Текст книги "Пока мы не встретимся вновь"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 41 страниц)
– Фредди, ты ничего не знаешь об этом? – спросила Лидия Джеймс, капитан, командир женской группы службы перегонки самолетов, протягивая ей газету.
Фредди удивленно просмотрела страницу. «Таинственный «Спит» спас жизнь пилоту королевских ВВС», – гласил заголовок. Статью о ее подвиге написал репортер, оказавшийся на спасательной станции, когда туда доставили мокрого, но невредимого пилота сгоревшего «спитфайра».
– Не понимаю, Лидия.
– Меня интересует этот инцидент… этот «таинственный «спит». Ты вчера летала в том районе. Ничего необычного не заметила?
– Нет, Лидия. Наверное, я пропустила это.
– Странно, кажется, никто ничего не видел. Спасенный летчик говорит, что не различил опознавательных знаков, но утверждает, что у пилота рыжие волосы. Считают, что это мог быть кто-то из нашей группы.
– Вряд ли. Безоружный самолет атакует «мессершмитт». На такое способен только безумный… или кто-то из мужчин. Почему они спрашивают тебя? На каждую женщину-пилота приходится трое пилотов-мужчин. Не говоря уж о том, что это совершенно противоречит нашим правилам. Этот летчик ВВС, наверное, был в шоке.
– Именно так я им и сказала, – сдержанно ответила капитан Джеймс. – Фредди, желаю тебе всего самого лучшего. Или так нельзя говорить невесте?
– Думаю, можно, Лидия. Спасибо. И еще раз спасибо за недельное увольнение.
– Совершенно естественно в таких обстоятельствах. Тебе не кажется?
– Естественно, но замечательно, – ответила Фредди, направляясь к двери.
– О, Фредди, еще одно…
– Да?
– Если хочешь остаться в службе перегонки самолетов…
– Конечно…
– Никогда больше не делай этого.
В этот мягкий солнечный сентябрьский день «Лонбридж Грейндж» лениво дремал, пропитанный ароматом поздних желтых роз. День свадьбы Фредди. Накануне сюда приехали Ева и Поль де Лансель и два брата Тони, школьники Найджел и Эндрю. Вместе с остальными Лонбриджами они нетерпеливо ждали, стоя у парадного входа в дом. Наконец на «виллисе», заправленном бензином, который друзья-пилоты преподнесли вместо свадебного подарка, к дому подъехали Фредди и Джейн.
Ухаживание затянулось, как Фредди и предупреждала Тони, поскольку она не собиралась вступать в брак. Она не разделяла взгляда многих женщин в тылу, считавших своим долгом осчастливить воюющих мужчин, поскольку сама была незаменима как летчица.
Хотя по расписанию у Фредди после тринадцати дней работы было два выходных, они редко совпадали с выходными Тони. Однако они встречались вечерами после полетов. В конце концов Фредди уступила решительности и пылкости Тони, которого и сама полюбила, хотя часто вспоминала прошлое. Впрочем, Тони воспринимал это как очаровательную уклончивость.
Фредди с трудом вылезла из машины. Три маленькие девочки, обхватив руками ее ноги, мешали идти.
– А где Энтони? – спросила она у Пенелопы, удивленная тем, что не видит жениха.
– Он в пути. Позвонил минут десять назад… Это так глупо, дорогая, но, кажется, шафером будет незнакомый человек… Надо же такому случиться, что Патрик именно сейчас заболел свинкой!
– Лучше сегодня, чем завтра, – воскликнула Джейн. – А кого Тони собирается привезти с собой?
– Кого-то из своей эскадрильи, как я понимаю… Было плохо слышно, а он очень спешил.
Фредди расцеловала родителей, которые чувствовали себя вполне непринужденно среди малолетних Лонбриджей. Они часто приезжали в «Лонбридж Грейндж» в течение весны и лета 1941 года по приглашению леди Пенелопы, добираясь из Лондона на поезде. Между родителями жениха и невесты возникла теплая дружба, столь же основанная на взаимной симпатии, сколь и на надежде, что Фредди и Тони наконец поженятся.
– Никого не волнует, что невеста умирает с голоду? – спросила Фредди.
