Текст книги "Пока мы не встретимся вновь"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)
– Вы часто бываете в мюзик-холле, мадам Лафоре? – спросила она.
– К сожалению, нет, – ответила Ева. – Видите ли, месье Марэ поет в «Ривьере» каждый вечер, кроме субботы, а мне нелегко отважиться пойти в театр одной. Как, по-вашему, это очень глупо?
– О нет, напротив, вы поступаете очень разумно. А как насчет дневных представлений?
– Я о них как-то не подумала.
– Вы не хотите как-нибудь отправиться на дневное представление со мной, если я достану билеты? Дирекция всегда оставляет для меня контрамарки.
– О да, спасибо! Я с удовольствием пойду с вами в театр, мадам де Бирон. Странно, когда я впервые встретилась с месье Марэ, я не считала предосудительным пойти к нему за кулисы, однако теперь мне почему-то неловко находиться там, пока он на сцене… Мне нет там места, но… но меня очень тянет туда, – печально произнесла Ева.
– Ах, я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, – живо отозвалась Вивьен. Когда-то, много лет назад, она была влюблена в молодого певца. Господи, уж лучше сломать обе лодыжки, быть ужаленной пчелами в кончик носа, заразиться чесоткой, лишь бы такое никогда не повторилось! Этот рай, эти муки и под конец горький обман.
С этого момента началось знакомство Евы с мюзик-холлом высшего класса. Построенный в 1858 году роскошный «Эльдорадо» стал первым настоящим театром, сменившим концерты в кафе – это истинно французское сочетание пения со звоном полных бокалов. К тому времени простые кафе уже не соответствовали возможностям этого жанра. Вскоре Ева и мадам де Бирон перешли на «ты» и стали называть друг друга по имени. Старшая женщина водила свою молодую спутницу в «Ла Скала» и «Варьете», «Бобино» и «Казино де Пари», делясь с очарованной девушкой своим богатым двадцатилетним опытом и знанием театрального мира.
– Теперь послушай о Дранаме. Найдется лишь несколько певцов, способных развеселить меня так же, как он. Он умеет заполнить собой весь театр, хотя с виду в нем нет ничего особенного: громадные калоши и нелепая шляпа, которую он ценит на вес золота. Он называет ее своим «талисманом», и во всем Париже нет таких денег, за которые Дранам продал бы ее. И обрати внимание на его манеру петь – без единого жеста и с закрытыми глазами. Дранам покрывает румянами лишь нос и подбородок. Он сам создал свой стиль, и никому не удавалось перенять его, хотя многие пытались ему подражать. Дранам, Полен и Майоль – великие оригиналы, дорогая; им подражают тысячи молодых певцов. Милый Полен ничего не смыслит в рекламе. Он всегда приговаривает: «Секрет успеха в том, чтобы покинуть сцену за пять минут до того, как этого захочет публика». Он каждый вечер уходит домой, как самый обычный почтальон, и ты никогда не прочтешь о нем ни единого слова в газетах. Уверена, что именно поэтому он зарабатывает меньше тех, у кого нет и доли его таланта. Что касается Майоля, этого цветущего гиганта, он был бы более популярен, если бы предпочитал женщин мужчинам… Любая слушательница сразу поймет по его исполнению, что он поет не для слабого пола…
Ах, взгляни повнимательнее налево, на девушку с рыжими волосами и пурпурными перьями на шляпке. Вчера мне шепнули, что она на четвертом месяце, беременна от своего импресарио. Однако посмотри, у нее живот плоский, как доска. Это доказывает, что нельзя верить ни единой сплетне, которые здесь распространяют. А, вижу, тебе нравится Макс Диарли. Я обожаю… моего старину Макса, как я всегда его называла. Это первый исполнитель комических куплетов, который перестал размалевывать лицо, словно клоун, и надевать нелепые костюмы. Вообрази, какой он произвел фурор – с шиком одетый исполнитель комических куплетов. К тому же он прекрасно танцевал, чего не умели остальные. Все дамы сходили по нему с ума, а он любил их почти так же, как лошадей. Хотела бы я иметь столько денег, сколько он в свое время просадил на скачках.
