Текст книги "Пока мы не встретимся вновь"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)
– Трезвым? – спросил она.
– Трезвым и холодным как лед. Вопреки обыкновению. Я думал, что смогу напиться, но раз уж так повернулось, хмельная смелость меня не спасет. Особенно здесь.
– Здесь?Тебе не понравился дом? Ты намерен сказать мне, что не хочешь тут жить?
– Это очень симпатичный дом. Но это именно то, что ты делаешь всегда и с чем я не могу смириться.«Это дом для тебя, Тони, можно въезжать. Здесь твое будущее, Тони, – приемы, гости, большая семья – тебе будет так весело! А вот дело для тебя, Тони, ты можешь называть себя вице-президентом; вот миллионы долларов, Тони, здесь вся готовая жизнь на блюдечке с голубой каемочкой, Тони! Фредди тебе ее даст!» – Схватив стакан, он швырнул его о камин. – О Господи, Фредди, твои мечты – это факты завтрашнего дня! Если только ты чего-то захочешь – ты все сметешь на своем пути, чтобы добиться цели. Я же – сбоку припека, я – твой чертов супруг. Мы оба совершили ошибку,Фредди. Вот о чем я хотел тебе давным-давно сказать. Я должен оставаться трезвым, чтобы до конца осознать это. Мы ошиблись. Я хочу уйти от тебя. Я прошу развод. Я больше не могу быть твоим мужем.
Жесткость его голоса ошеломила ее так же, как и сами слова. Тони говорил отчаянно, непреклонно, напоминая зверя, готового потерять лапу, чтобы освободиться из капкана.
– Ты сошел с ума! Ты пьян! Мне плевать на то, что ты говоришь, будто не пьян. Ты, наверное, уже с утра успел набраться, ублюдок! – Фредди услышала свой пронзительный голос как бы со стороны. – Если бы ты контролировал себя, тебе было бы очень стыдно.
– Мне и так стыдно. Вот уже много лет. Я даже почти привык к этому, но, слава Богу, не совсем. Прошу тебя, Фредди, выслушай меня! Пьян я или трезв – не имеет значения. Проблема не в этом. Дело в том, что ты управляешь нашими жизнями с той минуты, как мы приехали сюда пять лет назад. Вскоре ты все взяла в свои руки. Ты была непревзойденной, непобедимой. А я не потянул. Если бы не ты, мы бы разорились и вернулись в Англию через несколько месяцев. Ты делала всю работу в «Орлах», мы же с Джоком ничего без тебя не стоили. Тебе нужен был Свид, а я, как оказалось, не нужен никому. Я не приносил никакой пользы – разве что управлял самолетом, но это мог бы делать любой пилот. Я стал балластом с самого начала, а ты…
– Остановись, Тони! Почему ты так несправедлив? Я не представляю всех этих лет без тебя. Я никогда не была сильной, я не смогла бы заниматься этим, будь это действительно трудно.
– Какая чушь! Тебе пришлось, и ты справилась. Ты никогда не отказывалась от избранного тобою пути. Я же обманывал себя, прячась за спасительную ложь. Я говорил себе, что нужен вам, что нужен Энни. Единственный способ убежать от правды – выпивка. Теперь, когда мы добились большого успеха, не осталось никакого оправдания, и я не хочу продолжать обманывать себя. Великая битва завершена. Только не пытайся убедить меня, что вы собираетесь прекратить дело. Вы не такие люди. Но я не могу соревноваться с вами и не хочу больше жить так. Это убивает меня,Фредди. Я потерял уважение к себе.Понимаешь, что это значит?
