Текст книги "Седьмая центурия. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Эдуард Агумаа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Возглавлять группу поддержки был назначен заслуженный главарь боевиков Джамиль Дасаев, а наблюдателем и советником от международной антиимпериалистической организации "Кай-Альда" выступил авторитетный моджахед Сэмми Дэн Ладан.

На строительстве объектов дурдонской Игроманиады у "Кай-Альды" были свои супер-агенты – Ахмед и Магомед. Их задачей было финансовое изматывание режима Дурдониса, его экономический подрыв и, в конечном итоге, финансовый крах. С помощью коррупционеров в высшем дурдонском руководстве Ахмеду и Магомеду удалось в восемь раз завысить стоимость строительства горнолыжного комплекса "Скальная карусель", трамплинов, санно-бобслейной трассы, горной медиадеревни, гостиниц и прочих объектов инфраструктуры. Десятки миллиардов дурдонских шуршиков легко перетекли из кризисного госбюджета в карманы нужных гуманоидов. При этом Ахмед и Магомед шутили:

– Па ходу ета наща карова, и ми йиё доим!

Супер-агенты не стали дожидаться заведения Счётной палатой "расстрельных дел", успели по-быстрому продать свои доли в "качелях-каруселях" Игроманиады, и отъехали в Баден-Баден, типа на лечение.

Теперь же отряды Рустама Елаева и Доки Кумарова, для реализации целей операции "Лаура", скрытно обошли краевые центры Таврополь и Коричневодар, разделились на две колонны и по лесным тропам с двух направлений двинулись на мирные города – Сочисиму и Сочисаки.

27. Инсталляция

Путтипут в душе был художником, причём – детским: он не упускал случая рисовать кошек, причём, непременно, жопами к детям. А однажды, перед выборами, он замыслил превзойти авангардиста Петрова-Водкина и решил создать великий триптих из полотен: «Купание электорального осла», «Седлание электорального осла» и «Попу лизм электоральному ослу». Поэтому сейчас, прежде чем отправиться к летающей тарелке, он решил заглянуть в тот самый гараж, где в своё время, под шум автомобильного мотора, по-тихому вальнули социалистку-революционерку Фаню Каплан, якобы покушавшуюся на жизнь товарища Ленина. Сейчас здесь на полу сидел голый гуманоид с мудями, отодранными гвоздодёром от брусчатки главной площади страны.

– Ты кто? – спросил Путтипут.

– Хуу-художник, – заикаясь, ответил художник.

– И, чё добивался?

– Это такоо-кой перформанс: яйца, булыжники, мавзолей. Коо-короче, инсталляция.

– Чёзанах?! – передёрнулся Путтипут. – Места лучше не нашёл, как у мавзолея свои кокушки высиживать?!

– Я художник. Значит, я прав.

– Гляди, как бы твои кокушки, тебе же, да по жопушке!

– Коод-код-код-ко-ДААА! – заквохтал художник.

– В цугундере будешь петросянить. А вообще, в гуманоидариуме имени Сербского выяснят, курочка ты, или петух.

Путтипут сплюнул и продолжил:

– Знаешь, кто я?

– Кээ-кэгэбэшник. Кээ-кэгэбист.

– Разницу между кэгэбэшниками и курочками знаешь?

– Куу-Курочки ищут зерно в овне, а кээ-кэгэбэшники – овно в зерне.

– Не только, – заметил Путтипут. – У кэгэбэшников яйца титановые, а у курочек – так – мышка бежала, хвостиком махнула – глядь, а и разбились!

Путтипут вспомнил, что его персональный уик-энд уже начался, и пора лететь в Сочисиму – кататься с гор, загорать, париться веничком. И он решил пока не исполнять роль мышки.

– Ладно, я сегодня добрый. Ибо пост. А чё, вообще, за ингаляция такая – яйца гвоздями прибивать?

– Инсталляции разные бывают. А это, скоо-скорее, такоо-кой перформанс. Просто у меня, кроме гвоздя, молотка, яиц и мавзолея, ничего не было.

"Я подданным моим, – подумал Путтипут, – в разных образах являлся: отважным лётчиком и моряком, спасителем озёр, тигров, электричек, леопардов, ныряльщиком за амфорами, вожаком стай цапель перелётных, ковбоем, форвардом, борцом сумо, автором мемуаров, крысоловом, собаколюбом, детолюбом... В образе Божьей Матери пока явиться не успел. Ну, и в образе автора вот, этих самых... инсталляций".

