Текст книги "Седьмая центурия. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Эдуард Агумаа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

– ЙЕСТЬ! – Наскрёбышев щёлкнул каблуками.

– ЧТО "ЕСТЬ"?! – заорал Путтипут: – НА ОПЕРЕЖЕНИЕ РАБОТАТЬ НАДО, А НЕ БИТЬ ПО ХВОСТАМ! ГДЕ ОН МОГ ВОЗРОДИТЬСЯ?! Я ВАС СПРАШИВАЮ: ГДЕ?!

Наскрёбышев едва пошевелил губами:

– Знал бы, где – звали б меня Ирод...

– Я ВАС СПРАШИВАЮ, ТОВАРИЩ ГЕНЕРАЛ-МЕРКАДЕР! ГДЕ?!

– ...я бы и Ирода переиродил, Вадим Вадимыч! – шмыгая носом и бледнея, пробормотал Наскрёбышев.

Не меняя положения корпуса, Путтипут двинул головой влево, вправо, как двигают кобры перед броском, будто соображая нижней челюстью, с какой стороны впиться жертве в горло.

Наскрёбышева осенило:

– Вадим Вадимыч, мы же знаем, где этот французский король родился в первый раз!

12. Фрик

– Это шоу «Давай-ка, женимся». У нас в студии жених Антон. Идите, встречайте третью невесту! – повелела Кларисса Гузеевна.

Циля Лейбовна, видя, что сын поел, снова завела свою шарманку:

– Гйиша, ты живёшь в столице. Здесь милиён одиноких девушек, и таки сгазу два милиёна одиноких дам! Гйиша, не мучай меня! Уже женись!

Григорий Иакович отставил тарелку и снова кашлянул.

– Ты нездогов! – всполошилась Циля Лейбовна.

Её беспокойство было, наверное, не напрасно, так как трудно было не заболеть в сыром загазованном Санкт-Меркадерске, с его неустойчивой погодой, а главное, полчищами бактерий и вирусов, особо зловредных после только что отошедшей зимы.

– Тебе надо выпить-таки фганцузский антигйиппин!

Она метнулась к полке с аптечкой, достала тюбик с таблетками и посетовала:

– Ганьше пгодавали белый стгептоцид, он стоил-таки две звенелки! Засыпешь в нос, и назавтга уже здогов! А тепегь мафия таки вытеснила его из аптек, и его уже не встгетишь. А если встгетишь – заплати уже 50 шугшиков!

В телевизоре Мимоза Сябитовна вскинула брови на невесту:

– А паадарки?! Она нам ничё не пдаарила!

– Попрошайка ты наша... – жеманно улыбнулась Кларисса Гузеевна. И кокетливо добавила: – ...главная.

– А чё таакова?! – осклабила зев Мимоза Сябитовна.

Тётя Циля укоризненно покачала головой:

– На еде, видать, дома экономит, вот на пегедаче и нажигается.

– Даа, мы тут впрок наедааем! – подтвердила тёти-Цилину догадку алчная сваха.

– Мы любим здесь пожратеньки, – солидаризировалась с товаркой Кларисса Гузеевна.

От мнимой вины и неловкости щёки невесты зарделись.

Не дождавшись подарков, ведущая глянула в анкету:

– А идеше (еврейка)?

– А идеше, – скромно улыбнувшись, ответила невеста.

– Откуда к нам приехали?

– Из Одессы.

Циля Лейбовна умилилась на невесту:

– А идышке (евреичка)! А идеше кецеле (еврейская кошечка)! Фэйгэлэ фин ибер Шварцер (птичка с Чёрного моря)!

– Дети есть? – спросила Кларисса Гузеевна.

– Нет.

– Ну, – тоном телевизионного матриарха Кларисса Гузеевна ободрила соискательницу, – Сары рожают и до восьмидесяти шести. А вам 36, всего-то.

– А глисты у вас есть? – продолжила опускать невесту зловредная сваха.

– Никогда не было! – всхлипнула докананная невеста.

– ТВАГЬ! ТВАГЬ! – закричала свахе в телевизор Циля Лейбовна. И обратилась к сыну: – Гйиша, вот, евгейская жена лучше! Она мужу и жена, и мама – таки в одном флаконе!

Григорий Иакович ничего не слышал. Ему было грустно. Его глаза замерли в точке пространства метрах в двух от телевизора – там, где сейчас стояла радиотрубка домашнего телефонного аппарата. Однажды в ранней молодости он, единственный раз в жизни, загадал про себя, что сделает девушке предложение стать его женой. Но всё сложилось то ли по-дурацки, то ли по-судьбе.

