Текст книги "Пока мы не встретимся вновь"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)
Аэродром в Санта-Пауле, построенный всего пять лет назад, имел единственную травянистую полосу приземления. Она граничила с маленькой речкой, берега которой заросли высокими деревьями.
– Давай задержимся здесь на несколько минут, – предложил Мак. – В здешнем кафе лучшие в долине домашние пироги.
Когда они привязали самолет, Фредди вдруг осознала, что они на аэродроме одни. Вокруг стояла пугающая тишина: ни звуков урчащих моторов, ни человеческих голосов. Лишь ветер, всегда дующий на летном поле, шелестел в кронах деревьев. Было очень тепло, поэтому она стянула синий пуловер и, завязав его на талии, огляделась вокруг. Фредди осталась в летных джинсах и белой мальчишечьей рубашке. Джинсы туго стягивал кожаный ремень, однако мужские штаны мешковато сидели на ее худощавой фигуре, и их пришлось подрезать снизу по щиколотку, чтобы они не закрывали теннисных туфель.
Аэродром Санта-Паулы походил на сельский луг, но даже с закрытыми глазами Фредди поняла бы, что находится на летном поле. Пустое летное поле – ждущее летное поле. Редкий летчик сможет пролететь мимо, ибо оно что-то сулит и возбуждает, как закулисное пространство театра перед спектаклем.
Фредди и Мак молча и задумчиво проглотили по два куска яблочного пирога и выпили кофе. Продавец за прилавком спокойно читал газету, пока Фредди, тщетно пытаясь заткнуть волосы за уши, размышляла над следующим этапом полета. Горы Санта-Моники, отделяющие долину Сан-Фернандо от Тихого океана, не превышают в самой высокой точке отметки в тысячу двести метров над уровнем моря. За время предыдущих коротких учебных полетов Фредди не представлялось возможности пересечь эти горы. Ее летный опыт ограничивался пределами долины.
– Эй, Мак, мы полетим сегодня дальше или нет? – спросила она, прикончив свой пирог.
Мак сидел неподвижно, устремив глаза в небо, и словно думал о чем-то давнем-предавнем и давно позабытом.
– Это тебе решать, малышка. Сегодня твой день.
Снова поднявшись в воздух, Фредди быстро сориентировалась по компасу, взяла курс на юго-запад и начала набирать высоту, на которой ей еще не приходилось летать. Она собиралась пересечь горный хребет над каньоном Топанга. Ставшая привычной ровная местность внизу с поразительной внезапностью изменилась, когда под самолетом вздыбились горы, дикие и непроходимые, с дьявольскими вкраплениями голых зубчатых скал, горы, которым не место в Калифорнии.
Внимательно осмотревшись вокруг, Фредди подумала, что, возможно, пролетает над самым суровым, опасным и необитаемым уголком мира. Не видя и пятачка, мало-мальски годного для приземления, Фредди невольно спросила себя: не подняться ли еще метров на шестьсот на тот случай, если Мак опять выключит мотор? Тогда она сможет дольше планировать при снижении. Она покосилась на Мака. Он спокойно смотрел вниз и, казалось, скучал. «Лучше перестраховаться, чем потом жалеть», – подумала Фредди, решив немедленно набрать высоту.
– Не волнуйся. Обещаю этого не делать, – с улыбкой сказал Мак, видимо, прочитав ее мысли.
Через две минуты узкая полоска гор осталась позади, и перед Фредди внезапно, словно планета хотела продемонстрировать ей свое разнообразие, раскинулась необъятная сверкающая синь, простор которой не умещался в воображении.
Фредди, конечно, знала, что ей предстоит увидеть Тихий океан: это было ясно из карты, но оказалась совершенно не готовой воспринять чудо необозримого пространства, уходящего в бесконечность. Планета открылась перед ней с новой, доселе неизвестной стороны. Несколько парусных суденышек далеко впереди плыли, казалось, к краю этого безбрежного мира, и Фредди, словно впав в транс, полетела прямо на них. Они, конечно, были безрассудно храбрыми и дерзкими, но куда им тягаться по дерзости с ней, если она легко может обогнать их, оставить далеко позади эти жалкие бескрылые творения, полностью подвластные воле ветра! Вперед, на запад! Она летела на запад, пока кораблики не очутились прямо под ней, и снова на запад, пока они не остались далеко позади.