Поль обнял ее, взял за подбородок и поцеловал в лоб. «Я должен благодарить Бога за этого ребенка», – подумал он и переглянулся с Евой. Где теперь Дельфина? В их взглядах читался вопрос, который так давно их мучил. Они старались не касаться этой темы, поскольку Дельфина была так же недосягаема в оккупированной Франции, как если бы находилась на Луне. Но это мучило их постоянно. Ева повернулась к Фредди.
– Тебе надо подкрепиться, – заметила она.
Ева участвовала в подготовке торжества. Решили, что венчание состоится в деревенской церкви. На церемонию пригласили всех жителей деревни. На банкете в «Грейндже» должны были присутствовать только члены семьи, но их количество из-за транспортных проблем военного времени было сведено к шестидесяти. Фредди казалось, что и это слишком много.
В обществе младшей из девочек Софи и близнецов Сары и Кейт Фредди и Джейн ели бутерброды в кладовой. Их просили ни в коем случае не появляться на кухне, где несколько женщин с окрестных ферм помогали леди Пенелопе закончить последние приготовления к пиру.
По традиции свадьбу назначили на полдень, но, поскольку ни невеста, ни жених не могли обещать, что успеют вовремя, решили перенести ее на три часа дня. Это давало возможность гостям приехать до наступления темноты и выключения света.
– Что-то вся эта затея мне не нравится, – пробормотала Фредди, дожевывая последний бутерброд.
– Что с тобой… объелась? Ты слишком быстро все смолотила. Волнуешься?
– Волнуюсь? Черт, я в панике. В ужасе! Я не могу решиться на это, Джейн. Я ведь едва знаю Энтони. Мне не следовало поддаваться на твои уговоры.
– Мои? – возмутилась Джейн. – Я ни звука не проронила. Думаешь, мне нужна такая родственница, как ты, янки несчастная? Мой брат мог бы жениться на дочери герцога… а он… прельстился смазливой мордашкой. В мирное время этого не произошло бы, у тебя просто не было бы шанса. Но хуже всего то, что ты француженка, а наша семья никогда не простит Вильгельма Завоевателя. Ему следовало сидеть на его чертовом берегу пролива и оставить Британию англосаксам. Послушай, если хочешь, я пойду и скажу маме, чтобы она отменила все это шоу. Мы уже потеряли шафера, почему бы не потерять еще и невесту? Свадебных подарков пока не так много… среди них нет ничего, что жалко возвращать. Люди поймут… с начала войны все приобрели гибкость. Не будь Энтони моим братом, я сама вышла бы за него замуж, чтобы не разочаровывать гостей. Только скажи – и мы вернемся с тобой в Хэмбл раньше, чем они это обнаружат. А еще лучше, поедем в Лондон и подцепим там парочку страстных, пылких, сексуально озабоченных военных и отлично повеселимся.
– Ладно, ладно, молчу, – уныло отозвалась Фредди.
Она одевалась в спальне Джейн. Ева и леди Пенелопа вертелись тут же. На чердаке у Лонбриджей было перерыто все в поисках подходящего свадебного платья, но Фредди не подобрала ничего, поскольку была гораздо выше всех невест Лонбриджей прошлых поколений. Введенные во время войны ограничения делали невозможным покупку нового свадебного платья, но леди Пенелопа настояла на том, чтобы невеста ее старшего сына выглядела как должно.
В военное время расцвел ее талант, и Пенелопа научилась шить почти профессионально. Она использовала лиф от платья поздней викторианской эпохи с глубоким, обшитым лентой вырезом и рукавами-буфф. Безжалостно распоров два платья эпохи Георга III, у одного из которых была атласная плиссированная юбка с широким поясом, несколько коротковатая и не достающая до пола, Пенелопа скомбинировала их: пригодилась кружевная юбка с длинным шлейфом от второго платья. Софи, Сара и Кейт все утро трудились над гирляндой из крошечных розочек белого цвета, приколов ее к вуали, достающей до плеч. Эта вуаль хранилась в семье больше трехсот лет, со времен Карла II.