– Гйиша, выпей! Фганцузский антигйиппин, это единственное таки действенное сгедство!

Григорий Иакович отрицательно мотнул головой. Он знал, другое верное средство, тоже французское, и оно у него было. Он встал, прошёл в свою комнату, служившую одновременно кабинетом и спальней, открыл дверцу старого, доставшегося от бабушки, буфета, и протянул руку к чуть запылившимся бутылкам, занимавшим всю полку – собранию дорогого коньяка. Здесь был "Хэннесси", "Курвуазье", "Бискуит", "Камю", "Ожье", "Реми Мартен" и другие, которые в качестве подарка коллеги преподносили Григорию Иаковичу в День его рождения год за годом, давно установив традицию – негласную и странную, оттого, что Григорий Нерельман был истинным трезвенником.

Рука его сейчас замерла, но не в нерешительности перед выбором, а из-за воспоминания об одном из первых своих экспериментов со Временем в ходе пуско-наладочных работ на Большом квадронном моллайдере в Сочисиме. С коллегой – профессором Андреем Воробеевым – они тогда набросали список из нескольких, пришедших на ум первыми, имён гениев. Коллега Григория Иаковича утверждал, что установил математическую связь между Нострадамусом и последующими воплощениями его души в два тела – Вольфа Мессинга и Елены Блаватской. В доказательство тому Воробеев привёл изумляющие простотой и элегантностью формулы. Вообще, Воробеев был, что называется, enfant terrible дурдонской науки – ведь он доказал связь между календарем индейцев майя, временем пути квантового сигнала от родной планеты до чёрной дыры в центре галактики и сроком беременности у самок гуманоида (280 дней), черных носорогов (15 месяцев), двугорбых верблюдов (13 месяцев), северных оленей (7,5 месяцев), ангорских коз (5 месяцев), борзых собак (63 суток), волнистых попугайчиков (18 суток), яичных кур (21 день), а также голубых песцов, морских свинок, мускусных уток и почтовых голубей. Ещё Воробеев математически доказал, что Гай Германик Калигула, Иоанн IV-й Васильевич и Гитлер – одновременно со Сталиным, являлись инкарнациями одного и того же ущербного духа, возомнившего себя "заместителем бога" по заплечным делам. Также Воробеев выдвинул гипотезу, что гравитон, который давно ищут физики, скорее всего, является безмассовым фаоном. Плюс ко всему, Воробеев неустанно напоминал всем, что подлинная периодическая таблица элементов Дмитрия Иваныча Менделеева засекречена импотентами от науки, а за неё уже более ста лет выдают лже-таблицу Бориса Николаича Меншуткина – сына коллеги великого химика. А ещё Воробеев ввязался в спор со Стивеном Хокингом по поводу, якобы, отсутствия "волос" у "чёрных дыр", и оспаривал утверждение, что все дыры одинаковой массы тождественны, указывая, что это противоречит законам квантовой механики.

Академическое сообщество пройти мимо этого, разумеется, не могло, и направило результаты исследований Воробеева в Комиссию по борьбе с лженаукой, а та, в свою очередь, как водится, вывесила на своём сайте портрет Воробеева с фанерной табличкой на груди, с позорной надписью "фрик".

Итак, в качестве первых адресатов путешествия во времени Воробеев предложил Нострадамуса, Ньютона, Лобачевского и Теслу, а Григорий Иакович – Сократа, Толстого, Бетховена и Шопена. Начали с Нострадамуса. Сказано – сделано: ввели в браузер хроноцапы календарные даты XVI века, связанные с жизнью магистра, астрономические параметры положения планет по космическому времени и географические координаты средневековой Франции. Затем, с санкции переименованного КГБ, отрубили свет во всей Сочисиме, и врубили квадронный моллайдер на полную катушку.

13. Пыточная

– Прогулка окончена! В корпус – МАРШ!

Едва мы оказываемся на лестнице, собираясь подняться на наш этаж, аллироги хватают Трёхфаллого, Пучеглазого, Курочку Рябу, товарища Нинеля и меня, заламывают нам верхние конечности и куда-то волокут.

– КУД-КУДАХ ТАХ-ТАХ?! – вопит Курочка, цепляясь за мою голову: – КУД-КУДА?!

– В пыточную, – со знанием дела, сообщает товарищ Нинель.

"Om Mani Padme Hum!" – вспоминаю я слова великой мантры и произношу про себя, чтоб себя успокоить.

– О! – восклицает Пучеглазый и нервно трёт себе переносицу согнутым указательным пальцем. – Ом Мани Падме Хум – сильнейшая мантра! Я тоже знаю...