– Следующая остановка у нас на Гавайях? – полюбопытствовал Мак.
Фредди открыла рот: чары разрушились. Она отклонилась от курса на много километров и долго летела, ни о чем не думая, не замечая окружающего, летела по направлению к горизонту, словно зачарованная и притягиваемая невидимым магнитом.
– …Не знаю, как это получилось… черт, прошу прощения, – пробормотала она, оглядевшись по сторонам и начиная разворачивать самолет к берегу.
– Успокойся. Я специально не мешал тебе, – сказал Мак, внимательно наблюдая за действиями Фредди.
Явно ошеломленная своим непонятным и непозволительным поведением, она тем не менее мгновенно легла на верный курс. Есть два типа учеников, думал он. Одни, впервые увидев Тихий океан, лишь окидывают его быстрым взглядом и вновь сосредоточиваются на курсе, словно летать – тяжелейший труд, а океан – просто лужа у дороги. Другие же теряют голову, так, как Фредди. Обнаружив, что летят в открытое море, они расстраиваются и, направляясь к земле, просят Мака взять управление в свои руки. С Фредди этого не случилось.
Вскоре они увидели пять ангаров и взлетно-посадочную полосу Майнсфилда, где через пять месяцев должны были проводиться национальные воздушные гонки. Бульдозеры уже вовсю утюжили полосу, а по бокам от нее возводились открытые трибуны, которым предстояло вместить тысячи зрителей. Фредди обогнула поле по кругу, после чего, сверившись с часами, решила, не касаясь колесами земли, лететь обратно в Драй-Спрингс через горы Санта-Моники: она потеряла много драгоценного времени, опрометчиво бросившись в объятия Тихого океана. Проведя самолет по компасу, она приземлилась на своем базовом аэродроме в четыре тридцать пополудни. Зимний день заканчивался, солнце низко висело над горизонтом, но облака не закрывали неба, поэтому все еще было светло. Когда она подрулила к тому месту, где всегда стоял на привязи «Тейлор Каб», Мак небрежно заметил:
– Я приготовил для тебя еще один маленький подарок ко дню рождения. Сейчас схожу в кабинет и принесу его.
– Ты уже преподнес мне чудесный подарок, – возразила Фредди, чувствовавшая странную опустошенность. Казалось, длинный перелет исчерпал весь запас ее эмоций.
– Не ерепенься. Шестнадцать лет бывает только раз в жизни, Фредди. Пока я схожу за ним, поднимись в воздух, сделай три круга и садись. – Мак выпрыгнул из кабины, не оглядываясь, захлопнул за собой дверцу и быстро отошел от самолета.
Мгновение Фредди сидела неподвижно, глядя Маку в спину. Что он сказал? Ей можно самой подняться в воздух? Нет, он этого не говорил, но это именно то, что он хотел сказать!
– Да! – раздался в пустой кабине победный крик Фредди. – Да, да, да… – повторяла она вслух серьезно и повелительно, вновь выруливая на взлетную полосу и разгоняясь до точки взлета. В возбуждении она одним толчком до упора задвинула вперед рукоять дросселя, страстно желая приблизить чудесное мгновение, когда самолет наберет достаточную скорость, чтобы оторваться от земли, когда его крылья разрежут золотистое небо, манящее своей необъятностью, и понесут ее к заходящему солнцу.
Взлетев, Фредди быстро, как стрела, выпущенная из лука, набрала высоту. Она ни разу не взглянула на пустое правое сиденье в кабине. Время для нее уже не существовало. Руки Фредди спокойно работали, когда, достигнув нужной высоты, она начала готовиться к выполнению необходимых маневров. Однако сердце ее как сумасшедшее колотилось в груди от неведомой прежде радости: самолет слушается ее! Упражнения, которые Фредди столь часто делала раньше, внезапно показались ей трудными, будто не были давно пройденным этапом, а знакомые ориентиры вокруг аэродрома как бы обрели новый смысл. Наступил божественный момент, когда она поняла, что машина и человек, поднявшиеся вместе в воздух, – это нечто совсем особенное: они становятся единым целым, сливаются в одно существо. Фредди услышала свой торжествующий смех и увидела первые звезды, загорающиеся в темнеющей синеве неба.