Ева зачарованно впитывала каждое слово Вивьен. Внимание девушки приковывала не осведомленность старшей подруги, а разнообразие психологических типов. Беременна от импресарио… Певец, любящий мужчин… Деньги, просаженные на скачках… Интересно, мог бы кто-нибудь из них выдержать ту бесцветную жизнь, какую вела она?
– Только взгляни на молодого Шевалье, – сказала Вивьен. – По-моему, он почерпнул вдохновение у Диарли, но с тех пор ушел далеко вперед. Видела когда-нибудь номер, с которого он начинал? Они с Мистенгет изобрели танец, названный ими «Отпадный вальс». Они кувыркались по сцене, а заканчивали тем, что оба заворачивались в ковер. Конечно, это повлекло за собой другое: они стали любовниками. Только взгляни, Мадлен! Следующей в программе выступает Вивьен Романс. Уверена, что она позаимствовала мое имя. Вот уж кому точно не занимать мужества. Она не побоялась сцепиться с Мистингет, когда та высмеяла один ее номер, заявив Мисс, что та просто старуха, и пообещав когда-нибудь сплясать на ее могиле… В общем, как следует ей врезала. Двое мужчин едва растащили их. Да, хотелось бы мне увидеть эту драку своими глазами!
На следующей неделе мы пойдем посмотреть на Полэр. Ты, должно быть, слышала про ее знаменитую талию. Нет? Она такая тонкая, что на ней сойдется даже сорокасантиметровый мужской воротничок. На мой вкус, у нее слишком большой нос и темноватая кожа. Она напоминает маленького арабчонка, но меня восхищают ее глаза. Вообрази, когда она гастролировала в Америке, тамошние газеты посмели назвать ее «самой безобразной женщиной в мире», и эти ненормальные американцы потребовали, чтобы им вернули деньги! Она выступает в одной программе с Полет Дарти. Признаюсь, это настоящая красавица. Полная там, где положено, и розовая там, где нужно. Ее называют «королевой медленного вальса», и не без причины. Она нашла Рудольфа Бергера, уроженца Вены, и он пишет для нее музыку. Ну не дура ли?
– Вивьен, – перебила Ева, – должно быть, туда очень трудно достать билеты, но я мечтаю попасть в «Олимпию».
– Ты не хочешь посмотреть на Полэр?
– Конечно хочу. Но я так много читала про новое представление в «Олимпии»: сестры Долли, Вернон, Айрин Касл и Эл Джолсон! Все газеты утверждают, что ни одна программа мюзик-холла еще не имела такого бешеного успеха. Тебе не хочется ее посмотреть?
– Ба! Подумаешь, американцы! Просто это ново и необычно для Парижа, вот и все. Мой прежний патрон, Жак Шарль, смотался на Бродвей и нанял всех, кого только смог найти. Тоже не глупо, должна признать, но не слишком патриотично. Лично я бойкотирую это шоу. Никто, конечно, не заметит этого, но моей ноги там не будет, и тебе не удастся затащить меня туда, – фыркнула Вивьен, и на этом обсуждение новой программы в «Олимпии» закончилось.
Однако Ева решила, наперекор Вивьен, во что бы то ни стало пойти в «Олимпию». Она уже чувствовала в себе достаточно смелости, чтобы ходить одной в большие театры. Стоял поздний ноябрь. Наполненные ароматами лета дни мягкого октября прошли, наступила необычно холодная и дождливая осень, но у Евы появилось новое плотное пальто с огромной меховой муфтой и меховая шапочка. Одевшись, она пустилась в путешествие. Ален выигрывал деньги в карты и был щедрее, чем обычно. Она не осмеливалась спросить, сколько он выигрывал, ибо Ален не любил таких вопросов, но, судя по тому, как он каждую ночь обильно потчевал приятелей устрицами и шампанским, Ева догадывалась, что, должно быть, очень много.
Теперь, когда репетиции новой программы «Ривьеры» закончились, Ален, если не выступал перед публикой, все дни напролет играл в карты, но Ева решила не думать об этом. Он так упорно совершенствовал свое мастерство, что заслужил право развлекаться, как ему угодно, сказала она себе, отправляясь на дневное представление «Олимпии».
Вивьен следовало бы прийти сюда, патриотично это, с ее точки зрения, или нет, подумала Ева. После того как Айрин Касл вызвали на бис десятый раз, занавес опустился. Пропустить такое! Не увидеть эту плавную грацию и свежее очарование! Ладони Евы уже болели – так усиленно она аплодировала. До антракта еще должен был выступить певец Фрегсон.
Постоянно говоря о звездах мюзик-холла, Вивьен ни разу не упомянула его имени, а между тем зрители замерли в молчаливом восторге, когда объявили выход Фрегсона. Это, как поняла Ева, предваряло появление на сцене главного фаворита – исполнителя столь знаменитого и любимого, что ничего, кроме благоговения, он и не мог ждать от публики.
Занавес поднялся над темной сценой, и яркий луч прожектора осветил фигуру высокого, темноволосого мужчины в английском клубном костюме с высоким крахмальным воротничком и золотой цепочкой от часов, едва заметно поблескивающей под идеально завязанным узлом галстука. Певец, даже не улыбнувшись, чуть наклонил голову в ответ на лавину аплодисментов. Едва он сел за фортепиано и взял первые аккорды «Страсти», зал взорвался громом аплодисментов. Они не прекращались до тех пор, пока он не запел. Только тогда воцарилась тишина. Ева слушала знакомые слова песни, которую исполнял и Ален: «Я мечтаю только о ней одной, о ней одной, о ней одной», и ничего не понимала. Знает ли Ален, что Фрегсон украл у него песню? Да как же это могло случиться? Как «Олимпия» выпускает на сцену этого Фрегсона, если через несколько улиц отсюда Ален поет в «Ривьере» те же самые песни – новую, очень нравящуюся ей, «Прощай, Гренада», забавную, недавно разученную им «Мальчишка из метро». А теперь еще… Боже мой, теперь еще и «Вернись» – самую любимую песню Алена, которую он всегда исполняет в самом конце перед «Я знаком с блондинкой».
Ева лихорадочно оглядывалась вокруг, словно ожидала, что в театр войдет полиция и арестует Фрегсона, но видела лишь сотни людей, восторженно встречавших каждую песню из хорошо знакомого им репертуара певца. Сидевшая рядом с Евой женщина знала слова всех песен наизусть: ее губы шевелились, когда она беззвучно вторила Фрегсону. «Поет вместе с ним!» – возмущенно подумала Ева. Внимательно приглядевшись к певцу, она поняла, что он намного старше Алена, волосы у него гораздо реже, а нос – крупнее и поет он с английским акцентом. В остальном они были очень похожи, и с тем же успехом на сцене «Олимпии» мог стоять Ален Марэ.
Едва отзвучали последние аплодисменты и начался антракт, Ева быстро покинула театр и направилась домой. Она была в трансе. Фрегсон. Великий Фрегсон, имевший еще больший успех, чем Полен, Дранам или Шевалье. Она слышала их всех, и никто из них не зажигал публику так, как Фрегсон, исполнявший песни Алена и подражавший его манере исполнения. А ведь она думала, что так поют только в мюзик-холле.
Фрегсон, Фрегсон… Это имя неотступно звучало в мозгу Евы, пока наконец она не осознала истину. Это Ален Марэ исполнял песни Фрегсона. Это он пел в манере Фрегсона и даже одевался, как тот. Ева не сомневалась: взгляни она на одежду Фрегсона, на его рубашках оказались бы метки Шарве, а на подкладке пиджака ярлык «Старой Англии».
Существование Фрегсона объясняло все, о чем умалчивала Вивьен с тех пор, как они начали дважды в неделю ходить по мюзик-холлам. Так вот почему Ален продолжал выступать во второразрядном, как она прежде полагала, а на самом деле – третьеразрядном мюзик-холле. Вот почему чудесный голос Алена не привлек внимания ни одного знаменитого импресарио! Оправившись от шока после выступления Фрегсона, Ева призналась себе, что он пел необычайно ярко, с уверенностью мэтра, с особым очарованием неповторимой индивидуальности, которой никто и никогда не сможет – и не должен – подражать. Фрегсон был истинным мастером.