– Тони, послушай, я вернусь с тобой в Англию, я перестану работать, мы будем жить, как прежде, но теперь мы богаты. Вспомни, решив приехать сюда, мы поставили эксперимент, но никто и никогда не считал, что это – навсегда. – Фредди старалась говорить хладнокровно. Он не ведал, что творил. Если она проявит спокойствие, если не растеряется, если сможет убедить его…
– Бедняжка Фредди! Ты действительно думаешь, что способна все решить, не так ли? И даже изменить свой твердый характер? Ты в самом деле полагаешь, что тебе снова удастся играть роль провинциальной леди? Тогда ты была так несчастна – хотя чертовски здорово держалась, пока нам не представился выбор, а я не догадался, что с тобой происходит. Но теперь это будет забавная шарада: прекрасная беговая лошадь на пике своих возможностей делает вид, что обожает возить телегу по деревенским дорогам. Подумай, что ты сказала только что: «Мы поставили эксперимент». Для тебя дом – именно здесь, в Калифорнии, а для меня – в «Лонбридж Грейндж». Хуже всего, что я потерял его,Фредди. Слезы, и только. Ни ты, ни я в этом не виноваты. Просто мы так устроены, что несчастны вдали от родины: ты – слишком американка, а я – слишком англичанин. И дело не в работе. Если бы мы не переехали в Калифорнию, ты не смогла бы жить в Англии, не подавляя в себе того… за что я тебя полюбил.
– Но… что же тогда не так? – спросила Фредди. Тони не пьян, с болью поняла она, но даже испытывая эту мучительную боль, Фредди не стала бы отрицать, что годы, когда она вела жизнь провинциальной дамы, казались ей дурной шуткой. Но должны же найтись слова, которые объяснят все, слова, которые вернут их назад, помогут им начать все сначала и прекратить этот кошмар, изменить жизнь, сделать так, словно ничего плохого не случилось вовсе. – Скажи мне, пожалуйста! О, пожалуйста, скажи, Тони!
– Поженившись, мы знали друг о друге далеко не все, – заметил Тони. – Вспомни, все, о чем бы мы ни говорили, когда не занимались любовью, превращалось в спор или ссору. Мы с тобой играли в одну игру, и нас охватила страсть. Мне нравился в тебе боец, но… я не понял, что после конца войны ты снова захочешь броситься в бой. Покорять мир? Я не понимал, что ты такое на самом деле, пока мы не начали вместе работать. Я всегда восхищался и восхищаюсь тобой, Фредди, но ты не та женщина, которую я хотел бы видеть своей женой. У нас нет ничего общего, кроме Энни и счастливых дней в прошлом. А этого недостаточно. Прости, но это действительно недостаточно.
Фредди сурово взглянула на него. Тони, казалось, помолодел на десять лет с тех пор, как они вошли в дом. Болезненное выражение муки исчезло с его лица, оно стало просветленным, и это свидетельствовало об искренности его слов.
– У тебя есть женщина, правда, Тони? – неожиданно спросила она, вдруг поняв, что это так.
– Да. Я не сомневался, что ты поймешь. Что же еще ты могла подумать, если я к тебе не прикасаюсь столько времени.
– Не знаю. Но не это. Кто она?
– Обыкновенная женщина. Спокойная, мягкая, милая, с ней отдыхаешь – именно такая, какая подходит мне.
– Ты хочешь жениться на ней?
– О Господи, нет! Я вообще не собираюсь жениться. Я хочу развестись, Фредди. Развестись. Я хочу домой.
Дельфина прочитала письмо Фредди и протянула его через стол Арману. Он быстро пробежал письмо глазами, затем стал читать более внимательно, вдумываясь в каждую фразу. Дельфина следила за выражением его лица.
Когда он положил письмо, она нетерпеливо спросила:
– Ты удивлен?
– Потрясен. Кто бы мог подумать о разводе? Восемь лет совместной жизни без всяких неурядиц – по крайней мере, никто из нас о них не знает – и вот тебе на: все кончено, и она еще пишет, что никто в этом не виноват. Когда два порядочных человека женаты восемь лет, у них есть общий ребенок, общая жизнь, как же можно разводиться без всякой причины, если никто не виноват? Или это новая американская идея?
– Нет, просто Фредди дает нам понять, что она и впредь не собирается обсуждать эту проблему и не желает выслушивать вопросы. Это все ее гордость, бедная девочка. Она дьявольски гордая и никогда не выставляет напоказ своих чувств. В ней нет тщеславия – во всяком случае, я этого не замечала. Это что-то другое: скрытность или даже дикость. Помнишь, как они впервые приехали к нам, когда еще жили в Англии. Она старалась не подать виду, как несчастлива. Фредди всячески пыталась убедить меня, что ее жизнь – воплощение мечты о счастье, но если даже сестре она не рассказала о своих неприятностях, то кому еще могла она довериться? Фредди так и не научилась принимать поддержку и помощь от других. Она упряма и непокорна.
