Текст книги "Седьмая центурия. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Эдуард Агумаа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

– МАТЕРИ! ПРЯЧЬТЕ СВОИХ ДЕТЕЙ, ЕДВА ЗАВИДИТЕ ГОСУДАРСТВО! ДЕВУШКИ, ПРЯЧЬТЕ ЮНОШЕЙ В ПЕЩЕРЫ, ЕДВА ПОКАЖЕТСЯ ГОСУДАРСТВО!

И все узнают тень, это – Председатель Земного Шара. А он скандирует в окно:

– СВОБОДА ПРИХОДИТ НАГАЯ,

БРОСАЯ НА СЕРДЦЕ ЦВЕТЫ,

И МЫ, С НЕЮ В НОГУ ШАГАЯ,

БЕСЕДУЕМ С НЕБОМ НА ТЫ...

Не успел он это произнести, как появилась Она! Её сразу все увидели – совершенно нагую, светозарную и прекрасную, с охапкой крупных нежно-алых махровых тюльпанов.

– Свобода... – восхищённо прошептал изумлённый Председатель Земного Шара.

Да! Мы все её тоже узнали, – она же нам всем была родная и ВОЖДЕЛЕННАЯ! И все потянули к ней руки.

– СВОБОДА! – завопили мы, пленники. – СВОБОДА!!

Она повернулась ко всем спиной – изумительно красивой спиной цвета слоновой кости. И высоко, через голову, резко – традиционным жестом невесты – бросила нам тюльпаны, охапку вразлёт. И каждый поймал по цветку – и Председатель, и Даня-Дандан, и Папа Хэм, и все-все, и Курочка, и товарищ Нинель, и я, и даже мумия Ватсьяяны Малланаги.

Дверь палаты открывается, и аллироги вкатывают неподвижного Дельфийского Оракула. За каталкой следует доктор Лектор в сопровождении старшей сестры и миловидной Ады. И видят нашу Вожделенную Свободу. А она хватает первую попавшуюся простыню, взмахивает ею, как знаменем, и взлетает на подоконник. И снова, будто над баррикадой, взмахивает знаменем и легко проходит сквозь стальную сетку, двойную решётку и стеклопакет.

– СВОБОДА!!! – орём мы, пленники.

– Полечу за моей сестрой, – сообщает Свобода.

– Ктоо-кто-кто она?! – спрашивает Курочка Ряба.

– Узнаете.

– Какая она?! – спрашиваем мы с товарищ-Нинелем.

– Увидите. Мы вернёмся вместе...

Она снова взмахивает знаменем-простынёй и растворяется в грозовом вихре. Небо за окном вспыхивает от молнии, раздаётся страшный громовой удар.

Резидент Миллер взбирается на подоконник, до колен спускает пижамные штаны и бесстрашно выставляет свой двуглавый навстречу буре.

Доктор Лектор пытается установить с ним диалог:

– Зачем вы выставили свои пенисы в окно?!

Но Генри ему не отвечает, а орёт чёрной туче:

– E-E-EY! YA KLADU NA TEBYA IH OBA!

– Что происходит?! – возмущается доктор.

– Поо-поо-политическая демонстрация! – горделиво заявляет ему Курочка.

Все пленные инопланетяне следуют примеру Генри, спускают пижамные штаны вместе с исподним, запрыгивают на подоконники, а кому не хватило места – на столы и табуретки.

Доктор сплёвывает и ворчит:

– Дурдонский бунт, бессмысленный и бес...

– ...беспоо-поо... беспорточный! – поддерживает Курочка.

Из солидарности с моими товарищами я тоже запрыгиваю на подоконник и освобождаю от пижам Лучшего Друга, чтобы устремить его в открытое окно навстречу зловещей грозовой туче, олицетворяющей сейчас всё дурдонское зло.

Доктор Лектор топает ногами и орёт:

– ИМЕНЕМ ВЕРХОВНОГО МЕРКАДЕРА, ПРЕКРАТИТЬ!!

И тут он видит моего Лучшего Друга, уже дотянувшегося до тучи и готового, вот-вот, вспороть её. Доктор падает в обморок. Старшая сестра нащупывает в кармане балахона флакон нашатыря, но заворожённая зрелищем, брызгает раствор аммиака доктору в рот, а не в нос. И Ада тоже загипнотизирована.

Только Трёхфаллый притворно морщится:

– Да кого сейчас удивишь двадцатиметровым?!

– А ты не завидуй!! – обрывает его старшая сестра.

Небо над нами взрывается громом вновь, акустическая волна сбрасывает резидента с подоконника, и он едва спасается от чудовищной огненной змеи в триллиард киловольт. И этот поцелуй Неба достаётся не Генри, а моему Лучшему Другу. Само собой, мы с ним вместе падаем. И я не ощущаю боли! Не чувствую НИ-ЧИ-ВО. Зато вижу движущиеся скелеты пленных инопланетян – моих собратьев по гуманоидариму. И вижу скелет доктора Лектора. И скелет старшей сестры, и широкие кости таза самки-аллирога Ады. И скелеты мордастых аллирогов. И отчётливо вижу их внутренности, и всё содержимое их желудков...

– Бе-е-е-е! – не квохчет, а блеет Курочка. Она тоже видит.

И слышу странное подобие голосов. Это напоминает гвалт школьников на перемене и, одновременно с ним, гвалт торговок на рынке. И понимаю, что это не голоса – это мысли... Мысли окружающих! И ещё слышу стук "ТУК-ТУК". И голос – жизнерадостный, молодой, твёрдый:

– ТУК-ТУК! Кто в теремочке живёт?

– Я, Курочка Ряба, – отвечает Курочка. И хвалится: – Яички не простые, скорлупки золотые!

И я тоже представляюсь:

– Я, Бода, татальтик татьки. Татьки т объетками. А ты тто?..

– А я – Ось Вселенной с Маятниками Вселенной! Я теперь с вами в теремке буду жить. Можете звать меня по-домашнему просто – Fallos Sapiens. А ты, Бода, отныне не катальщик тачки с объедками! Теперь ты Хранитель Оси Вселенной и Маятников Вселенной! И мой лучший друг...

Нашатырь. Фу! Старшая сестра суёт мне в нос раствор аммиака, а миловидная самка-аллирог Ада обеими руками сжимает окаменевшую и обуглившуюся от убийственного электрического разряда Ось Вселенной. И зачарованно шепчет:

– Я ВИДЕЛА ФРАНЦУЗСКИЙ ПОЦЕЛУЙ... МОЛНИИ!

Доктор Лектор качает головой и объявляет мой диагноз:

– Перемежающийся острый приапизм.

От вверенных мне Маятников Вселенной – похожих сейчас на печёную в костре картошку – возносится чёрный дым. В палате запах жареного!

– "Шашлычок под коньячок – вкусно оч-чень!" – надо мной, напевая какую-то пошлятину, пританцовывает Трёхфаллый.

А Даня Дандан-Шардам облизывается на Аду:

– Какая дева! Меня мучает пол!

Он заходит Аде со стороны спины, приседает на корточки, лижет её взглядом снизу и приговаривает:

– Какой станок любви! Я думаю так: к гуманоидке надо подкатываться снизу. Гуманоидки это любят и только делают вид, что они этого не любят.

Он обращается к доктору и просит:

– Док, подскажите рифму к слову "конец"! Только чтобы не "венец"!..

– "В торец"! – зло отмахивается от него доктор.

– "Дворец"! – проявляет поэтические способности старшая сестра. И развивает их: – А во дворце – "ларец"!

Ада шепчет:

– "Наконец"...

– Наконец, наконец, дева... – бормочет Дандан-Шардам, записывая пальцем на своей ладони рифмы.

Доктор Лектор объявляет, что за политическую манифестацию все наказаны, поэтому после ужина всех привяжут к койкам и вырубят свет. Он велит Старшей впрыснуть мне какую-то дрянь, которая угомонит меня часов на пятнадцать. Последнее, что я чувствую – укол в глютеус. Последнее, что вижу – Старшая силой отрывает Аду от ещё дымящейся Оси Вселенной и за шкирку, волоком утаскивает её из палаты.

– Коод-кодэээ! – квохчет Курочка и подмигивает нам с Фаллосом Сапиенсом: – Знаете, кто мой петух?!

Мы пожимаем плечами, а она представляет нам:

– Товарищ Нинель!

И прищуривается:

– А яйца мы с ним поо по очереди будем высиживать! Жить теперь он будет у нас в теремке!

– Гутен морррген! – приветствует нас, как кукушка из часов, товарищ Нинель, высовывая лысую тыкву из вентиляционного окошка под крышей.

И они с Рябой принимаются квохтать хором:

– Коод-код-код-ко-да-а...

24. Холостяк ╧ 1═000 000═001

Григорию Иаковичу вспомнилось, как вернувшись вечером в город, они с Тасей спустились в метро и, не простившись, разобиженно разошлись по разным вагонам.

Прижав тогда лоб к стеклу, уставясь в бегущую грязно-чёрную ленту туннеля, Гриша будто стал пробуждаться: "Минутные вдрибадан-пьяные целовашки взасос на чужой кухне... – вот и вся прелюдия к совокуплению. ВОТ И ВСЁ, ЧТО БЫЛО! То есть, до того у нас с ней не было Ни Одной Минуты Общения! Трапеза за Новогодним столом? Тасю я там не заметил. Не она сидела справа, и не она сидела слева. Не было ни ухаживаний, ни волнений, ни томления, ни фантазий, ни грёз, ни, тем более, влюблённости! Не было к ней ни влечения, ни капли симпатии! Даже полкапли интереса, и то, не было! То есть, НИ-ЧЕ-ГО! НИ-ЧЕ-ГО-ШЕНЬ-КИ! А потом – "О, привет! А звать тя, Красна Девица, как?" Идиотство! Напился, и-и – пожалте бриться! Мошкой в паутину – БАЦ! ИДИОТ! Да! Это же не любовь! Просто, сексуальное партнёрство. Бывает... А теперь, вот, едем в разных вагонах до разных станций. Дуемся..."

Гриша вышел на платформу и в толпе пассажиров поднялся в переход между кольцевой и радиальной. Здесь какой-то хипарь, пока не засекли менты, бренчал на гитаре, исполняя набор слов собственного, похоже, сочинения. Редко кто из спешащих по переходу дядек и тётек бросал медный пятак ему в картонный стаканчик. В его песенке был припев:

Окольцованные птицы не свободны -

Под колпаком они у мюллеров летают,

И пока мюллеры за ними наблюдают,

Мгновенья мюллеров и птиц свистят и тают...

"Да, – отметил про себя Гриша, – вчера по телеку кино повторяли про разведчика Штирлица и гестаповца Мюллера".

Он прошёл было дальше. И вдруг, услышал внутри себя привычный голос Безмолвия: "А ОНО, ТВОЁ?"

Гриша остановился. Голос спрашивал его о Тасе.

"Не моё", – ответил Гриша.

"ТАК, НЕ В СВОИ САНИ – НЕ САДИСЬ!"

Развернувшись, Гриша пожертвовал в стаканчик хипаря двугривенный. И с лёгким сердцем двинулся вперёд. "Идиотство? ПРЕКРАТИТЬ ИДИОТСТВО НЕМЕДЛЕННО! Наконец-то, дошло!" Гриша осознал, что не хочет мириться с Тасей. "Да разве мы ссорились?! Только вот, продолжать – НЕЛЬЗЯ!"

Сердцу сразу стало легко. И он понял, что не хочет лёгкость эту терять. Лучше быть последним холостяком на свете! Если холостяков миллиард, то он, Гриша, – миллиард первый! Лучше другое – то, о чём сказал поэт: "Одиночество! Зноем житейским томим, К твоим водам холодным, глубоким бегу я..."

На следующий день он упросил декана факультета разрешить сдать летнюю сессию досрочно. До выходных Гриша успел расправиться с экзаменами и зачётами, и умотал к тётке в Одессу, взяв с мамы слово, что адрес не даст никому. В июле-августе был студенческий стройотряд. Осенью Тася позвонила и предложила встретиться в соседней пельменной. Был один вопрос, а ответ был "Нет". Потом – одиночество, годы оскорлупения до полного оскорлупления.

– Шампанское, – стюардесса подкатила тележку с напитками, – вино красное, белое, коньяк. Желаете?...

Нерельман отказался, и стюардесса спросила длиннобородого дядьку в соседнем с ним кресле:

– Для вас?

Тот отрицательно мотнул бородой и прошамкал беззубым ртом:

– Кисельку бы смородинового...

Григорий Иакович удивился, что не заметил, как этот авиапассажир оказался рядом. А тот будто давно читал мысли Нерельмана:

– Одиночество... Для меня оно оказалось мечтою недостижимой: репортёры соревновались, как гончие на псовой охоте – кто вперёд разнюхает след. Один преследовал меня уже в поезде от Козельска. А в Астапово их собралось, что блох на собаке...

Лицо нового соседа показалось Нерельману знакомым. А тот спросил:

– Вы в курсе, что у Микеланджело было три жены?

Нерельман не успел удивиться, как бородач их назвал:

– Скульптура, Живопись, Поэзия. И дети были от каждой – картины, статуи, стихи – шедевры! Любимые жёны кровь не пили, а дарили мастеру только радость.

Нерельман усмехнулся про себя: "Выходит, я двоежёнец, и моих звать – Наука и Техника. От меня они родили хроноцапу и квадронный моллайдер". А бородач сказал:

– Вам хорошо, вы не в браке.

"Откуда он знает?!" – снова удивился Нерельман, а Бородатый продолжил:

– Разумно. Ведь брак – это когда сходятся двое, чтобы мешать друг другу. Если я иду один, то мне свободно, а если мою ногу свяжут с ногою бабы, то она будет мешать мне...

"Вот, я знаю, как управлять Вселенной, – подумал Нерельман, – а как управлять женой... Знает ли кто?"

– ...Баб узнают только их мужья, и только когда уже слишком поздно. Поэтому брак следует сравнивать с похоронами, а не с именинами. К браку приманивает половое влечение, принимающее вид обещания надежды на счастье. Но брак есть страдание, которым платишься за удовлетворенное половое желание. Главная причина этих страданий та, что ожидается то, чего не бывает, а не ожидается то, что бывает всегда. Брак скорее пересечение двух линий: как только пересеклись, так и пошли в разные стороны. Сходятся два чужих между собою существа, и на всю жизнь остаются чужими...

"Хлебнул, видать, мужик лиха!" – подумал Нерельман. Бородатому хотелось поделился ещё, и он сказал:

– Мужик может пережить землетрясение, эпидемию, ужасную болезнь, любое проявление душевных мук. Самой же страшной трагедией, которая может с ним произойти, остается, и всегда будет оставаться трагедия спальни...

Появившаяся неожиданно стюардесса с подносом и тремя стаканами на нём, спросила:

– Вы о мучительной потребности, которую невозможно удовлетворить в одиночку?

И протянула Бородатому стакан:

– Для вас, пожалуйста, смородиновый кисель!

Второй стакан она вручила Нерельману, а третий оставила себе. Это была яркая брюнетка с карими цыганскими глазами. Наклонясь к Бородатому, она спросила:

– Трагедия жажды – смерть через пару дней. Трагедия голода – смерть через пару недель. А трагедия спальни?

– Аденома простаты через пару лет, рак простаты через пару десятков лет.

– А боженька, – спросила она, – по-вашему, добренький?

Тот убеждённо кивнул. Стюардесса не без ехидства спросила:

– Если добренький, зачем каждому в промежность вставил категорический императив: адамам – кочергу дьявола, и евам печку сатаны? Чтоб наблюдать всевидящим оком "трагедию спальни"?!

Нерельман было согласился, что и правда, похоже, неспроста Создатель встроил в каждое из своих творений механизм принудительного спаривания – принуждалку, изнывалку, хотелку... Однако Григорию Иаковичу показалось странным, что стюардесса так далеко и бесцеремонно выходит за рамки служебных обязанностей. А она наклонилась к Бородатому ещё ниже:

– Я недавно видела про вас фильм, как вы, в последний год своей жизни, демонстрируете жене потребность к совокуплению, изображая перед ней хлопающего крыльями петуха, и громко кукарекая. Правда, что ли, вы так себя вели?!

– ВРАНЬЁ! – отрезал Бородатый.

Нерельману вспомнилось возвращение с экскурсии, когда он слышал, как графиня Аннушка говорила на ухо собеседнице:

– ... у него воспалилась простата, и он зимой на дворе – по несколько раз в день – слепит снежок, и себе в штаны – туда, под низ. И доктору Маковицкому жаловался, что без такой "процедуры" там жжёт, точно гвоздь с наковальни, и яйца болят – не сесть. Одуревшая от вожделения к Танееву, Софья Андреевна мужу уже не...

Бородатый прервал воспоминания Григория Иаковича:

– Что такое сварливая жена, представляете?

Стюардесса, нескромно присаживаясь на подлокотник кресла, предположила:

– Ворчливая?

– Если бы! Свара – это спор до ссоры, ругань. Грешен я перед ближними и пред Богом. Сварливая жена – божья кара.

– КАРМА! – выпалила стюардесса, и Нерельман с Бородатым вздрогнули.

Она вдруг заговорила тоном индийского брамина:

– В браке любовь заболевает... и умирает. И её место занимает отчуждение. Потом – ссора за ссорой, отчуждение перерождается в неприязнь. Дальше скандалы, и в них неприязнь перерождается в ненависть. И однажды, пленники брака могут пожелать друг другу смерти, неважно – вслух, или про себя. И Бог может частично исполнить их пожелание. Разумеется, не сразу! К примеру, вернуть к себе душу их невинного дитя, которое плоть от плоти обоих в паре, где оба ненавидят, и оба ненавистны...

– Вы это, о Ванечке?! – со всхлипом прошептал Бородатый, глядя на неё из-под тяжёлых, будто неподъёмных век.

– Это о карме, – ответила она.

Бородатый согласно кивнул:

– Я теперь знаю ключ к этой тайне: считать себя отдельным существом есть обман.

Обращаясь к Нерельману, он продолжил:

– То, что мы считаем себя отдельными существами, происходит оттого, что покрывало Майи ослепляет наши глаза и мешает нам видеть неразрывную связь с нашими ближними, мешает нам проследить наше единство с душами других существ. Немногие знают эту истину. Для того, чье зрение омрачено покрывалом Майи, весь мир кажется разрезанным на бесчисленные личности. Перестань считать себя отдельным существом – и ты вступишь на путь истины.

– Лекарство от ваших бед в вас самих, – поддержала его странная стюардесса. И произнесла, как тост, пожелание: – Пусть ваш умственный взор никогда не покроет завеса Майи!

Они чокнулись стаканчиками с киселём, и Нерельман чокнулся с ними.

– А насчёт кармы, – Бородатый кивнул на стюардессу, – она права. Вот, дарят тебе, юному, родители мудрость, что у судьбы две ноги – свой дом и честная работа. Береги, родной, обе эти ноги, чтобы по жизни не захромать. А тут, окажется – у судьбы твоей сзади, между ног-то, хвост! И он – твоя карма...

– И он, – подхватила странная стюардесса, – хвост длинный, лохматый, и судьбой твоей рулит!

Бородатый протянул руку к её голове и погладил по волосам:

– А звать тебя, милая, как?

– В позапрошлой жизни, в Древних Афинах, звали меня Ксантиппой Лампрокловной. А в прошлой я была... СОФЬЯ АНДРЕЕВНА БЕРС!

И стюардесса стала превращаться в медузу Горгону с синим лицом. Из её рук и ног к Бородатому устремились синие щупальца, и она зловеще заорала:

– Я ТВОЯ КА-А-АРМА!

– А-А-А!! – завопил, побледнев, Бородатый. Вскочил и бросился к люку аварийной эвакуации.

Нерельман рванулся за Бородатым, и вместе они отомкнули замок и распахнули люк. И там Григорию Иаковичу предстала пасть Левиафана, которая служит входом в геенну. Там прямо на входе черти реплицировали говорящие копии телевизионной свахи Мимозы Сябитовны и приковывали их грешникам в качестве жён – каждому за правую ногу – цепью. Такого ада, понял Нерельман, он не вынесет. Отшатнувшись с жалобным воплем, он бросился по проходу обратно.

Командир воздушного судна потребовал из динамиков:

– Прошу всех занять свои места! Уважаемые дамы и господа! Наш самолёт приступил к снижению...

Дремавшие и спавшие в салоне проснулись. И Григорий Иакович открыл глаза оттого, что настырная стюардесса принялась шестью синими своими руками расстёгивать на его брюках ремень и ширинку. Присев перед Нерельманом на корточки, она теребила ремень за пряжку замка и требовала:

– Ваш ремень!

Командир воздушного судна, через динамики, поддержал её:

– На время посадки просим вас застегнуть ремни безопасности.

Нерельман сделал глубокий вдох, как обычно, после пробуждения. Пальцами, сквозь веки, помассировал глаза. Глянул в иллюминатор: там, в хладном сиянии луны двигались, кажущиеся с высоты мелкими, гребни чёрных волн ночного моря. Слева впереди показались, издали похожие на россыпи бриллиантовых колье на чёрном бархате, огни двух южных городков – Сочисимы и Сочисаки, сросшихся набережными между собою. По опыту прежних полётов сюда, Нерельман знал, что неприятное состояние самолётной пристёгнутости остаётся терпеть до посадки ещё минут восемь или девять.

Он вновь закрыл глаза и увидел лучезарный лик своей Дамы Сердца. Прекрасная Астрологиня, увенчанная короной из ярчайших светил Галактики, улыбалась ему с неба. Сердце Григория Иаковича вспыхнуло, и из него к космической возлюбленной устремился чистый луч нежного тепла.

Боинг вшассинился, врезинился в бетонку посадочной полосы, зарокотал и сотрясся в сверх-усилиях торможения. Раздались аплодисменты. Хлопали, в основном, из второго салона. Григорий Иакович не имел привычки аплодировать лётчикам в конце рейса, но аплодировавших понимал – так они благодарили Судьбу за то, что в экипаже сегодня не оказалось пилота с синдромом Андреаса Любица – мерзавца-психопата, превратившего самоубийство в запланированную гекатомбу с сотнями оборванных жизней авиапассажиров.

Голос Безмолвия предложил Нерельману: "Можно создать прибор – индикатор подлости, шкалированный в единицах измерения "любицах" и "милли-любицах", портативное устройство для экспресс-тестирования аномальных паттернов эрозии совести. Короче, детектор на гадскость, тварскость, мерзкость, гитлерскость, сталинскость, чикатильность, и тому подобную гнусь и погань..."

Из динамиков прозвучало:

– Уважаемые пассажиры, наш самолёт произвёл посадку в аэропорту Сочисаки города Сочисимы. Температура воздуха за бортом...

25. Мечта чекиста

В кабинет Верховного вошёл начальник переименованного КГБ, положил на стол розовую папку, перевязанную алым бантом, и вытянулся по стойке «Смирно».

"Досьецо! – потёр ладошки Путтипут. – Долгожданненькое! Материалец на мою – чмок-чмок-чмок – астрологинюшку – чмок-чмок-чмок!"

Едва Путтипут развязал бант, его пальцы задрожали, а пламенный мотор внутри скелетки взревел и запел бравый марш:

Мессершмиттен штартен,

Интер люфт шпацирен.

Люфтваффе пилётен

Зиген гратулирен...

И сердце запрыгало, чтоб взлететь, как совсем недавно, за ужином. Опасаясь повторения неприятности, Путтипут отодвинул папку Наскрёбышеву:

– Сами, сами.

Тот щёлкнул каблуками.

– По образованию Объект...

– Куколка! – перебил его Путтипут. – Объект "Куколка". Продолжайте!

– Объект "Куколка", по образованию, психолог. По жизни – топ-модель, артистка, статусная красавица. Занималась балетом...

– Куколка-балетница! – снова перебил генерала Путтипут.

Раскладывая фотографии на столе, Наскрёбышев сообщил:

– Рост Объекта "Куколка-балетница" утром – метр,73; вечером – метр,72; днём – на каблуках – от метр,77 и выше. Вес: летом – 52 килограмма, зимой – 58 килограмм. По гороскопу – Коза...

"А я по гороскопу – Тигр! – заметил про себя Путтипут, шкрябнул по столу когтями и напел: – Ля-лЯ-ля от козочки рожки да ножки..."

Фотографии, добытые ведомством Наскрёбышева, впечатляли: вот, Объект в одном нижнем белье, в более чем откровенной позе, скрестив ноги, на подушке из натуральной шкуры зебры. А вот, крупный план – Объект, в чём мать родила, лежит на животе на влажном песке пляжа – это обложка журнала "XXY" – под заголовком "Презерватив – сын века" – ей тут лет восемнадцать, не больше. А вот, она в леопардовом купальнике на обложке журнала "CD-ROM-ПИРОЖОК.net" – здесь ей 19. Следующее фото – Объект в чёрном купальнике на обложке журнала "Компьютерз энд принтерз" – тут ей 20...

Пламенный мотор загудел как танковый турбодизель и, неслышно для Наскрёбышева, заиграл и запел:

Майне кляре фрёйляйн

Безухен шпацирен,

Унтер ден линден

Хенде хох працирен...

– А вот, Вадим Вадимыч, – генерал ткнул пальцем в фотку, – вот, сильный снимок: топлес, на улице, в облегающей прозрачной комбинашке! И следующий кадр – ещё круче – топлесс, в той же комбинашке, и Объект уже в какой-то подворотне! Дальше – топлес для журнала "Буря в пустыне"... И вот, вообще...

Последнее фото было полный улёт – на коленках, на голой земле, попой в камеру, Объект "Куколка" практически голая – в одних только леопардовых стрингах – да и те глубоко застряли – это как надо будет подковырнуть, чтобы вытащить...

"Какая гуманоидка! Э-Эх! – вздохнул Путтипут. – Это вам не какая-нибудь там "мечта поэта"! Это – бери выше – мечта Заслуженного чекиста!"

– Обратите внимание на "зону бикини": Объект явно в...

Путтипут остановил речь генерала взглядом. И поинтересовался:

– Откуда снимок?

– Созданное по вашему, Вадим Вадимыч, приказу, спецподразделение "Кибер-Беркут" вытащило из "ЖЖ".

"Вас ист дас "ЖЖ"?" – хотел спросить Путтипут, но передумал. И напел про себя: – Ми-ла-я мо-я-а!.."

– Объект иногда смотрит порнофильмы, – продолжил доклад Наскрёбышев. – В досье имеется видеозапись её вынужденного признания.

"Это, – вздохнул про себя Путтипут, – это мы, милая, поправим! Чего мы в тех фильмах не видали?! В натуре будет круче!"

– Дальше, Вадим Вадимыч, в досье имеется видеоряд признаний Объекта по поводу секса, и всякого такого. Включить?

Путтипут кивнул. Генерал ткнул в планшет, и Объект сознался:

– Ну, я не такая целомудренная, и не ханжа... Секс – это механический процесс...

"Верно, милая! – согласился про себя Путтипут. – Мы с тобой не Спинозы, какие-нибудь, чтоб антимонии разводить. Нам важен не категорический императив Канта, а механический процесс! процесс! процесс!.."

Пламенный мотор ударил в литавры и исполнил бравый чекистский марш:

Че-кист-ский секс -

На-ган за-су-ну в ко-бу-ру,

Че-кист-ский секс -

По-ща-ды от меня не жди!..

Наскрёбышев достал из папки чертёж, в заголовке которого значилось "Будуар "ФОНТАНЫ РАЯ".

– На прошлой неделе Объект "Куколка-балетница" посетила частную мебельную фабрику "Спальни на заказ для домашнего порно". Мы допросили владельца, и он дал признательные показания: Объект "Куколка" выбрала и оплатила нестандартную спальню из серии "Сексодромы с турбонаддувом"...

Путтипут щёлкнул пальцами: "Мы с тобой, милая, и турбу наддуем, и много чего ещё наддуем, где-ньдь в Париже! А ещё в бананово-лимонном Сингапуре..." И про себя напел:

В опаловом и лунном Сингапуре...

Когда под ветром ломится банан,

Вы грезите всю ночь на желтой шкуре

Под вопли очень диких обезьян.

А в слух изрёк:

– Я долго жил и многим насладился. Обратно же, она дитя, а я не молод...

Глянулся в зеркало, и поэтически изрёк:

– С тростинкой рядом дуб...

Наскрёбышев закатил глаза к потолку и гласом бессердечного истукана доложил:

– Вадим Вадимыч, там дальше в досье имеются фотографии мужа Объекта "Куколка" – в фас, в профиль, сидя, лёжа... Рост утром: метр,87; вечером – метр,86. Носит причёску под позднего Брюса Уиллиса. Улыбчивый. Особая примета: непубличный...

Путтипут обернулся и поглядел на Наскрёбышева так, будто вся скорбь бренного мира сгустилась и пала на хрустальное дно его кристального существа. У него возникло ощущение, будто в лицо ему бросили не перчатку, нет, а мокрую варежку.

"И велик Путтипут, а от малого комара страдает", – мысленно посочувствовал шефу Наскрёбышев. И стал успокаивать шефа:

– Да не расстраивайтесь, Вадим Вадимыч! Первому – оно, конечно, ягода краснее. Зато последнему – тропа глаже!

Зависла пауза. Путтипут тарабанил ногтями по столу, а потом дрожащими пальцами стал отворачивать от себя фотокарточки "рубашкой" вверх.

Генерал решил его подбодрить:

– Вадим Вадимыч, имеется план квартиры, где прописана Объект "Куколка". Это я к тому, что и план сортира, на случай... ну, вы поняли... также имеется. Тесноват, зараза, поэтому габариты мы указали в дециметрах, на случай, если... ну, вы поняли...

В Высшей школе меркадеров на кафедре Лицензированных убийств преподавались аж целых два учебных курса: "Убийства профилактические" и "Убийства показательно-наказательные". На лекции "Сортир, как идеальное место, чтобы замочить" профессор в штатском диктовал слушателям:

– Утром стол – вечером стул. Вечером стол – утром стул. Французики говорят "Шерше ля фам", а мы, меркадеры, говорим: "Шерше сортир".

Путтипут тряхнул головой, будто стряхивая навязчивую идею, и Наскрёбышев продолжил его утешать:

– Как учил заслуженный чекист товарищ Берия, "муж не стенка, может и подвинуться".

Путтипут помнил и другое железное правило товарища Берия: если стенка не идёт к мужу, то муж идёт к стенке. И отрицательно замотал головой:

– Товарищ Наскрёбышев! Помните, дедушка Ленин говорил дедушке Сталину: мы пойдём другим путём! И вот, каким: призовём-ка мы Объект "Куколку" в разведшколу переименованного КГБ! Якобы, в связи с обострением международной обстановки!

Идея генералу понравилась, и он стал её развивать:

– Да, в связи с приближением враждебного блока НАТО к атмосфере нашей планеты, и всё-такое, на курсы связисток, радисток... короче – диверсанток!

Он цокнул языком, вспомнив молодость:

– Помните, Вадим Вадимыч, когда я в логове Абвера служил под псевдонимом "Йоган Вайс", у меня там, в разведшколе одна курсанточка была – кличка "Спица". Так мы с нею тако...