Внизу, на краю взлетной полосы, стоял Мак. Он смотрел вверх и, не отрываясь, следил за силуэтом самолета. Его руки нервно сжимались и разжимались. Какого черта он позволил ей совершить долгий маршрутный перелет перед ее первым самостоятельным полетом? Уже поздно, она устала и наверняка переволновалась, пролетев над океаном. Вчера она была еще пятнадцатилетней девчонкой, слишком юной, чтобы солировать в воздухе, но кто возразит против того, что за последние двадцать четыре часа Фредди вполне созрела для этого? Что-то в его рассуждениях неверно… Если бы не день ее рождения, он мог бы перенести ее первый самостоятельный полет на другое время. Мог и, черт возьми, должен был!
Хотя… она была к нему совершенно готова. Сегодняшний полет с Фредди подарил ему ощущение, которое он испытал только однажды, когда сам учился на пилота, и которое, как он думал, много лет назад исчезло из его памяти. А он-то считал, что давно превратился в мирного учителя, и то, что было когда-то для него наваждением, маниакальной страстью, прошло. Однако сегодня в нем снова вспыхнула прежняя чистая радость полета. Это Фредди заставила его опять стать поэтом, вдохнуть воздух, побуждавший его раз за разом отрываться от поверхности планеты.
Господи, небо темнеет с каждой секундой! Сегодня один из самых коротких дней в году, и температура упала, должно быть, градусов на десять с тех пор, как они садились в Санта-Пауле. Мак замерз, но не мог идти в ангар за курткой, пока Фредди находилась в воздухе. Ему не приходилось слышать, чтобы над каким-то из известных ему аэродромов самолет так долго совершал три круга.
Фредди летала и не могла вдоволь насладиться ощущением полета. Снова увидев звезды, она поняла, что ей пора приземляться. Интересно, высоко ли нужно взлететь, чтобы увидеть созвездие Козерога? В книжках написано, что оно слишком далеко и его не видно в небе Калифорнии. Фредди этому не верила и никогда не поверит. Она знала, что летает сейчас под звездами Козерога – это был ее знак по гороскопу.
Бросив взгляд вниз, она различила на фоне взлетной полосы одинокую темную фигурку Мака и покачала крыльями: пусть знает, что она видит его. Закончив третий круг, она недовольно вздохнула, но, понимая, что другого выхода нет, начала готовиться к посадке.
Мак не шелохнулся: Фредди приземлялась идеально. Красный самолетик мягко опустился на передние колеса, одновременно коснувшись полосы маленьким задним колесом. Его руки по-прежнему сжимались, пока она выруливала к тому месту, где он стоял. Мак успокоился лишь тогда, когда Фредди выключила двигатель.
Дверца кабины открылась. Выскочив наружу, она налетела на него, едва не сбила с ног и восторженно повисла у него на шее, светясь, словно праздничный салют: ее рыжие волосы разметал ветер, глаза сверкали, как прожекторы.
– Ура, Мак! Наконец-то! Я летала, сама летала! – ликовала Фредди, покрывая щеки Мака благодарными поцелуями. Широко раскинув руки, Фредди подняла лицо к вечерним звездам, словно отныне они безраздельно принадлежали ей. – Я летала, Мак! Ах, какое тебе спасибо! Огромное тебе спасибо за этот подарок!
Мак понял, что не может говорить. Он ощущал себя сейчас таким же молодым и переполненным чувством пьянящего восторга, как и эта девушка. Давно забытые чувства сжали ему горло; едва не зарыдав, он только покачал головой и постучал пальцем по циферблату часов.
– Знаю, – откликнулась Фредди, – мне пора ехать, иначе я опоздаю. Я и так уже опаздываю, но мне наплевать. Ах, Мак… Ладно, ладно, ухожу. Но, Мак, я еще вернусь! Мне еще многому надо научиться.