– А без мудей с гвоздями, – спросил Путтипут, – можно инсталляцию исполнить? Из золота, бриллиантов там, рубинов? Взять могу, хоть стопятьсот тонн: Алмазный Фонд с Гохраном – всё к моим услугам! Говори – чего брать, сколько?

Художник-инсталляционист понятливо кивает:

– Одну горстку бриллиантов и по горстке изумрудов, жемчуга, сапфиров и рубинов. Плюс – пару горстей золота в самородках. Плюс две пригоршни песка золотого. Всё перемешать...

– С чем?

– С д-дерьмом.

– ОР-РИ-ГИ-НАЛЬНО! Дерьма, сколько, в килограммах?

– Стопятьсот т-тонн.

Путтипут почесал макушку:

– Понадобится Царь-кастрюля... Вроде бы, есть такая в закромах. Ну, смешали. А дальше?

– В-всё. Г-готово.

– И в чём фишка? Как эту инсталляцию назвать?

– Вместо т-таблички, п-пусть будет блокнот. Т-тогда зритель сможет п-проявить к-креативность...

"Умничает, ссцуко!"

В школе КГБ Путтипута учили, что художник – это стихийное бедствие для государства. А ещё учили, что художники – паразиты, которым Бог дал право поглядывать на мир свысока.

– Художники... – произнёс он, подбирая какое-нибудь словцо пообиднее французского "сортира": – Художники – это...

– ...живые зеркала эпох, – подсказал ему художник.

"Засадить тебе, сцуко, контрольный в голову, – возмутился про себя Путтипут. – Да, ладно, я сегодня добрый. Да к тому же, пост. Живи... пока."

ДЗЗЗ-ДЗЗЗ – в шедевре швейцарского часового искусства на руке Путтипута зазвонил будильник. На синем циферблате стрелки показывали 23:55.

"Сочисима зовёт", – вспомнил Путтипут, вышел из расстрельного гаража и, в сопровождении шкафообразных теней из ПэСэО – бывшей ФСО, направился к летающей тарелке, напевая себе под нос:

Айне кляйне швайне

Нах штрассе шпацирен...

– Вадим Вадимович! – окликнул его персональный аллирог 2922024.

Путтипут обернулся.

– "Железа"! – напомнил 2922024-й. И умилённо шепнул: – Заправить, чуть не забыли. Завтра же, на лыжном склоне, по плану – выход в народ...

И 2922024-й принялся обновлять картридж "горелукового" эжектора – специальной слезоточивой мини-брызгалки лукового сока, вмонтированной в край воротника на случай, если вдруг, перед морем обожателей, Путтипуту понадобится пустить слезу.

Айне кляйне швайне

Нах штрассе шпацирен...

Унд капут нихт кукен

Дер панцирер машинен.

А пачиму? А патаму!

Только из-за-а

Шингдерасса, бумдерасса!

Только из-за-а

Шингдерасса, бумдерасса-са...

28. Лейла-ханум

Утро нового дня: по окнам снова тарабанит мелкий дождь, а с пищеблока, как всегда, воняет подгорелой манной кашей, которую сегодня смогли жрать только совсем отощавшие Дандан-Шардам, Дельфийский Оракул и муммий Ватсьяяна. И я смог сделать только полглотка какой-то едва тёплой мутно-фиолетовой бурды, оторвал и положил в рот кусочек корки глютенового хлеба, а серый сыроватый мякиш оставил на тарелке.

До завтрака меня все поздравляли, что у меня вчера – хоть и вместо ужина, зато был секс – хоть и с молнией. Потом, говорят, нас с Фаллосом Сапиенсом, Курочкой Рябой и товарищем Нинелем отправили в изолятор, где мы в полной бессознанке кантовались до утра.

Выходим из столовки. Теперь хочется чихнуть, и я направляюсь в умывальню. Здесь Дельфийский Оракул чистит зубы. Из уборной, вихляя тазом, выходит Принцесса Датская, а за ней Трёхфаллый.

– Амритянин, – бросает мне Принцесса: – А чё ты, после еды всегда чихаешь?

– Ща, – отвечаю я, – высморкаюсь, и перестану...

Знающий всё Дельфийский Оракул вынимает изо рта щётку и вещает:

– У всех гуманоидов, после любой еды, организм вырабатывает слизь. Только у амритян она быстро выводится через нос, в течение нескольких минут, а у неамритян слизь в организме накапливается. А как перенакопится, начинает по две недели из носа вытекать. Слизь называется "бад-кан" и относится к трём производным организма, от которых зависит здоровье.

Принцесса любопытствует:

– А ещё какие... производные?

– Мкхрфс и рлунг – желчь и ветер организма.

– "Мыкыхырфс", – пытаюсь выговорить я. – Это по-каковски?

