Текст книги "Пока мы не встретимся вновь"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)
25
После похорон Поля де Ланселя сотни людей, пешком провожавших его в последний путь до деревенской церкви, вернулись в Вальмон, чтобы выразить сочувствие вдове и детям покойного. К вечеру все разошлись, и Ева с дочерьми наконец остались одни, совершенно измученные этим днем, когда приходилось принимать соболезнования, смотреть на печальные лица, еще не осознавая до конца необходимости поддерживать друг друга.
Весь этот трудный день Бруно был рядом с ними. Он стоял, опустив глаза; его внушительная внешность, серьезное, непроницаемое лицо с орлиным носом, достоинство, с которым он пожимал протянутые руки, отвечая на слова утешения, внушали уважение друзьям и соседям Поля де Ланселя. Дельфина и Бруно поздоровались сдержанно и спокойно, как дальние родственники. Оба живо помнили свою последнюю встречу на обеде у генерала Штерна, но скрывали свои чувства. У Дельфины это было профессиональным навыком, у Бруно – врожденным свойством. Можно было подумать, что все забыто, но они были умны и понимали – такое не забывается, не прощается, не обсуждается.
Ева просто не замечала Бруно. Она не подала ему руки и ни разу не взглянула на него. Она не игнорировала его, ибо это означало бы проявить к нему отношение, хоть и недоброжелательное. Но для нее Бруно не существовал, и она ни жестом, ни взглядом не показала, что видит его. Ева делала это так органично, что никто, кроме Бруно, ничего не заметил.
Теперь, когда с формальностями покончили, Бруно вышел из замка и направился в лес. Арман Садовски повез Тони Лонбриджа и его родителей в Реймс, откуда они должны были поездом отправиться в Париж. Джейн, оставшаяся на ночь, поднялась наверх вздремнуть.
– Ты уже думала… о том, что будешь делать теперь? – наконец осмелилась спросить Дельфина Еву. Она не могла оставить мать одну, пока та не определит своего будущего, но через неделю Дельфине предстояло начать сниматься в новом фильме Армана.
– Да, думала, – многозначительно ответила Ева.
Фредди и Дельфина удивленно переглянулись. До этого момента их мать, погруженная в горе, казалась отрешенной и отчужденной от всего происходящего. Ева не утратила самообладания и не плакала, как этого опасались дочери. Но, избегая их общества, она почти все время проводила одна в своем розовом саду, заканчивая работу, начатую перед смертью Поля.
– Я хочу осуществить план, который мы с отцом составили на зиму, – спокойно ответила она. – Если бы умерла я, мне хотелось бы, чтобы Поль поступил так же. Я полечу с тобой, Фредди, потом присоединюсь к Дельфине и Арману на Барбадосе. После рождественских каникул вернусь в Париж и сделаю там все, как мы планировали: закажу в «Рице» номер поменьше. Ранней весной вернусь сюда, где я нужна. Пока виноградники спят, я могу путешествовать, но когда они проснутся – мне надо быть дома.
– Но… сможешь ли ты вести дело… одна? – спросила Дельфина.
– Я буду не одна, дорогая. Почти все, кого мы нашли здесь, приехав после войны, остались и работают. Правда, некоторые из тех, кого угнали в Германию, не вернулись, кого-то, например, троих братьев Мартэн, управляющих винным погребом, замучили в гестапо, но их заменили другие члены этой семьи. Все эти люди соберут новый урожай и приготовят новое вино. Мне же останется нанять управляющего и еще кого-то, кто сможет руководить «Домом Ланселей», как это делал ваш отец. Я найду лучшего специалиста в Шампани, даже если придется переманить его из конкурирующей фирмы. Не забывайте, я кое-чему научилась в этом бизнесе за последние шесть лет: это был жестокий урок и для меня, и для вашего отца. Если бы наш «Дом» или любая Великая Марка всецело зависели от определенных людей, думаете, долго они просуществовали бы? Шампань воспитывает мужественных вдов, Дельфина.
– Мама, как ты можешь так говорить!