Так и не вспомнив, что надо сделать запись в формуляре полетов, она еще раз обняла его и, поцеловав в последний раз, побежала к шоссе ловить попутную машину до дома. Мак стоял на взлетной полосе, все еще чувствуя на своих холодных щеках ее горячие поцелуи. Казалось, ее сильные руки все еще обнимают его, а в ушах звенит ее счастливый голос. Мак вздохнул и покачал головой. Он начал привязывать «Тейлор Каб», но вдруг остановился и потер щеку ладонью, медленно, задумчиво и чуть удивленно улыбнувшись. «Шестнадцатилетняя девушка, – подумал он, – шестнадцатилетняя девушка – вот, оказывается, в чем дело».
9
Ева предпочла бы устроить праздничный ужин по случаю дня рождения Фредди в «Перино», самом изысканном французском ресторане Лос-Анджелеса. Однако Фредди, побывав однажды в голливудском ресторане «Браун Дерби», полюбила его грубовато-суетливую атмосферу шоу-бизнеса, «хаш» – смесь мелконарезанного мяса с кукурузой и отборных цыплят. Ей также очень понравилось, что на каждом столе стоит бутылка кетчупа, а к любому из столиков можно подключить телефон. Это все еще казалось Еве невероятным, хотя она довольно часто посещала этот ресторан.
Ева спрашивала себя, как бы отнеслись ее мать и, уж если на то пошло, свекровь к тому, что молоденькие девушки посещают подобное место. Могли ли эти благородные дамы старой закалки представить себе ресторан, в котором, как и сегодня, мужчины и женщины в вечерних туалетах сидели в кабинках по обе стороны от Тома Микса, одетого в искусно сымитированный ковбойский костюм и поглощавшего огромное блюдо солянки. Перед входом в ресторан каждый вечер стояла толпа охотников за автографами, ожидая, когда появятся кинозвезды. Покинув ресторан, многие из посетителей отправятся сегодня на стадион «Голливудский легион», расположенный по соседству, чтобы посмотреть матч по боксу, а потому упустят возможность поглазеть на отвратительные кулачные схватки, нередко случающиеся между самыми знаменитыми его завсегдатаями.
Ева пыталась вспомнить, как прошел ее шестнадцатый день рождения. Конечно, дома устроили семейный ужин: ей, наверное, разрешили выпить по случаю праздника один бокал «Дом Периньон» и, вероятно, позволили пригласить на чай с печеньем и эклерами нескольких подруг. Точно она не помнила: шестнадцать лет считалось во Франции незначительной датой. В шестнадцать девушка все еще оставалась ребенком, носила, словно малышка, длинные, до талии, распущенные волосы, и ее никуда не отпускали без сопровождения, а уж попасть в ресторан она и мечтать не могла, это абсолютно исключалось.
Да… И правда, разве она не была сущим ребенком в свои шестнадцать лет?
Ева улыбнулась, глядя на дочерей, сидящих очень прямо в кабинке с низкими стенками и глазеющих на звезд. Многие из них подходили к их столику, чтобы поздороваться с Полем и Евой: французский консул и его жена пользовались в Лос-Анджелесе всеобщим уважением. Познакомившись с Фредди и Дельфиной, их внимательно разглядывали, после чего Еве с Полем одобрительно кивали и подмигивали. Действительно, девочки выглядели чудесно.
Сегодня Ева гордилась обеими. Дельфина, которой было семнадцать с половиной, смотрелась очень изысканно в вечернем платье из белого шифона. Ее единственными украшениями были нитка жемчуга на шее и жемчужные серьги. Но, даже надень она на себя великолепные бриллианты, этого никто не заметил бы. Все обращали внимание на ее красоту и удивительную грацию.
Фредди, хотя и поздно вернулась домой из школы, сумела сегодня, наверное, впервые в жизни, прекрасно уложить волосы, а ее счастливое лицо пылало румянцем. Она надела свое первое вечернее платье из темно-синего бархата с широкой каймой из белого атласа. Этот торжественный ужин действительно очень важен для нее, подумала Ева. Фредди так и лучилась радостью, охваченная каким-то необычным возбуждением. Такого с ней никогда еще не бывало, хотя она, живая и открытая, охотно делилась с домашними впечатлениями своей насыщенной событиями жизни. Ева вдруг поняла, что слишком взволнованная Фредди за весь вечер не произнесла ни слова, хотя они уже дошли до десерта. Ева коснулась руки Поля и любовно кивнула на младшую дочь – яркую, ослепляющую блеском своих удивительных глаз и рыжих волос.