– По-тибетски, – отвечает Оракул.

Тут до меня доходит: ВОТ кто должен знать, как из Антимира в мир вернуться!

Я спрашиваю его:

– Дружище, как отсюда выбраться домой? Как выкарабкаться из антимира?

Оракул смотрит, будто сквозь меня, опускает веки и вещает:

– "Volentem fata ducunt, nolentem trahunt" – "Желающего судьба ведёт, а нежелающего тащит". У всякого судьба своя. Прими свою, не ропща!

– Это как?! – возмущаюсь я. – Брось вёсла, и жди, пока лодку разнесёт в щепки?!

– Отпусти поводья, и подожди – куда лошадь вынесет.

Оракул проводит себе ладонями по лицу снизу вверх, будто умываясь, и продолжает:

– Ты попал в антимир. Значит, так нужно той половине твоей души, что всегда "на небесех" – той, что в ином, высшем измерении. Такова воля владык кармы. Тебе предстоит её исполнить.

– ЧТО ИСПОЛНИТЬ?!

– Акаша мне твой путь не открывает.

Теперь Оракул проводит себе по лицу сверху вниз.

– Акаша – Память Бога. Хроники всегда соответствуют уровню, на котором находится гуманоид. Попробуй сам их открывать. Учись, за мною повторяя: "Nos vocamos Visis Orbis poscere de praeceptum, consilium et virtus gnoscere Veritas..."

Он не успевает произнести до конца своё заклинание, как аллироги гонят нас из умывальника обратно в столовку.

– НА МЕРОПРИЯТИЕ, БЕГОООМ – МАРШ!

Рассаживаемся на привинченные к полу табуреты, за привинченные к полу столы. Я стараюсь сесть поближе к Оракулу, хочу шёпотом снова спросить... И тут во мне оживает воспоминание – моя работа, кафедра в университете, где преподаю! И внутри звучит голос: "Luce copias vocamus duce petebat, consilio et uirtute discite Veritas, qui aperit, summum bonum nostrum offers et ad maius bonum una cum omnibus nobis. In Spiritum Sanctum Dei: contentionem prohibere omnium rerum... Мы призываем Силы Света, прося о наставлении, совете и мужестве познать Истину, которая открывается для нашего высшего блага и для высшего блага всех, кто связан с нами. О Святой Дух Божий, защити меня от любых проявлений эгоизма..." и так далее. Значит, моя память просыпается! Она может проснуться! Да! Только просыпается она клочьями...

Аллироги кладут нам на столы бумагу, цветные карандаши и дешёвые гелевые ручки.

– Будем рисовать! – сообщает Дельфийский Оракул.

И мы все радостно хватаем инструменты изобразительного искусства.

Но в столовой уже старшая сестра, и она орёт:

– НЕ ТРОГАТЬ! А НУ, ТИХО! СЕЛИ СМИРНО! СКАЖУТ, КОГДА МОЖНО.

Входит доктор Лектор, и с ним молодая дама, тоже в белом балахоне. У неё высокий лоб, выразительные восточные глаза под длинными ресницами, и очаровательные ямочки на щечках.

– И Апажьжева Фатима! – Трёхфаллый Алихам Бисеков произносит это так, чтобы все слышали.

– Апажьжева Фатима – ета икто?! – спрашивает его космический хачик.

– Училась со мной, – отвечает Трёхфаллый, – в одном классе...

– ...в деревне Курцкая Тавропольской губернии, – добавляет знающий всё Дельфийский Оракул.

Курочка Ряба запевает:

Эх, не любите городских -

А все они гулящие.

Вы любите деревенских -

Эти настоящие! И-и-Их!

От ощущения, будто Оракул просвечивает его извилины рентгеном, Трёхфаллому становится не по себе, и он злобно цедит:

Как говорил мой знакомый, ныне покойник, "Я слишком много знал!"

– Мальчики, ну, не ссо-о-орьтесь! – заныла и захныкала Принцесса Датская.

– Здравствуйте, дорогие инопланетяне! – здоровается доктор Лектор с нами, пленными, как-то подозрительно вежливо. И объявляет: – Вселенская Организация Здравоохранения, совместно с ЮНЕСКО – проводит во всех гуманоидариумах Дни культуры.

– УРРРА!! – радуемся мы.

– Хоть какоо-коо-кое-то развлечение! – квохчет Курочка. – Даёшь самодеятельность!

И запевает:

Знаю много я припевок -

Все они весёлые.

У нас девки поо– по деревне

Спьяну бродят го...