"Как он услышал?!" – удивляюсь, глядя в его мертвенно-серое, оловянного цвета лицо. У него голубые глаза. Его светлые волосы гладко зачёсаны назад и хвостиками опускаются низко на воротник гуманоидариумной пижамы.

Нас заталкивают в типа-предбанник и загоняют на скамейку у стены. А Пучеглазого первым подволакивают к старшему аллирогу и привязывают к креслу.

Курочка пугается и, хлопая крыльями, прячется мне в правое ухо. Где-то внутри она начинает не то вить гнездо, не то строить курятник. Чтобы её успокоить, я принимаю стойку на голове – раджа-асану, Курочка перестаёт копошиться и вылезает наружу.

– Фамилия? – спрашивает Пучеглазого аллирог в штатском.

– У меня фамилия очень короткая и начинается на букву "Хэ". А когда что-нибудь на букву "хэ" – ничего хорошего не жди... Можно, я её не скажу?

– Всё скажешь. И не такие тут соловьями пели. И ты запоёшь!

Самка-аллирог в белом балахоне, обращаясь к старшему, кивает на Пучеглазого:

– Укольчик?!

– Ладно, ладно! – машет руками Пучеглазый. – Моя фамилия на букву "Хэ", а вторая буква "А". Получилось – "ХА"...

– Как зовут? – спрашивает Пучеглазого аллирог, и со странной интонацией зачем-то повторяет: – Зову-ут?!

– Дандан, – отвечает Пучеглазый и добавляет: – А ещё Шардам. Дандан-Шардам, Дандан-Шардам... Но можно просто "Даня"...

Дандан выкатывает свои итак выпученные глаза на самку-аллирога:

– А вас как зовут?

Она улыбается и молчит.

Курочка шепотом сообщает мне в ухо своё наблюдение:

– Поо-поо... почти поо-половина аллирогов, надзирающих за нами в гуманоидариуме,– самки!

И затихает. А я чувствую, как мне хорошо стоять на голове, и тяну, и растягиваю это наслаждение.

Тогда Дандан спрашивает самку-аллирога:

– Девушка, вы в Бога верите?

– Да.

– Давайте, ради Бога, познакомимся!

– Ада, – называет своё имя самка-аллирог.

Старший аллирог недовольно глядит на Аду и грозно спрашивает Дандана:

– РОДИТЕЛИ? СВЕДЕНИЯ О РОДИТЕЛЯХ!

– Я оказался недоноском и родился на четыре месяца раньше срока. Папа так разбушевался, что акушерка, принявшая меня, растерялась и начала запихивать обратно, откуда я только что вылез. Меня всё же запихали, но, правда, потом выяснилось, запихать-то запихали, да второпях не туда. Пришлось звать опытного доктора. Опытный доктор дал родительнице хорошую порцию пургена...

– МОЛЧА-А-АТЬ!!! – орёт старший аллирог.

Пучеглазый Даня дружелюбно упирает в него взгляд и спрашивает:

– А как ваша фамилия?

– Доктор Лектор.

Даня нервно передёргивается:

– Простите?!

– Ганнибал Лектор, – отвечает доктор.

– А-а-а! – нервно качает головой Дандан-Шардам. – Так вы тот Ганнибал, который канниба-а-ал? НЕ ЕШЬТЕ МЕНЯ-А! Я ВАМ ПЕСЕНКУ СПОЮ-У!

И запевает:

Попал в ловушку гуманоид

С дубиной и мешко-ом...

– Ганнибал Кондратьич, – спрашивает шефа Ада, кивая на ампулы и шприцы: – кубик правдамицина?

Но доктор Лектор только отмахивается от певца, и велит мордастым аллирогам выволочь его в предбанник.

– Следующий!

Подтаскивают Трёхфаллого.

– Ну-с, а нас как зовут? – спрашивает доктор Лектор и зачем-то повторяет: – Зову-у-ут?!

– Я – Ген Любви! Я Дженекс! – отвечает Трёхфаллый, покачивает всеми украшениями лба, дёргает коленкой и тихо, будто сам себе, сообщает: – Яйцетрясение тревожное...

– А по батюшке? Родителя и родительницу, как зовут?

– Батюшку – Фрикко, а матушку – Дрыкко. У Фрикко три фаллоса и три сердца. А у Дрыкко ни одного сердца, зато три вагины...

– Значит, вы – Дженекс Фриккович? – спрашивает доктор Лектор.