– А намного ли ты отличаешься от нее, детка?
– Да, со мной тоже трудно иметь дело, но только не тебе, – медленно произнесла Дельфина. Ей было тридцать два, еще три года, и почитатели во Франции сочтут, что она вступила в бальзаковский возраст, а пока она радовалась каждой минуте и уходящей молодости. – Поэтому я понимаю Фредди. Ты «вычислил» меня с первой минуты нашей встречи. Мне никогда не удавалось что-то скрыть от тебя. В один прекрасный день я прекратила все попытки делать это. Тони же никогда не знал Фредди, тебе не кажется?
– Мой бывший шурин всегда казался мне загадкой… по-моему, поговаривали о том, что он принадлежит к пятнадцатому поколению английской аристократии – а это совершенно непостижимо для меня, даже при моем прекрасном знании человеческой натуры. Это, кстати, одна из причин, по которой я не пытался снимать фильмы об англосаксах – ни драматические, ни любовные. Я не понимаю их «фокусов».
– Не знаю почему, но мне вдруг вспомнилась детская любовная история Фредди.
– А что за история?
– Прошлым летом, когда мы с детьми были в Вальмоне, мы с мамой разговорились по душам. Она рассказала, что в шестнадцать лет Фредди до смерти влюбилась в своего пилота-инструктора. Несколько лет никто не догадывался об этой связи, пока однажды мама не увидела их вдвоем. Тогда она все поняла. Мама сказала, что это была очень сильная страсть и с его, и с ее стороны… но после войны, когда она спросила Фредди, что с ним стало, сестра ответила, что они не поддерживают отношений уже несколько лет и переменила разговор. Я бы никогда не поверила, если бы не мама сказала мне об этом.
– Так вот о чем беседуют мать и дочь, оставаясь наедине!
– Конечно, если мы не жалуемся на мужей. Видишь, как многого ты еще не знаешь о женщинах, Садовски? Вот представь: маленький наивный сорванец Фредди, которая живет вне брака с сорокалетним мужчиной… а я-то думала, что скандал в семье из-за меня. Теперь-то ясно, что произошло. Она устала от Тони и всей этой английской чопорности. Сыта по горло. В конце концов, она поняла это и бросила его. Держу пари на что угодно: у Фредди есть другой мужчина, который ждет своего часа, и скоро мы узнаем о нем, если, конечно, она захочет нам об этом сообщить. Таков подтекст этого письма. И все же мне жаль ее… Эти восемь лет были нелегкими. Мне жаль и Энни. Но особенно мне жалко Тони. Бедный малый. Ужасно трудно пережить развод, понимая, что тебя отвергли. Как удар по зубам.
Почту в Вальмоне приносили после полудня. Ева отложила письмо Фредди в сторону, чтобы потом не спеша прочитать его. Сейчас она готовила завтрак для покупателей. Ева обошла длинный овальный стол из полированного дерева; плотные, украшенные кружевами подставки для блюд лежали напротив каждого стула. Она раскладывала карточки с именами гостей – дело, которое никогда никому не доверяла. Сюда она посадит покупателя вин для разрастающейся сети английских отелей, а здесь, решила Ева, сядет покупатель из Вальдорф Астории из Нью-Йорка и его жена, справа же от нее займет почетное место покупатель вин из Парижа, а его жена сядет слева от Поля. Что же до пары из милой маленькой Бельгии, где шампанского на душу населения выпивается больше, чем в любой другой стране мира, то он расположится слева от нее, а его жена – справа от Поля, рядом с начальником винного погреба, который всегда присоединяется к ним. Слава Богу, думала Ева, что она, как жена дипломата, привыкла почти автоматически решать все это. На этой неделе ей пришлось устраивать четыре таких приема и почти столько же званых обедов.