Покорно глядя в зеркало на то, как она постепенно преображается, Фредди думала о том, что эти кружева, пережившие несколько веков, избавляют ее от страха перед свадебной церемонией, поскольку сейчас, без военной формы, она все меньше и меньше походила на себя. Мысль о браке казалась уже не столь невероятной. Единственное, что Фредди узнавала, так это волосы, вздымавшиеся из облака кружев.
Как много замужних женщин, думала Фредди. Ее мать, леди Пенелопа, которую теперь придется называть просто Пенелопой. Она знала сотни замужних женщин, не тяготившихся браком. Что же тогда раздумывать, чего бояться? Но сегодняшний день – идеальный для полетов.
– Энтони уже готов? – спросила она Джейн. – Форма поглажена и все остальное в порядке?
– Энтони? – рассеянно отозвалась Джейн, застегивая молнию на своем светло-зеленом платье.
– Твой брат Энтони, мой жених, как говорят.
– О, Господи! – Джейн помчалась проверить и, вернувшись через несколько минут, взволнованно сообщила:
– Его нет! Никто ничего не знает!
– Что ты там говорила о военных, Джейн? – игриво спросила Фредди.
– Джейн, успокойся, – примирительно сказала Ева. – Он же позвонил и сказал, что выезжает. Ты забыла?
– Это было давным-давно!
– Возможно, он передумал, – задумчиво произнесла Фредди. – Такое случается даже в самых лучших семьях.
– Я с ним разговаривала, – сказала шестилетняя Софи.
– Когда, чертенок ты этакий? – строго спросила леди Пенелопа.
– Недавно. Я была внизу. Там телефон звонил. Я взяла трубку и услышала голос Энтони. Он мне что-то сказал.
– Почему же ты молчишь? – леди Пенелопа перешла на шепот, чтобы не сорваться на крик.
– Он просил никому не говорить, – важно ответила Софи. – У него шина спустилась, и он опоздает. Сказал, что приедет в церковь.
Леди Пенелопа взглянула на часы.
– Софи, Кейт, Сара, быстренько надевайте платья подружек невесты. Мы выходим ровно через двадцать минут.
– А что будет, если нам придется ждать в церкви? – зловещим тоном спросила Софи.
– Софи Харриет Элен Лонбридж… ты… испытываешь… мое… терпение.
При этих угрожающих словах все три девочки, пища, бросились наутек, сверкая белыми чулками.
В колясках, запряженных лошадьми, сопровождаемые всей деревней и соседями по графству, одни из которых шли пешком, другие ехали верхом или в колясках, свадебная процессия приблизилась к церкви в тот момент, когда подъехала машина с женихом. Тони и шафер вошли в ризницу до того, как часы на башне пробили три раза.
Войдя под руку с отцом под своды церкви, Фредди почувствовала себя, как в коконе. Она двигалась под звуки знакомого величественного марша. Единственное, что мешало присутствующим насладиться музыкой, это то, что все невольно прислушивались, не раздастся ли звук летящего бомбардировщика.
– Так вот какая у тебя невеста, – вздохнул шафер Джок Хемптон, бросив взгляд на высокую девушку с царственной осанкой. Всего несколько часов назад он собирался уехать в Лондон. – Теперь я понимаю, откуда такая спешка.
– Умолкни, – сквозь зубы проговорил Тони, для которого сейчас существовала одна Фредди. Узнать ее было невозможно.
Высокий и стройный, Тони был сантиметров на пять ниже долговязого светловолосого калифорнийца. Тот был в эскадрилье с самого начала, задолго до того, как Тони стал ее командиром. Оба молодых человека в синей форме королевских ВВС молча ждали. Под музыку органа Поль подвел Фредди к жениху.
Сделав шаг назад, Джок Хемптон наблюдал, как они произносили брачный обет. В полутьме церкви он почти не видел лица Фредди, скрытого вуалью. Кружево закрывало ее волосы, и, только когда она откинула вуаль, чтобы поцеловаться с Тони, Джок узнал ее. Она оказалась красива, на редкость красива, но главное, он встречал ее раньше и знал, что никогда не забудет это лицо. Впервые Джок увидел ее двадцать четыре часа назад, когда она, сдвинув назад шлем, помахала ему рукой; двадцать четыре часа назад, когда Фредди спасла ему жизнь.
Свадебный банкет проходил в самой большой комнате старого флигеля. Фредди успела потанцевать с каждым из своих новых родственников до того, как Джок Хемптон, увидев, как она топчется на одном месте с юным Найджелом, решил, что может позволить себе подойти к ней.
– Хочу поблагодарить вас, – сказал он.
Фредди давно уже сняла вуаль, и ее волосы растрепались, когда она танцевала с мужчинами от двенадцати до восьмидесяти лет. Каждый из них претендовал на близкое родство с ней. Шафер был единственным здесь мужчиной, который, как она надеялась, помолчит, и ей не придется напрягать усталые мозги.
Удивленная, Фредди подняла голову и посмотрела на него. «Наверняка из Калифорнии», – подумала она. Фредди училась в школе с похожими на него парнями, героями футбольных баталий в летних лагерях. Они на голову возвышались над другими – отличные спортсмены, золотая молодежь. Все они были немногим моложе этого героя. Выгоревшие волосы падали ему на лоб, что противоречило моде: мужчины сейчас пользовались бриалином для укладки волос. Он показался ей сильным. Фредди с удовольствием отметила, что танцует он отлично. В его ясных голубых глазах светилась загадочная улыбка, а от уголков глаз шли светлые морщинки, которые бывают только у пилотов, щурящихся от солнца. Этот рыцарь-викинг, неожиданно появившийся на ее свадьбе, как она поняла, непокорен и неприручен. «У него немножко пиратский вид», – подумала Фредди. Где Тони его откопал? Она вопросительно посмотрела на него. О чем это он говорит?
– Я собирался поблагодарить вас раньше, – пояснил он. – За то, что спасли мне жизнь… человек в надувной лодке… Не помните меня? Вы делаете такое каждый день?
– Вы?!
– Ага…
– Ах вы..! Идиот, трепач, кретин! Из-за вас меня чуть не уволили из вспомогательной авиации. Вы что, черт возьми, не могли держать язык за зубами? Нет, вам надо было выболтать все репортеру… всю эту глупую, идиотскую…
Она резко остановилась, чуть не упав ему на руки. Слишком потрясенная, она не могла танцевать.
– Вы весьма четко формулируете свои чувства, – заметил Джок, поддержав ее. – Хорошо, что вы сегодня не вооружены.
– Я и тогда была не вооружена. Мы летаем безоружными, умник!
– Вы блефовали с «мессершмиттом»?!
– Честно говоря, я об этом не думала.
– Ну и ну, миссис Лонбридж. Не знаю, завидовать ли моему замечательному командиру эскадрильи. Он понимает, что его жена – маньяк?
– Да ладно тебе! Мне хотелось развлечься для разнообразия! Вы, мужчины, присвоили себе право воевать, а мы должны довольствоваться перегонкой самолетов. Тебе понравилось бы заниматься все время только этим? Повтори-ка свое имя.
– Джок Хемптон, мадам.
– Ну, Джок Хемптон, посмей только рассказать Энтони, что я сделала! Или заикнуться кому-нибудь еще. Ты меня слышишь? Или тебе придется пожалеть об этом! А я держу свое слово.
– Клянусь. Страшно даже вспоминать…
– Что вспоминать? – спросила она, подозрительно прищурившись.
– Я не помню, о чем должен забыть.
– Может, ты и не такой толстокожий, каким мне показался.
– Кажется, пора резать свадебный торт, миссис Лонбридж.
– Не пытайся сменить тему.
– Да нет, правда пора. Все ждут. Но позвольте мне сказать одно только слово в свое оправдание. Потом я никогда не вернусь к этой теме.
– Ну ладно, давай.
– Я не говорил ничего репортеру о том, что это была девушка. Я только сказал про рыжие волосы, хотя уже тогда видел, что они были слишком длинными для мужчины.
Фредди задумалась.
– Да, наверное, не сказал, – медленно произнесла она. – Значит, нужно извиниться за все, что я тебе наговорила?
– Невеста не должна извиняться.