– Зачем вы спрашиваете?! Вы сами всё знаете! ВЕРНИТЕ МЕНЯ НА МОЮ ПЛАНЕТУ! – и Трёхфаллый вопит: – А-А-А!

– Непременно, непременно вернём, – соглашается доктор Лектор. – Только сначала сделаем "укольчик правды".

И, оскаля зубы, командует:

– Буйному – ИНЪЕКЦИЮ!

Пока аллироги стаскивают с Трёхфаллого штаны, и Ада вкатывает ему из шприца дозу правдамицина, я рассматриваю на стенах предбанника портреты седобородых дядек в старомодных сюртуках. Дядьки мне показывают языки и всячески подмигивают. И я тоже, из вежливости, подмигиваю им в ответ. Судя по надписям под портретами, мне подмигивают и дразнятся Карл Юнг, Зигмунд Фрейд, а ещё Сербский, Кащенко, Ганнушкин...

– ХОО! – кайфует от укола Трёхфаллый. – Штырит круче кокаина!

– ИМЯ?! – спрашивает Трёхфаллого старший аллирог.

– Алехандро, – кокетливо пожимая плечиком, отвечает Трёхфаллый. И, продолжая дёргать плечиком, напевает: – Alehandro, Alehandro...

– Правду говори! Не вздумай врать!

– Алихам...

– Запишем: "Алихам"...

– Не, ну, Алик я, короче. В школе Алексашкой звали... Сашка. Шурик.

– Фамилия?

– Бисеков.

– Запишем: "Алихам Бисеков". Место работы?

– Планета Факконис в двадцать четвёртом измерении...

– Ещё укольчик?! – предлагает доктор Лектор.

– Нет! Нет! Больно!

– МЕСТО РАБОТЫ?! МАТЬ ТВОЮ... арестовали... – потеряв терпение, вопрошает доктор.

– Ну... разные, там, бордели Кипра.

– ??!

– Вы же просили правду. Вот! По-правде, я – бордельный мальчик.

– Давай, точнее! Должность?!

– ...уесос, – признаётся Алик-Алихам.

Аллироги переглядываются. Доктор Лектор кивает Аде:

– Ну... так и запишите.

– Трудовой стаж? – спрашивает Лектор.

– И года поработать нам не дали. Нас с Дзариком своя же мафия сдала за то, что мы браткам налоги не платили. И киприоты депортировали нас обратно на родной Дурдонис.

– Дзарик, это, кто?

– Моя жена, Дзарема. Вообще, по жизни-то она, конечно, Люда-да-да-да-ужь-жь-жь-жь-жь...

На Трёхфаллого накатывает очередная пятиминутка:

– ЯЙЦЕТРЯСЕНИЕ ЯРОСТНОЕ! ЯЙЦЕТРЯСЕНИЕ ПОБЕДОНОСНОЕ!!

Младшие аллироги хватают его, но он сопротивляется и, грозно хрипит:

– У ФРИККО ТРРРИ Х-Х-ХУ...

Ему пытаются заткнуть пасть бильярдным шаром на широкой тесьме. Выталкивая языком шар-затычку, Трёхфаллый обещает:

– ...И У МЕНЯ ТРРРИ! МЫ ВСЕХ ВЫ...!!!

Шар в зубах ему заклеивают пластырем и прибинтовывают вокруг башки.

– Ещё инъекцию Буйному! – приказывает старший аллирог. А кивнув на Даню, распоряжается: – Этого смирного – в палату!

Подходит ко мне и спрашивает:

– Зачем это вы вверх ногами?

За меня ему отвечает Курочка:

– Поо-по теории относительности, это вы, док, сейчас вверх тормашками!

Тогда доктор обращается к Курочке, передразнивая её:

– Ты ктоо-кто-кто? Откууд-куда?

Аллироги её хватают, но она сопротивляется и вопит:

– НЕ ПОО-ПОО... НЕ ПОЙДУ НА ИИСПОВЕДЬ,

ДУРОЙ СЕБЯ ВЫЫСТАВИТЬ!

Когда её, квохчущую и колотящую крылышками, подволакивают к доктору, она принимается поздравлять его:

– С прааздникоо-ком вас, док!

– С каким?!

– Трифона-гуслиста и Харлампия-бандуриста – голландских чудотворцев.

– Что это за праздник?!

– А ктоо-кто с ангелами ликуу-кует, тому, док, завсегда праздник!

– Так, давайте, по существу! На что жалуетесь?!

– Ой, док! Прихожу к себе домой,

Я не я, и дом не мой.

А в больнице – мне диагноз:

С головою геморрой. И-и-Их!