Гостеприимство, всегда отличавшее жителей Шампани, теперь стало больше чем традицией. Оно помогало осуществлять торговые операции, а Ева одна из первых научилась этим пользоваться. В 1949 году производители вин в Шампани продали столько же бутылок, сколько продавали ежегодно в первом десятилетии века. Это был самый удачный период в их жизни, а теперь, в 1950, они явно собирались побить этот рекорд.
– Девочки, подойдите сюда, пожалуйста, – позвала Ева. Две молодые англичанки, студентки университета, появились в дверях; они ждали, пока она разложит карточки. Обе жили в замке в течение всего сезона созревания винограда, изучали тонкости искусства виноделия и помогали ей выращивать цветы. Как обычно, едва она разложила карточки, девушки принесли ей подносы с цветами в маленьких вазах. Стебли цветов были коротко подрезаны. Аранжировке цветов девушек обучала Ева. Она никак не могла понять, почему многие дамы ставили посередине стола высокие букеты. Цветы мешали гостям беседовать. Она располагала в центре стола маленькие букетики так, что они напоминали миниатюрную клумбу. Вокруг нее стояли бокалы повыше, по четыре у каждого места.
Меньше чем через час группа иностранцев должна собраться за ее столом. Их объединит общий интерес к шампанскому. Завяжется оживленный обмен мнениями, потому что состав гостей она определила еще несколько недель назад. Возможно, путешествие, обычно предшествующее завтраку, положит начало теплой беседе. Вначале предстоит традиционная поездка к церкви Отвиллер, затем – возвращение в Вальмон. Все быстро обойдут винные погреба, где Поль ответит на вопросы. В комнате перед погребом он откроет бутылку и наполнит бокалы, из которых они будут попивать, возвращаясь в замок по тропинке через виноградники, усеянные в эти майские дни маленькими кисточками винограда, которые становятся больше день ото дня.
Стол был готов. Ева пошла переодеваться к завтраку. Она искусно подправила макияж и, задумавшись, села перед туалетным столиком. Вдруг какой-то мимолетный весенний запах заставил Еву еще раз взглянуть на себя в зеркало. Неужели это она, виконтесса де Лансель, хозяйка замка Вальмон? – спросила она себя, поворачивая голову так, чтобы не были видны морщинки на шее. Она вспомнила другой май, одну из ночей 1917 года, когда ей минул двадцать один, а не пятьдесят четыре, как сейчас. Тогда Ева снимала макияж перед другим туалетным столиком за кулисами «Казино де Пари», и вдруг появился галантный офицер, разыскивающий блондинку с золотистыми волосами, расчесанными на прямой пробор, и с завитками на висках, импульсивную, независимую девушку, называвшую себя Мэдди и знавшую множество ухищрений. Но ни одно из этих ухищрений не было связано с умением раскладывать на столе карточки для гостей так, чтобы незнакомые люди почувствовали себя друзьями, и с умением управлять замком с двенадцатью слугами, множеством комнат для гостей, где принимали покупателей со всех концов света семь месяцев в году.
Ева философски относилась к опасениям своей благовоспитанной тетушки Мари-Франс, уверявшей, что ее племянница не выйдет замуж за респектабельного человека, если не перестанет петь в мюзик-холле. Теперь Ева более чем респектабельна. «Изысканной» называли ее те, кто описывал свои визиты в Вальмон. Ее брови, как всегда, были гордо подняты вверх, а глаза оставались такими же серыми и сияющими. Иногда, прогуливаясь по замку, Ева напевала отрывки из старых мелодий. Ева смеялась над условностями, из-за которых ей приходилось сдерживать свою импульсивность, но готова была признать, что лицо, которое она видела в зеркале сейчас, больше соответствовало замку, чем сцене. Хотела ли она, чтобы все сложилось иначе? Нет, никогда. За тридцать три года замужества она ни разу не пожалела о своем выборе.