– Это – правда. Почитай историю виноделия и все поймешь. Это научит тебя трезво смотреть на вещи. Надеюсь, что будущим летом вы навестите меня вместе с детьми – в конце концов, Вальмон теперь принадлежит вам, а не мне. – Хотя в голосе Евы и слышались слезы, он был сильным и решительным.
Голые виноградники в окрестностях Вальмона весной снова будут плодоносить, как это происходило веками, из года в год. Этот стихийный и неизменный процесс позволял смело заглянуть в будущее и представить его без Поля. Без виноградников Ева пропадет, она никогда не расстанется с ним.
– Что до меня, – сказала Фредди, – я не претендую на Вальмон и не представляю себя его хозяйкой.
– Это так. У тебя есть Энни. Когда завтра нотариус зачитает завещание, сюрпризов быть не должно. Одна треть отойдет мне, остальные две трети по закону разделят между тобой, Фредди, Дельфиной и… Бруно. После моей смерти «Дом Ланселей» будет принадлежать вам троим, а потом вашим детям. Если никто из вас не захочет заниматься этим бизнесом и вести дело, помните: его всегда можно продать. В Шампани нет недостатка в покупателях.
– Какие ужасные вещи ты говоришь, мама, – запротестовала Дельфина.
– Нет ничего ужасного в разговоре о смерти, дорогая. Это неприятно, потому что заставляет тебя осознать, что ты не будешь жить вечно, но когда речь идет о земле – это в порядке вещей. В любом случае, шампанское Ланселей будет всегда – кому бы ни принадлежала земля. Пока здесь выращивается виноград, это имя бессмертно.
Ева нежно улыбнулась дочерям. Много часов провела она в розовом саду, чтобы обрести силы продолжать жизнь без Поля. Однако Ева понимала, что никакие планы не облегчат ей боль утраты. Это плата за огромную любовь.
* * *
Бруно сел на поваленное дерево на лесной поляне, освещенной косыми лучами солнца. Он испытывал совершенно новое ощущение: в его жизни наступил момент, когда он мог сказать себе: «Все идет как нельзя лучше». Предстояли хорошие события, и он видел их так же ясно, как этот лес, и это приводило его в восторг. Но не стоит спешить, стараться приблизить земные радости, которые осуществятся благодаря смерти отца. Сейчас достаточно думать о Мари де Ларошфуко. Менее трех недель назад, на своем дне рождения, она призналась, что говорила о нем со своими друзьями. Она дала понять, что любит его. Такая девушка, как Мари, не могла сказать большего.
После этого вечера Бруно часто встречался с ней. Теперь он знал ее истинные чувства и понимал, что, хотя Мари по-прежнему вела себя аристократически сдержанно, в своей обычной несколько старомодной манере, она с трепетом ждала ответа на свое чувство. Ей удавалось скрывать нетерпение и держаться так, словно она еще не выдала себя, оставляя Бруно в беспокойстве и неуверенности, как это было с момента их первой встречи.
Теперь стоит ему только попросить, и Мари де Ларошфуко будет принадлежать ему! Охваченный радостью, Бруно вытянул ноги. Как только Мари почувствовала, что может потерять его, он начал воспитывать в ней послушание, как когда-то обещал себе. Он поддразнивал ее, заставлял ждать, надеяться, шаг за шагом сокрушал ее обычную уверенность в себе. Бруно сознательно очаровывал ее, чтобы она влюбилась в него еще сильнее. На прошлой неделе глаза Мари уже выдавали ее чувства. Когда ей казалось, что Бруно не обращает на нее внимания, ясные серые глаза смотрели на него с тоской. Заметив это, Бруно становился отчужденным и холодно-любезным на полчаса, но этого времени оказывалось достаточно, чтобы смутить и взволновать ее. Тогда она спрашивала, что случилось. Перед тем как пришла весть о смерти Поля де Ланселя, Мари была уже во власти Бруно. Если бы захотел, он мог бы довести ее до отчаяния, и это заставляло его торжествовать. Но, осознав свою власть над ней, он потерял охоту ее проверять.