Теперь Ева поняла все, кроме того, почему Ален решил подражать Фрегсону. Может, ему вообще не свойственна оригинальность? Этого вопроса Ева никогда ему не задаст, она даже не намекнет, что слышала Фрегсона. Почему Ален решил стать тенью одного из величайших артистов Франции – она его не спросит. Можно лишь предположить, что, начав подражать Фрегсону, Ален и попал на сцену, а потом он почему-то не решился изменить свой сценический образ. Но и об этом Ева никогда не спросит его.
Сердце Евы разрывалось на части, когда она вспоминала рассказ Алена о том, как он якобы создал свою манеру петь. А ведь тогда она поверила ему. Неужели это было всего пять месяцев назад? Еве казалось, будто она повзрослела на десять лет. Неудивительно, что Вивьен всячески старалась не пускать Еву в «Олимпию». Кто-кто, а уж она досконально знала обо всем, что происходит в мире мюзик-холла.
Ева поднялась на лифте. Услышав, что она вернулась, Вивьен высунула голову из двери и сочувственно спросила:
– Ну, малышка, прогулка помогла тебе избавиться от головной боли?
– Нет, Вивьен, не совсем, – ответила Ева. – Но я переживу это. Головная боль не длится вечно.
Мокрый ноябрь показался тропиками, когда в Париже наступил декабрь. Лишь яркие витрины магазинов несколько оживляли центр города, по улицам которого стало так же трудно передвигаться, как по полярным льдам. Еще никогда, говорили друг другу люди, в Париже не было так холодно и ветрено, никогда еще не было так страшно и неприятно выходить из дома.
Все с нетерпением ждали Рождества, словно оно могло изменить климатические условия, делавшие Париж самым невыносимым из крупных городов мира. Тучи, затянувшие небо, ползли над низкими серыми зданиями и казались такими враждебными, что мудрые парижане постоянно закрывали окна занавесками, а лампы в квартирах горели с утра до ночи.
За два дня до Рождества Ален подхватил простуду, несколько недель свирепствовавшую в труппе «Ривьеры». В тот день он, как обычно, пошел в театр и исполнил свои песни, но, вернувшись пешком домой, вскоре почувствовал себя гораздо хуже. К утру его сильно лихорадило, и он настолько ослаб, что Ева, ухаживавшая за ним всю ночь, побежала в одном пеньюаре спросить у Вивьен, не знает ли она какого-нибудь доктора по соседству.
– Ручаюсь, что старый доктор Жам мгновенно поставит его на ноги. Не волнуйся, малышка, сейчас я ему позвоню. А ты предупреди «Ривьеру», что Ален не появится на работе по крайней мере неделю. Эти рождественские холода просто бедствие.
Тщательно обследовав Алена, доктор Жам покачал головой.
– Возможно, остальная труппа и страдает от банальной простуды, – сказал он Еве, – но в данном случае налицо все признаки воспаления легких. Боюсь, его придется немедленно отправить в больницу. Вы не сможете выходить его.
При словах «воспаление легких» Еву охватил ужас. Пациенты ее отца с пустячными заболеваниями печени нередко умирали от страшного воспаления легких. В таких случаях оставалось только молиться, чтобы у пациента хватило сил превозмочь болезнь.
– Ну-ну, не расстраивайтесь так сильно, это все равно не поможет, вы же понимаете, – торопливо проговорил доктор Жам, заметив, как изменилось лицо Евы. – Вам нужно хорошо питаться, чтобы сохранить силы. Готов поспорить, что этот молодой человек, – добавил он, взглянув на Алена, – выкарабкается. Однако он чересчур худой. Когда он поправится, ему придется больше заботиться о своем здоровье. Ах, я всегда говорю это моим пациентам, но разве они когда-нибудь следуют моему совету? Так или иначе, мадам, я отдам все необходимые распоряжения.
– Больница… больница – это очень дорого, доктор? – едва выговорила Ева.
– Все на это жалуются, мадам. Но у вас, конечно, есть сбережения?