– Всё ясно, – машет лапой старший аллирог.

А Курочка жалуется дальше:

– Что-то ноет передок,

Да под задом – ножка...

Приходи коо-ко мне, дружок,

Поо-полечи немножкоо-ко!

– Место рождения? – спрашивает старший.

– Я не знаю, как у вас,

А у нас в Японии

Три врача меня смотрели,

Ни хрена не поо-поняли! И-и-Их!

– Место жительства?! – повысив голос, требует доктор Лектор.

– Я не знаю, как у вас,

А у нас, в Неаполе,

Бабы во поле дают,

И рожают на по-поле. И-и-Их!

– Хватит! Вы раньше обследовались?

– Да, мяня доктор принимал

Пси-хо-аналит-чик.

Лично сам с мяня снимал

И трусы, и лиф-чик. И-и-Их!

– ДОВОЛЬНО! – кричит доктор.

Но Курочке хочется сообщить что-то ещё:

– Перед завтракоо-ком на куу-кухне

Поо-подрались два поо-повара:

И повар шеф-повару

Пробил хером голову...

– ПРЕКРАТИТЬ! – орёт доктор Лектор.

А Ряба не унимается:

– К нам в дяревню, ва сяло

Залятело НЛО,

И все бабы, и все девки

Залятели ат няво! И-и-Их!

– УБЕРИТЕ ЕЁ!

– БРОСЬ ЖЕНУ ЗАКОО-КОННУЮ! – кричит ему Курочка: – ВОЗЬМИ МЯНЯ, ЗНАКОО-КОМУЮ!

Её переворачивают лапами вверх и оттаскивают.

– Лысого! – кивая на товарища Нинеля, велит доктор Лектор. И окрывает формуляр истории болезни.

Товарищ Нинель упирается, но против здоровущих мордастых аллирогов у него нет шансов.

– Что тут, в анамнезе? – бормочет доктор. И зачитывает: – "Товарищ Нинель". Вы – Нинель?! Может, матушку вашу так звали?

Товарищ Нинель мотает головой и решительно заявляет:

– По матушке я – Бланк!

– Так и запишем: по-матушке – чистый Бланк. А по батюшке?

– По батюшке – Ильич!

Товарищ Нинель неожиданно вскакивает и принимается отбивать чечётку, картаво подпевая себе в такт:

– Тычь – потычь – пегетыч – Ильи-ич...

И, рэперски двигая головой и руками, повторяет:

– Тычь – потычь – пегетыч – Ильи-ич...

– А пгавда, док, что своего отца необходимо убить?

– Укоо-коо! – заходится Курочка, поддерживая товарищ-Нинеля: – Укокооошить!

Очки с носа Ганнибал Кондратьича падают.

– С чего вы взяли?!

– А газве не так завещал нам товагищ Зигмунд Фгейд?

– Нет, – отвечает доктор Лектор. – Фрейд имел в виду только в фигуральном смысле, что "убить в себе" – значит, устранить внутреннее препятствие. Значит, превзойти талантом.

– А мой батя, – говорит Курочка, – толькоо-ко разных цыып-цыып-цыпочек топтал. За этот талант и уважали.

Доктор Лектор от неё отмахивается и принимается за анамнез товарища Нинеля:

– На что жалуетесь, любезный?

– Я не знаю, как у Вас,

А у нас на Пгесне

Мне вгачи меж ног глядели,

И запели песни.

– Вот, как?! – изумляется доктор. И спрашивает: – Место жительства?

Товарищ Нинель сообщает:

– Я не знаю, как у вас,

А у нас – в Гегмании

Население живет

В полном голодании!

Доктор достаёт платок, отирает лоб и спрашивает:

– Род занятий?

А товарищ Нинель ему:

– Если весь нагод собгать,

Огганизовать умело,

Можно солнце обоссать -

Вот бы зашипело!

– ВСЁ-ООО! – орёт доктор.

А товарищ Нинель, продолжая отбивать чечёточные дроби, интересуется:

– И какой, доктог, полагаете диагноз?

– Диагноз, голубчик, известный – сифилис мозга!

– ДА ЗДгАВСТВУЕТ гЕВОЛЮЦИЯ, КОТОгАЯ ПОЖИгАЕТ СВОИХ ДЕТЕЙ! УгААА! – орёт товарищ Нинель.

Его уволакивают. Теперь за шкирку хватают меня.