Если ничто не помешает его возвращению во Францию, то сразу же по приезде в Нью-Йорк он объявит об их помолвке, решил Бруно. В Париж они полетят уже вместе, пробудут там несколько недель, и он познакомится с родственниками Мари. Ее мать начнет приготовления к пышной свадьбе, на которую соберутся представители двух знатных и благородных родов, к которым они принадлежат. Бруно надеялся, что свадебная церемония состоится весной, довольно скоро, и в назначенный срок Мари станет несравненной виконтессой Бруно де Сен-Фрейкур де Лансель. Она будет жить, чтобы радовать его и продолжить его род.
Но только не здесь, в Шампани. Ему никогда не хотелось вернуться в Вальмон. Только эта смерть, которой он так долго ждал и о которой молился, заставила его приехать в эту провинцию, но только на день. Эта жизнь, заполненная сельскими заботами и тревогами, не для него. Пусть кто-то другой управляет Вальмоном, он же претендует лишь на причитающуюся ему по закону часть прибыли «Дома Ланселей».
«Наверное, пора возвращаться», – подумал Бруно, чувствуя, как неприязнь портит ощущение его полного счастья. Ему совершенно не хотелось идти в замок и расставаться с мыслями о том, что все, чего он когда-то желал, стало наконец таким близким и реально осуществимым; однако лесной воздух был сырым и холодным. «Все идет как нельзя лучше», – повторил он про себя, зная, что это мгновение будет возвращаться к нему вновь и вновь. Повеял легкий ветерок, и Бруно услышал позади себя шорох листьев.
Большая мускулистая рука грубо зажала ему рот и резко запрокинула голову назад, другая зверски сжала горло. Еще две руки больно заломили руки Бруно за спину и связали их, а потом резко поставили его на ноги и толкнули вперед так, что он должен был либо упасть, либо идти. Нападавшие шли позади Бруно так близко, что он ощущал на затылке их дыхание.
– Ты не должен был возвращаться, – тихо сказал незнакомый мужской голос. – Никогда не следует возвращаться на место преступления. Разве ты этого не знаешь?
– Помнишь трех Мартэнов? Людей, которых ты выдал гестапо? Мы – их младшие братья, – прошептал второй голос, едва слышный из-за шуршания опавшей осенней листвы.
Третий заговорил так же тихо:
– Мы приходили за тобой в тот день, когда твой отец вернулся с войны, но ты исчез.
– Мы дадим тебе урок, – обронил первый. – Шагай!
Охваченный ужасом, Бруно понял лишь то, что они идут в направлении погреба. Нигде не было видно ни души. Огромная рука, больно сжимавшая его челюсть, не давала Бруно произнести ни слова.
– Ты думал, тебе удастся выйти сухим из воды, да? Считал, что тебе удалось уничтожить людей, знавших о «Трезоре».
Как безумный, Бруно затряс головой.
– Не отпирайся. Мы знаем, что это был ты, – беспощадно прошептал ему в ухо третий голос.
– Был еще один ключ, – продолжал второй. – Он принадлежал моему брату Жаку, старшему из Мартэнов. Твой дед доверял ему, как и другим. Кроме твоего отца, ключ был только у тебя. За всю историю Вальмона никогда не существовало больше трех ключей от «Трезора.»
– Однажды ночью Жак заметил колонну немецких грузовиков недалеко от погреба. Он тайком пошел за ними и увидел, как солдаты перетаскивают шампанское в грузовики. На следующий день он отправился в «Трезор» и обнаружил, что погреб опустел. Жак испугался, что обвинят его или наших братьев, но вдруг понял, что единственный, кто мог выдать этот секрет немцам, – ты. Все это он рассказал нам и отдал ключ на хранение.
– Когда гестапо пришло за нашими братьями, – продолжал он леденящим душу шепотом, – мы поняли, что это ты выдал их. Тогда мы не могли действовать, потому что твои друзья-нацисты прикрывали тебя. После войны твой отец никогда и ни с кем не говорил о «Трезоре». Он знал имя вора. Мы понимали его позор и уважали его горе, но знали, что однажды ты вернешься. Наверное, он тоже об этом знал.
Теперь они вошли в огромные погреба, заполненные винами. Там не было ни одного рабочего. Они быстро прошли к дальней стене с потайной дверью, ведущей в «Трезор». Бруно неистово сопротивлялся, но не мог вырваться из этих сильных рук. Один из мужчин нажал на побеленную поверхность, и стена повернулась. Замок на потайной двери сверкнул так же ярко, как в тот день, когда дед Бруно впервые посвятил его в тайну Вальмона. Ключ вставили в замочную скважину, и дверь «Трезора» широко распахнулась.
Один из Мартэнов включил свет и опустил толстые, подвешенные на петлях блоки, полностью заглушавшие шум.
Все трое проволокли Бруно через просторный пустой погреб. Поняв все, он помертвел. Братья прислонили Бруно к стене, потом быстро отошли к электрощиту, сняли с плеча ружья и прицелились.
Раздались три выстрела. Мартэны медленно подошли к телу, лежавшему на цементном полу. Один из них ногой повернул Бруно и взглянул на невидящие глаза и раскрытый для крика рот. Бруно умер еще до того, как упал на пол. Другой брат достал кусок бумаги, на котором быстро написал: «Расплата».
– Он заплатил сполна, – медленно произнес он и положил бумагу на грудь Бруно.
Братья повернулись и пошли, снова повесив ружья на плечо.
Когда дверь «Трезора» закрылась за ними, один из Мартэнов сказал:
– Завтра мы должны послать ключ в полицию и сообщить, где находится этот… Расследования не будет… когда они прочтут записку. Иначе нельзя поступить… ведь мадам де Лансель начнет поиски, а его все равно не найдут.
– Его не должны хоронить в Вальмоне, он осквернит его, – заметил другой.
– Согласен, – отозвался третий Мартэн. – Плохо, когда люди не боятся возмездия. Этот и так слишком долго жил.
* * *
Дельфина и Арман уговорили Еву немного отдохнуть перед обедом и вместе с ней поднялись наверх, а Фредди и Джейн остались внизу в маленькой гостиной. Они пытались поговорить о той жизни, которая кончилась пять лет назад, когда Фредди и Тони решили уехать в Лос-Анджелес.
– Я очень горевала, когда вы уехали, – сказала Джейн. – Какой прок от невестки, которая живет так далеко.
– Но ведь теперь Тони вернулся обратно, – заметила Фредди. – И поверь мне, сейчас он выглядит гораздо лучше, чем когда я его видела в последний раз. То, что он снова поселился в Лонбридже, очень изменило его. И эта славная девушка, на которой Тони хочет жениться… и то, что он бросил пить… Я рада за него.
– Если бы можно было выбирать, я предпочла бы тебя– с меня довольно и других братьев. О, дорогая, вы оба здорово запутались. Ужасно обидно! И вообще, бывают ли долговечными фронтовые браки? Я так рада, что тогда не стала спешить. – Она улыбнулась, довольная собой, как женщина, добившаяся в жизни полного успеха. – Только подумай, Фредди, тогда бы я наверняка не встретила моего дорогого Хамфри, у меня не было бы моих любимых детей. Я никогда не стала бы маркизой. Конечно, это увлекательная лотерея, но можно было так и не встретить никого порядочного и проиграть. Да, это очень здорово, что я не стала фронтовой невестой. Что ни делается – все к лучшему!
– Да ты и не собиралась становиться фронтовой невестой, Джейн, я это прекрасно помню, – возразила Фредди. – Что ж ты теперь сидишь здесь и с таким гадким самодовольством говоришь, что избежала судьбы, которой сознательно избегала!
– Если бы Джок сделал мне предложение, я согласилась бы в ту же минуту и помчалась бы за ним в пустынные пески дикой Калифорнии, как бедный старина Тони.
– Не выдумывай, Джейн! У вас с Джоком не было никакого романа.
– Не сыпь мне соль на раны, – попросила Джейн.
После блестящего замужества озорства в ней поубавилось, хотя в остальном оно не изменило ее.
– О чем ты говоришь? – озадаченно спросила Фредди. Джейн обычно фантазировала – ее реальная жизнь превосходила самые смелые фантазии.
– А ты никогда не догадывалась? Мне и не хотелось, чтобы кто-то знал об этом. Это ужасно: до смешного влюбиться в человека, которого ты совершенно не интересуешь, и стать объектом всеобщей жалости.
– Ты была влюблена в Джока Хемптона?
– Несколько лет. И ты не должна говорить об этом скептически… это свидетельствует о моем вкусе, а у меня, с вашего позволения, прекрасный вкус, миссис Лонбридж. Я была влюблена в этого прекрасного человека дольше, чем можно предположить, и никак не могла справиться со своим чувством, пока не встретила Хамфри. Кажется, я всю жизнь буду немного влюблена в этого великолепного белокурого Тарзана.
– В этого головореза?В этого ковбоя? В этого безответственного слабоумного болвана? – с удивлением и злостью спросила Фредди. – Нет, Джейн, скажи, что это не так.
– Да нет же, все именно так. И какэто было! Я сомневаюсь, что ты вообще разглядела Джока, но это не имеет значения, это дело вкуса. Согласись, Фредди, что первая любовь остается в нас навсегда.
– С этим я не спорю. – В голосе Фредди прозвучала тоска, она с горечью подумала о том, что никогда не вернется. – Почему же ты так и не завязала отношений с Джоком? Ты даже не флиртовала с ним… а ведь ты одна в Британской империи была способна на самый бесстыдный и отчаянный флирт! Что тебя останавливало?
– Ты, – ответила Джейн.
– Я? – поразилась Фредди. – Таких лживых слов я еще никогда не слышала! Как я могла помешать тебе? Почемуя мешала тебе, скажи, ради Бога!
– Не ты сама, глупышка, – просто Джок так безнадежно влюбился в тебя, что не было ни малейшей возможности даже привлечь его внимание, не то что флиртовать с ним. Он все время старался увидеть тебя или, того хуже, не смотретьна тебя, и мне стало все ясно. Боже, как больно было наблюдать за ним! Я чувствовала себя страшно униженной, видя, как Джок сохнет по тебе, когда я схожу с ума по нему, а эта парочка, Фредди и Тони, двое счастливых, поглощенных друг другом юных любовников, ничего не замечала вокруг. Ах, любовь! Но я уже сказала: что ни делается, все к лучшему, по крайней мере, для меня. Ты не представляешь, как мне искренне жаль, что у вас с Тони не сложилось. А как дела у Джока?
– Джок? О, ты же его знаешь, у него… все прекрасно… он здоров.
– Бедняга Джок, все так же держит факел… ради тебя… как статуя Свободы, не правда ли? Тони сказал мне, что заметил это несколько лет назад. Но… насильно мил не будешь, правда?
– Что?!
– Я сказала… да ладно, не имеет значения. По-моему, ты думаешь совершенно о других вещах. Налить тебе выпить, крошка?
– Что?
– Налить тебе выпить? Хочешь? Фредди! Фредди! Сколько пальцев я тебе показываю?
– Что?
– Схожу за выпивкой, а ты посиди здесь, Был трудный день. Я рада, что осталась… нужно, чтобы кто-нибудь позаботился о тебе.
Вечером следующего дня четыре офицера из полицейского управления Эперней прибыли в Вальмон. Они попросили экономку доложить мадам де Лансель о том, что им, конечно, неловко тревожить ее в такое время, но приходится провести расследование по анонимному письму. Это связано с одним из ее винных погребов.
– Пожалуйста, выполняйте свой долг, – авторитетно заявила Люси. – Мадам де Лансель скажет вам то же самое, иначе я не стала бы сейчас беспокоить ее.
Полицейские отправились в погреба с ключом и картой, на которой было отмечено, как найти тайную дверь в «Трезор». Все это рано утром оставил неизвестный в полицейском участке. Через пятнадцать минут они с трепетом и удивлением увидели, как открывается дверь «Трезора». Один из полицейских на ощупь нашел выключатель. Лампы осветили огромное пространство, совершенно пустое, если не считать тела, лежавшего на полу. Подойдя к нему, трое из четверых полицейских – те, что всю войну были в Эпернее, – узнали Бруно. Пока они в минутном замешательстве стояли рядом с трупом, один из них, старый офицер, наклонился и взял с груди Бруно записку. Он молча прочитал ее и передал другому. Остальные так же молча прочитали записку, а трое знавших Бруно понимающе переглянулись.
– Что будем делать, капитан? – спросил самый молодой.
– Перенесем тело в замок, а в участке скажем, что произошел несчастный случай, сынок.
– Несчастный случай,капитан?
– Тебя не было здесь во время войны, Анри. Многие люди имели веские причины желать смерти этого человека. Как знать, кто это сделал? Кто признается в этом? Это невозможно, Анри. Расследования не следуетпроводить. Прислушайся к моим словам, если хочешь научиться чему-нибудь полезному. Этот несчастный случай должен был произойти.
– Ну, если вы так считаете, капитан…
– Да, Анри. Мы все так считаем.
– Не могу понять, почему полиция считает смерть Бруно несчастным случаем на охоте, – сказала Фредди. – Я просто в шоке. Разве они не понимают, что его убили – ведь Бруно нашли после того, как получили анонимное письмо, – что же еще могло произойти? Они даже не собираются проводить расследование. Лично я не испытываю особого горя из-за смерти Бруно, но все-таки, что происходит? Неужели никого, кроме меня, это не удивляет?
Фредди, Ева, Дельфина и Арман только что вернулись, спешно исполнив формальности, связанные с похоронами Бруно, и сидели на террасе, старые камни которой еще хранили летнее тепло.
– Это не было ни убийством, ни несчастным случаем, – сказала Ева, обняв Фредди за плечи. – Это исполнение приговора.
– Что?! Исполнение приговора? Да что это значит? И с каких пор приведение в исполнение приговора частными лицами считается законным? Почему никто из вас… как бы это сказать… не удивлен? Да, именно так! Когда тело Бруно принесли домой, это потрясло только меня, а вы все вели себя так, будто ожидали чего-то подобного. Но вы же не могли этого предвидеть! Да и вообще, кто мог подумать, что Бруно умрет такой ужасной смертью, отправившись в лес на прогулку!
– Дорогая, ты ведь видела монумент в центре Эпернея? – спросила Ева.
– Да, но какое это имеет отношение к моим словам?
– Это – дань памяти погибшим солдатам, Фредди. На нем выбиты имена двухсот восьми мужчин и женщин – участников Сопротивления, погибших в этом маленьком районе от рук гестапо или в концлагерях. Некоторые из них работали в Вальмоне. Полиция поняла, что смерть Бруно связана с гибелью этих людей. Он сотрудничал с фашистами.
– Ты знала об этом? – Дельфина повернулась к матери, в изумлении прикрыв рот рукой.
– Об этом рассказал мне ваш отец, но только мне. Он понимал, что сын обесчестил его имя, но скрывал это от всех, даже от вас. Однако мы оба понимали, что нам известно немногое. Кто может сказать, что этот дьявол Бруно делал во время оккупации? Три мрачных года после смерти деда он жил один в Вальмоне. У многих людей были причины воздать ему по справедливости.
– Но ведь война закончилась шесть лет назад, – возразила Фредди.
– Сразу видно, что ты не жила в оккупированной стране, Фредди, – сказал Арман. – Шесть лет – это ничто. Даже если бы Бруно вернулся через десять или двадцать лет, те, кто привел приговор в исполнение – кто бы они ни были, – все равно ждали бы его. Это могли быть даже сами полицейские или люди, которых они знают, их родственники или друзья. У полиции есть свои причины не расследовать это убийство.
– Ты тоже о чем-то подозревала, Дельфина? – спросила Фредди. – Ведь тебе приходилось встречаться с Бруно во время войны. У тебя нет предположений о том, что могло произойти?
– Нет, никаких. Бруно был всегда… корректен… со мной, – безмятежно ответила Дельфина, держа Армана за руку. Те события канули в прошлое, их лучше похоронить. А обеда у генерала фон Штерна, казалось, и вовсе не было. Она никогда не соглашалась надеть на себя бриллианты, чтобы снискать расположение в генеральском доме на улице Лилль. За что бы ни убили Бруно, Дельфина была убеждена, что он заслужил это. Никто из них – ни Фредди, ни мать, ни даже Арман – не могут до конца представить себе, что значит жить при оккупации. Тем, кто уцелел, лучше забыть обо всем. Слава Богу, что французская полиция так разумно отнеслась к этому.
– Теперь я больше не могу ждать и отправляюсь! – воскликнула Ева через день после того, как уехал нотариус. – Я хочу погреться под калифорнийским солнцем после всех этих юридических хитросплетений.
– Мама, а может, мы поедем морем? – предложила Фредди. – Я с самого детства не путешествовала по морю, да и погода пока хорошая. Как ты думаешь?
– Ничего хуже ты не могла придумать? Во-первых, вот уже несколько недель, как ты оставила Энни – слишком надолго, да я и сама до смерти соскучилась по этому прелестному ребенку. Во-вторых, ничто так не угнетает, как созерцание океана с утра до вечера в течение пяти дней в окружении чужих людей. Это так мучительно медленно, что можно сойти с ума, а этого я хотела бы меньше всего, Фредди.
– Я думала, так можно… ну, ты знаешь… расслабиться, отвлечься, это мирно и спокойно. Своего рода лечебный отдых.
– Это ужасно скучно, и все так много едят! Очень мило с твоей стороны позаботиться обо мне, но я предпочитаю лететь. Главное – скоро ли мы сможем отправиться. Вещи я почти упаковала, побеседовала с экономкой, садовниками, с ответственными по сбыту вина и управляющим винным погребом. Могу ехать хоть сегодня или завтра.
– Я позвоню в Париж и закажу билеты, – предложил Арман, направляясь к телефону.
– Превосходно, – пробормотала Фредди. – Он всегда такой отзывчивый, Дельфина?
– Мы должны вернуться в Париж. Надо ведь что-то предпринять. Трудно, конечно, заказать билеты в последний момент, но думаю, Арману удастся отправить вас завтра.
– Как только этого дождаться, – пробормотала Фредди. Может, если Ева сядет у иллюминатора, а она будет держать ее за руку, ей не будет так плохо? Но не держать же ее за руки до самого Лос-Анджелеса! Она положит голову на колени матери и будет лежать, закрыв глаза, до самой посадки! Она скажет, что страдает воздушной болезнью. Ей не удастся даже напиться до ступора, если мать будет рядом. Кажется, существуют какие-то таблетки, которые снимают разного рода тревогу. Что, если… – Дельфина, ты когда-нибудь слышала о «милтауне»? – спросила Фредди.
– «Милтаун»? Нет, никогда. А что это такое, Фредди?
– Одно американское изобретение. Ничего интересного.
– Я думала, вы будете позже, – воскликнула Хельга, когда Фредди и Ева выходили из такси.
– Помог попутный ветер, Хельга, – сказала Фредди. – Самолет прибыл рано.
– Мадам де Лансель, позвольте взять ваши чемоданы, – смущенно сказала Хельга, начав суетиться.
– Как хорошо вернуться, – сказала Ева. – Но я очень устала, пожалуй, поднимусь наверх и прилягу. Я даже не знаю, какой сегодня день, а о времени и представления не имею.
– Когда проснешься – позови меня, мама, в любой час. Может, я проснусь.
– Надеюсь, тебе это удастся, хотя ты всю дорогу проспала, укрывшись одеялом. Никогда не видела, чтобы так много спали. Увидимся позже, дорогая.
– Хельга, а где Энни? – спросила Фредди, поднимаясь по лестнице.
– Вы разминулись с ней, миссис Лонбридж. Она ненадолго уехала.
– Уехала? Куда? Когда вернется?
– Я уверена, что она вернется дотемна, через несколько часов, – сказала Хельга, робко двинувшись к кухне.
– Хельга, Энни уехала одна? – резко спросила Фредди. – И что означает это «дотемна»? Ты же знаешь, я не разрешаю ей бродить одной, мне необходимо знать, с кем она.
– Она не одна, миссис Лонбридж, – пробормотала Хельга. – Она с мистером Хемптоном.
– Он сказал, куда они пойдут?
– Точно не сказал.
– Хельга! Почему ты так смотришь на меня? Что за чертовщина здесь происходит?
– Ох! – запричитала Хельга. – Это должно было стать сюрпризом. Я обещала им ничего не говорить. Энни сказала, что вы будете очень гордиться, когда вернетесь домой. Она очень этого хотела, а мистер Хемптон уверяет, что Энни уже достаточно высокая и сильная, ох, миссис Лонбридж. Они уговорили меня, я не могла сказать «нет». Мистер Хемптон… он… учит Энни летать… Они занимаются почти каждый вечер с того дня, как вы уехали… Честно говоря, я думала, вы не будете против. Я слышала, как вы рассказывали Энни о том, как в юности учились летать… Мне, наверное, следовало остановить их, но мистер Хемптон такой опытный, и ведь он ее крестный отец! Энни так расстроилась, когда вы уехали, а она осталась одна, и бедный дедушка умер так рано, ох, миссис Лонбридж!
– Успокойся, все в порядке, все хорошо, Хельга, хватит объяснять, я поняла, что произошло… Перестань плакать и постарайся сообразить, куда они поехали?
– В какое-то место, которое называется Санта-Паула. Мистер Хемптон сказал, что это – хорошее место для учебы: не очень оживленное и не очень большое.
– Ладно. – Фредди побежала в свою комнату, прыгая через две ступеньки, и сняла дорожный костюм. Не прошло и нескольких минут, как Фредди, наскоро приняв душ, мокрая, с влажными волосами, быстро натянула джинсы, старую вылинявшую рубашку и туфли на резиновой подошве. Она гнала автомобиль по долине Сан-Фернандо в Санта-Паулу. Ей хотелось одного – вернуть Энни. «Этот ублюдок решил испортить ей ребенка!» – думала Фредди. О Господи, сама она дождалась, пока ей исполнилось пятнадцать, и только тогда начала учиться летать, а Джок Хемптон давал урокиребенку, которому нет и десяти. А ведь Джок никогда в жизни не летал на учебном самолете. Какой же псих согласился на это, пусть даже Энни упрашивала его!
Доехав до маленького, хорошо знакомого аэродрома, Фредди бросилась к будке управляющего, расположенной рядом с главным зданием.
– Вы не видели высокого блондина с маленькой темноволосой девочкой?
– Конечно, видел. Сейчас они в воздухе на «Пайпер Кабе», Они приземлялись, чтобы перекусить, и поднялись снова.
– Они не сказали, когда вернутся?
– Я не разговаривал с ними. Спросите у девушки в кафе, может, она знает?
Фредди выскочила из будки и побежала в большой деревянный дом.
– Вы имеете в виду Джока с Энни? Они, как всегда, поели шоколадного торта с молоком и снова сели в самолет, – сказала девушка. – Энни такая умная и милая девочка. Мне показалось, она слишком мала, чтобы учить ее летать… но теперь дети начинают с каждым годом все раньше. Вы хотите чего-нибудь?
– Ничего! Я просто подожду.
Фредди вышла из кафе. Она внимательно и нетерпеливо вглядывалась в небо. Чуть в стороне от единственной здесь взлетной полосы находилось глубокое, почти высохшее русло реки, а на дальнем берегу – хорошо знакомая ей роща из серо-зеленых деревьев: эвкалипты, сосны, дубы – исконно калифорнийские деревья. Стоя как часовые, они чуть шевелились от ветра в тот день, когда она совершала свой первый полет с Маком, и тогда, когда впервые увидела Тихий океан с воздуха, решившись лететь самостоятельно. Фредди опустилась на сухую траву у кромки взлетной полосы, откуда доносился запах бензина, и стала ждать.
Полчаса просидела она, скрестив ноги, под лучами ноябрьского солнца. Теперь темнеет раньше, подумала Фредди. Меньше чем через два месяца наступит самый короткий день в году. Зато после зимнего солнцестояния дни, минута за минутой, будут становиться все длиннее, и это обнадеживает. Но так как большую часть времени за последние два дня Фредди провела в самолете, накрывшись с головой одеялом, и выдержала путешествие только потому, что мама была рядом и спасла ее от страха, она не видела особых причин на что-то надеяться. К тому же ее ребенок сейчас в небе на «Пайпер Кабе» с маньяком.
