Текст книги "Пока мы не встретимся вновь"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)
– Я не верю ни единому твоему слову! Ты все это выдумал! – кричала потрясенная Дельфина, яростно отказываясь чему-либо верить.
– Спроси у кого угодно. Если думаешь, что я соврал, расспроси бабушку, дедушку, своих родителей. Все это – чистая правда. Я с детства знал всю эту историю и поражаюсь, как им удалось скрыть ее от тебя. Впрочем, наверняка именно поэтому они так долго и не хотели привозить тебя на родину.
– Отец постоянно получал назначения за границу, и нам приходилось жить там. – Дельфина зарыдала.
Бруно съехал на обочину и заглушил мотор.
– Удивляюсь, что ты не знала этого, Дельфина. Пожалуйста, не плачь. Послушай, я был уверен, что тебе все известно… Это случилось так давно, что уже потеряло значение за столько лет. Ну перестань, позволь мне вытереть твои слезы. Понимаешь, в детстве мне приходилось нелегко, я совсем не знал матери, да и отца тоже, ведь он всегда был где-то далеко. Я рос сиротой. Тебе бы понравилось, если бы тебя воспитывали дед и бабка?
– Если тебе так не хватало отца, почему ты не приехал к нам?
– Я хотел! Но дед и бабка Сен-Фрейкуры не позволяли мне даже поехать познакомиться с вами и повидаться с ним. Они очень старомодны и опасались, что твоя мать будет дурно влиять на меня.
– Это самое глупое, что я когда-либо слышала!
– Но они так считали. Чтобы это понять, надо знать их лучше.
– Мне никогда не понять таких людей! – пылко воскликнула Дельфина.
– Тебе этого и не нужно. Послушай, мне, наверное, не следовало тебе ничего говорить. Давай сделаем вид, что ты ни о чем меня не спрашивала, а я ничего тебе не говорил, ладно? Зачем думать о бреднях стариков? Ну же, Дельфина, высморкайся. Мы почти приехали. Сейчас зайдем в кафе, выпьем лимонада, потом побродим по городу. Раз уж мы здесь оказались, пойдем взглянем на кафедральный собор, чтобы доставить удовольствие бабушке.
«Надо будет обязательно расспросить маму», – решила Дельфина, пока Бруно заводил автомобиль. Слова брата или бабушки не вызывали у нее доверия. А вдруг ее мать, действительно, убежала из Дижона в Париж, когда ей было семнадцать? Что, если у нее, действительно, были любовники?
Мать никогда не рассказывала Дельфине о своей молодости, о том, как она ходила на приемы, на свидания с мальчиками, как ее приглашали на танцы. Не говорила она и о том, как познакомилась с отцом, – именно об том матери обычно рассказывают дочерям. В этом… во всем этом была какая-то… странность. Не то чтобы тайна, нет, но что-то… утаенное, чему Дельфина даже не могла подобрать названия. Какая-то недосказанность, словно вырванные из книги страницы. Какой-то провал, подсказывавший Дельфине, что ее мать чем-то отличается от матерей ее школьных подруг. А что, если Бруно говорил правду? Что, если она на самом деле была… Мэдди?
Конечно, она ему не поверила, но все равно ничего никому об этом не скажет. «Ничего не хочу об этом знать, – с вызовом думала Дельфина. – Кому до этого дело?» И сама она об этом больше думать не станет. Все это совершенно неважно, если даже это и правда.
Как-то после обеда Жан-Люк де Лансель попросил сыновей и Бруно пройтись с ним.
– Вам, пожалуй, нужно захватить свитера, – сказал он. – Кажется, сегодня довольно прохладно.
Поль и Гийом переглянулись. Очевидно, отцу в этот жаркий вечер не терпелось посетить свои погреба, которые, как и во всей Шампани, так глубоко уходили в глубь мелового массива, что в них и в жару и в холод постоянно сохранялась температура десять градусов по Цельсию.
– Я обойдусь без свитера, дедушка, – сказал Бруно, когда Жан-Люк достал из шкафа теплую куртку и перекинул ее через руку, как и свитер, который он взял для себя.
«Так Бруно, оказывается, не спускался прежде в погреба», – отметил про себя Поль, когда все четверо двинулись в путь. Возможно, отец считал, что он еще слишком молод. В конце концов, он же не пригласил туда ни Дельфину, ни Фредди, ни даже Еву, хотя погреба, несомненно, были самым интересным из всего, чем владели Лансели. Они, конечно, не могли сравниться ни с огромными погребами, принадлежащими такому винодельческому гиганту, как «Моёт и Шандон», ни с необычными по архитектуре погребами Поммери, где все галереи различались по стилю арочных сводов – романских, готических и нормандских.
Посещение погребов большой винодельческой фирмы стало бы откровением для любого, кто считал, что винный погреб – тонущий во мраке, мглистый и заросший паутиной каменный мешок. В погребах Ланселей, как и во всех других, ничего подобного не было. Четверо мужчин оказались в настоящем подземном городе с превосходным освещением, вентиляцией и булыжными мостовыми. К широким проходам примыкали более узкие, пересекавшиеся между собой в переходах этого лабиринта. Незнакомый с его планом человек рисковал, не пройдя и сотни метров, окончательно здесь заблудиться. Стены двухметровой высоты были заставлены тысячами бутылок шампанского и разгорожены тонкими полосками дерева. Из них формировались длинные штабеля трехметровой толщины, с ровными, словно выделанными руками каменщика, краями, защищенными известняковыми стенами.
Бруно с удовольствием надел куртку, протянутую дедом. Жан-Люк и Гийом бродили между стеллажами с шампанским, останавливаясь то тут, то там, чтобы вытащить и показать Полю и Бруно какую-нибудь особо примечательную бутылку.
– Все наши виноградники пришлось пересаживать заново после того, как их впервые поразила филлоксера… Насколько мне известно, во всей Шампани не осталось ни одной здоровой лозы, – задумчиво заговорил Жан-Люк. – Конечно, жаловаться не следует, но, по-моему, очень неудачно, что из-за депрессии приходится снижать цены на виноград. Людям становится не по карману наше вино. Заказы все уменьшаются, ведь так, Гийом? Введение некоторыми странами сухого закона тоже не улучшает положения. Однако мы в Шампани переживали и худшие времена; не сомневаюсь, что они ждут нас и в недалеком будущем.
Он остановился у дальней стены погреба. Бруно оглядывался, пытаясь угадать, где расположен вход в подземелье. Его потрясли размеры этого мелового подземелья. Охваченный легкой дрожью, он повернул назад, очевидно, не испытывая желания выслушивать на таком холоде рассуждения деда.
– Погоди минутку, Бруно. Я должен тебе кое-что показать. Каждый Лансель должен знать о тайном хранилище – святая святых нашей семьи. Никто не знает, что готовит нам будущее. Гийом!
Виконт шагнул к стене, и Гийом сильно надавил на секцию известняка, отличающуюся от любой другой лишь легкой царапиной на поверхности. Она повернулась на скрытых шарнирах, открыв металлический замок. Жан-Люк выбрал маленький ключик из своей связки, вставил его в щель замка и открыл дверь в стене, сложенной из массивных блоков известняка. Первым исчезнув в темном проеме, он включил электрическое освещение. Перед ними был второй погреб, целиком заполненный мерцающими в полутьме бутылками шампанского. Вино на стеллажах высотой в двадцать бутылок походило на золотые слитки: сверкала каждая бутылка, обернутая двумя ярлыками с позолотой и с горлышком, обернутым нарядной золотистой фольгой.
– Здесь в основном бутылки обычного размера, – сказал Жан-Люк. Заметив благоговейный трепет, охвативший его спутников, он с пониманием покачал головой. – Здесь собраны сорта «Магнум», «Жеробоам», «Риобоам» и «Метузела». Хотя для них требуются емкости большего размера, они, к сожалению, хранятся в обычных бутылках. Условия для хранения тут идеальны, и тем не менее я раз в двенадцать лет изымаю отсюда марочное вино и сбываю его на рынке, потому что даже самое лучшее шампанское теряет вкусовые качества после двенадцати лет выдержки. Я неукоснительно заменяю их, едва только выдается удачный год и мы получаем вино нужного качества – независимо от того, как это влияет на прибыль. Бутылки с вином не очень удачного урожая я заменяю каждые четыре года, но этот погреб всегда остается полным. Всегда. Даже если нас постигнет настоящее бедствие, то есть выдастся год, когда мы получим совсем негодное вино, я не трону этот погреб… Ни за что, даже если выдастся несколько плохих лет подряд. Это сила «Дома Лансель». Наше сокровище, бесценный клад. Мы называем его «Трезор» [10]10
Сокровище, сокровищница (фр.).
[Закрыть].
– Какой смысл хранить огромный погреб шампанского, которое только продаешь и заменяешь, продаешь и заменяешь? Какая польза от этого запаса? – озадаченно спросил Бруно.
Жан-Люк улыбнулся внуку и обнял его за плечи. Все это всегда делалось для блага семьи. Он с радостью принялся объяснять:
– Вернувшись домой после окончания войны в восемнадцатом году, я обнаружил, что итальянский генерал и его штаб, которые использовали замок как свою резиденцию, извели весь запас шампанского в погребах. Не знаю, может, они в нем купались, но все бутылки до единой, все сотни тысяч, оказались пустыми. Это же бывало здесь и раньше, при жизни моего деда, в тысяча восемьсот семидесятом году, когда Вальмон заняли немецкие войска во время франко-прусской войны. Тогда, в восемнадцатом, наши виноградники пришли в жалкое состояние. Обстрелы, частенько случавшиеся в последние месяцы окопной войны, просто сровняли многие из них с землей… Понадобилось три с половиной года напряженного труда, Бруно, а также немалая часть фамильного состояния, чтобы восстановить их и получить с новых посадок урожай в довоенном объеме. Мы в значительной мере возместили наши потери. Однако, хотя сейчас наш банковский баланс в порядке, большая часть наших лоз – увы – достигла среднего возраста.
– Что? – спросил Бруно, не понявший так же, как Поль и Гийом, его слов.
– Лоза набирает полную силу к десяти годам. В этом возрасте виноград плодоносит лучше всего, – пояснил Жан-Люк. – К пятнадцати годам он достигает своего среднего возраста, а после двадцати уже почти непригоден для сбора урожая – это его старость. Старые лозы надо выкапывать и сажать новые. Поэтому для виноградников, посаженных в тысяча девятьсот девятнадцатом, лучшие годы уже миновали. Они будут приносить пользу еще максимум восемь, от силы – десять лет.
– Я все еще не понимаю, зачем хранить здесь эти бутылки? – нетерпеливо перебил Бруно, мечтавший поскорее выбраться из холодного погреба, но дед неторопливо продолжал:
– Кто знает, что готовит нам будущее? Неизвестно, удастся ли посадить новые лозы, когда возникнет такая необходимость. А вдруг, и этого я боюсь больше всего, разразится новая война? Германия перевооружается. Первое место, куда Германия направит свои армии во Франции, это Шампань. Так было всегда. У нашей плодородной земли дурное расположение. Не сомневаюсь, что у Гитлера уже есть планы, как распорядиться нашим наследием, поэтому я делаю все, что в моих силах – каждый год закладываю на хранение большую часть лучшего вина и храню его здесь столько, сколько возможно. Если начнется новая война, то после ее окончания Лансели вернутся в Вальмон и найдут клад, о котором не знает никто, кроме нас и трех Мартенов, смотрителей наших погребов, – кузенов, которым я доверю и свою жизнь. Они доставляют бутылки в это хранилище, и если понадобится, мы сможем, продав это шампанское, возродить наши виноградники – перепланировать, засадить заново и вырастить молодые лозы. В этом смысле я ничего не боюсь: пока жива цивилизация, шампанское всегда будет в цене, спрос на него никогда не исчезнет.
– Мама знает про этот погреб? – спросил Поль.
– Конечно. Женщины смыслят в виноградарстве и виноделии не меньше… а иногда и больше мужчин. Достаточно вспомнить, например, как умело в прошлые времена вела хозяйство вдова Клико и неотразимая мадам Поммери. Или наших современниц мадам Болинье и маркизу де Суаре д'Олан из «Дома Пинер-Эдисьен». Да, твоя мать знает про этот погреб, и тебе, возможно, когда-нибудь захочется рассказать о нем Еве. Но девочки пока еще слишком молоды, чтобы забивать им головки такими мрачными предчувствиями. Теперь, перед уходом, давайте выпьем по бокалу шампанского, благо его даже не надо охлаждать.
Виконт повернулся к столику у входа в секретный погреб: на нем стояли перевернутые бокалы, прикрытые от пыли куском чистого холста. Не потревожив другие бутылки, он вытащил из реек бутылку редчайшего розового вина и откупорил ее, осторожно действуя щипцами с плоскими краями. Над горлышком задымился и исчез нежный, словно вздох, дымок. Только после этого виконт на две трети наполнил свой бокал шампанским, покрутив его, чтобы пробудить вино от спячки. Шампанское вспенилось и заиграло. Гийом, Поль и Жан-Люк одобрительно смотрели на быстро исчезающую пену. Когда виконт поднес бокал к свету, они с восхищением увидели ни с чем не сравнимый бледно-розовый оттенок вина и наклонились, чтобы полюбоваться зарождающимися на дне и быстро всплывающими на поверхность пузырьками одинакового размера: это говорило о превосходном качестве вина. Виконт лишь понюхал шампанское, затем передал бокал Бруно, посоветовав ему прислушаться к шуму пузырьков.
– Они умеют говорить, но не все об этом знают и понимают их, – мягко сказал он. Наполнив все бокалы, Жан-Люк повертел свой в ладонях и наконец попробовал шампанское. – За будущее! – провозгласил он, и все дружно выпили. Когда Бруно оторвал губы от бокала, дед спросил: – Ты заметил, что шампанское имеет один вкус на языке и совсем другой после того, как его проглотишь?
– Если говорить честно, нет, не заметил.
– Ах, в следующий раз будь внимательней, мой мальчик. Это скорее внутренний жар, чем какой-то определенный вкус, и он присущ лишь безупречному шампанскому. Он называется «Прощание».
Несколько дней спустя, туманным парижским вечером, виконт Бруно де Сен-Фрейкур де Лансель, как его представляли визитные карточки, – хотя при крещении в его полное имя не было внесено имя матери, – бросил карты на стол в игорной комнате своего клуба и сказал друзьям:
– Господа, на сегодня я – пас.
– Ты так быстро покидаешь нас, Бруно? – спросил его ближайший друг Клод де Ковиль.
– Бабушка просила сегодня пораньше прийти домой. Она ждет гостей.
– Ты – образцовый внук, Бруно, – насмешливо заметил Клод, – выходишь из-за стола, когда удача улыбнулась тебе. Это дурная примета. Однако, может, я выиграю разок для разнообразия, когда ты уйдешь.
– Желаю удачи, – сказал на прощание Бруно.
Покинув клуб, он взял такси и поехал на улицу Лилль. С момента встречи с Евой он постоянно ощущал в себе внутреннее напряжение и раздражение. Эти, как он считал, непозволительные эмоции требовали выхода.
– Добрый день, Жан, – поздоровался Бруно с дворецким, распахнувшим перед ним дверь одного из огромных домов. – Месье Клод дома?
– Нет, месье Бруно, он ушел еще днем, – ответил дворецкий, который служил у Ковилей всю жизнь и в прошлом частенько гонял Бруно с Клодом из кладовой дома. Сейчас он разговаривал с восемнадцатилетним Бруно, словно тот по-прежнему был школьником.
– Какая жалость, я надеялся, что он напоит меня чаем.
– Графиня сейчас пьет чай. Сегодня вечером она одна. Доложить ей о вашем приходе?
– Нет, не надо ее беспокоить… А впрочем, да, доложи. Я умираю от жажды.
Несколькими минутами позже дворецкий ввел Бруно в маленький салон на втором этаже, где Сабина де Ковиль сидела на софе перед чайным подносом, удобно положив ногу на ногу. На ней было платье из янтарно-желтого шелковистого крепа. Широкий ворот открывал взору ее белоснежную шею и часть плеча. Складки, собранные на одном бедре, придавали одеянию благородство античных линий.
Сабина де Ковиль была изящным созданием тридцати восьми лет с блестящими, прямыми, темными волосами, закрученными вокруг головы так, что они полностью закрывали уши, и тонкими, капризно изогнутыми губами, накрашенными ярко-красной помадой. В уголках ее удлиненных глаз с меланхолическим выражением всегда таилась насмешка, а низкий голос постоянно звучал нетерпеливо и раздраженно. Она одевалась в обольстительно женственные платья от Вионет. Из-за пышности форм ей уже не подходил мальчишеский стиль и туалеты от Шанель, а платья от Скьяпарелли она считала недостаточно оригинальными, простоватыми и слишком похожими на готовую одежду. Женщина, по-настоящему приверженная искусству высокой моды, не могла относиться к ним всерьез.
Графиня де Ковиль слыла одной из самых умных женщин Парижа, хотя у нее не было ни одной близкой подруги, а возможно, именно поэтому. Никто никогда не отклонял ее приглашений, однако она нередко пила чай одна.
– Если ты ищешь моего сына, Бруно, то я ничем не могу тебе помочь… Он никогда не говорит мне, куда идет и когда вернется, – сказала мадам де Ковиль, когда Жан оставил их одних.
Бруно приблизился к софе и остановился в полуметре от нее, почтительно опустив глаза.
– Я знал, что его нет дома. Я только что расстался с ним в клубе, и едва ли он выйдет оттуда раньше чем через несколько часов.
Сделав это признание, Бруно замолчал. Графиня окинула его внимательным взглядом: он стоял, скромно потупившись, и словно ждал ее приказаний. Подняв довольно крупную, не слишком изящную руку, графиня задумчиво погладила подбородок, пытаясь прийти к определенному решению. Затем опустила ноги, поставила на столик чашку и вскинула на Бруно глаза так, будто он сострил. Когда она заговорила, ее голос звучал уже совершенно иначе.
– Значит, вот как, Шарль, да? – спросила она резко и отрывисто.
– Да, мадам, – смиренно ответил Бруно, почтительно склонив голову.
– Ты поставил машину в гараж, Шарль? – последовал новый вопрос.
– Да, мадам. – Голос Бруно звучал подобострастно. Всем своим видом он изображал послушание. Его черные брови сошлись на переносице от желания угодить госпоже.
– Ты помыл ее и вытер до блеска?
– Да, мадам. Именно так, как вы приказали.
– Ты принес все пакеты, за которыми я тебя посылала?
– Они все здесь. Куда прикажете положить их? – спросил Бруно. Его верхняя губа угодливо вытянулась вперед.
Сабина де Ковиль молча встала и направилась в затемненную спальню, где горничная уже опустила шторы на окнах.
– Можешь положить их здесь, Шарль, – сказала она. Характерное для нее нетерпение явственно зазвучало в голосе графини.
Бруно повернулся и запер за собой дверь спальни.
– Я еще нужен мадам?
– Нет, Шарль, ты можешь идти.
Бруно взял руку графини, словно намереваясь поцеловать ее. Вместо этого он припал к ее ладони пухлыми губами так, что она почувствовала на своей мягкой коже его теплое дыхание. Затем, не отпуская ее руки, он поднял голову. Сабина де Ковиль прикрыла глаза, испытав неожиданное удовольствие.
– Можешь идти, Шарль, – повелительно повторила она.
– Сомневаюсь, мадам, – сказал Бруно и потянул ее руку вниз, чтобы она коснулась его паха, где под брюками выступал его напряженный пенис.
– Прекрати, Шарль.
Графиня попыталась отдернуть руку, но Бруно твердо сжал ее кисть, заставив Сабину обхватить свою возбужденную плоть. Сабина де Ковиль опустила веки, словно прислушиваясь к какому-то тихому, почти невнятному звуку и ощущая, как пенис набухает под ее длинными пальцами. Он стал огромным. Ее тонкие губы невольно приоткрылись, дыхание стало отрывистым, а на красивом лице появилось плотоядное выражение гурмана.
– Мадам должна стоять спокойно. Мадам должна делать лишь то, что я ей скажу, и ничего больше, – хрипло проговорил Бруно. – Мадам все поняла?
Графиня кивнула и почувствовала все разгорающийся жар между бедрами. Внезапно она заметила свирепость, проступившую в чертах юноши. На его виске забилась жилка, и ей страстно захотелось впиться губами в его пухлый, обещающий наслаждение рот, но она сдержалась.
– Мадам должна прислониться к стене, – глухо прорычал Бруно. – Не нужно снимать туфли.
Графиня выпрямилась. Ее грудь гордо торчала вперед. Бруно встал перед ней почти вплотную. Его ладони грубо взвесили ее груди, большие и указательные пальцы нащупывали соски под тонкими складками шелка. Отыскав соски, Бруно начал умело пощипывать их. Он сильно сдавливал их, причиняя ей боль. Затвердевшие соски так жаждали прикосновения его губ, что графиня, вопреки своей решимости стоять неподвижно, качнулась навстречу Бруно, однако он прижал ее плечи к стене.
– Я же сказал мадам не двигаться, – неумолимо приказал он.
Пока одна его рука продолжала ласкать ее сосок, другая мучительно медленно заскользила вниз по шелку, покрывавшему пышное, упругое тело графини. Наконец рука наткнулась на то, что искала, и начала растирать твердый бугорок плоти внизу живота. Графиня снова попыталась выгнуться ему навстречу, чтобы коснуться юноши, но Бруно снова заставил ее стоять неподвижно. Его пальцы, подобрав шелк, проникли между ее ног. Прикосновения Бруно были сладостными: легкими, сильными, ускользающими, дерзкими. Полностью отдавшись своим ощущениям, графиня застыла в ожидании. Ее дыхание участилось, а голова запрокинулась, выражая полную покорность. На шелке появилось влажное пятно.
– Мадам может встать коленями на кресло возле кровати, – скомандовал Бруно.
– Я…
– Мадам сделает так, как я сказал.
Графиня прошла через комнату, опустив голову и не отрывая глаз от ковра. Слишком возбужденная, она не хотела, чтобы юноша увидел выражение ее лица. Шелковое платье свисало складками с ее полного тела, когда она прислонилась коленями к краю кресла, а руками взялась за спинку. Бруно опустился на ковер позади нее и задрал ей юбку до талии. Она не надела белья, ее округлые ягодицы были обнажены. Ноги до середины бедер были обтянуты шелковыми чулками, внизу живота виднелась тонкая полоска черных волос. Бруно минуту наслаждался ее беспомощным видом, потом наклонился и прижался своими женственными губами к волосам между ее ногами. Графиня застонала.
– Если мадам издаст хотя бы звук, я уйду, – пригрозил Бруно.
Графиня покорно кивнула, стоя неподвижно и не отвечая на действия юноши. Все ее ощущения сконцентрировались на его горячем языке, мягких покусываниях, игре его губ, на руках, которыми он помогал себе, облегчая доступ к желаемому.
Поняв, что Бруно расстегнул брюки, она содрогнулась от сладострастного предвкушения. Бруно стянул ее с кресла так, что ее живот оказался на краю сиденья, а колени опустились на ковер. Теперь ее лоно было на одном уровне с его выпрямившимся раздутым пенисом. Почувствовав его прикосновение, графиня затаила дыхание. Сгорая от нетерпения ощутить его целиком, она не дернулась назад, ибо по опыту знала, что этого делать не следует. Она ждала неподвижно, усилием воли сдерживая голод тела, пока он, сам не выдержав этой муки, не вогнал в нее пенис. Его руки сжимали ее талию, не давая графине пошевелиться, пока он двигался в ней с жестокостью и бессердечием зверя.
Совершенно не заботясь о ней, он грубо загонял свой орган в ее широко открытое влажное лоно с почти убийственной частотой. Наконец после длительного горячего спазма, от которого его лицо исказилось в беззвучном крике, Бруно с огромным облегчением почувствовал, что освободился от изматывающего напряжения. Получив полное удовлетворение, он стащил графиню с кресла и швырнул ее на ковер лицом вверх. Затем грубо впился зубами в ее плоть между ногами, пока она не задрожала и не забилась в чудовищном экстазе.
С минуту оба молча лежали на полу.
– Я еще нужен мадам? – Голос Бруно снова стал смиренным, как у слуги.
– Нет, Шарль, сегодня ты мне больше не понадобишься, – отрывисто отозвалась графиня.
Юноша встал, привел в порядок одежду, отпер дверь спальни и ушел, не произнеся ни слова и не попрощавшись. Сабина де Ковиль лежала на ковре, не имея сил подняться. Ее чувственные губы, которые Бруно ни разу не поцеловал, кривились в довольной усмешке, а в голове бродили счастливые мысли: он превзошел все ее ожидания.