– О чем она думает? – тихо спросила Ева.
– Мы никогда не узнаем этого, – ответил Поль.
– Ну, мы, по крайней мере, можем быть уверены, что не о мальчиках.
– И на том спасибо, – заметил Поль.
Дельфина, ныне студентка первого курса Лос-Анджелесского университета, по его мнению, слишком часто бегала на свидания. Даже сегодня она собиралась покинуть их после ужина, чтобы встретиться со своей лучшей подругой Марджи Холл и отправиться вместе с ней на какую-то вечеринку. Если Фредди и интересовали мальчики, то этого до сих пор никто не замечал. Теперь, когда ей исполнилось шестнадцать, им придется отпускать Фредди из дома, если ее будут приглашать на свидания, как в свое время это произошло с Дельфиной. Как французу, Полю это не нравилось, однако, прожив пять лет в Калифорнии, он хорошо познакомился с местными обычаями и понимал, что не в силах противостоять им.
Дельфина толкнула Фредди локтем:
– Видишь? Посмотри, кто пришел! Марлен Дитрих в сопровождении двух мужчин. Это, должно быть, ее муж и принц Феликс Роло из Египта… Они везде и всегда ходят втроем… Фредди!
– А?
– Посмотри, ради Бога, пока они не прошли в бар. Ну вот, ты их упустила, но они выйдут через несколько минут, я тогда дам тебе знать.
– Ты не заметила Говарда Хьюза? – рассеянно спросила Фредди.
Глаза Дельфины обладали способностью немедленно выискивать в толпе всех, чьи фотографии появлялись в газетах, будь то кинозвезда или кто-то другой.
– Нет. Почему тебе захотелось на него посмотреть?
– Просто из любопытства, – уклонилась Фредди.
– Ты странно выглядишь сегодня, – критически отметила Дельфина. – Мама, правда, Фредди выглядит так, словно у нее температура?
– Тебе не жарко, дорогая? – забеспокоилась Ева. – Дельфина права. У тебя горят щеки, и лихорадочный взгляд. Глаза слишком блестят. Ты не заболела? Поль, как по-твоему?
– У нее сегодня день рождения, дорогая. Ей просто очень нравится чувствовать себя шестнадцатилетней девушкой. Это так чарует и так ново! Это не лихорадка, просто сегодня она стала взрослее… в какой-то мере.
Все трое повернулись и нежно, хотя и по-разному, посмотрели на Фредди. В этот миг она поняла, что больше ни секунды не может сдерживать рвущийся наружу восторг, и объявила дрожащим от ликования голосом:
– Сегодня я солировала!
– Ты, что? – переспросила Дельфина.
– Ты, что? – удивилась Ева.
– Ты, что?! – возмутился Поль, единственный из троих понявший, чтоона имеет в виду.
– Я подняла самолет в воздух, сделала три круга над аэродромом и села.
– Сама?! – спросил Поль.
– Я должна была сделать это сама, отец. Иначе это не был бы самостоятельный полет, правда? – сказала Фредди, стараясь говорить спокойно, как взрослая.
– Но это же просто безумие, Фредди, совершеннейшее безумие! – воскликнула Ева. – Как тебе удалось поднять самолет в воздух, если ты не умеешь им управлять? Как ты могла так рисковать жизнью? Ты совсем спятила?
– Фредди, тебе лучше все объяснить, – сердито проговорил Поль и взял Еву за руку, чтобы она успокоилась.
– Все совершенно законно, – заторопилась Фредди. – Любой имеет право сам поднимать самолет в воздух, если ему исполнилось шестнадцать.
– Я не это имел в виду. – Поль еще больше рассердился.
– Ну, ладно, так и быть… Мама, помнишь, ты много раз рассказывала нам, как ты сбежала из дома, чтобы полетать на воздушном шаре, когда тебе было четырнадцать? – начала Фредди.