Дежурный аллирог транквилизирует Курочку электрошокером, хватает за лапы, просовывает в форточку, сквозь решётку и сетку, и швыряет с третьего этажа на асфальтированный двор. Но мы не паникуем, – мы знаем, что она выживет и скоро вернётся. Ганнибал Кондратьевич продолжает:

– По этому случаю на этой неделе вы, до обеда, будете заниматься творчеством, а именно – изобразительным искусством...

– УРРРА!! – снова орём мы.

– ТИХО!! ТИХО!! – орёт на нас Старшая, и другие аллироги.

– ... и в этом, – продолжает Ганнибал Кондратьевич, – ближайшую неделю вам будет помогать прикомандированный к нам исследователь, сотрудник главка, кандидат... соответствующих наук, – прошу любить и жаловать, – доктор Лейла-ханум!

– Зачем приехали вы в Эльсинор?! – спрашивает новую докторшу Принцесса Датская. – Тут вас научат пьянству!

А Дельфийский Оракул сообщает нам:

– Лейла, значит "ночь".

– А это поо-поо по-каковски?! – интересуется, появляясь на пороге палаты, живая и невредимая Курочка.

– По-арабски.

И все ему верят. А доктор Лейла-ханум приветствует нас:

– Добрый день, уважаемые инопланетяне!

– БОЖ-Ж-ЖЕ МОЙ! – Алихам Бисеков вскакивает, прижимая к щекам растопыренные когти, и оттягивая ими нижние веки. – ЭТО СЛУЧИ-И-ИЛОСЬ!!

– Что случилось?! – недоумевает Лейла-ханум.

– Я влюблён, доктор! Я влюблён в вас! Что будем делать?!

– Терпеть, – рекомендует доктор Лейла-ханум.

– А скоро ли Восьмое марта?

– Вам сейчас это, зачем?!

– О-о, доктор! Это роковой день моей жизни: по Восьмым марта меня, как правило, без исключений... короче, по Восьмым марта меня каждый год запирают в дурку!

Лейла-ханум перестаёт обращать на него внимание. Ганнибал Кондратьевич кивает дежурному аллирогу, и тот грозит Трёхфаллому дубинкой-шокером.

Дельфийский Оракул шепчет:

– Научный факт: по Восьмым марта все, без исключенья, гуманоидки чрезвычайно сексуально-агрессивны!

Доктор Лектор со Старшей уходят, и Лейла-ханум обращается к нам, будущим художникам:

– Предлагаю игру: каждый что-нибудь рисует, а потом, на обороте рисунка, пишет название. Затем переворачивает обратно, а товарищи угадывают, что именно он нарисовал.

– Ета щьто-ли дэтский сад?! – возмущается хачик-пришелец. – У минэ, слущий, дуща балит! Морфий, да, хачу!

– Считайте это сеансом терапии, – отвечает доктор. И уточняет: – Арт-терапии. Пожалуйста, берите карандаши, бумагу, ручки и рисуйте смело, всё, что хотите.

– ПОО-ПОО-ПОБЕ-Е-ЕГ! – горланит Ряба. – ХОЧУ-У-У!

– Молчи, кугица! – шикает на неё товарищ Нинель. – Конспигация! Забыла?!

– Можете нарисовать свою мечту, – продолжает Лейла-ханум. – О чём думаете, то и нарисуйте!

"Если б только было можно, – шепчу я про себя, – я бы только рисовал, писал картины, которые всё время вижу во сне и наяву. И ничего другого мне не надо. Только это!.."

Проблеск света среди тьмы – точно вспышка: внутри возникает свет – тонкий и нежный свет рождающегося дня. Вижу себя дома, в дверях спальни. Решаю: направиться ли к спящим красавицам, или заварить чаю? Сейчас тепло, лучше просто попить талой водички. Пью, наслаждаясь её почти молочным вкусом. И по лестнице поднимаюсь на мансарду – в мастерскую, где обитают музы, и где, укрытые холстом, на мольбертах спят картины. Кстати, музы почти никогда не спят. Ну, могут иногда чуть задремать, конечно. В основном же танцуют, поют, смеются, болтают, иногда обижаются и уходят, хлопая дверью, и даже вылетают вон через дымоход. А потом всё равно возвращаются. Тут они живут – в гинекее. Так в шутку друзья называют эту часть моего дома. А на Дурдонисе сейчас, без моих милых муз, так одиноко, так непривычно, так тоскливо!..

Воспоминание прерывается жалобами космического хачика:

– Я нэ знаю – ищто рысават!

– Вам снятся сны? – спрашивает Лейла-ханум. И советует: – Можете их нарисовать.

– Адны гётвараны, слущий, снятца и снятца! – ворчит пришелец.

Дельфийский Оракул наклоняется ко мне и шёпотом сообщает:

– Это спецтестирование. Аллироги решили таким изощрённым способом выведать: что, у кого из нас, на уме.

Алихам Бисеков вскакивает и, как школьник, желающий ответить непременно первым, тянет руку:

– Мне снится заброшенная гостиница... осыпающийся потолок... молодая девушка в чёрной комбинации... И ОНА С ВЫБРИТЫМ ЛОБКОМ!

Доктор Лейла вскидывает брови. А резидент Генри брезгливо замечает:

– Ne terplu, kogda oni tam breyut! Eto uje ne pizda, a rakushka kakaya-to.

Брови доктора взлетают ещё выше.

– А минэ, – настаивает хачик-пришелец, – снятца адны гётвараны!

– Это кто?! – удивляется Лейла-ханум.

– Ти пэсэнка знаищь:

Аадын раз, аадын раз,

Аадын рааз нэ пираандас...

– А ты, – предлагает ему Алихам Бисеков, – нарисуй автопортрет со своими гётваранами. Только обязательно на фоне выбритого лобка!

Брови доктора сходятся в точку над переносицей.

– А мне, – тянет руку Дандан-Шардам, – мне снятся ТРИ грации – Худышка, Коротышка и Толстушка!..

– Три бабы, сразу?! – мрачно ворчит Алихам. – Не жирно ль те будет?!

Мечтательно улыбаясь, Дандан мотает головой:

– На моей планете знают все: три бабы – лучше, чем одна! Это, как... три рубля лучше, чем один!

Дельфийский Оракул с серьёзным видом сообщает:

– Трёх баб вместе древние китайцы изображали, чтобы выразить аллегорически понятие о злости...

– А мне, – мечтательно говорит Папа Хэм, – мне снится большой десятиэтажный дом. На первом этаже живу я, с красавицей-женой, а на девяти других этажах живут девять моих красавиц-любовниц. И перед нашим домом райский сад, и в нём мы наслаждаемся любовью...

– Замечательно! – одобряет доктор Лейла-ханум. – У вас есть, что рисовать. Теперь, скорее приступайте!

Генрих Генрихович Синяя Борода рисует только девушек в длинных платьях, с бледными-пребледными лицами, валяющихся на полу в безжизненных позах.

– Это ктоо-кто-кто?! – интересуется Курочка.

Синяя Борода увлечён так, что не слышит. И Рябе отвечает Дельфийский Оракул.

– Жёны, которых он отправил в мир иной: две Екатерины, две Анны, одна Джейн, одна Кейт...

– А фамилии у них были Гореотумаева, Обстенкугорохова и Колнаголоветесян, – ворчит Синяя Борода. И, подняв руку, требует: – Красной краски дайте! Ведро! Побольше! Лучше – два!

Лейла-ханум спрашивает его:

– Дамы на вашем рисунке безроты. Почему?!

– На моей планете каждой гуманоидке, после её рождения – на восьмой день – делают обрезание. Их змеиные языки обрезают под корень. А чтобы даже не пытались мычать свои глупости, рты им наглухо зашивают!

– Рота нэт, а пакущитъ ани, как будут, э-э?! – не верит космический хачик.

– Природа, – отвечает ему Синяя Борода, – итак достаточно позаботилась о них, наделив способностью насыщаться плотью гуманоидов. Двуротость – вот их основное свойство!..

– ВСЁ! – обрывает его комментарий Лейла-ханум. – ДОВОЛЬНО! И не продолжайте! А с красками работать будем завтра.

– Эсли кажьдий баби язик атрэзатъ, – рассуждает хачик-пришелец, – ета сколька можьна прыгатовить харрощий бастурма! Патом на базар прадават!

Курочка пугается и квохчет:

– ДЖЕК ПОО-ПОО...

– Потрошилко?! – смекает Дандан-Шардам.

– Да что ж вы такое говорите! – качает головой Лейла-ханум.

– Да хоть и на бастурму! – не слезает с конька Синяя Борода. – Зачем им языки?! Квохтать, как куры? Ведь ума у гуманоидки – как у курицы!

– Есть умные... – пытается возразить Лейла-ханум.

– У умной ума – как у двух куриц, – изрекает вдруг Дельфийский Оракул. – Ещё в древности учёные заметили, что, после совокупления, все существа испытывают грусть. Все,– кроме петухов и самок гуманоида!

– Можьна жярение куриние мазги прадават! – мечтательно прикидывает космический хачик.