– Да, да, разумеется. Я просто спросила, потому что… ну, любая болезнь…
– Не беспокойтесь, мадам. Он молод, и я всегда считал, что лучше быть слишком худым, чем слишком толстым. Мне нужно осмотреть еще пять пациентов до завтрака… У врачей нет времени болеть воспалением легких, и развлекаться нам тоже недосуг. До свидания, мадам. Звоните, если я вам понадоблюсь. Разумеется, я буду осматривать его в больнице во время обходов.
– Вивьен, это, конечно, звучит по-детски, но я понятия не имею, как Ален распоряжался деньгами. Он давал мне на одежду, но сам платил горничной, и дома мы только завтракали. Я даже не знаю, как называется его банк, – призналась Ева подруге. Ева сопровождала Алена в больницу, но больше ничего не могла для него сделать.
– Тебе придется спросить его об этом, малышка. Не волнуйся, Ален многие годы неплохо зарабатывал, к тому же он не дурак, – успокоила девушку Вивьен, еще раз порадовавшись тому, что удачно устроила свои денежные дела. Она не сомневалась, что жены ее покровителей так же мало смыслят в финансовых делах своих мужей, как Мадлен в финансовых делах своего любовника.
Целый месяц Ален был не в состоянии ответить на вопрос, где хранятся его сбережения, как, впрочем, и на любой другой. Попав в больницу, он трижды находился на грани жизни и смерти. Вивьен всячески опекала подругу, кормила ее тем, что сама готовила, и, если бы она не заставила Еву принять деньги, Алена пришлось бы перевезти в одну из парижских больниц для бедных.
Наконец в последних числах января он, казалось, пошел на поправку, и измученная Ева решилась спросить, как ей получить немного денег в его банке.
– Банк! – слабо усмехнулся Ален. – Банк! Вот и сказалось то, что ты дочь богатых родителей!
– Ален, я задала тебе самый обычный вопрос. Почему ты так говоришь со мной?
– Да если бы ты не родилась богатой, то понимала бы, что я трачу все до последнего сантима: так было и будет всегда… Таков уж мой образ жизни. Самый ничтожный буржуа понял бы это давным-давно. Экономить! Это удел жалких людишек с их осторожными женами и кучей невзрачных детей, помоги им Бог. Ба! Да я лучше спущу все в карты, чем положу деньги в банк. Тебе не на что жаловаться, признайся! Когда у меня были деньги, я их тратил и не плакался тебе, когда все проиграл, не так ли, скажи?
– Ты все проиграл?
– Да, как раз перед тем, как заболеть. Шла плохая карта. – Ален пожал плечами. – На Рождество нам бы хватило денег, а потом я надеялся, что удача вернется ко мне… или я дождался бы дня выплаты жалованья. Меня никогда не тревожат деньги. Не желаю портить себе жизнь, и я прав, вот увидишь. Скоро я вернусь в «Ривьеру», эта отвратительная пневмония почти прошла.
– Но, Ален, доктор Жам сказал, что ты сможешь вернуться домой, может быть, только через несколько недель. Однако и после этого пройдут месяцы… месяцы до окончательного выздоровления, когда ты сможешь приступить к работе!
– Он просто напыщенный старый дурак. – Отвернувшись от Евы, Ален стал смотреть в окно на снегопад, столь редкий в Париже.
– Напыщенный, согласна, но совсем не дурак. Уверена, он спас тебе жизнь, – с негодованием сказала Ева.
– Послушай, я хочу кое-что посоветовать тебе, – горько проговорил Ален. – Возвращайся домой. Поезжай в Дижон.
– Ален!
– Я серьезно. Ты не создана для такой жизни и должна это понимать. Ты изведала это приключение, но теперь, конечно, видишь, что все кончено? Отправляйся к родителям первым же поездом. Здесь тебе не место. Видит Бог, я никогда не просил тебя мчаться за мной. Это был только твой каприз, помнишь? Такая жизнь мне подходит, но я не могу долго нести за кого-то ответственность. Ты очутилась здесь по собственной воле, тебя никто не принуждал; теперь настало время уехать. Попрощайся с Парижем, Ева, и отправляйся на вокзал.
– Я сейчас оставлю тебя одного, ты переутомился, и вернусь завтра, дорогой. Постарайся как следует отдохнуть. – Ева, не оглядываясь, выскочила из больничной палаты в надежде, что никто не заметит ее слез.