– При чем здесь это?! Я требую фактов, Мари-Фредерик! – Поль говорил громко, но старался не привлекать внимания.
– Самолет был «Тейлор Каб» с…
– Ближе к делу! Как ты научилась летать?
– Я брала уроки летного мастерства. Восемь часов летных занятий.
– Когда? Откуда ты взяла время на эти уроки? – проскрежетал зубами Поль.
– По пятницам, днем.
– Но ты говорила, что рисуешь в это время декорации для школьного спектакля? – удивилась Ева.
– Я лгала.
Дельфина ахнула, Ева недоверчиво покачала головой, а Поль вновь устремился в атаку:
– Откуда у тебя деньги на занятия?
– Я… я их заработала. Я работала по субботам в кондитерском магазине Вулворта и заработала, сколько нужно.
– А как же команда по плаванию, подруга в Беверли-Хиллз и твои тренировки в ее бассейне? – неистово перечислила Ева.
– Это все – тоже ложь, – ответила Фредди, глядя матери в глаза.
– Где ты брала эти уроки? – гнул свое Поль.
– В Драй-Спрингс.
– У человека, к которому мы ездили четыре года назад и с которым ты тогда летала?
– Да.
– Вот мерзавец! Как он посмел взяться обучать тебя, не посоветовавшись предварительно с нами! – Лицо Поля исказилось от гнева.
– Его я тоже обманула. Я сказала, что это вы даете мне деньги на уроки. Он ни в чем не виноват.
– И, самое главное, объясни мне, как, как тебе удавалось добираться по пятницам до этого маленького аэродрома в долине? – задал Поль самый трудный для себя и Фредди вопрос. Она до сих пор надеялась, что до него дело не дойдет.
– Я… ну, все так поступают, это же абсолютно безопасно… Я ездила на попутках, но только с очень приличными на вид людьми.
– На попутках? – одновременно взорвались Поль и Ева.
– Туда ведь можно попасть только на машине, – пробормотала Фредди, стремясь хоть как-то оправдаться. Она уставилась на скатерть, вся сжавшись и стараясь быть как можно незаметнее.
– Ну, Фредди, ты даешь! – выдохнула убитая Дельфина. В том, что сестра лгала им, не было ничего особенного: все подростки время от времени лгут, но то, что она ездила на попутных машинах, – настоящий скандал, настолько серьезный, что хуже и быть не может. У порядочной девушки не должна возникать даже мысль сесть в чужую машину. Заметив краем глаза проходившего мимо их столика Джимми Кэгни, она даже не обернулась: следить за развитием семейной драмы было куда интереснее.
Над столиком повисла зловещая тишина. Поль и Ева были так рассержены, что не могли говорить. Не доверяя себе, они опасались, что не сумеют справиться с гневом.
– Ева! Поль! О, здесь и обе прекрасные мадемуазель де Лансель! Ах, какой приятный сюрприз! Что за восхитительная картина! – Рядом с ними остановился Морис Шевалье.
– О, месье Шевалье, сегодня мой день рождения, правда, это замечательно? Мне сегодня исполнилось шестнадцать лет, и у нас семейный праздник. – Фредди отчаянно пыталась развеять болтовней тучи, сгустившиеся над ее головой.
– Ах, так! Тогда я просто обязан отпраздновать его вместе с тобой! Tu permit [11]11
Ты позволишь (фр.).
[Закрыть], Поль? – Шевалье уверенно сел на банкетку рядом с Евой. – Официант, всем шампанского. «Лансель», разумеется. Розовое, если есть. Да, Поль, я настаиваю. – Он повернулся к Фредди. – Сегодня великий и знаменательный день, мадемуазель Фредди. Вы должны быть очень счастливы сегодня. Мы ожидаем от вас великих свершений, моя девочка, не так ли, Поль? Волнующих, захватывающих дух, правда, Ева?
Склонившись к Еве, Шевалье прошептал ей на ухо:
– Мэдди определенно пришла бы в восторг, если бы, заглянув в будущее, увидела себя сегодня рядом с галантным мужем и такими прекрасными дочерьми. – Официант принес бутылку розового «Ланселя» в ведерке со льдом. – Отлично, вот и шампанское. Теперь мы все поднимем тост за мадемуазель Фредди де Лансель и ее будущее, возможно, великое и славное!