– Ну а я все-таки извинюсь. Не следовало грубить тебе. Во всяком случае, в день моей свадьбы.
«Мне нужна эта девушка, – думал Джок Хемптон, – она должна была стать моей».
18
В начале 1943 года по всей Франции были расклеены плакаты. С них смотрел могучий откормленный молодой француз в голубом рабочем комбинезоне, изображенный на фоне станков. Вдали виднелась крошечная Эйфелева башня. Красно-бело-синяя большая надпись гласила:
«РАБОТАЯ В ГЕРМАНИИ, ВЫ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ ФРАНЦУЗСКОЕ КАЧЕСТВО».
Каждый раз, проходя мимо этого плаката, Бруно думал о том, что «французское качество» – это желанный товар независимо от того, каков он… хотя нужно поздравить себя с тем, что лично ему не пришлось демонстрировать французское качество на принудительных работах в Германии. Его обязанности в Вальмоне избавили его от этого. С 1942 года, когда его дед Жан-Люк де Лансель умер от пневмонии, Бруно стал хозяином дома Ланселей, замка Вальмон и всех виноградников. Убитая смертью мужа, Аннет де Лансель уединилась в своих комнатах и устранилась от хозяйства.
Несмотря на дружеские отношения, которые установил и поддерживал Бруно с представителями «фюрера» Шампани, он все же воспринимал свое шампанское как военный трофей. Правда, немцы разрешили владельцам виноградников продавать двадцать пять процентов винной продукции гражданским клиентам Франции, Бельгии, Финляндии, но эта уступка только позволяла поддерживать производство и не давала ничего больше.
«Каким, черт побери, неприбыльным стало производство шампанского», – мрачно думал Бруно после похорон деда, оглядывая океан виноградников в холмистой долине, простирающейся вокруг замка. Французское качество, да, он не отрицал этого. Но с таким же успехом он мог быть мясником и стоять за прилавком, заваленным требухой – рубцом, печенкой, мозгами, – потому что не получал эстетического удовольствия от открывавшегося ему вида. За последние два года он узнал все, что было нужно, о разведении винограда, и гораздо больше того, что когда-нибудь собирался узнать.
Он не рассчитывал застрять в этом дьявольски скучном уголке Франции после войны, а это рано или поздно случится, когда все страны окончательно вымотаются. Но кто может предсказать, когда это случится? Кто способен сказать, где будут находиться центры новых могущественных сил? В Париже мало понимали, как развиваются события, еще меньше представляли это здесь, в Шампани, вдали от полей сражений. Как и миллионы других людей, Бруно считал, что в конечном счете Франция каким-то образом присоединится к Германии и, при благоприятном раскладе, рейх отнесется к ней скорее как к младшему партнеру, нежели как к поверженной стране.
Бруно потрогал ключ от обширных погребов, где было спрятано шампанское Ланселей, не тронутое с начала войны. Немцы не подозревали о его существовании, о нем знал только Бруно и трое Мартэнов, последние, кто достал бутылку урожая 1939 года. Только за день до смерти дед наконец передал ему этот священный ключ.
Бруно помнил, что, когда его впервые привели в эти подвалы в 1933 году, дед сказал ему, что в случае войны любой из Ланселей, вернувшись сюда, в Вальмон, сможет восстановить виноградники, продав запас шампанского.
«А по мне, – размышлял Бруно, – замок может превратиться хоть в руины, а известняковые земли зарасти капустой. Не нужны ему ни вино, ни урожай. Будь проклято это французское качество!»
Полюбил бы он эту землю, если бы она принадлежала только ему и не пришлось бы делить ее с сестрами, имевшими на нее такие же права? Нет, подумал Бруно, никогда. Он был бы… удовлетворен… тем, что владеет всем этим, но никогда не полюбил бы землю, которая требовала такого ухода. Земля должна доставлять удовольствие, а не принуждать к работе. Замок должен славиться дичью, лошадьми, охотой, произведениями искусства и архитектуры, знатными предками и былой роскошью, как это было во времена Сен-Фрейкуров, пока они не разорились. Вальмон казался Бруно недостаточно роскошным. Живопись была представлена только семейными портретами, мебель тоже оставляла желать лучшего. А земли всегда останутся лишь сельскохозяйственными угодьями.