Из Дижона – в Париж, потом Канберра, Кейптаун, Лос-Анджелес, Лондон – и вот теперь Эперней. Почти кругосветное путешествие! Непослушная, озорная дочь доктора Кудера закончила свои странствия за сотни миль от родного дома. В прошлом году к ним приезжала с визитом восьмидесятилетняя, но по-прежнему ехидная Вивьен де Бирон. Какое счастье, – сказала она, – что ее Мадлен не вышла замуж за горчичного короля и не осталась в Дижоне. Впрочем, она до сих пор жалела о том, что ее протеже отказалась от своей великолепной карьеры.
Ева надела один из своих костюмов от Баленсиаги, сшитый в испанском духе – из тонкой шерсти, совершенно черный, как наряд игуменьи. Однако он выглядел гораздо роскошнее всех туалетов из последней коллекции Диора. Ева называла эти наряды «блестящими костюмами», считая, что они должны производить такой же эффект, как одеяния знаменитых тореро. Что ж, если ее считают изысканной, а не очаровательной – она постарается этому соответствовать.
Оставалось пять минут до приезда гостей. Ева пристально посмотрела в окно на живые, обещающие хороший урожай виноградные лозы и возблагодарила судьбу за великолепное открытие «Дома Ланселей». Когда Поль сказал ей, что от «Трезора» ничего не осталось, поскольку Бруно продал все на черном рынке, и в погребах лежат лишь неперебродившие вина урожая военных лет, сердце ее пронзила боль за мужа, за его позор и унижение.
Казалось, будет невозможно выжить не только в Вальмоне, но и во всей Шампани. Но Ева недооценила самоотверженность жителей этого края, как не поняла и того, что небольшой урожай военных лет компенсировался великолепным качеством вин. В 1945 году узники лагерей вернулись домой. Рабочие с виноградников, как правило, имевшие крошечные участки, объединились вокруг нового владельца и передали ему все свои скудные запасы вина: все, что осталось после оккупации.
Все послевоенные годы стали годами великой битвы, поглотившей все силы Поля и Евы. Каждый заработанный сантим они вкладывали в землю, пересаживая старые кусты, все восстанавливая и перестраивая. До прошлого года они не могли позволить себе купить ни новой одежды, ни новой кастрюли, ни поездки в Париж. Однако Ева все же ухитрялась устраивать приемы для первых покупателей, которые начали возвращаться. У них еще оставались огромные долги в Реймском банке (наверное, им никогда не избавиться от них!), но «Дом Ланселей», как и другие производители вин высшей марки, возродился.
Война нанесла им тяжелый удар. Ева и не предполагала, что Поль так быстро состарится, ведь ему пошел только шестой десяток. Он работал на износ, а когда выдавалась редкая минута отдыха после многих часов сидения за расчетами, она видела на его лице следы горечи. Он больше никогда не упоминал о Бруно.
Ева посмотрела на часы. Пока спускаться. Она оставила письмо Фредди, к сожалению, очень тонкое, на столе в комнате, так и не успев открыть его, пока не кончился обед. Пожелав гостям спокойной ночи, они с Полем наконец вернулись на свою половину замка.
Поль надевал пижаму, когда Ева появилась в дверях с листком бумаги в руке.
– Фредди с Тони разводятся, – безнадежным тоном произнесла она. В глазах у нее стояли слезы.
– Дай я посмотрю, – сказал Поль, взяв письмо. Он прочитал его, вернул Еве, обнял ее и поцеловал. – Не плачь, дорогая. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, но это еще не самое страшное.
– Но я не понимаю! Что значит: «никто не виноват»? Это просто смешно! Ты же знаешь, что это неправда.
– Конечно, никто не виноват. И я это понимаю, – медленно ответил Поль.
– Что ты имеешь в виду?
– Прошлой зимой, когда мы ездили в Калифорнию на встречу с нашими покупателями, я проводил с Тони много времени. Он уже тогда не просто пил, а был алкоголиком. Я видел признаки этого, хотя он тщательно это скрывал. Думаю, что это началось во время войны. Англичане всегда поглощали невероятное количество виски, а на следующий день могли сражаться как сумасшедшие. В отличие от нас, у них железная печень. Я ничего тогда не сказал тебе, потому что ты этого не заметила, а Фредди очень нервничала, стараясь скрыть это от меня. Я молился о том, чтобы Тони сам справился с этой бедой, но, честно говоря, надежды было слишком мало. Вероятно, его пьянство и заставило Фредди принять это решение. Едва ли она когда-нибудь расскажет нам об этом, но совершенно ясно одно: Фредди должна уйти от него – ради Энни, ради себя самой.