Фредди смело осушила бокал. Какая бы страшная кара ни грозила ей со стороны родителей, она покажется менее ужасной после бокала шампанского… и полета под темнеющим небом. Полет под вечерним небом и звездами Козерога… За это можно заплатить любую цену, и она не будет слишком высокой.
Ева не сомкнула глаз и после того, как Поль наконец уснул. Праздничный ужин завершился вскоре после появления Мориса, и по общему молчаливому согласию за столом больше не было сказано ни слова о поведении Фредди. «Браун Дерби», несомненно, не подходил для выяснения семейных отношений. Дело могло подождать до завтра, но не более того. Они с Полем слишком устали и переволновались, чтобы обсуждать эту проблему, приехав домой, однако, несмотря на утомление, Ева никак не могла заснуть. Тихонько поднявшись с кровати, она накинула халат и присела на подоконник. Сдвинув в сторону занавеску, она выглянула в сад.
Ева сейчас спрашивала себя, как такой прямодушный, честный и непосредственный ребенок, каким всегда казалась Фредди, мог сознательно и беззастенчиво сплести столь сложную паутину лжи? Она вела, что называется, двойную жизнь месяцами, с начала учебного года. Зачем она лгала родителям, которые всегда, как полагала Ева, с открытой душой и неизменной любовью давали ей все, что могли? Она умудрилась сохранить все в тайне от Дельфины, что вообще-то непросто, и, очевидно, лгала даже человеку, учившему ее летать.
О чем же он думал? Каким надо быть безрассудным и безответственным, чтобы подвергать пятнадцатилетнюю девочку таким опасностям из-за денег? Как он смеет после этого называть себя учителем? Ева подтянула под себя ноги и плотнее завернулась в халат.
Вопросы завели ее в тупик. Еве трудно было во всем разобраться, тем более что многого она не понимала. Фредди, явно гордившаяся собой, пыталась, дерзнула, если угодно, сравнить свое нагромождение лжи с безвредным маленьким приключением Евы – давнишним полетом на воздушном шаре. Когда же это произошло? В 1910-м году, двадцать пять лет назад – всего четверть века по обычному счету времени, но эта дата относилась к иной эпохе, почти такой же далекой, как Атлантида, – эдвардианской эпохе перед мировой войной.
Сколько же ей тогда было? Четырнадцать, поняла Ева, быстро все подсчитав. Значит, ей было всего… Неужели она была так молода? Однако ускользнуть от гувернантки мадемуазель Элен, этой строгой поборницы дисциплины, и на время стянуть у матери шляпку – это мелкий проступок, не идущий ни в какое сравнение с несколькими месяцами обмана и бессовестной лжи. Ах, если бы ветер не сорвал тогда шляпку с ее головы, никто ничего не узнал бы и ни у кого не было бы причин сердиться на нее. Так или иначе, ничего страшного тогда не произошло.
Ева невольно улыбнулась, вспомнив о шоке и неслыханном изумлении, испытанными ею, когда она распахнула объятия навстречу величественной панораме земли. А какую гордость она почувствовала, став одной из тех, кто осмелился подняться высоко над толпой и взглянуть с воздуха, как выглядит этот мир.
Ева призналась себе, что могла бы и посочувствовать Фредди, если бы речь шла только о желании заглянуть за горизонт. Это она всегда понимала, снисходительно подумала Ева.
Но самостоятельно управлять самолетом? Конечно, есть женщины-пилоты. Все слышали об Амелии Эрхарт, Анне Линдберг и Джеки Кокрейн. Рассказами об их подвигах пестрели все газеты, но они – взрослые женщины, а не юные девушки, к тому же особые женщины, из тех, кого интересуют достижения, относящиеся к чисто мужской сфере деятельности. У других женщин они могут вызывать восхищение, но не понимание.
Хотя, сказать по правде, Фредди всегда тянуло летать. Она часто заявляла об этом и проявляла это желание в отчаянных по смелости выходках. Впрочем, об этих детских шалостях девушке следует позабыть, едва она становится слишком взрослой для катания с горок на роликовых коньках.
