повод», не мудрствуя спросила:
– А как здоровье вашего сына? Мы слышали, он попал в неприятное положение на празднике.
В первый момент и доктор, и его жена оторопело глядели на бестактную гостью, с тугими оборотами соображая, правильно ли они разобрали слова. Но вдруг мужчина расхохотался, демонстрируя крупные зубы под щеточкой усов. Напряжение, застывшее в ровных спинах и стиснутых пальцах, отпустило.
– Ну, Гризельда, вы даете! Ваша прямота выше всяких похвал!
– Что вы, и мне пришлось вильнуть.
– Да, но другие так и не осмелились задать этот вопрос, хотя приходили только ради него. А наша собачонка интересовала их не больше, чем десятая жена китайского императора!
– Неужели и Дадли Додд ушла ни с чем! – оживилась тетя.
– Абсолютно! – кивнул доктор, поправляя очки.
– Ха, генерал сдает! – брякнула тетушка, торжествующе сверкнув бусинками глаз.
В следующий момент дверь в гостиную отворилась, и вошел Николс. Конечно же, мое неопытное в таких делах воображение рисовало приблизительную картину того, во что может превратиться здоровое розовое лицо, когда по нему пройдутся с десяток тяжеловесных кулаков, но действительность превзошла даже самые смелые фантазии.
В вошедшем в комнату существе признать молодого Ливингтона можно было только по родству его тощей фигуры с колокольной вышкой. Лицо же его не поддавалось узнаванию и походило на обожаемый старушкой Финифет мясной деликатес, который она с сочным причмокиванием именовала «печеночной кровянкой» и готовила только на Рождество и Пасху. Яство это было крайне мудрёное, так как требовало более семи видов печени, каждой по фунту, распаренной гречихи, гусиных желудков, порубленного бараньего жира, костного мозга, свиной крови и промытых кишок для наполнения прокрученной смесью. Взбухшая на жире и мозгах колбаса разжигала аппетит только у самых голодных гурманов, но неизменно поражала богатой цветовой гаммой – от иссиня-черных и лилово-красных до мучнисто-серых тонов. Мой крепкий организм не мог укорить себя в слабости при виде любимой кровянки Финифет, но от взгляда на разукрашенное столь искусно лицо Николса мне подурнело.
Те же позывы, видимо, охватили и Сибил, так как она зажала рот и нос ладонью, а над побелевшими пальцами круглые глаза оповещали нас о ее бедственном положении.
– Силы небесные!!! – промычала тетя и вскочила, протянув руки к несчастной жертве деревенских развлечений. Но тут же опустилась обратно на диван и судорожно ощупала – на месте ли шляпка-капот из бронзового муара с мишурой и бисером.
Николс храбрился. Левая рука его покоилась на перевязи, плечи сутулились, а под рубахой просматривались марлевые бинты.
И все же было в нем что-то такое, что отвергало всякую жалость. Самозабвенный азарт, владевший им на скачках, не испепелился дотла в жаркой потасовке, а теплился еще в его душе, неясной, едва угадываемой тенью, отражаясь в заплывших глазах застенчивым торжеством. Он попробовал мужественно улыбнуться, но распухшие губы подвели его и болезненно скривились. Тогда Николс проковылял к материнскому креслу и оперся о спинку.
С появлением сына миссис Ливингтон растеряла всё деланное лукавство и теперь, не таясь, промакивала набежавшие слезы трепещущим платочком и деликатно пошмыгивала.
– Как видите, его хорошенько помяли, но жить будет! – с легкой иронией пробасил доктор. – В его года полезно разок другой наподдавать кому-нибудь или схватить пару затрещин. Поучительный момент, так сказать…
– И чему же он поучает? – скептически отозвалась тетя, мрачно изучая живописную абстракцию на лице пострадавшего. – Подставлять другую щеку?
– Не оставаться в долгу! – отрезал мистер Ливингтон.
– Замечательное утро, – с трудом разлепляя губы, подключился к разговору Николс. – Я…я как раз стоял у окна, когда увидел вас…э-э… любовался солнышком, оно сегодня так пригревает…
– Высматривал! – со значением присовокупил доктор.
– Вовсе нет! – уязвлено воскликнул Николс. – Никого я не высматривал, отец.
– Погода сегодня и впрямь чудесная, – участливо поддержала его Сибил. – Можно надеяться, что она продержится до конца месяца.
– Да…конечно, – запинаясь, произнес молодой человек и добавил. – Я рад, весьма рад, видеть вас в добром здравии.