14. Прокажённое золото

Нерельман и Воробеев установили вводные параметры Пространства-Времени, с санкции переименованного КГБ отрубили свет во всей Сочисиме и врубили квадронный моллайдер на всю катушку. И попали почти туда, куда намеревались, но немножко не туда, а в 28 октября 1533 года, в город Марсель, – в первый день торжеств по случаю бракосочетания принца Анри д"Орлеан де Валуа, младшего сына французского короля, с Катэриной де Медичи, племянницей Папы Римского Климента VII.

Воробеев оказался слева, а Нерельман – справа от итальянского посла, который преподнёс четырнадцатилетним молодожёнам, среди других даров, ларец из красного дерева. В ларце было четыре хрустальных штофа с арценте ди граппа – подобием бренди из виноградного спирта, приготовленным в тринадцатом веке медиком Таддео Альдеротти и хранившимся до этого дня в папских кладовых. Членам семьи Валуа д"Ангумуа, привыкшим к утончённым испанским, итальянским и отечественным винам Бургундии, Шампани и Бордо, крепкий напиток показался резким, как гасконский арманьяк, и пришёлся не по вкусу. Король предложил принцессе Катрин – так, на свой манер, французы назвали юную невестку-итальянку – сохранить один из непочатых штофов с арценте в её покоях, как свадебный сувенир.

Воробеев и Нерельман, посредством пультов-наладонников, ввели корректировки в операционную систему моллайдера, сдвинулись во Времени на три года дальше, и попали в август 1536-го, в дни всефранцузской скорби из-за постигшего королевскую семью горя – нелепой смерти престолонаследника – старшего из принцев, дофина Франсуа. Несколькими днями ранее восемнадцатилетний юноша, разгорячённый игрой, пожелал утолить жажду. Из погреба принесли кувшин родниковой воды, прямо со льда. Придворный Себастьяно Монтекукколли, итальянский граф, принял кувшин у посыльного, наполнил чашу и подал дофину. А здоровья дофин был слабого – с детства страдал туберкулёзом после пребывания в качестве заложника в Мадриде. Да ещё дамуазель дё л"Эстранж ежедневно изнуряла его многочасовыми скачками в постели. В общем, попил водички – пневмония – смерть.

Так двуличная злодобрая Судьба нежданно-негаданно разостлала перед итальянкой Катэриной де Медичи ковровую дорожку к трону королевы Франции. А пока её свёкр, безутешный отец, он же христианнейший король, приказал злосчастного графа Монтекукколли четвертовать, а отрубленные руки и ноги вывесил на въездных воротах города Лиона. От этого поучительного зрелища Нерельмана с Воробеевым едва не стошнило. Они, поспешили ввести в окошко браузера хроноцапы уточняющие параметры, сместились во Времени дальше вперёд, и оказались в начале 1543 года в покоях принцессы, которая по обыкновению была очень грустна. Катэрина вновь и вновь вспоминала удары судьбы, как, после смерти дяди, она полностью лишилась оформленного международным договором громадного приданого, включавшего целые области и города. И как ещё раньше толпа поднявших мятеж озверелых горожан намеревалась бросить в публичный дом её – девочку-подростка из знатнейшего рода. Главной же причиной нынешней печали и несчастья принцессы была её фатальная неспособность зачать. За десять лет, минувших со дня свадьбы, Катэрина множество раз тайно посещала знахарок, и эти, похожие на ведьм, тёмные дуры мазали ей низ живота коровьим навозом, тыкали в промежность оленьими рогами, поили мочой мула, но ничто из этого не помогало. Придворные дамы уже успели нагулять от её мужа сыновей и дочек, и родственники короля открыто уговаривали престолонаследника развестись с пустоцветной некрасивой бесприданницей. День ото дня положение принцессы становилось во дворце всё более шатким.

В дверь постучали, и фрейлина доложила:

– К вам графиня де Пуатье де Сэн-Валье.

В покои Катэрины вошла любимая фаворитка её мужа, которая не только ежедневно делила с ним ложе, но была его главным советником и, говоря деловым языком, менеджером его проектов. Диана де Пуатье, вдова великого сенешаля Нормандии, сама происходила из знатного и богатого рода, которому, помимо поместий, принадлежали обширные и прибыльные виноградники Пуату в окресностях Ля Рошели. В отличие от невзрачной Катэрины, Диана была очень красива и, что важнее всего, с давних пор она стала alter ego – "вторым Я" души принца, его самым близким, самым верным и надёжным другом.

"Плеснуть бы тебе в рожу Царской Водки!" – вскрикнула в своём сердце Катэрина и решила припасти, на всякий случай, флакончик Aqua Regis – растворителя металлов, изобретённого кардиналом Бонавентура.