Вздохнув, Ева подумала, что редко ей приходилось так расстраиваться. Оказывается, она совсем не знает дочери, открывшейся ей сегодня с совершенно новой и неожиданной стороны. Это, без сомнения, означает, что она была невнимательной, легкомысленной, в общем, плохой матерью. Какая тонкая ирония заключалась в том, что Морис подсел к ним и настоял на продолжении праздника, считая, что в семействе де Лансель царят радость и веселье. В гневе она не обратила внимания на его слова: «Мэдди определенно пришла бы в восторг…» Мэдди… Мэдди!
Пораженная воспоминанием, Ева соскочила с подоконника и застыла в тишине, прислушиваясь к тяжелым ударам сердца. Мэдди! Конечно, Мэдди! Ведь это она, не задумываясь, вызвала грандиозный скандал, тянувшийся много лет, скандал, повергший ее семью в пучину бед, горя и стыда. Да и не он ли помешал осуществиться блистательно начавшейся карьере Поля? Мэдди в красном платье и красных туфельках, певшая любовные песенки под гром аплодисментов в оранжевом свете огней рампы; Мэдди, жаждавшая получить ту славу, какую мог принести ей мюзик-холл.
Она была всего на год старше Фредди, когда в Дижоне вечер за вечером беззастенчиво обманывала родителей, притворяясь, что ложится спать, выскальзывая тайком из дома и бегая в «Алказар» послушать пение Алена Марэ и – подумать страшно! – свидеться с ним наедине… Ева покраснела даже сейчас, вспомнив о том вечере, когда отправилась с Аленом в меблированные комнаты артистического пансиона. Два бокала красного вина не могли служить извинением тому, что она позволила ему там с собой делать… хотя… хотя он просил у нее позволения перед каждым следующим шагом. Нет! Ей не следует углубляться в воспоминания о событиях той ночи, хотя она никогда ее не забудет.
Она была всего на год старше Фредди, когда сбежала из дома, отправившись в Париж. Жить в грехе, как, должно быть, говорили все, в страшном, глубоком грехе, хотя девчонка, называвшая себя Мадлен и считавшая Большие бульвары своим вторым родным домом, не видела в этом греха. Не видела в этом греха и Мадлен, посмевшая пойти на прослушивание к знаменитому Жаку Шарлю и заставившая его слушать себя. А Мэдди, блиставшая в «Олимпии», была так уверена в себе и в том, что ей можно все, что, в сущности, выгнала тетю Мари-Франс из своей гримерной, когда та пришла умолять ее вернуться домой. Сколько ей тогда было – семнадцать или уже восемнадцать? Ева до сих пор слышала свои резкие слова: «Я больше не та маленькая девочка, которой вы могли командовать, как вам вздумается… Неужели вы полагаете, что я смогу… удовлетвориться жизнью, которую ведет моя мать?.. Мне нечего стыдиться…» Мэдди была исполнена решимости стать звездой, и она обязательно стала бы ею и никогда не бросила бы сцену, если бы не война и не встреча с Полем. Когда же она окончательно забыла Мэдди? Когда, превратившись в madam la Consule de France, все последние годы пела только для своих друзей на частных приемах и чопорных благотворительных вечерах, часто устраиваемых в Лос-Анджелесе? Когда же Мэдди окончательно умерла в ней?
До глубины души пораженная воспоминаниями, Ева бродила по спальне, озаренной лишь слабым светом луны. Совершенно забывшись, она провела немало времени в далеком прошлом. Вернувшись в настоящее, Ева увидела, что Поль спокойно спит, но почему-то почувствовала, что Фредди сегодня не до сна.
Она тихо вышла из спальни и направилась к комнате дочери. Из-под двери Фредди лился свет. Ева постучала.
– Войдите, – негромко ответила Фредди.
– Я не могу заснуть, – сказала Ева, глядя на дочь.
Та во фланелевой пижаме свернулась калачиком поверх покрывала. В руке она держала книжку в красно-голубой обложке, и вид у нее был самый несчастный.