– Милая моя Фредди, – прошептала Ева.
– Да… но для нее лучше покончить с этой невыносимой ситуацией, чем ждать, когда станет совсем плохо. Она преодолеет это, дорогая, клянусь тебе. Фредди сильная. А Тони мне жаль. Так героически сражаться, столько пережить… и вот теперь стать отвергнутым мужем.
22
– Между нами, Свид, тебе не кажется, что мы, черт побери, знаем о женщинах почти все? – спросил Джок Хемптон приятеля за обедом февральским днем 1951 года. – Спорим, что ни одна женщина не устоит перед нами, если мы вместе возьмемся за нее!
– Только не с тобой, – проворчал Свид.
– Сколько девочек у тебя было? Десятки? Сотни?
– Так много, что не сосчитать.
– У меня тоже. Но ты старше, опытнее и знаешь ее дольше. Скажи мне, что, черт возьми, происходит с Фредди?
– А я-то думал ты говоришь о женщинах вообще… О них я, конечно, кое-что знаю, а вот что с Фредди – понятия не имею.
– Послушай, я понимаю, что она особенная. Я ведь не полный болван и, поверь мне, знаю разницу между Фредди и другими, но все же она тоже женщина. Ведь у нее должно быть больше общего с другими женщинами, чем различий. Так ведь?
– Может, ты и прав, а может, и нет.
– Послушай, Кастелли, я рад, что заговорил об этом. Чертовски нужна твоя помощь. Ради всего святого! Она ведь не священный сосуд, она живая, и я теряю ее!Я хочу вернуть Фредди, чтобы она снова стала такой, какой была до развода. Помнишь?
– Конечно.
– Она всегда изумляла нас, правда? Черт возьми, Свид, помнишь, как мы потешались, когда Фредди, расхаживая с важным видом, придиралась к нашим оплошностям, стараясь вывести нас из себя, как поражала тем, что быстрее всех упаковывала снаряжение, а потом подбадривала нас и подшучивала над нами. Господи, да мне всегда нравились стервы. Сколько ни встречал я великолепных женщин – все они были стервами, но над Фредди словно был ореол святости. Что же с ней случилось?
– Она стала настоящей леди. Это, пожалуй, самое подходящее слово, которое я могу подобрать.
– Я знаю много разведенных женщин, поэтому могу сказать, что превращение в «настоящую леди» – ненормально в такой ситуации. Обычно они пускаются во все тяжкие, назначают свидания, покупают сексуальные наряды, просят друзей с кем-нибудь их познакомить, ну, может, не сразу, но со временем… Фредди и Тони развелись год назад, развод этот окончательный, а она по-прежнему каждый вечер сидит в своем огромном доме, обедает с Энни. А помощь восьмилетней дочери в подготовке уроков стала пиком ее общественной жизни! Я случайно узнал об этом, зайдя однажды навестить крестницу. И так изо дня в день. Только не говори мне, что это нормально.
– Ей такхочется. Не наше это дело.
– Согласен. Мне нечего возразить. Но, между прочим, она еще и наш партнер. Мы потеряем кучу денег, если Фредди не очухается в ближайшее время. Помнишь, как в последний раз она участвовала в новом выгодном деле, – как она тогда ругалась и кричала из-за каждой мелочи так, что слова нельзя было вставить! Не знаю, как смягчить ее сердце, да и ты, наверное, тоже, но мы потеряем бизнес в «Орлах» из-за того, что она теперь стала настоящей леди и даже пальцем не хочет шевельнуть. У нее даже походка изменилась! А помнишь, как в последний раз у нее был один из приступов «начальственности» и она заставила нас сделать то, чего мы вовсе не собирались? Правда, тогда нам удалось заработать кучу денег. Конечно, Фредди появляется в офисе, сидит там целый день, выполняет необходимую работу, но она уже никогда не проявляет свой прежний характер. Она больше не летает, а ведь Фредди всегда делала это – тогда ее и осеняли самые лучшие идеи. Получается так, словно мы купили большие, великолепные, сверкающие «американские горки», а потом они превратились в Маленькие нарядные карусельки. Это несправедливо по отношению к нам, и я считаю, что ты должен с ней поговорить.