– Ваше Высочество! – учтиво и приветливо начала Диана. – Полагаю, я нашла того, кто сможет помочь вам обрести радость и счастье.

"Действительно ли эта шлюха стремится помогать мне? – всегда спрашивала себя Катэрина, глядя в бесстыдно-весёлые глаза и вслушиваясь в твёрдый голос соперницы-союзницы. – Умна она чертовски. Но не интрига ли это?"

За минувшие годы Диана де Пуатье не стала, и не могла стать её подругой. При этом Катэрина отлично знала, что только благодаря уговорам Дианы дофин Анри пять последних лет посещает будуар жены в вычисленные обеими дамами дни, и добросовестно вспахивает неплодородную ниву. Катэрина понимала это и ценила.

– Его зовут Мишель де Нотрдам.

Имя не говорило принцессе ни о чём, кроме того, что его обладатель еврей, скорее всего, крещёный в церкви Божьей Матери.

– Он учёный доктор. Окончил медицинский факультет университета Монпелье, – сообщила Диана. – Дни он посвящает поискам целительных растений, вечера – алхимии, а ночи – языку светил небесных.

Сердце Катэрины сжалось и тотчас расширилось. Может, судьба вновь собралась помочь ей, чужеземке, презираемой парижской знатью?

– Он сын нотариуса Жома де Нотрдама, – продолжила Диана. – Мишель де Нотрдам заслужил добрую славу, сражаясь с бубонной чумой в Провансе. Его эликсир из красных роз, гвоздик, плодов шиповника, стеблей собачьей петрушки, и ещё какого-то сена творил чудеса в зачумленных городах и деревнях. Инквизитор Тулузы, однако, вынудил доктора бежать из Франции и скрываться последние годы в Венеции, Турине, а потом в Эльзасе.

"Астрофил-звездочёт, доктор сомнительных наук, изучавший анатомию на трупах казнённых, да ещё на факультете, где медицину преподаёт скандальный сатирик Рабле! – рассуждала про себя Катэрина. – Может, даже, он "обрезок" – тайный иудей! Но... разве он хуже жадных до серебра ведьм-знахарок, семь лет без толку тычущих рогами мне в вагину?"

У Дианы де Пуатье, разумеется, был свой расчёт в ситуации вокруг Катрин де Медичи, этой Сопли Итальянской, этой низенькой Синьоры Ни-Кожи-Ни-Рожи на высоких каблуках, прозванной "Купчихой" за недостаточную образованность. Расчёт был таков: Катрин, во что бы то ни стало, должна остаться августейшей особой, женой престолонаследника, будущей королевой Франции потому, что, во-первых, отношения в треугольнике Диана – принц Анри – принцесса Катрин были мирны и уравновешенны уже пять лет, а значит, благополучны. Во-вторых, Диана была старше Анри и его супруги-ровесницы на целых двадцать лет, и смена жены будущего короля могла непредсказуемо изменить положение Дианы не только при дворе, но и в королевстве. Диана не забыла ужас, пережитый в юности, когда христианнейший монарх Франсуа приговорил к смерти её седого старика-отца, и как она, стоя на коленях, а потом и на локтях, вымолила замену казни на пожизненное заключение. В общем, вариант с возможным разводом Анри, из-за бездетности Катрин, Диану совершенно не устраивал.

И вот, на помощь Диане пришёл случай. Она давно искала рецепт эликсира молодости, и готова была добыть его за любую цену – кроме, может быть, сношений с преисподней. Годом ранее Диана наняла двух агентов и отправила одного на север королевства, другого на юг – собирать сведения о заслуживающих доверия алхимиках. И теперь получила из Прованса донесение о набожном докторе, милосердном к больным беднякам, зарабатывающем продажей снадобий из трав, а ещё изданием брошюрок собственного сочинения о притираниях и сборников рецептов конфитюров на основе фруктов и горячего вина. К донесению прилагался экземпляр отпечатанного типографским способом трактата о мазях из цветов для дам.

Диана знала, что знахари хранили рецепты снадобий, как фамильные тайны, наследовавшиеся от прапрадедов, и ещё когда-то прочла завет Альберта Великого алхимикам – быть молчаливыми и никому не сообщать результатов своих опытов, особенно же избегать отношений с князьями и иными представителями знати. Сейчас интуиция шепнула ей, что к странному доктору надобно мчаться без промедлений.