– И это все, что он сказал? – спросила Вивьен.
– А разве этого мало? По-моему, более чем достаточно.
– Скорее всего, он прав, – медленно произнесла подруга Евы.
– Значит, и ты так думаешь? И ты?
– Да, малышка. Париж не место для девушки без твердого положения, в чем бы оно ни состояло. И еще, Мадлен, есть кое-что, чего месье Марэ никогда не мог тебе дать. Думаю, он это понимал. А то, что он сказал… о возвращении в Дижон – это возможно?
– Нет! Совершенно исключено! Я люблю его, Вивьен, и мне неважно, что говоришь ты или даже он. Я его не оставлю. Если я вернусь домой… они будут ждать… Одному Богу известно, чего они ждут! Нет, этого и вообразить нельзя.
– Значит, есть другой выход из положения, но только один.
– Почему ты на меня так смотришь? – спросила Ева, внезапно ощутив смутную тревогу.
– Я спрашиваю себя, способна ли ты на это?
– На что, Господи?!
– Работать.
– Конечно, я могу работать. За кого ты меня принимаешь? Я готова устроиться продавщицей в магазин, научиться печатать… Я могу работать в телефонной компании, могу…
– Уймись, Мадлен. Я не предлагаю тебе работать в магазине или конторе, как миллионы других девушек. Я говорю о том, что достойно твоего таланта: о работе на сцене мюзик-холла.
– Ты шутишь!
– Напротив. Я размышляла об этом несколько месяцев. Пожалуй, с того момента, когда впервые услышала, как ты поешь. Удивляюсь, почему месье Марэ сам не додумался до этого. Он вообще-то знает, что ты умеешь петь? Нет? Я так и подозревала. Ты чересчур благоговела перед его… талантом, чтобы демонстрировать свой слабенький, писклявый голосок… так ведь?
– Можешь смеяться надо мной сколько угодно, Вивьен, мне все равно. Я не пела для него, так как думала, что, возможно… ах, я не совсем уверена… Возможно, ему не слишком понравилось бы, что я тоже умею петь, вдруг он решил бы, что я мечтаю петь с ним дуэтом или еще о чем-нибудь, столь же глупом.
– Например, о том, что у тебя больше шансов добиться успеха, чем у него, а? Эта мысль не приходила тебе в голову?
– Никогда!
– Почему же нет, ведь это правда. Не пытайся отрицать. Я в этом уверена, и ты тоже несомненно понимаешь это.
Повисло неловкое молчание. Обе знали, что затронули тему, которую не собирались обсуждать. Вместе с тем ни одна из них не знала наверняка, насколько другая отдает себе в этом отчет. И все же сейчас не время проявлять осторожность. Наконец Ева заговорила, так и не ответив на последний вопрос Вивьен.
– Почему ты считаешь, что я могу петь на сцене? Я никогда не выступала перед публикой и пела только для себя… и для тебя, раз уж ты меня слышала.
– Первая причина – это твой голос, такой сильный, что тебя, если ты захочешь, услышат с верхнего балкона самого большого парижского театра. Ты умеешь выражать чувства так, что они доходят до сердца слушателя. У твоего голоса особый, необычный тембр: я не могу определить его, но он заставляет меня без устали слушать тебя. И самое главное – когда ты поешь о любви, я верю каждому твоему слову, хотя, как тебе отлично известно, я не верю в любовь. Вторая причина: у тебя есть стиль. В мюзик-холле недостаточно обладать талантом и хорошо владеть голосом; чтобы добиться успеха, нужно иметь свой стиль.
– И какой же у меня стиль? – спросила Ева, сгорая от любопытства.
– Твой собственный. Лучший из всех, малышка, лучший из всех… Помню, Мистингет однажды сказала мне: «Важен не мой талант, а то, что я – Мистингет. Талант есть у любой статистки». Ах, эта Мисс, она обожает говорить о себе. Ты очень талантлива, малышка, более того – уникальна, ты – Мадлен! Обладая этими двумя качествами, ты сможешь покорить мюзик-холл.
– А если ты ошибаешься?
– Это невозможно, в таких делах я не ошибаюсь. Но нужно набраться смелости и попробовать.