– А почему именно я?
– Потому что ты знаешь ее с детства. Она выслушает тебя. Мне же она скажет, чтобы я отстал.
– Нет уж, спасибо. Хочешь сделать дело, делай его сам.
– Ты трусишь?
– Еще бы!
– А вот я – нет. Просто я думал, что лучше бы это исходило от тебя, Свид. Ну если ты такой трусоватый, попробую поговорить с ней сам. В конце концов, что тут страшного? Ну скажет, чтобы я отстал. А может, мне все же удастся заставить ее задуматься о главном. Нельзя же пребывать в трауре из-за развода всю жизнь!
– Ты собираешься касаться этой темы?
– Нет, я проявлю больше такта. Первое, что надо сделать, – это вытащить ее из дома и из офиса.
– Сходи с ней в парикмахерскую – это единственное место, где она бывает, кроме дома и офиса, – ухмыльнулся Свид Кастелли. Он никогда не станет совать нос в личную жизнь Фредди. Он слишком хорошо ее знает. Да и кому, как не ему, знать о том, какая горькая участь постигла ее с двумя мужчинами, так много значившими для нее? И если теперь Фредди хотела отгородиться от мира, можно ли осуждать ее за это? Но как бы то ни было, Джок Хемптон тоже очень волновался за Фредди, и это говорило о том, что души их не очерствели, а значит, с ними все в порядке.
– Я хочу пригласить Фредди на встречу друзей из «Орлиной эскадрильи». Да-да. Она не сможет отказаться. Фредди будет единственной девчонкой, которая знает об эскадрилье все, единственная, кто заслужил право идти туда.
– Ты думаешь, она согласится?
– Если не пойдет по доброй воле, я свяжу ее и брошу в багажник автомобиля. Я украду ее.
– Ты уверен, что изберешь именно этот способ?
– Ты, Свид, просто отвратительный, мерзкий старикан. Пожалуй, я заставлю тебя заплатить за обед.
Фредди хмуро посмотрела на себя в зеркало. Она злилась из-за того, что ее заставляли идти на этот бал. С того момента, как Джок упомянул о встрече друзей из «Орлиной эскадрильи», Фредди поняла, что если и есть на свете место, где она не хотела бы показываться, так это именно этот бал.
Из всех идей Джока эта самая худшая. Это было проявлением такой крайней бесчувственности и невероятной бестактности, что она даже ушам своим не поверила, когда Джок предложил пойти на бал вместе. Да как он вообще осмелился просить ее об этом! Неужели он не может понять, что встреча с людьми из «Орлиной эскадрильи» неизбежно напомнит ей о безудержной храбрости и мужестве, потерянных навсегда, о славных днях, как сказал Тони в их ужасном последнем разговоре, из которого Фредди не забыла ни единого слова. О тех самых днях, когда она была влюблена в свою работу и в Тони, и эти дни любви слились воедино. Тогда она всем существом ощущала свое призвание, и это поднимало ее до таких высот, о которых теперь она вспоминала с тоскливой завистью к прежней Фредди. И вдруг Джок проявляет такую черствость! Ни за что на свете она не войдет в зал, где сидят те, кто когда-то видел ее счастливой. Но Фредди так и застыла с открытым ртом: Джок не дал ей произнести ни слова, ни на минуту не умолкая.
– Нет, я не переживу, если ты не согласишься пойти со мной, – с убитым видом говорил он. – Сама подумай, у каждого из этих ребят есть жена, а у половины – дети. Ты не представляешь, что они говорили мне на прошлом балу! «Бедняга Джок, что, ты не смог найти себе женщины? Нет, что-то с тобой не в порядке. А может, ты слишком привязан к мамочке? Уверены, ты никогда не женишься и кончишь свою бесполезную жизнь старым холостяком». Или хуже того: «Я нашел для тебя девушку!» – и начинали знакомить со своими сестрами. Я очень люблю этих ребят, Фредди, но больше не хочу появляться на балу один, а из знакомых девушек я не мог пригласить ни одной – ведь они совершенно не умеют держаться, и это было бы кошмаром. Ну неужели тебе жалко потратить вечер, чтобы помочь мне? Ты просто прикроешь один из моих флангов и, если они, или особенно их жены, начнут атаку, сменишь разговор и снимешь их с моего хвоста. Понимаешь, в этой стране быть холостяком в тридцать один год – преступление против американского образа жизни. А если когда-нибудь тебе понадобится спутник – пожалуйста, рассчитывай на меня…
Он не принимал никаких отговорок, но единственного, что заставило бы его замолчать, Фредди ни за что на свете не согласилась бы произнести – того, что, с тех пор как удрал Тони (а он считал спасением как можно быстрее уехать от нее), она лишилась сил от бесконечной войны с самой собой и стала инертной. Она испытывала глубокий стыд, униженная укорами Тони и сознанием того, что они справедливы. Фредди беспрестанно обвиняла себя во всем. При этом она злилась как никогда в жизни. Этот слабовольный человек, уже совсем не молодой, свалил все заботы и проблемы на свою жену! Но, охлаждая гнев, память настойчиво твердила ей, что Тони прав: в Англии он был счастлив и все шло хорошо, пока они не переехали в Калифорнию. Каждый вечер, уложив Энни спать, Фредди вершила суд над собой. Она была обвинителем и защитником, судьей и присяжными; она обвиняла себя и находила оправдания, вспоминая до мельчайших подробностей последние пятнадцать лет своей жизни. Мак никогда не ушел бы от нее, если бы поверил, что она прислушается к голосу разума, он никогда не уехал бы в Канаду и не погиб бы там. А Тони? Почему ее не удовлетворялажизнь в «Лонбридж Грейндж»? Ведь это была именно та жизнь, о которой мечтают многие женщины. Почему она не смоглаприспособиться? Почему не постаралась стать женственнее? Походить на Пенелопу, Джейн, Дельфину, свою мать? У них на первом месте – мужья, их детей не коснулся развод, и они вели полноценную жизнь, приносившую им удовлетворение.
Но, черт возьми, разве у нее нет никаких прав? Разве ее мечты и увлечения не имеют значения? Почему нельзя желать, если знаешь, что волей и упорством добьешься этого! Лишь изредка Фредди давала себе передышку от этой изматывающей душу борьбы между стыдом и гневом. Никто не догадывался ни о том, что это Тони бросил ее, ни о том, что у него есть любовница, мысль о которой даже не приходила Фредди в голову. Теперь она потеряла всякую веру в себя. И все же теперь понимала, что ни один из доводов не позволит ей уклониться от приглашения Джока.
А тут еще и Энни. Этот паршивец Джок сказал ей: «Энни, разве тебе не хочется, чтобы мамочка пошла куда-нибудь приятно провести время? Как ты считаешь, разве плохо, если мамочка наденет красивое платье и пойдет со мной сегодня вечером?» Как это ему удалось найти путь к сердцу восьмилетней девчонки? Подучил он ее, что ли, сказать: «Ой, мамочка, конечно, ты должна пойти. Я сама могу сделать уроки, и мне очень нравится есть на кухне с Хельгой. А ты уже так давно не веселилась»! Девочка говорила с таким жаром, что Фредди подумала: «Будет очень плохо, если Энни поймет, что ее мать достойна жалости».
«Нет, – мрачно, решила Фредди, – меня заставили. Этот Джок Хемптон все предусмотрел». Она снова посмотрела на себя в зеркало. Все вроде в порядке, элегантное черное шелковое платье с высоким воротником и длинными рукавами сидело на ней так же безукоризненно, как все ее наряды. После ухода Тони она совершенно потеряла аппетит и заставила себя съесть обед, чтобы подать дочери хороший пример.