Дофину Анри она сказала, что должна срочно навестить в Марселе любимую тётю, завещавшую ей имение. Вместо роскошных собственных карет, Диана арендовала у своего мажордома его невзрачный с виду, но хорошо утеплённый экипаж, а из шуб и платьев выбрала в своём гардеробе самые скромные и уже вышедшие из моды. Сняв с себя украшения, она оставила их дома. Вперёд выслала квартирьеров, взяла минимум хорошо вооруженных слуг, и тронулась в путь.

Нерельман и Воробеев с помощью регулировок хроноцапы сдвинулись во Времени на месяц назад и вместе с Дианой оказались в дверях полутёмной комнаты в пристройке к двухэтажному каменному дому. Посреди стоял плавильный тигель – атанор, а рядом – медный перегонный куб. Прямо у окна был узкий столик, под ним табурет, а справа – конторка для работы стоя. На стене над конторкой серебрилось совсем небольшое зеркало. Слева от окна, в углу, располагался квадратный лабораторный стол, заставленный латунными и бронзовыми ступками и ступочками, керамическими мисками с толчёным кирпичом и ещё какими-то порошкообразными препаратами. К стене над столом было прикреплено изображение дракона, пожирающего собственный хвост, а ещё астрологические таблицы, в которых Солнце соответствовало золоту, Луна – серебру, Венера – меди, Марс – железу, Сатурн – свинцу, Юпитер – олову, а Меркурий – ртути.

Вдоль стен выстроились стеллажи, уставленные колбами, ретортами, пузырьками и склянками из белого и цветного стекла, под стеклянными же пробками. На одной из бутылок с прозрачной жидкостью была этикетка, надписанная от руки – "Ostrich ventriculum" – "Желудок страуса", а в соседней бутылке, судя по этикетке, содержался "Aceto montes" – "Уксус гор". На самых больших банках были надписи – "Sal nitrum", "Ice nitrate" – "селитра для производства льда" и "Alum-fraxinus" – "пепел-поташ". В других сосудах были ртуть, сера, известь, сурьма, металлы в опилках, красный купорос, синий, или мадьярский купорос, зелёный кальцинированный купорос, и далее – какая-то жидкость, по виду напоминавшая вчерашнюю мочу, а ещё семена мака, семена дурмана, и множество предметов, служивших алхимику в поисках ключей к тайне Философского Камня. Ещё здесь был шкаф с книгами философов и историков древней Греции и Рима, магов и звездочётов Аравии, современных эскулапов, вроде Теофраста Бомбаста Гоггенгейма, более известного по прозванию Парацельсус.

Диана была знакома с трудами многих авторов, поскольку каждое утро после прогулки верхом, купания и завтрака любила поваляться с книжкой в постели, целеустремлённо занимаясь самообразованием. Она знала учение Эмпедокла о четырех стихиях, являющихся основами всего сущего – огне, воде, воздухе и земле. Знала идею Платона о materia prima – первичной материи, а также теорию Аристотеля о пятом элементе – эфире. Иногда Диана даже заставляла себя до конца дочитывать в старинных манускриптах туманные инструкции, вроде такой:

"Пусть король или лев будет поглощен серыми волками, а волк сожжен на огне, чтобы король освободился снова.

Когда серый волк сожжен будет трижды, лев одолеет волка.

Совершив затем бракосочетание Марса и Венеры, ты зеленых львов получишь.

Накаливая 9 месяцев, все время усиливай огонь в философской печи, и в результате черный ворон породит павлина, а из последнего выйдет белый лебедь.

Затем явится с птенцами феникс. Они и есть красная субстанция, которая может быть умножаема до бесконечности. То есть, философский камень. То есть, эликсир вечной жизни".

Разумеется, практически это ничего Диане дать не могло. Как и следующий рецепт, наоборот, вполне ясный и понятный:

«Поймай жабу, прожившую десять тысяч лет, излови летучую мышь тысячелетнего возраста, высуши их, истолки, разотри в порошок, раствори в воде и принимай по две десертных ложки в полдень и в полночь».

Тот, к кому сейчас приехала Диана, выглядел моложаво, несмотря на бороду – длинную и густую. Хоть и невелик ростом, зато был крепкого сложения. Он смотрел на гостью чуть отстранённо, выше её глаз, будто вчитываясь в нечто, написанное невидимыми буквами на лбу.

Диана сделала жест агенту, приведшему её в съёмную квартирку магистра, чтобы тот удалился ожидать в карете. Едва она набрала воздуха изложить цель визита, как уловила сильный запах виноградной водки, вполне знакомый по винокурням её собственных южных поместий. Шлейф паров алкоголя явно доносился от магистра. Тот улыбнулся и вдруг ответил даже не на вопрос, который Диана никогда бы не задала, а только на промелькнувшую у неё мысль: