Текст книги "Лето мафии"

Автор книги: Э. Дюк Винсент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Эта книга посвящается неподражаемому Бобу Смиту. На протяжении последних десяти лет он постоянно требовал от меня, чтобы я написал эту книгу, и никогда не терял веру. Боб – один из самых умных, храбрых и честных людей из всех, кого я только встречал. В нем продолжает жить Сидни Батчер…

А также «мальчикам»… в том порядке, в каком я с ними познакомился:

Эду Снайдеру, Барри Деворзону, Хербу Саймону, Бобу Смиту, Бобу Феллу, Джеффу Барбакоу, Энди Гранателли, Майку Бонсиньоре по прозвищу Судья, Лену Фридмену, Дону Фариду, Джимми Аргирополосу, Джину Монтесано и Питеру Дугласу.

И, наконец, моей незаменимой любящей жене, Наседке, без которой не было бы меня.

Огромное вам спасибо, дорогие братья и моя любимая.

Такой вещи, как мафия, не существует…

Дж. Эдгар Гувер, директор ФБР

Такие события, как затопление «Нормандии» у причала Среднего Манхэттена, телевизионная трансляция заседаний комиссии Кифовера и начало войны в Корее, соответствуют исторической действительности. Взаимоотношения и амбиции главарей мафии описываемой эпохи также подтверждаются фактами. Наконец, взаимная неприязнь Фрэнка Костелло и Вито Дженовезе, ненависть, которую Альберт Анастасия питал к Винченто Маньяно, и дружба Костелло и Анастасии обстоятельно задокументированы. Остальные герои книги – члены уличных банд, их друзья, родственники и враги – являются собирательными образами тех, с кем я был знаком лично или о ком был наслышан, и, следовательно, эту книгу можно назвать художественным произведением.

Пять преступных кланов

С 1928 по 1931 год Сальваторе Маранзано и Джозеф Массерия, два наиболее могущественных мафиозных лидера Нью-Йорка, вели жестокую и беспощадную борьбу за власть, известную как «война Кастелламмарезе». Это название разборка преступных группировок получила по сицилийскому городку Кастелламмарезе-дель-Гольфо, родине Маранзано. Конец войне наступил с гибелью Массерии, после чего Маранзано провозгласил себя «capo di tutti capi» – «главарем всех главарей». Поднявшись на вершину власти, Маранзано потребовал, чтобы все преступные группировки не только в Нью-Йорке, но и по всей стране подчинялись единому управляющему органу, так называемой Комиссии. Эта Комиссия должна была состоять из представителей пяти кланов: Лучано, Маньяно, Боннано, Профачи и Луччезе, названных по фамилиям их главарей. Ниже перечисляются члены двух кланов и уличных банд, которые являются главными действующими лицами этой книги.

Клан Лучано

Чарльз Лучано по прозвищу Счастливчик (капо, депортированный в 1945 году)

Фрэнк Костелло (капо, сменивший Счастливчика Лучано)

Вито Дженовезе (ближайший сподвижник Костелло)

Джорджио Петроне по прозвищу Джи-джи (капорежиме)

Недотрога Грилло (ближайший сподвижник Петроне)

Поль Драго (капорежиме)

Карло Риччи (ближайший сподвижник Драго)

Чаки Лоу по прозвищу Законник (солдат)

Джозеф Дото по прозвищу Джо Адонис (капорежиме)

Клан Маньяно

Винченто Маньяно (капо)

Альберт Анастасия (ближайший сподвижник Маньяно)

Джино Веста (капорежиме)

Анджело Мазерелли (ближайший сподвижник Весты)

Матти Кавалло (солдат)

Дино Кавалло (солдат)

Бо Барбера (солдат)

Гэс Челло (солдат)

Карло Гамбино (капорежиме)

Уличные банды

«Гремучие змеи»

Ник Колуччи (главарь)

Сэл Руссомано

Аль Руссомано

Пит Станкович по прозвищу Вонючка

Малой Хейнкель

«Налетчики»

Винни Веста (главарь)

Доминик Дельфина по прозвищу Мальчонка

Луис Антонио по прозвищу Маленький Луи

Бенни Вил

Аттиллио Мазерелли по прозвищу Порошок

Ральф О’Мара по прозвищу Рыжий

Антонио Камилли по прозвищу Прыгун

Глава 1

Лето 1950 года

Когда я впервые увидел этого паренька, он сидел на пожарной лестнице, на площадке четвертого этажа. Времени было уже около полуночи; паренек держал в руке фонарик и, щурясь за толстыми стеклами очков в тонкой стальной оправе, читал книгу. Я сам только что выполз на соседнюю площадку пожарной лестницы и устраивался на матрасе, который моя мать положила на железные прутья. Паренек был так поглощен книгой, что не увидел и даже не услышал меня.

Наши площадки пожарных лестниц находились всего в трех футах друг от друга на фасаде жилого здания на углу Одиннадцатой авеню и Тридцать шестой улицы. Если доминирующей чертой «Адской кухни» являются жилые дома с дешевыми квартирами внаем, то доминирующей чертой этих домов являются пожарные лестницы. Доступ на них имеется из окон всех гостиных всех верхних этажей.

Та ночь выдалась особенно душной. Лето обрушилось на Нью-Йорк в конце мая и тотчас же превратило мощенные асфальтом улицы «Адской кухни» в дьявольскую сковородку. К полудню температура поднималась до девяноста с лишним градусов по Фаренгейту при соответствующей влажности, и не помогал даже Гудзон, протекающий за соседним кварталом. Битум на мостовых прекращал пузыриться только к шести вечера, но даже к полуночи ртутный столбик не опускался ниже восьмерки. Дома было еще хуже, и единственная надежда обрести хоть какое-нибудь облегчение заключалась в коротком путешествии из удушливого помещения на пожарную лестницу за окном. Только там можно было рассчитывать на относительную прохладу, на случайный освежающий ветерок.

В спортивных трусах и футболке, я сидел, прислонившись к кирпичной стене, и краем глаза наблюдал за тощим пареньком, который совсем недавно перебрался в наш дом, – его звали Сидни Батчер. Одетый в пижаму, с ермолкой на голове, он сидел на подушке, скрестив ноги. Книга лежала у него на коленях, и он придерживал ее одной рукой, другой сжимая фонарик. На меня паренек не обращал никакого внимания, а я тем временем изучал его в отраженном сиянии фонаря на углу. Мальчишка был настолько тощий, что казался сделанным из щепок. По моим прикидкам, в нем было не больше сотни фунтов при росте пять футов и два или три дюйма. Его черные вьющиеся волосы ниспадали на уши, а кожа была очень бледной. В профиль его голова казалась слишком большой для тела, а нос с горбинкой – слишком большим для лица. Лицо это нельзя было назвать отталкивающим, но оно разительно отличалось от смуглых сицилийских физиономий, господствующих в нашем доме и вообще во всем квартале. Вскоре мне предстояло узнать, что Сидни только что исполнилось шестнадцать лет, что он болеет чуть ли не всю свою жизнь и всему выучился сам.

Наконец любопытство пересилило меня, и я сказал:

– Привет.

Сидни испуганно вздрогнул, резко поднимая голову. Несколько мгновений он смотрел прямо перед собой, затем его голова медленно повернулась в мою сторону. За стеклами очков глаза казались совиными; похоже, он был озадачен. Наконец ему удалось, запинаясь, выдавить:

– Э… п-привет…

Едва слышно, почти шепотом.

– Ну… что читаешь? – продолжал я.

Замявшись, Сидни бросил взгляд на книгу, затем снова посмотрел на меня, так, словно ответ был очевиден.

– Книгу.

– Сам вижу… – Помолчав, я добавил: – И часто ты этим занимаешься – читаешь в темноте?

Покачав головой, Сидни показал фонарик, словно демонстрируя, что раз у него есть фонарик, он читает не в темноте. Решив не спорить из-за формальностей, я указал на книгу:

– О чем она?

– Это «Одиссея».

Я изумленно раскрыл рот. «Одиссея». Я слышал про «Одиссею» Гомера, но мне казалось, никто не станет читать эту книгу по доброй воле… и уж определенно не в темноте, подсвечивая страницы фонариком. Склонив голову набок, я сказал:

– Ты меня дуришь…

На лице Сидни мелькнула боль; он покачал головой.

– Не-ет.

Судя по голосу, он был чем-то расстроен – наверное, тем, что я ему не поверил. Решив, что я его незаслуженно обидел, я протянул руку через стальную решетку и сказал:

– Винни… Винни Веста.

Сидни уставился на мою руку так, словно никогда не видел ничего подобного, после чего наконец снова поднял взгляд на меня и пожал ее. Уголки его губ чуть приподнялись, и он сказал:

– Сидни. Сидни Батчер.

В фас его лицо показалось мне ликом херувима, и я уже тогда мысленно отметил нелепость подобного сравнения, поскольку всем известно, что тощих херувимов не бывает. Так или иначе, лицо Сидни Батчера показалось мне ангельским. Улыбнувшись в ответ, я сказал:

– Вот и отлично. Ну… рад с тобой познакомиться.

– И я тоже, – ответил Сидни.

Его улыбка стала шире, он крепче стиснул мне руку и тряхнул ее несколько раз. В том, как Сидни это сделал, было нечто такое, что я сразу понял: этот паренек не похож на всех тех, кого я знаю, совсем не похож, и внешность его тут ни при чем. Мои размышления были прерваны женским голосом, донесшимся из квартиры Сидни. В нем прозвучал теплый, едва заметный восточноевропейский акцент.

– Сидни, с кем ты там разговариваешь?

– С соседским мальчиком, – ответил Сидни.

– Поговоришь завтра, – окликнула его женщина. – Уже очень поздно.

– Хорошо, мама, – бросил он через плечо, затем снова повернулся ко мне. – Увидимся завтра? – с надеждой спросил он.

Его вопрос прозвучал чуть ли не как мольба.

– Разумеется, – машинально ответил я, нисколько не уверенный в этом, и Сидни скрылся у себя в квартире.

Вот так все началось.

Я как раз окончил среднюю школу вместе с пятью из семи членов моей банды. Мы называли себя «Налетчиками» – пять сицилийцев, один негр, один ирландец. Пятерым из нас уже исполнилось восемнадцать, шестому, который этой осенью должен был пойти в выпускной класс, было семнадцать, а седьмой не знал свой точный возраст, поскольку у него никогда не было свидетельства о рождении. Я был главарем – не потому, что победил на выборах; просто так обстояли дела с самого начала. Мы росли вместе, и я всегда был чуть выше и сильнее остальных, поэтому к шестнадцати уже имел шесть футов росту и весил сто восемьдесят восемь фунтов, из которых большая часть приходилась на накачанные мышцы. Мне казалось, господь бог меня любит – он благословил меня крепким отцовским телом и его сицилийской внешностью: смуглой кожей, черными вьющимися волосами и прямым как стрела носом. Мать говорила, что у меня лицо с римской монеты. Конечно, ее мнение было предвзятым, но, возможно, она все же была права – девчонки любили меня так же, как я их.

Из семерых членов моей банды у троих отцы были членами мафии, а у четвертого вечно мечтал к ней примкнуть. У пятого и шестого отцы были «гражданские», а у седьмого – ветеран Второй мировой войны, контуженный на фронте. Мы росли вместе и с малых лет занимались тем, чем занимаются дети мафии и их друзья. Мы обчищали склады, железнодорожные пакгаузы, магазины, аэропорты – все, что обладало ценностью и не двигалось. Не так давно мы прослышали, что много добра скапливается в грузовом терминале аэропорта Ла-Гуардиа, и я внес его в список. Наступало лето, которое впоследствии станет известно как «лето мафии», но сейчас, в начале июня, все было тихо…

Однако в истории мафии понятие «тихо» является относительным. Если газеты не пестрят кричащими заголовками о гангстерских разборках и на улицах не льется кровь в результате дерзкого покушения, это и есть «тихо».

С точки зрения широкой общественности, чудовище спало. Однако на самом деле оно не спало – а отдыхало, набираясь сил. В то время в Нью-Йорке действовали пять крупных преступных семей – Лучано, Маньяно, Луччезе, Профачи и Боннано, получившие названия по фамилиям главарей. В свою очередь, Семьи подчинялись так называемой Комиссии, своеобразному «совету директоров», состоящему из главарей Семей. Самой многочисленной и могущественной была Семья Лучано, однако ее основатель Чарльз Лучано по прозвищу Счастливчик, в 1945 году депортированный в Италию, передал бразды правления Фрэнку Костелло, человеку, которому были знакомы все ходы и выходы. Половина судей, политиков и полицейских Нью-Йорка принадлежала Костелло с потрохами, а остальных он «брал внаем». Всем было известно, что он человек мафии, однако это не имело значения. Фрэнк Костелло был знаменитостью, а Нью-Йорк любит знаменитости – и неважно, чем именно они прославились.

Единственным исключением был Вито Дженовезе, очень могущественный капорежиме (глава банды) из той же самой Семьи, считавший, что Лучано должен был назвать преемником его. Дженовезе не любили, однако он, умный и необычайно хитрый, по части зарабатывания денег был настоящим «тяжеловесом». Его банда заколачивала миллионы, и солидный процент этих денег отправлялся наверх к Костелло и Лучано. Дженовезе не только завидовал отношению Лучано к Костелло; он никак не мог смириться с тем, что в отличие от Костелло, который пользовался всеобщим уважением, его самого лишь терпели. Дженовезе поклялся отомстить; на протяжении пяти долгих лет он вынашивал планы избавиться от Костелло. До сих пор этого не происходило потому, что Костелло был слишком силен и слишком хорошо защищен, но в мае 1950 года Дженовезе наконец представился шанс действовать: внимание пяти Семей, правоохранительных органов и вообще всей страны оказалось приковано к другим событиям.

В мае 1950 года сенатор Эстес Кифовер организовал Специальный комитет по расследованию участия организованной преступности в торговле между штатами и объявил о том, что слушания состоятся в четырнадцати крупнейших городах Соединенных Штатов. Однако существовала огромная разница между тем, что наметил Кифовер, и всем тем, что было до него. Слушания комитета Кифовера должны были транслироваться на всю страну с помощью нового средства массовой информации, которое называлось телевидение. Впервые вся нация должна была получить представление об организованной преступности, которая неукротимой колесницей смерти неслась по Америке. Мафия была в ужасе от того внимания, которое будет приковано к ней благодаря телевидению, и Комиссия вынесла постановление: ни в коем случае не допускать насилия, которое привлечет к мафии еще большеенезаслуженное внимание. К несчастью, это предостережение не только не остановило Дженовезе; наоборот, он решил воспользоватьсяим, чтобы устранить Фрэнка Костелло и прибрать к рукам семейство Лучано. И, что самое страшное, по его замыслу участвовать в осуществлении этих планов суждено было моему отцу и мне.

Я был свидетелем или участником почти всех событий, происшедших тем летом, а обо всем остальном узнал вскоре после того, как это случилось. Ближайшее окружение моего отца… члены моей банды… Фрэнк Костелло, глава семейства Лучано… наводчики и осведомители, множество журналистов – полицейских хроникеров, и, наконец, «гражданские» – шесть монахинь, проститутка, два швейцара, директор похоронного агентства, жены двоих игроков и любовница третьего, – у всех нашлось, что рассказать про запутанные взаимоотношения нашего семейства и противоборствующего семейства Лучано. Всплыла вся подноготная о тайных совещаниях. Получили огласку разговоры с глазу на глаз. Были раскрыты источники информации и мотивы. И хотя кое-кто предпочел бы не вдаваться в подробности, мне удалось добиться своего – не без посторонней помощи. Но даже обладая всей той информацией, которую я собрал тогда, потребовалось ждать несколько лет, прежде чем наконец стали ясны истинные масштабы тех событий: руководство мафией перешло в новые руки, что предопределило ход событий на последующую четверть века.

Но началось все с Сидни. Отец Сидни был портным, и по невероятной прихоти судьбы в конце мая 1950 года Батчеры, еврейская семья из Куинса, перебралась в квартиру жилого дома в «Адской кухне» прямо по соседству с той, что занимала сицилийская семья, принадлежащая к мафии… то есть мы. Разумеется, когда мы с Сидни впервые встретились, выйдя вечером подышать на соседние пожарные лестницы, невозможно было предположить, что мы станем друзьями, невозможно было представить, что дружба эта сделает нас более близкими, чем родные братья. Этой связи предстояло изменить нашу жизнь, жизнь всех членов моей банды, жизнь наших родных, наших врагов и тех, кого мы любили.

Глава 2

В тот вечер я засыпал, чувствуя себя сбитым с толку. Сидни показался мне интересным, не похожим на всех моих знакомых, но поскольку у нас с ним не было абсолютно ничего общего, я не подумал, что мы будем видеться часто, несмотря на соседство. Однако я ошибался. Когда на следующий день в одиннадцать часов утра я выходил из дома, Сидни сидел на лестничной площадке.

Это была самая обычная суббота. Четверо мальчишек колотили мячом по стене соседнего здания, а чуть дальше на тротуаре девчонки прыгали через скакалки. За той стороной нашего дома, которая выходила на Тридцать шестую улицу, группа подростков играла в «стикбол», нашу уличную разновидность бейсбола. Вместо биты мы пользовались ручкой от метлы, а мячом служил очень старый, совершенно лысый мячик от большого тенниса. Роль площадки выполняла узкая дорожка прямо посреди улицы, с обеих сторон ограниченная припаркованными машинами. Основной базой был канализационный люк. В тот день первой базой служил бампер «Доджа» 1936 года выпуска, второй – холщовый мешок, а третьей – видавший виды «Студебекер» неопределенного возраста. Как и в настоящем бейсболе, были подающий и принимающий, вот только на поле не было восходящей звезды – Элли Рейнольдса. Никаких крученых и резаных подач – подающий должен был встать на люк и кинуть мяч в отбивающего. Ввиду отсутствия судьи спорных бросков не было – если отбивающий делал замах и не попадал по мячу, засчитывался промах, и тот подающий, кому удавалось трижды подряд заставить ошибиться отбивающего противника, становился героем дня. Остальные правила сохранялись, вот только двойным касанием считалось, если отбивающему удавалось «забамперить» мяч, то есть отбить его так, чтобы он застрял между верхом покрышки и бампером. После этого счастливчику, как правило, приходилось спешно уносить ноги. Нас такие правила полностью устраивали, хотя блюстителям чистоты бейсбола они наверняка показались бы еретическими, – однако эти люди играли на траве, а ближайшая к нам подходящая трава находилась в Центральном парке. Для нас это было все равно что на Луне.

Сидни был с головой поглощен шумной игрой в кости, которую вели у крыльца трое членов моей банды: Доминик Дельфина по прозвищу Мальчонка, Бенни Вил и Аттиллио Мазерелли по прозвищу Порошок. Как и я, все они были в хлопчатобумажных брюках, футболках и холщовых туфлях. В девять утра температура уже поднялась до девяноста градусов, однако Сидни был в свитере, надетом поверх белой рубашки с длинными рукавами и открытым воротом, отутюженных коричневых брюках, коричневых башмаках и неизменной ермолке. Если дополнить этот наряд галстуком, можно было подумать, что он собрался в церковь, что, как выяснилось, соответствовало действительности. Сидни только что вернулся из школы при синагоге. Его рука лежала на стопке из четырех книг, связанных отрезком бельевой веревки. Игроки не увидели, как я вышел из дома, но Сидни меня сразу же заметил. Подняв взгляд, он робко протянул руку и сказал:

– Привет.

Я посмотрел вниз и, машинально прищурившись, пробормотал:

– Как дела?..

Похоже, Сидни обрадовался тому, что я его вспомнил.

– Замечательно, – сказал он, потом, помолчав, добавил: – А у тебя?

– Полный порядок, – ответил я, вытаскивая из кармана пачку «Лаки страйк». Вытряхнув сигарету, я указал на свитер: – Тебе не жарко?

Сидни покачал головой.

– Не-ет. Врач говорит, у меня очень жидкая кровь.

– Наверное, у тебя вместо крови чистая вода, – заметил я, закуривая. Сделав глубокую затяжку, я выпустил носом две струйки дыма и, толкнув стопку книг мыском ноги, спросил: – Что это за книги?

Подняв стопку, Сидни протянул ее мне.

– Они из библиотеки. Я отношу их обратно.

– О, – сказал я.

Правила обращения с библиотечными книгами были для меня дремучим лесом. Я снова посмотрел на игроков в кости.

Бенни только что выбросил восемь очков.

– Во-осемь! Ро-овно во-осемь! – воскликнул он, растягивая гласные. Бросив на кон пятидолларовую бумажку, Бенни добавил: – Старина Эйб [1]1
  На банкноте достоинством пять долларов изображен портрет президента Авраама (Эйба) Линкольна. (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть]говорит «да»!

Он всегда тряс кости у самого уха. Его кожа цвета черного дерева блестела тонкой пленкой пота. Чернее воронова крыла, Бенни был проворен, как щелчок пальцами. Мальчонка был убежден, что Бенни сможет убежать от пули.

Порошок тотчас же швырнул доллар, сказав:

– Один зеленый на крутую восьмерку.

Порошок Мазерелли при росте пять футов пять дюймов к своему пятнадцатому дню рождения весил уже двести фунтов. К восемнадцати он перевалил за двести сорок. У него было круглое смуглое лицо, темно-каштановые волосы и глаза в тон им. Ни шеи, ни талии, и сила, как у борца сумо.

– Принимаю, – сказал Мальчонка. Он повернулся к Бенни: – И твою пятерку я тоже бью.

Он хлопнул однодолларовой купюрой по доллару Порошка, затем бросил пятерку на пятерку Бенни. Мальчонка был моей правой рукой. Прозвище он получил от родных своей матери, еще когда писал в пеленки. Прозвище пристало надолго. Всех, кто встречался с ним впервые, поражали его узкое, как лезвие, лицо и близко поставленные черные глаза. Он обладал взрывным характером и огромными кулаками, которыми зарабатывал себе славу нового чемпиона во втором полусреднем весе.

– Уже катятся, – проворчал Бенни, бросая кости.

Порошок воскликнул:

– Малыш, покажи мне пару четверок!

– Шансы невелики, – тихо заметил Сидни.

Я удивленно посмотрел на него.

– Что?

– Восьмерка. Шансы невелики, – повторил Сидни с убежденностью Арни Ротштейна, шулера мирового класса, который в 1919 году якобы подстроил результат финального матча Мировой серии по бейсболу.

Я был потрясен. Если бы подобное замечание сделал кто-либо из моей банды, в этом не было бы ничего удивительного (за исключением Порошка, игравшего в кости из рук вон плохо); однако услышать его от чахлого паренька в ермолке, читающего «Одиссею»? Это невозможно было представить.

– Ты прав, – наконец признал я, снова прищуриваясь. – Но как ты догадался?

Поднявшись, Сидни подхватил стопку книг за конец веревки и пожал плечами так, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся.

– Хойл. Автор книги, в которой написано про все игры. Карты, кости, шахматы… Я ее прочитал.

Я недоверчиво покачал головой.

– И ты помнишь шансы на выигрыш всех вариантов игры в кости?

– Угу. На самом деле это всего лишь чистой воды математика. А математика дается мне легко.

Я посмотрел на стопку книг, затем снова перевел взгляд на Сидни. Если математика дается ему легко, с чем он может испытывать затруднения? У моего отца было много любимых пословиц, но самой любимой среди всех была; «Знания – сила». Внезапно я переменил свое мнение о Сидни: этот мальчишка знает, что к чему. Я уже собирался спросить, о чем остальные книги, которые он относит в библиотеку, но тут Бенни с громким криком исторг из стакана кости.

– Ну же, пять и три, шесть и два, придите к папочке!

Кубики из слоновой кости, покатавшись, остановились – пять и три… восемь, ровно столько, сколько нужно.

– Аллилуйя! – торжествующе воскликнул Бенни.

Стремительным движением он сгреб в ладонь пятерку Порошка, а Мальчонка забрал однодолларовые бумажки. Подняв взгляд, Бенни заметил на крыльце меня.

– Эй, мамочка, а ты не хочешь пожертвовать на благое дело, прежде чем мы тронемся в путь?

Прежде чем я успел ответить, Порошок заметил Сидни, и его брови удивленно взметнулись вверх.

– А это кто такой?

– Это… Сидни, – пробормотал я. – Сидни Батчер. Он совсем недавно переехал в соседнюю квартиру.

Все трое небрежно помахали Сидни, затем Мальчонка сказал:

– Я умираю от голода. Пойдем найдем что-нибудь пожевать.

– Отличная мысль, – согласился я. Повернувшись к Сидни, я, поддавшись внезапному порыву, предложил: – А ты не хочешь присоединиться к нам? Это как раз по пути в библиотеку.

– Правда? Я хочу сказать… конечно!

Спустившись по лестнице, Сидни поспешил вслед за мной по улице. Я поднял над головой скрещенные руки и зычно крикнул:

– Перерыв!

Подающий опустил занесенную руку с мячом, отбивающий поставил ручку от метлы на асфальт, а остальные игроки почтительно помахали членам банды, пересекавшим их площадку. Это были наши владения. Здесь мы были королями, а для младших ребят – даже богами. Когда я стал взрослым, мне частенько приходилось слышать, как «Адскую кухню» называют гетто. На самом деле, это было не так – по крайней мере, для моих ребят и для меня самого. Разумеется, это были не шикарные кварталы Саттон-плейс, но это была наша земля, наш дом. Шагнув на тротуар, я приветливо помахал малышам, и мы продолжили путь.

Этот субботний утренний ритуал существовал столько, сколько я себя помнил: поздний завтрак в нашей любимой точке на углу Восьмой авеню и Сорок первой улицы. Мы направились на восток по Тридцать шестой улице, повернули на север на Восьмую авеню и прошли мимо скопища открытых прилавков, выстроившихся по обеим сторонам улицы. Эти прилавки, выставленные перед витринами магазинчиков, были завалены всем – от свежих фруктов до живых цыплят. Опущенные брезентовые навесы защищали прилавки от солнечных лучей, и воздух был насыщен бодрящим ароматом спрыснутых водой овощей и фруктов. Тротуары кишели женщинами, которые перебирали, осматривали и ощупывали товар, выискивая сочные ингредиенты для роскошного воскресного стола, а затем запихивая их в уже битком набитые хозяйственные сумки. Назойливый гомон десятков торговцев, расхваливающих свой товар, смешивался с голосами спорящих покупателей и подчеркивался беспрестанным грохотом железных банок, висящих под круглыми весами.

Проходя мимо прилавка с особенно соблазнительными рубиново-красными яблоками, Порошок молниеносно выбросил руку в сторону и заполучил пробу. Даже если бы торговец смотрел в его сторону, он, скорее всего, ничего бы не заметил. Пусть у Бенни были самые быстрые ноги в «Адской кухне»; но самые быстрые руки и проворные пальцы принадлежали Порошку. Мальчонка любил повторять, что Порошок сможет снять с человека трусы, оставив на нем брюки. С аппетитным хрустом впившись зубами в украденную добычу, Порошок одобрительно кивнул. Мы тем временем принялись обсуждать различные повороты сюжета «Асфальтовых джунглей», кинофильма, который смотрели вчера вечером. Это был боевик про ограбление; банда из четырех человек – «головы», «носильщика», «водителя» и «силача» – задумала сорвать куш в миллион долларов. Фильм нам очень понравился, потому что он был про то, чем занимались мы сами. Мы замышляли ограбления и осуществляли задуманное. Конечно, до миллиона нам было далеко – но суть была та же. В фильме Джона Хьюстона замысел Стерлинга Хайдена не удался. На мой взгляд, Стерлинг и его люди совершили множество глупейших ошибок, почему и провалили дело. Я сказал, что у меня все прошло бы как по маслу. Мальчонка выразил сомнение, но Бенни, считавший меня гением, согласился, что я обязательно бы придумал что-нибудь получше. Порошок не сказал ничего определенного. По его словам, лучшим в фильме была музыка – а также блондинка, игравшая эпизодическую роль. Актрису звали Мерилин Монро. В течение всего обмена мнениями Сидни лихорадочно пытался следить за разговором, но было ясно, что он с таким же успехом мог бы слушать инопланетян.