Путтипут перебил его:

– Чтобы не вызвать подозрений, придётся, для отвода глаз, призвать в разведшколу всех троих!

– Кого?! – не понял Наскрёбышев.

– "Кого-кого"!! Этих – Клариссу Гузеевну с Мимозой Сябитовной!

– А-а! – сообразил генерал. И предложил: – Призвать, и дать им клички: "Толстушка", "Коротышка" и "Худышка"!

– Почему?! – удивился Путтипут.

– Помните, Вадим Вадимыч, у нас в Новосибирской тюрьме НКВД в 41-м один полоумный поэт томился – не то Чармс, не то Хармс. Так вот, он нам, дознавателям, стишок читал: "Три грации":

Толстушка, Коротышка и Худышка,

Совсем-совсем, три грации совсем...

– Это он – "совсем"! Не пойдёт! – возразил Путтипут. – Какая же она "Худышка"?! 58 килограмм – это куколка! Самое оно!

– Тогда... – согласился генерал, – ... тогда "Куколка-балетница"... "Воображала", "Сплетница"! Как вам такая агентурная тройка?

– Пойдёт, – согласился Путтипут. И встав к окну, выходившему на внутреннюю территорию Льмерка, поинтересовался, между прочим: – А поэт тот – Чармс или Хармс – он, за что у нас томился?

– Дык, было бы за что, так сразу б и шмальнули. Дознаватели и хотели ему шпионаж пришить – хоть в пользу марсиан, или, там, мумии фараона – или, хоть какой-нибудь уклон – правый или левый – да ни с какого боку ничего не пришивалось. Томился ни за что.

– А он, чего писал-то, тот поэт?

– Стишки для дошколят. Мы там уже высасывали из пальца инкриминировать какой-нибудь особенный уклон: ну, там, баба-ягизм, кащеизм, кикиморизм, серо-волкизм, гусизм-лебедизм, конькизм-горбунькизм, колобкизм...

– Ну, и?

– Вальнули мы его, всё равно... по разнарядке.

"Ряды поэтов периодически необходимо чистить, – одобрил про себя Путтипут. – Чисто профилактически".

Он глянул в окно, откуда были видны Царь-танк и Царь-гаубица. Между ними уже стояла готовая к старту летающая тарелка.

– Всё! – подытожил Путтипут. – Погнали в Сочисиму!

Наскрёбышев щёлкнул каблуками и уже, было, повернулся через левое плечо – шагнуть к двери, как Путтипут остановил его вопросом:

– ФАМИЛИЯ?!

Ни секунды не тормозя, генерал отрапортовал:

– Хазбуладзе.

И добавил:

– Хазбулат Хазбулатович.

– А она к нему... – спросил Путтипут дрогнувшим голосом, – ... как?

– Вадим Вадимыч, в досье имеется запись её признания Объекту "Воображала". Объект "Куколка" говорит: "Мой муж – моя судьба". Кстати, его можно призвать на сборы резервистов... бессрочно.

– Досье на Хазбуладзе!..

Путтипут выпустил генерала в приёмную, а сам открыл гардеробный шкаф, оделся в куртку-аляску из пуленепробиваемого кевлара, и скользнул в потайную дверь, выходящую через шкаф на секретную лестницу, ведущую во двор Льмерка.

26. Повстанцы

Неделю назад отряды полевых командиров Рустама Елаева и Доки Кумарова преодолели горный перевал, миновали ущелье Пасть дракона, и под покровом молодой весенней «зелёнки»,– так федералы называют маскирующую боевиков лесную растительность,– по двум разным тропам спустились в долину. Их целью был приморский город Сочисима. А точнее – его пригород – Сочисаки. А ещё точнее – объект в сорока трёх километрах от Сочисаки. Вождь горцев Ходжар Худаев, из своей крепости Нзорг, лично руководил ходом операции.

Поскольку силы в борьбе его племени против огромной империи никогда не были равными,– по пушечному мясу армия Дурдониса превосходила более чем в стопятьсот раз, а авиации, артиллерии и бронетехники у горцев вообще не было, – Ходжар Худаев обдумывал коварные способы заставить врага вывести войска с оккупированных предгорий. По первоначальному замыслу Худаева, у отрядов Елаева и Кумарова было две цели – реальная и отвлекающая. Демонстративная заключалась в создании паники среди обладателей билетов на спортивные зрелища в Сочисиме. Скрытой же, но главной целью, было захватить объект "Лаура" – горную резиденцию Путтипута.