– Печально, что мы не можем того же сказать и о вашем здоровье, дорогой мальчик.
– Я еще легко отделался, мисс Уилоуби!
– Легко?! Удивительно, как по-разному люди воспринимают одно и то же.
Николс закивал, но все его внимание было уже сосредоточено на мне и Сибил.
– А как вы… – начал было говорить Николс, но спохватившись, что может проговориться, поправился – Как…как вам понравились…э-э… мероприятия?
Он явно боялся поставить нас в неудобное положение.
– Всё было довольно эмоционально, – ответила Сибил с волнением в голосе.
– Да, по-моему, зрелище было что надо, – охотно согласилась я. – Можно сказать, мы давно так не веселились. Особенно захватывающей была финальная часть праздника! Мы так надрывали животы от смеха, что могли запросто лопнуть!
– О-о! – протянул Николс, а затем беспокойно спросил. – Надеюсь, всё обошлось, и никто не пос…не лопнул? Все целы и невредимы?
После моих заверений, что ни одна из нас, ни от веселья, ни от каких бы то ни было других причин не пострадала, молодой человек успокоился и стал с робким ожиданием всматриваться в окно. Мы посидели еще минут пять и распрощались.
У массивной увитой плющом калитки на нас, словно вихрь, вздымая воронками дорожную пыль, налетела Виолетта. Никак не поспевавшая за ней, миссис Тернер суетливо перестукивала каблуками еще в самом начале улицы. Ее вид не оставлял сомнений, что она намеревается со всей строгостью отчитать свою неуемную дочурку за чрезмерное нетерпение, какое категорически непростительно для воспитанной юной леди, да к тому же обрученной.
Непреодолимое препятствие, в лице тети Гризельды, внезапно возникшей на пути как неприступная скала, вынудило Летти умерить прыть и остановиться.
– Докторская такса на днях ощенилась! – выдала ее матушка вместо приветствия, когда, наконец-то, дотрусила до калитки. – Виолетта с ума меня свела! Ей так хочется взглянуть на милых крошек. Должно быть они прехорошенькие! Признаюсь, у меня у самой чувствительность ко всяким зверюшкам. У нас это семейное… О, так вы же от Ливингтонов! Ну, как там…щенки?!
– Нет слов! – изрекла тетя и пожелала приятного любования «псиным приплодом».
Уже дома, подробно пересказывая Финифет наш поход к Ливингтонам, тетя пришла к выводу, что он оказался необычно плодотворным.
– А парень-то не промах! – объявила она, потрясая пальцем в сторону Фини, и с обреченностью в голосе посулила, – ох, и скандалец намечается, помяните мое слово!
В Китчестер я вернулась через несколько дней. В связи с моим возвращением тетушкой овладело подавленное настроение, но она старалась скрыть от меня неотвязную тревогу. Ей казалось, будто бы я все же впустила в свою душу «холодные камни и большие залы» Китчестера, и не за горами то время, когда я назову его «домом».
Если бы тетя Гризельда знала, какие мысли одолевали меня в эти дни, она непременно поставила бы себя в один ряд с теми самыми ослицами, которые ей все еще мерещились при взгляде на меня и Сибил. Признаюсь, острое желание не возвращаться в Китчестер не раз переполняло меня настолько, что я готова была написать графу.
В тетушкином доме, в покое и уюте, мучавшие меня кошмары сделались еще ярче, еще больнее. Я бессчетное количество раз вспоминала шелестящие шаги у двери, и скрип ступеней в сторожевой башне, и ту жуткую ночь, когда мне пришлось бороться за свою жизнь. Кто тот неизвестный, что так ненавидел меня?! Я понимала, что его партия не сыграна, и мой преследователь обязательно сделает еще один шаг навстречу моей смерти. И сколь удачным будет этот шаг, не знает никто.
У меня были веские причины забыть Китчестер. В конце концов, на кону стояла моя жизнь! Но что будет потом, когда я сбегу? Смогу ли я спокойно принять собственную никудышность? Смогу ли смириться с неизвестностью, которая всю жизнь будет пудовым грузом лежать на моих плечах и презрительно напоминать мне: «Ты трусиха»?
Даже когда экипаж остановился у парадного крыльца, и старый Генри помог мне спуститься, я продолжала тихонько шептать себе:
– Ты можешь уйти отсюда в любое время. Ведь с самого начала ты хотела только погостить в Китчестере, и ничего более. Тебя здесь ничто и никто не держит! Но ты должна, просто обязана узнать правду!
Правду! А не ее ли неустанно твердят мне с самого начала? Моя смерть нужна только одному человеку. Дамьяну! Сейчас я, как никогда, была близка поверить в его виновность. Проявленная им подлость по отношению к Николсу тысячекратно усилила мое недоверие к нему, а пропасть меж нами сделала не просто непреодолимой, а необъятной.
В Китчестере все было как всегда. О том, что я отсутствовала практически неделю, никто и не вспоминал. Граф встретил меня вялым «а, это ты» и тут же стал жаловаться на скуку и вновь разыгравшийся пострел, который скрутил хилое стариковское тельце в знак вопроса и грозил навеки закрепостить его в этой постыдной позе. Как я ни пыталась, но так и не разглядела хотя бы намека на то, что старик скучал по мне. Столь неподвластные определению дедовские чувства вызвали во мне острое искушение вернуться в Сильвер-Белл.
Одна Эллен нашла в себе силы порадоваться моему появлению. Но увидев ее, я обеспокоилась не на шутку. Больше надуманная мигрень из-за «колебаний в погоде», которой она страдала, когда я уходила на праздник, сменилась изнурительной хворью, сильно иссушившей женщину. Эллен лежала на несвежих простынях в ворохе одеял и примочек. Завязанная на птичьей шее шаль казалась непомерным грузом для столь изможденной больной и тяжким весом придавливала к постели. Женщина дремала.
Несмотря на враждебность, которую недвусмысленно проявил неприятель, в лице недремлющего цербера Терезы, я решила остаться у постели Эллен и дождаться, когда она проснется. Кроме служанки в комнате находился еще и мистер Тодд. Он неустанно мельтешил вокруг пациентки, тускло поблескивая во мраке, словно отполированным канифолью, лысым черепом. В руках у него был жестяной таз, и доктор выискивал место на кровати, чтобы заботливо пристроить его у неподвижного тела Эллен.
Когда я подошла ближе, то еле удержалась от возгласа. Все неприкрытые участки тела больной, а также лоб и виски были испещрены порезами. Кое-где маленькие ранки уже успели зарубцеваться, а некоторое – только подсохли; но были и крупные порезы, которые сочились и набухали ярко-алыми каплями.
Пристроив, наконец, под боком Эллен посудину, доктор сполоснул руки и вытер их о свой длиннополый сюртук. Затем взял с подноса ланцет с вырезанной из слоновой кости ручкой и продолговатую металлическую коробочку. Мужчина легко нажал на нее, и из дыр, расположенных в два ряда, со звонким щелчком выскочили шесть острых лезвий. От неожиданности я вздрогнула. В следующий момент, когда мучитель, склонился над изможденным телом, и, отодвинув шаль, нацелил скарификатор на предплечье пациентки, я яростно подскочила к нему.
– Прекратите сей час же! Остановитесь! Как вы смеете творить с ней подобное! На ней же живого места нет!
Коротышка окинул меня недоуменным взглядом.
– Я делаю свое дело, мисс! И не лезьте мне под руку, иначе я случайно перережу артерию.
– Она же и так вся изрезана! Вы хотите убить ее?!
– У миссис Уолтер синдром избытка крови и серьезный застой в конечностях. Если не освободить организм от токсинов, то моя пациентка в лучшем случае будет страдать припадками, а в худшем – отдаст Господу нашему душу еще до завтрашнего вечера!
– Если вылить из нее всю кровь, она отдаст Господу душу уже в сегодняшний вечер!
Забыв, что держит опасные для здоровья, а при некотором раскладе и смертельные, предметы, доктор раздраженно всплеснул руками.
– Я полагаю, вы наслушались тех новомодных идей, за которые ратуют мои молодые коллеги? – менторским тоном спросил он. – Но заявляю вам, они необоснованны и совершенно неприемлемы в медицинском кругу. Отворение крови – вредно, губительно и нерезультативно? Бред сивой кобылы! Вот, что я на это скажу. Целебность и полезность этой процедуры доказана временем, мисс Сноу!.. Веками! Веками выпускали дурную кровь, избавляя организм от отравы и «мрачных настроений»! Еще сам Гиппократ, а вслед за ним и Гален писали о четырех соках или же гуморах… Вы знаете, что миссис Уолтер меланхолик?! Из этого следует, что в ее печени зародилась черная желчь, которая распространяет свой осадок по всей крови. В естественном состоянии она придает густоту и консистенцию. Но при одном взгляде на больную мне, как опытнейшему лекарю, ясно, что образовался избыток желчи, она стала в высшей степени едкой и кислой и вызвала отравление организма…
Я уже не слушала этого твердолоба. Трубный голос доктора вывел Эллен из забытья. Сдавленно всхлипнув, она приоткрыла глаза и мутным взором уставилась на нас.
– Вот видите, мисс, вы разбудили ее! – с укоризной выговорила мне служанка, – В вас чуткости ни на фартинг! Миссис Уолтер больна. А вы мешаете доктору Тодду работать.
– Тереза, помолчи, – просипела Эллен, попытавшись мне улыбнуться. – Ты… уже вернулась…
Ей было тяжело говорить, после каждого слова, она делала пазу, чтобы вдохнуть. С бдительностью аргуса Тереза следила за мной, будто подозревая меня в преступных намерениях по отношению к своей хозяйке.
– Да, Эллен, я снова в Китчестере, хотя едва ли меня здесь кто-то ждал.
– Я…я ждала и…Дамьян тоже.
При упоминании его имени я вздрогнула и отвернулась от ее взгляда. Но тотчас почувствовала прикосновение к своему запястью ледяных пальцев и слабоощутимое пожатие.
Пробуждение пациентки никак не повлияло на доктора. Он все также продолжал заливаться соловьем, растолковывая мне, неблагодарной слушательнице, целебные свойства кровопускания. Я же, перебив его, предложила ему закончить сегодняшний визит и, собрав все пыточные инструменты, удалиться восвояси.
– Уважаемая мисс Сноу, – произнес он, изменившись в лице, – я с глубоким почтением отношусь к вашей учености, будьте уверены, я много наслышан о том, что вас удостоили преподавательского места, но простите мою дерзость, поняли ли вы хоть слово…
Меня неожиданно поддержала Эллен, безжизненным голосом приказав ему удалиться. Выждав, когда мистер Тодд, исполненный обиды, покинул комнату, она через силу заговорила:
– О, Найтингейл…я так рада, что ты здесь. Ты единственная понимаешь.
– Но что же с вами случилось, Эллен. Вы же были почти здоровы, почти полны сил, когда я уходила. Лишь легкое мигрень беспокоила вас…
Женщина вновь провалилась в забытье. Но глаза оставались открытыми. В них зияла бездонная пустота и, казалось, ничто не в силах разогнать ее. Даже белесые ресницы, оцепенев, не смели дрогнуть, боясь потревожить покой беспамятства. Время шло.
– Я разговаривала с ним, – внезапно натужливо произнесла Эллен.
– С кем? – уточнила я, не догадавшись с самого начала.
Послышался протяжный вздох, такой тихий, словно ветерок пролетел над зарослями вереска, легко дотронувшись до лилово-розовых кистей.
– С сыном…Я разговаривала с моим мальчиком…
– Эллен, вы не могли говорить с ним.
– Нет, он говорил со мной, говорил, как ему там одиноко, как холодно…Он умолял свою маму прийти к нему, прийти навсегда, чтобы разделить с ним одиночество. Он там один, один-одинешенек, и только ледяная тьма окутывает его. Она растворяется в его крохотном тельце… и скоро моего мальчика не станет…Только тьма…Он биться, он страшно боится, Найтингейл…
Мне показалось или действительно вдруг раздался надтреснутый щелчок, и стены с механическим лязгом начали неумолимо сдвигаться? В лице Эллен не было ни кровинки. Она, не отрываясь, глядела в черноту балдахина.
– Он позвал меня…Я сопротивлялась, не хотела туда идти. Но он так звал меня, так молил…мой Леми, мой маленький сыночек…И мне пришлось идти, пришлось слушать его смех. Ах, этот смех! Ты не можешь даже представить, какой он! Он раздирает душу…он мучает…Да, да, мучает. Это дьявольский смех…
Склонившись к ней, я приложила к ее лбу ладонь. Кожа была сухой и горячей. Несколько длинных волосков прилипли к сочащемуся порезу чуть выше брови. Я осторожно убрала их, заправив под помятый с бурыми пятнами чепец.
– Эллен, Эллен! – требовательно позвала я. Ее взгляд оторвался от балдахина и медленно переместился на мое лицо. – Эллен, вы ходили в часовню?
Ее подбородок тяжело опустился к шее и остался в таком положении.