– Смелость… конечно, у меня есть смелость. У меня всегда и на все хватает смелости! – вскричала Ева, и глаза ее загорелись.
– Тогда нам нужно правильно подобрать тебе песни и устроить прослушивание. И чем скорее, тем лучше. Слава Богу, у меня сохранились связи в «Олимпии»… Жак Шарль не откажется послушать, как ты поешь, если тебя приведу к нему я.
– В «Олимпию»?
– Конечно, куда же еще? Начнем с вершины, как поступают все разумные люди.
Энергичный, уверенный в себе и одаренный богатым воображением Жак Шарль был опытным режиссером-постановщиком программ мюзик-холла и, несмотря на свои тридцать два года, мастером своего дела. Он сидел, поглаживая аккуратные черные усики и сверкая глазами, в которых светилось неиссякаемое любопытство. Сидел на втором балконе «Олимпии», почти у самой стены, и сейчас, как это частенько случалось, был зрителем. Если исполнителя не было слышно с этого максимально удаленного от сцены места, Жака уже не интересовали ни обаяние, ни талант актера.
– Что у нас сегодня, патрон? – спросил один из его ассистентов, Морис Аппель, удивленный этим прослушиванием, назначенным на утро, хотя впереди их ждали обычные дневные репетиции.
– Мы должны оказать покровительство, мой дорогой Морис. Ты, конечно, помнишь Вивьен де Бирон, правда? Мою ведущую – девушку, прогуливающуюся по «Фоли Бержер»? Что за чудо была эта Вивьен – никогда не опаздывала, не болела, не беременела, не влюблялась, не уставала. И более того, она оказалась так умна, что ушла со сцены прежде, чем обвисла ее грудь. С тех пор ни у одной статистки не видел я ничего похожего на то достоинство, с которым вышагивала она по сцене, не имея на себе почти ничего, кроме перьев на голове. Она попросила меня послушать ее протеже. Разве я мог ей отказать?
– Молодой человек?
– Нет, кажется, девушка. А вот и она!
Мужчины взглянули на Еву, которая вышла на сцену в модном парижском платье, похожем на женскую ночную сорочку – копия темно-синего саржевого платья Жанны Лавэн. Однако это вошедшее в историю платье без талии портной Вивьен сшил из превосходного красного крепа, яркий цвет которого был под стать золотистым волосам Евы, разделенным на две блестящие волны, ниспадающие по обе стороны лица. На затемненной сцене девушка казалась отблеском летнего солнца и словно светилась изнутри под огнями рампы. Ева остановилась, едва касаясь рукой фортепиано, за которым уже сидел аккомпаниатор. По внешнему спокойствию и по самообладанию Евы, почерпнутым ею на уроках профессора Дютура, нельзя было догадаться, что она волнуется сильнее, чем когда-либо в жизни.
– По крайней мере, ты можешь посмотреть на нее, – сказал Жак Шарль.
– Маленькое пари, патрон? Она будет копировать Полэр.
– А почему не Мистингет, если уж мы об этом заговорили?
– Ивон Прентан, – предположил Морис.
– Ты забыл Алис де Тендер.
– Не говоря уже об Эжени Бюффе.
– Кажется, мы исчерпали все возможности. Она явно не собирается танцевать, судя по этому узкому платью, значит, Полет Дарти отпадает. Я ставлю на Алис де Тендер, а ты, Морис?
– На Прентан, у меня интуиция на такие вещи.
– Пять франков?
– Принято.
– Мадемуазель, можете начинать, если вам угодно, – крикнул Жак Шарль.
Ева подготовила две песни. Она мучительно размышляла, откуда ей взять новые песни, когда все более или менее знаменитые сочинители днями и ночами работают на прославленных звезд мюзик-холла. Однако Вивиан предложила девушке свое решение проблемы.
– Для меня очевидно, малышка, что тебе незачем петь что-то оригинальное. Они не станут вслушиваться в то, что ты поешь, они засмотрятся на тебя. Только на тебя и твой стиль. Предлагаю тебе спеть песни, известные как репертуар актрис, исполнивших их впервые; песни, считающиеся неотделимыми от Мистингет и Ивон Прентан – «Мой» и «Говори мне о любви». Вот так ты бросишь вызов этому царству и покажешь, что важна не песня, а исполнитель.