Будь он единственным владельцем, Бруно нанял бы управляющего, заставив его выжать все, что можно, из каждого гектара, а сам бы наведывался в Вальмон, проверяя, не обводят ли его вокруг пальца. Что толку считаться аристократом, если у него в Вальмоне те же заботы, что и у крестьян, и он не отличается от тех, у кого есть кусочек земли, где выращивают виноград?
Вот тайные запасы шампанского в погребах – совсем другое дело! Эти запасы сейчас ценнее золота и должны принести ему доход. Смерть деда дает ему возможность продать их. Нужно сделать это как можно скорее, поскольку с каждым днем, пока эти позеленевшие бутылки со своими нарядными этикетками лежат здесь без дела, приближается конец войны. А когда наступит неизбежный мир, пусть даже он принесет немцам господство над всей Европой, придет период неизвестности и неразберихи, как это было после падения Франции.
Но на этот раз, поклялся себе Бруно, он подготовится к этому лучше. Шампанское будет обращено в надежную валюту и переведено в стабильную страну, так, чтобы он мог воспользоваться наилучшим образом теми возможностями, которые сулит наступление мира. Ему уже двадцать восемь лет. Он потерял три года. Вот уж поистине французское качество!
Бруно решил позвонить своему приятелю генералу фон Штерну. Он делал это довольно часто. Генерал уже давно чувствовал себя как дома на улице Лилль. Заключить джентльменское соглашение по поводу судьбы нескольких сотен тысяч бутылок, лежащих штабелями высотой в восемь метров и составляющих силу дома де Ланселей, его сердце и его будущее, оказалось пустячным делом.
В процессе поисков произведений искусства генерал приобрел знания о том, кто кому и что продает, далеко выходящие за рамки его миссии. Он тотчас понял, что нужно Бруно, и, обменявшись несколькими телефонными звонками, один раз встретившись и договорившись о том, как разделить добычу, они решили проблему к взаимному удовлетворению.
Они условились, что ночью небольшая колонна грузовиков, находившихся в распоряжении генерала, незаметно прибудет в Вальмон. Дисциплинированные немецкие солдаты переносили бутылки и укладывали их в машины так же бережно и почтительно, как картины и скульптуры. Ничего не разбили, не разграбили; никакого вандализма, никакого шума. Все это не привлекло внимания ни одной живой души в замке. Ничего не узнали и офицеры из службы «фюрера» Шампани, поскольку они не задерживались в подвалах до ночи.
Скрытые в подвалах Вальмона сокровища утекали месяц за месяцем, пока достояние Ланселей не иссякло и не осело навеки на черном рынке. Бруно же, использовав свои банковские связи в Швейцарии, заложил себе солидную основу на будущее. Пострадали только братья Мартэн, преданные виноторговцы, имевшие несчастье знать о существовании этого вина. Бруно счел благоразумным отделаться от них и их цепкой памяти. Им не следовало видеть пустых погребов «Трезор».
Когда после всего этого офицер Реймса пришел проинспектировать виноградники Ланселей, он нашел Бруно глубоко озабоченным и понял, что ему очень нужен совет.
– Считаю долгом сообщить вам, что трое моих людей, пользовавшихся моим неограниченным доверием, встали в ряды Сопротивления, – сообщил ему Бруно. – Не знаю даже, что делать. Мой дед любил этих людей, но я не могу покрывать их, ибо это значит быть с ними заодно.
– Виконт, вы пришли к благоразумному и патриотическому решению. Назовите их имена и больше не думайте об этом. Я передам это службе гестапо в Реймсе.
Ему не будет хватать их опыта, подумал Бруно, услышав, что трех братьев Мартэн казнили. Тем не менее он сказал себе, что и от гестапо есть какая-то польза.
Она бы многое отдала, чтобы услышать ироничный смех Кэри Гранта, увидеть, как легко, чечеточным шагом, поднимается по ступенькам Фрэд Астер, как Мирна Лой дурачит мужчин, думала Дельфина, стараясь держать голову прямо, пока парикмахер прятал ее волосы под париком, который превратит ее в императрицу Жозефину. Американские фильмы стали ностальгическими воспоминаниями с 1940 года, когда их запретили. Сегодня Дельфину гримировали для очередной поверхностной историко-биографической драмы, которые стали очень популярны у продюсеров французских фильмов в последние годы.
«Престиж» и «высокое искусство» были теперь ключевыми словами в киноискусстве, и продюсеры в студийных буфетах обсуждали сценарии, прикидывая, достаточно ли они прославляют французскую культуру и традиции. Оккупированная Франция изолирована от мира, но у нее нельзя отнять ее гордого прошлого. Кинематография обратилась к прошлому величию и былому великолепию.
Многие продюсеры утверждали, что снимают эпические произведения, желая поддержать во французах надежду и вдохновение в этот период поражения. Другие, открыто противостоящие режиму, признавались, что прибегли к историческому прошлому и не привязанным к войне мифам и легендам, поскольку на современном языке исключены даже намеки на трагическое настоящее. Завоеватели были не так уж глупы и понимали, что зрелища необходимы, особенно поверженному народу, который валом валил в кинотеатры, чего раньше не случалось.
В пяти последних фильмах Дельфина играла в париках и длинных платьях, относящихся к разным историческим эпохам. Все эти фильмы снимались в замках, предоставленных немцами для натурных съемок, или в павильонах. Сценарии писали хорошим литературным языком. Точность форм, изысканность чувств и возврат к классике пришли на смену поверхностности ранних фильмов «Контитенталя».
Сидя перед зеркалом в гримерной, Дельфина с профессиональной беспощадностью разглядывала свое лицо. Она могла пока сниматься крупным планом, хотя выглядела плохо, не получив за четыре месяцы ни одной открытки от Армана. Дома, без косметики, она отчетливо видела морщины под глазами – результат ночей, проведенных в слезах, с отчаянием и бессонницей. Ее сегодняшний облик камера увидит завтра, озабоченно думала Дельфина, но, как и все остальные, она не могла позволить себе остаться без работы. Следует с кем-то поговорить, посоветоваться, размышляла Дельфина, пока на ее парике укрепляли тиару из бриллиантов и изумрудов, иначе она погибнет, не выдержав страха за судьбу Армана.
Но с кем поговорить? Она писала бабке в Вальмон еще с 1940 года. Дельфина изливала ей душу, и ее письма походили на страницы дневника. Ответы приходили все реже и реже. У Дельфины появилось ощущение, что она может с таким же успехом отправлять письма, засунув их в бутылки, но эта переписка все-таки позволяла ей чувствовать связь с семьей, нечто вроде комфорта, который испытывала женщина викторианских времен, согревая руки в теплой муфте. Конечно, восьмидесятилетняя Аннет де Лансель уже не могла справляться с проблемами внучки, как одним давним летом, когда она устроила для нее обед. Тот обед круто изменил жизнь Дельфины.
Поразмыслив, Дельфина решила, что как ни прискорбно, но ей придется найти Бруно. Он не ошибся насчет войны, предсказав, как немцы будут преследовать евреев, живущих во Франции. Она часто жалела о том, что не прислушалась тогда к его словам. Теперь, оглядываясь назад, Дельфина понимала, как безрассудно они с Арманом вели себя в то время, хотя кто мог предвидеть такое будущее? Разве только неисправимые пессимисты, вовремя оставившие Францию.
Позвонив Бруно в Вальмон, Дельфина узнала, что он отправился в Париж на несколько дней. Она позвонила ему в отель и очень удивилась тому, что он обрадовался ей так, словно забыл о размолвке во время их последней встречи.
– Конечно, я приеду к тебе, дурочка. Разве возможно иное? – воскликнул он, и они договорились встретиться на Вилла-Моцарт на следующий же день.
Дельфина тщательно готовилась к этому свиданию. Одевшись и подкрасившись, она осталась довольна результатом. Ей казалось, что она не очень отличается от той девушки, которую он видел в последний раз почти четыре года назад. Дельфина должна была скрыть, что охвачена паникой. Инстинкт подсказал ей, что не следует обнаруживать слабость.
«Как всегда великолепна», – подумал Бруно, здороваясь с ней. Дельфине было уже двадцать пять, и держалась она как женщина, а не девчонка. Пленительное очарование ее лица, огромных, красиво посаженных глаз с годами только усилилось. Разве может что-нибудь, кроме лишений, умалить ее красоту, подумал Бруно, но, заглянув в ее затуманенные слезами глаза, понял, что она очень напугана.
Дельфина предложила аперитив, и они несколько минут болтали о пустяках. Дельфина с удовлетворением подумала, что Бруно все такой же легкий собеседник, как и в те времена, когда они были очень близки и оказывали друг другу услуги без всяких объяснений.
– Я очень обеспокоена, Бруно, – вдруг сказала Дельфина. – Армана взяли в Дюнкерке в плен и отправили в Германию, где он работает на заводе. Какое-то время он регулярно присылал мне сообщения о том, что у него все в порядке, но вот уже четыре месяца… он молчит.
– Ты пыталась выяснить, где он находится? – деловито спросил Бруно.
«Так, значит, все еще этот проклятый еврей, – подумал он. – Как плохо и как глупо. И как некстати».
– Что я могу сделать, Бруно? Я даже не знаю, с чего начать.
– Но у тебя, наверное, есть друзья… заинтересованные люди…
– У меня есть друзья на студии, они даже больше чем друзья, но чем они могут мне помочь?
– Я имею в виду не их, Дельфина, дорогая. Полагаю, ты бываешь у германского посла Обеца и господина Эптинга…
– Я получала, конечно, приглашения, но идти туда? Я никогда даже не помышляла об этом.
– Ты сделала ошибку, дурочка, осмелюсь заметить. Отошла от потенциальных друзей, от важных людей, которые могли бы тебе помочь.
– Немцы?
– А кто же еще? Это они контролируют Европу. Кто же еще, если не немцы?
– С чего это какой-то немец поможет мне разыскивать еврея?
– Ах, Дельфина, для тебя существует только белое и черное, как всегда. Может, это и было очаровательным качеством в мирное время, но в нынешних обстоятельствах это слишком наивно. Ты долгое время регулярно получала сообщения от Садовски. Это значит, что его сочли французом польского происхождения и отнеслись к нему, как к другим военнопленным. Он прошел обряд обрезания? Нет? Ему повезло. Было бы несусветной глупостью пытаться сейчас разузнать что-то о еврее по фамилии Садовски, но о французском гражданине, известном кинорежиссере Армане Садовски – почему бы нет? Вполне естественно, если ты используешь все свои возможности, чтобы узнать о нем.
– Мои возможности? Какие?
– Твоя известность значительно возросла, Дельфина. Разве ты этого не осознаешь? А известность дает привилегии, если правильно ею пользоваться. Ничего не выжать из такой популярности – все равно что сжечь деньги, дорогая моя девочка. Она не вечна, в отличие от золотых слитков.
– Я не знала, с чего начать.
– Поэтому и позвонила мне?
– Я… Мне нужен твой совет…
– Положись на меня, Дельфина.
– О, Бруно, ты действительно думаешь, что есть надежда? – со слезами воскликнула Дельфина, уже не скрывая своих чувств.
– Конечно, есть, – уверенно сказал он. – Я подумаю, с чего лучше начать. Если ты мне поможешь, если будешь следовать моим советам, ты поможешь Садовски, где бы он сейчас ни был.
– Да, Бруно, да. Я сделаю все, что ты скажешь.
Направляясь быстрым шагом в маленький отель на левом берегу, Бруно довольно мурлыкал себе под нос. Оказавшись вне его жизни, Дельфина лишила его ценного капитала. Иметь такую сестру было полезно и в прошлом, а тем более сейчас. Конечно же, необходимо поддерживать в ней уверенность в том, что ее еврей жив. Жаль: для нее гораздо полезнее осознать, что его может не быть в живых. Но если лишить ее надежды, толку от нее не будет. Ну что ж, он готов обнадежить ее – это ничего не стоит, – но что онамогла дать ему?