Лейла-ханум решительно возражает:

– Какие "куриные мозги"?! А физик Мария Кюри?! А математики Софи Жермен, Ада Лавлейс, Софья Ковалевская?! А астроном Каролина Гаршель?! А инженер Олив Деннис?! Нет! Где сильный пол берет силой, там слабый пол берет умом...

– Гуманоидки... – брезгливо морщится Принцесса Датская: – В массе своей, это существа, торгующие красотой. Причём, не обязательно за деньги. И потом,– от них волос по всему дому, как от кошки! Они хуже кошек!

Доктор Лейла-ханум продолжает, не обращая внимания на Принцессу:

– А известно вам, что астролябию, ареометр и планисферу изобрела Гипатия Александрийская, жившая в четвёртом веке?

Трёхфаллый перебивает её:

– Зачем мне астролябия?! И в какое место мне засунуть планисферу?!

– Без них невозможно было вычислить координаты звёзд и планет! Так же, как невозможно было вычислить время восхода и захода солнца!

– Ну-у-у, – не унимается Алихам, – вот, если бы они изобрели презерватив! Кстати, кто его изобрёл?

– YA IZOBRYEL! – отвечает резидент Миллер. – Tolko chto ya izobryel tryohchlenniy prezervativ na vsu tvoyu tryohfalluyu golovu – aj do shei...

Алихам бросается на Генри. Я бросаюсь их разнимать. Дежурные аллироги бросаются на нас,– возникает серьёзная потасовка.

После нескольких затрещин резиновыми дубинками мы становимся тихими и задумчивыми, а резидент Генри, отдышавшись, вдруг делится воспоминаниями:

– V tridtzatt shestt ili tridtzatt sem ya sobiralsya statt hudojnikom. Vremya ot vremeni, kogda naydiot, ya pishu akvareli...

Я смотрю на зашарпанные стены гуманоидариумной столовой, на пожелтевший потолок, зарешеченные окна и привинченные к полу казённые столы и табуреты, на собратьев по разуму, некоторые из которых рисуют увлечённо, а другие только созерцают чистые листы, как, например, пернатый товарищ Нинель. Смотрю на Курочку Рябу. Она, будто, хочет снести яицо, но у неё покамест ничего не выходит. Мой взгляд возвращается обратно на зашарпанную стену, где вдруг начинают проступать трещинки под штукатуркой, которые кажутся странными оттого, что образуют ровные линии – две снизу вверх от пола, и две поперёк, объединяющиеся в большой вертикальный прямоугольник, напоминающий давно заделанный и замазанный дверной проём. Осматриваюсь по сторонам: не заметил ли кто-нибудь, как я, эту... потайную дверцу. Нет. Все заняты своим. А Курочка беспокойно перетаптывается и тихонько квохчет:

– Яичкоо-коо не простое!

Я беру карандаш, приближаюсь к стене и принимаюсь помогать потайной двери прорисоваться. И постепенно она проявляется. И открывается... со скрипом! Из неё в помещение входит некто голубоглазый, с густой золотистой бородкой и волосами цвета спелого лесного ореха, разделяющимися над ровным высоким лбом и, дойдя прямыми до ушей, ниспадающими на плечи волнистыми кудрями. Одет он в холщовое рубище. Его босые ноги покрыты густой пылью. Но я вижу сердцем лучащийся от него незримый добрый волшебный свет, привлекающий все крылатые души, без исключения. Он среднего роста. На вид ему чуть больше тридцати. Пропорции его лица, рот, нос – безупречны. И его рубище не может скрыть его стройную фигуру. У него красивые руки, "музыкальные" пальцы. А на голове белый венчик из роз.

Он обводит нас взглядом ярким, живым, пронзительным, выдержать который едва возможно. И говорит:

– Всякую курицу, не несущую яиц, зарубают и бросают в котёл!

– Вот, те НА! – замечает из Теремка Фаллос Сапиенс: – Хоть стой, хоть падай!

Можно подумать, будто этот, в белом венчике, сказал персонально для Рябы, не снёсшей в гуманоидариуме пока ни одного яйца. Только каждый, почему-то, воспринимает на свой счёт. Космический хачик ухватывает себя за пижаму между ног и оправдывается:

– Как, нэ нэсу?! Вэс жьжизн, слущий, нэсу!

Пернатый товарищ Нинель решается полюбопытствовать, и прикидывается курочкой-несушкой:

– А вы, товайищ, кто такоо-кой будете?

– Йешу ха-Ноцри, – представляется незнакомец. – Можете звать меня Иса-ибн-Юсуф, сын Марьям.

Товарищ Нинель, близоруко прищурясь, выведывает дальше:

– А вы, Иса Юсуфыч, откууд-куда?