– Господи, Вивьен, а не повредит ли это мне? Не подумают ли они, что у меня в голове нет ни одной собственной мысли? – возразила Ева.
– Никого не волнует, что происходит у тебя в голове, когда ты стоишь на сцене, дорогая. Там ты показываешь себя и должна произвести незабываемое впечатление.
«Незабываемое, – думала Ева, стоя перед огнями рампы, слепящими глаза. – Все, что мне нужно сделать, это произвести незабываемое впечатление. А для этого в моем распоряжении всего пять минут». Она глубоко вздохнула и вспомнила бесконечный горизонт, который видела из корзины красного воздушного шара, а также и тот момент, когда она на миг почувствовала себя одним из дерзких летчиков – участников великого аэрошоу. «А почему бы нет? – спросила себя девушка. – Ведь лучше всего стать незабываемой? Я сделаю для этого все. По крайней мере, у меня хватит смелости попытаться…»
Ева дала аккомпаниатору знак начинать, и когда в пустом театре зазвучали первые ноты «Говори мне о любви», Морис протянул патрону ладонь за своим выигрышем, а Жак Шарль начал рыться в кармане в поисках банкноты. Однако, когда Жак услышал голос Евы, легко заполнивший пространство между ними, ее богатое, глубокое контральто, отнюдь не заставлявшее его напрягать слух, несмотря на огромную дистанцию между сценой и вторым балконом, он замер и прислушался.
Этот голос вызвал у него никогда ранее не возникавшее желание слушать, а вместе с тем оставлял его неутоленным; он звучал как биение любимого сердца и, казалось, заключал в себе бесценный, но еще не раскрытый дар. Импресарио внезапно понял, что, привыкнув слушать эту милую мелодию в исполнении сопрано Прентан, он никогда не обращал внимания на слова, тогда как теперь лирические стихи словно молили его вспомнить о нежности и любви. Его вдруг охватила сладкая любовная тоска, пробужденная пением девушки в красном.
Когда Ева закончила первую песню, Морис о чем-то заговорил, но импресарио приложил палец к губам.
– Пожалуйста, продолжайте, мадемуазель, – крикнул он, и Ева запела «Мой».
Эта лирическая песня, по мнению обоих мужчин, принадлежалавеликой, известной своей вспыльчивостью Мистингет так же неотъемлемо, как ее голос, и столь же полно, как принадлежал ей юный Шевалье. «Какое счастье, – подумал Морис, – что Мисс не слушает сегодня вместе с нами эту дерзкую девчонку, так легко овладевшую ее собственностью, которая отныне никогда не будет принадлежать Мистингет столь же безоговорочно, как прежде». Жак Шарль, в свою очередь, досадовал, что здесь нет его доброго приятеля Шевалье, который не преминул бы ухватиться за возможность прервать бурную во всех отношениях связь с Мисс. Вернее, он порвал бы с Мисс, чтобы попасть в новое рабство, ибо ни один мужчина, услышавший пение девушки в красном, не покинет театр тем же человеком, каким он в него входил.
Ева закончила петь, и мужчины оторопело посмотрели друг на друга, внезапно осознав, что они хлопают и кричат: «Еще!» Им не пристало шумно восхищаться и вызывать на бис, подобно завсегдатаям кафе, – они не новички в мюзик-холле.
«Еще! – восторженно думала Вивьен де Бирон. – Мадлен споет им еще, но все в свое время. Сначала надо обговорить условия контракта. Если бы они не увлеклись, то могли бы заполучить ее на очень выгодных условиях, но теперь… теперь совсем другое дело».
– За работу, Морис, – шепнул ассистенту Жак Шарль. – Пусть Бирон решит, что мы хлопали только из вежливости.
– Вы всегда можете попытаться представить дело таким образом, патрон.
– Но не перед Вивьен де Бирон. Я и пробовать не стану.
– Потому что она была великолепной «прогуливающейся девушкой»?
– Потому что она рассмеется мне в лицо, идиот. Я сказал, что она никогда не беременела, но я не говорил, что она была дурой.