Пройдя восемь кварталов, мы оказались на углу Восьмой авеню и Сорок первой улицы напротив огромной строительной площадки, где возводился автовокзал, и направились к Барни, торговавшему прямо на улице сосисками в тесте производства компании «Сабретт». Барни был беззаботным карликом неопределенного возраста, носившим усики в стиле Эркюля Пуаро и козлиную бородку на лице, исчерченном смешливыми морщинками. Облаченный в белый поварской колпак, фартук мясника и высокие ковбойские сапоги, он на моей памяти всегда стоял здесь, на одном и том же месте. Над его двухколесной тележкой красовался зонтик фирменных голубого и желтого цветов «Сабретт», а сам Барни стоял на трехногой табуретке, достаточно высокой, чтобы он мог обозревать все свои кулинарные владения. На наш взгляд, у Барни были лучшие хот-доги с квашеной капустой во всем Нью-Йорке. Приправленные маринадом, горчицей, кетчупом и луком, они являлись настоящим гастрономическим шедевром. А с шоколадным коктейлем его сосиски в тесте и вовсе становились чем-то, сопоставимым с сексом.

У тележки Барни нас ждали еще двое членов моей банды: Рыжий О’Мара, невозмутимый ирландец, считавший любое предложение, в котором больше шести слов, докторской диссертацией, и Прыгун Камилли, наивный добродушный семнадцатилетний парень, тощий заика с ввалившимися щеками. Мы прозвали его Прыгуном, потому что он при ходьбе слегка подпрыгивал. Прыгун приходился мне троюродным братом, и в свою банду я взял его из жалости. Рыжего О’Мару я взял к себе за бесстрашие, за беззаветную преданность и за чутье кобры. У него была привычка обстругивать деревянные спички своим ножом с выкидным лезвием – чем он и занимался сейчас, когда мы подошли.

Мы поздоровались с Рыжим и Прыгуном, но Рыжий лишь молча бросил на Сидни изумленный взгляд, красноречиво говоривший: «А это еще что за чертовщина?» Неизменно вежливый Прыгун, вероятно, почувствовав родственную душу, шагнул вперед, протягивая руку.

– П-прыгун… – заикаясь, произнес он. – П-прыгун Камилли.

Пожав ему руку, Сидни застенчиво представился.

– Вижу, т-ты в ерм-милке, – сказал Прыгун, гордый тем, что знает, как называется черная шапочка, прикрывающая макушку Сидни.

– Это ермолка, – как можно мягче поправил Сидни.

Мальчонка, потеряв терпение за время этого обмена любезностями, хлопнул руками и сказал:

– Ну, хватит. К делу. – Повернувшись к Барни, он выпалил заказ: – Сосиску с кетчупом, побольше квашеной капусты и шоколадный коктейль.

– Уже даю, – пропел Барни.

Рыжий протянул руку с зажатым ножом.

– То же самое.

– Три сосиски с кетчупом и два коктейля, – сказал Порошок. – Побольше капусты и лука, и маринада тоже не жалей.

Повернувшись к Сидни, я спросил:

– А ты что будешь?

– А здесь есть крем-содовая? – робко спросил он.

– Сосиску, коктейль и стакан крем-содовой, – сказал я Барни, и тот ответил кивком.

Достав из кармана пачку банкнот, я вытянул двадцатку и протянул ее Барни. В этот момент подоспел последний член моей банды.

Маленький Луи Антонио, голубоглазый светловолосый красавец. На самом деле назвать его маленьким было никак нельзя. Шести футов и трех дюймов роста, он был тощий словно железнодорожный рельс, однако у него был сводный старший брат, тоже Луи. Этого сводного брата, в котором было пять футов и пять дюймов, называли Большим Луи, потому что отец братьев, Луи-старший имел рост всего пять футов три дюйма. В этом можно было запутаться, если только вы не из «Адской кухни». Поздоровавшись с нами, Луи недоуменно уставился на Сидни.

– А это что такое? Талисман на счастье? – наконец спросил он.

– Это Сидни Батчер, – объяснил я. – Он направляется в библиотеку.

– А, – произнес Луи таким тоном, словно после моих слов все встало на свои места.