– Из тех же ворот, что и весь народ.

– А вы, Иса Юсуфыч, поок-поок... по какой части? Какоо-ков ваш род занятий?

– Я председатель Страшного Суда.

Товарищ Нинель, хлопнув моргалками, нервно сглатывает. И вдруг испуганно шепчет:

– КОО-КОО-КОШМАР!

Он бледнеет, спускает штаны, присаживается на корточки, и-и-и ПЛЮМС – влёгкую сносит яйцо – белое-пребелое, с синим круглым штампиком птицефабрики на скорлупе.

Натянув штаны обратно, товарищ Нинель прячет яйцо в карман своего пернатого сюртука и вопит:

– ДА ЗДгАВСТВУЕТ САМЫЙ СТгАШНЫЙ СУД В МИйЕ!

Иса Юсуфович пересекает помещение, приближается к зарешеченному, затянутому стальной сеткой окну, поправляет на голове венчик из роз, и шагает сквозь сетку, сквозь толстые стальные прутья решётки, сквозь стеклопакет, прямо на улицу на уровне третьего этажа. И исчезает.

– Я его узнал, – шепчет Дандан. – Это сын птички и Марии!

Космический хачик спрашивает Дельфийского Оракула:

– А за щто йиво сюда упэкли, скажьжи, да-а, брат-джян?

– А за Второе Пришествие, брат-джян, – отвечает тот. Он сплёвывает на пол и презрительно цедит: – Фарисеи, лицемеры...

– А он из какоо-коо-кого отделе...? – интересуется Ряба, и не успевает доквохтать, – из неё на свет начинает являться яйцо. И оно не то, что большое... и даже не пребольшое, а гигантское!

– Кто вылупится из него, как полагаешь? – спрашивает Фаллос Сапиенс у товарища Нинеля, но тот только шмурыгает носом и ностальгически вспоминает: – Мы с товагищем Гойким на озеге Капги, бывало, кааак вгежем по яишенке из тгёх яиц! Да по пивку! По пивку...

У товарища Нинеля созревает план, и он орёт:

– ДОЛОЙ МАННУЮ КАШУ! ДА ЗДгАВСТВУЕТ ЯИЧНИЦА!

29. Борт ╧ 1

– Товарищ Верховный меркадер, борт ╧1 к полёту по маршруту «Санкт-Меркадерск – Сочисима» готов. Командир экипажа – пилот 1-го класса...

Путтипут не дослушал доклад пилота, вяло бросил ему кисть для пожатия и, погружённый в глубокомыслие, прошёл в салон летающей тарелки, отделанной ювелирами из Златоуста и художниками из Сергиева Посада так, что один персональный унитаз Первого лица обошёлся казне в 76 тысяч андромедских баксов.

Здесь в удобных кожаных креслах устраивалась свита: начальник переименованного КГБ генерал Наскрёбышев, министр Обороны Смердюков, министр Форс-мажорных обстоятельств Тайган, министр Игромании и Футбола Своятко, министр Просвещения Профурсетко, вице-премьер Бурагозин, глава "Промгаза" Зиллер, министр Зрелищ раби Герц, пресс-секретарь Божьяросян, старший политтехнолог доктор Глеббельс и младший политтехнолог доктор Стржемббельс.

"Они грезят о себе, будто они мне друзья, и бахвалятся пред ближними, что друзья, – мерекнул Путтипут. – А мне они – челядь: захочу вымету, захочу – замету!"

От фальшивых улыбок свиты его затошнило, и он, на всякий случай, запасся гигиеническим пакетом.

Также летели олигаторы инвест-бугры – ходячий кошелёк власти Гербельвекс и личные кошельки Путтипута, братья Гербенрот – все в ермолках на головах. А ещё там была новая секретарша Леночка...

"Э-эх, хороша!" – отметил Путтипут, мысленно сравнивая её экстерьер с обличьем злополучной астрологини из шоу "Давай-ка, женимся". Дольше задерживать взгляд на секретарше было неприлично, и он отвернулся к иллюминатору.

Послышались торопливые шаги по титановому полу летающей тарелки – это спешил запыхавшийся министр Двора Иванушко Дурачков:

– У-уф! Успел! Вадим Вадимыч, подпишете указы?

Он протянул бордовую кожаную папку, с золотым тиснением "На подпись".

– О чём? – спросил Путтипут.

– Проект Указа "О засекречивании результатов исторических исследований и назначении комиссии по ревизии исто...

– Короче!

– Указ о двух историях, Вадим Вадимыч. О легендарно-красивой и... как бы это помягче... ну... нелегендарной, некрасивой.

– История... – вздохнул Путтипут. И усмехнулся про себя: "Что она дает осязаемого? Ни выпить, ни, как говорится, закусить, ни на хлеб намазать..."

Ему вспомнилось из курса истории, который он проходил в Школе КГБ, и он, сдвинув брови, пафосно пропел:

– Прошлое Дурдониса удивительно. Его настоящее более чем великолепно. Что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение. Вот точка зрения, с которой дурдонская история должна быть рассматриваема!

И вспомнилось, как в университете, куда его приняли в юности, один препод однажды после семинара, выйдя из аудитории, поёрничал: "Вся политическая история – это попросту парад параноиков во времени. А общественное сознание безропотно, как должное, приемлет эту гнусь и безумие". Потом препода того протащили через партком, профком, ректорат, и никто больше того препода не видел.

Первый лист Путтипут взглядом пробежал по диагонали:

– Рюрик... м-м... конь Вещего Олега, м-м... Игорь... Глеб... Во-ло-ди-мер ... Володимер?! А-а-а, Красно Солнышко!...

Путтипут поднял веки и спросил:

– А это всё, вообще, когда было-то?!

– Девятый, Вадим Вадимыч, тире – десятый век! Почти до нашей эры...

– Ну, тыщу лет, как говорится, не горело – и до понедельника потерпит.

В голову ему часто лезли разные исторические личности. Например, построивший в Сибири пятьдесят концлагерей, адмирал Колчак, которого Путтипут очинно уважал и почитал величайшим героем двадцатого века. Но чаще других беспокоили декабристы: "Своему царю-батюшке изменили – собаки! Какой пример моим силовикам подают, сцуко!" С годами у Путтипута развился страх армейских заговоров, и он стал постепенно замещать высших военачальников страны стрелками из своей охраны. А про декабристов решил: "Надоть издать секретное предписаньице: всячески их обсирать. Аккуратно, но сильно".

Министр Двора протянул другую бумагу, с красным штемпелем "СОВСЕКРЕТНО".

– А тут, Вадим Вадимыч, проект указа о "кроликах". Электронная подпись не пойдёт.

Эту бумагу Путтипут также пробежал взглядом по диагонали, подписал и откинулся в кресле.

– Копию вам оставить? – спросил министр Двора.

Путтипут кивнул на полочку рядом с креслом – там стояла синяя кожаная папка с золотым тиснением "Переименованное КГБ". Министр вложил в неё копию указа, поклонился Верховному и покинул тарелку, чтобы помахать борту ╧1 снаружи.

"Тяжела ты, шапка Мономаха! – крякнул про себя Путтипут, устало смыкая веки. – Короля, как говорится, играет свита. А царя, кто играет? – Бояре. Надо бы мне в свиту подобрать чванов со звонкими боярскими фамилиями – Шереметевых каких-нибудь, Голицыных там, Юсуповых. А может я, и правда,– новая инкарнация этого... самого... как его? Рюрика!"

30. Ню

– ДА ЗДгАВСТВУЕТ ЯИЧНИЦА! – орёт товарищ Нинель, сглатывая голодную слюну и потирая пернатые ладошки. – Э-эх, как мы, с товагищем Гогьким, на озеге Капги кайфова...

– Поо-поо пошёл ты... на озеро Капри! – посылает его Курочка. – Из своих, скоо-коо-ко хочешь, жарь, а мои не трожь!

Внутри огромного, только что снесённого ею яйца возникает яйцетрясение – в нём будто кто-то двигается. У оголодавшего товарища Нинеля плотоядно раздуваются ноздри, и он орёт:

– ДОЛОЙ ЯИЧНИЦУ! ДА ЗДгАВСТВУЮТ ЦЫПЛЯТА-ТАБАКА!

Из яйца раздаётся "ТУК-ТУК", и звонкий юный голосок оттуда интересуется:

– Кто в теремочке живёт?

– Я, Курочка Ряба! – отвечает Ряба. – Яички не простые, скоо-коо скорлупки золотые!

– Я, товайищ Нинель, великий конспигатор!

– Я, Фаллос Сапиенс, друг гуманоида Боды!

– Я, Бода, сам себе гуманоид, Хранитель Оси и Маятников Вселенной! А ты кто?

– А я...

БУМ! БАХ! Яйцо лопается, скорлупа на месте трещины отколупывается, и на свет божий вылупляется очаровательная дева с длинными-предлинными пышными светло-золотистыми волосами, едва прикрывающими её первозданную наготу. Дева из яйца не мелкая, и не худая, а наоборот, такая, что фаллос сапиенс взвешивает её взглядом и предполагает: