Текст книги "Безумные дамочки"

Автор книги: Джойс Элберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Глава 11

Теперь это был другой стол, и Лу с Фингерхудом не лежали на нем, а торжественно сидели друг против друга в личном кабинете Фингерхуда в Детском центре. Лу пришла обсудить с ним проблемы своей дочери, которую несколько дней тому назад протестировали здесь.

Лу впервые встретилась с Робертом после памятного Дня благодарения в прошлом месяце, и сейчас, одетая в норковую шубку, она не чувствовала себя той девушкой, которая голая лежала на обеденном столе на глазах семерых человек. Ей было интересно знать, что чувствует Роберт в своем консервативном сером костюме и полосатом галстуке. Может, ему тоже немного не по себе говорить с ней серьезным профессиональном тоном о неуспеваемости ее дочери?

Лу смешило их положение. Она – озабоченная мать. Роберт – дипломированный психолог. И при всем этом месяц тому назад они были потной, трахающейся парой эксгибиционистов.

– Я думаю, что могу говорить с тобой откровеннее, чем с другими родителями. – Перед Фингерхудом лежал отпечатанный на машинке отчет, в который он все время заглядывал. – Иногда со мной это случается. Обычно я перевожу с профессионального языка на бытовой. Если я могу говорить прямо, то это более эффективно и исключает неприятную вероятность недопонимания.

Комната, в которой они сидели, была сравнительно пустой. Ни картин на стенах, ни ковра на полу, ничего декоративного. У окна, выходившего на Парк авеню, стоял другой стол с кучей детских игрушек. Лу знала, что это не просто игрушки, а часть тестов, но ей все равно казалось, что она сидит в чьей-то детской. Нет, не совсем в детской, а в той, где дети играют, а отец работает из-за недостатка места в доме. Комната противоречила всем ее представлениям об уюте. Она выглядела так, будто рабочий стол Фингерхуда плавал в море цветных блоков и нелепых конструктивистских игр, и это странным образом противоречило вниманию и сосредоточенности. Фантазия и болезнь.

Лу раздражало это противоречие обстановки даже больше, чем противоречивость их взаимоотношений с Робертом.

– Джоан спокойно отнеслась к тестам, – прочитал Роберт из отчета. – Она легко и точно реагировала. Было несколько случаев, когда девочка смущалась и отказывалась контактировать. Это касалось только тестов Роршаха, но в других случаях все было нормально.

Лу думала о том, что все это значит. Ее смущала холодная, отчужденная терминология, которой Роберт задевал ее нежные материнские чувства. Пусть она формально отказалась от ребенка, но чувства у нее остались. Как и всем родителям, ей было противно слушать, как ребенка описывают психологическими терминами, и хотя отвергала это, в глубине души признавала, что действует по обычному шаблону. Лу всегда выбивалась из общей колеи, но чем дольше она жила, тем больше сомневалась, что очень отличается от остальных. Иногда ей хотелось быть обычным человеком: поддаться слабости, не напрягаться, не бороться изо всех сил. Но чем она будет без борьбы? Драться и побеждать. Даже когда точно не знала, за что сражается, считала лишь, что должна победить, отличиться, выстоять против толпы. Это ее сущность и, следовательно, судьба.

– Показатель интеллекта по полной шкале девяносто шесть баллов, – решительно продолжал Фингерхуд, – что выше показателя тридцать семь процентов нормативного населения. Вербальный компонент девяносто семь баллов, контактный – девяносто четыре балла, разброс интересов между шестью и двенадцатью. Оценки показывают трудности в понимании и дезорганизующее воздействие напряженности. Другие параметры показывают, что ее интеллектуальный потенциал выше среднего уровня.

Нормативное население. Средний уровень. Лу почувствовала горькое разочарование. Она родила тупого ребенка? Вспомнив об отце Джоан, который погиб в автокатастрофе до ее рождения, Лу с неохотой допустила вероятность плохой наследственности с отцовской стороны. Хотя Хэнк обладал типичным для ирландцев очарованием, умницей он не был. Она помнила его горячее увлечение бейсболом и стремление попасть в команду высшей лиги. Но в семнадцать лет он, пьяный, врезался в телефонную будку, возвращаясь с танцев, на которые Лу не пошла из-за пятимесячной беременности. Девушка, одноклассница Лу, сидевшая с ним в машине, выжила, но ее парализовало.

Лу решила высказать свои опасения.

– И что означает этот отчет?

– Во-первых, говоря академически, Джоан не реализует своих возможностей. – Вид у Фингерхуда был задумчивый. – Она не любит школы и занимает резко отрицательную позицию по отношению к ней.

– А почему?

Лу продолжала удивляться убранству комнаты. Это сознательная политика администрации, чтобы стены в Детском центре были голыми, а обстановка сведена к минимуму? Или это отражение вкусов самого психолога? Она с интересом припомнила роскошное убранство квартиры Фингерхуда.

– Джоан пуглива, – сказал он. – Она призналась во множестве обуревающих ее страхов. Кажется, девочка чувствует, что обе родительницы, особенно мать, от которой она ждет защиты, не могут помочь ей.

– Ты имеешь в виду мою мать? – спросила Лу резким тоном.

– Джоан же считает ее матерью, так ведь?

– Да.

– Ты говорила, что она не знает, кто ее настоящая мать, а тебя считает старшей сестрой. Я верно говорю?

– Верно. Ты считаешь это ошибкой?

Она не собиралась спрашивать об этом. Сам вопрос говорил о позорном признании неудачи.

– С точки зрения здоровья Джоан было бы ошибкой, если бы ты не смогла выдержать до конца роль старшей сестры. Другими словами, если ты будешь по-прежнему вмешиваться в методы воспитания твоих родителей.

– А ты думаешь, я вмешиваюсь?

– Скажем так, ты проявляешь чрезмерную ответственность за Джоан, гораздо большую, чем обычная старшая сестра.

– Например?

– Ну, скажем, ко мне на консультацию привезла ее ты, а не родители Джоан.

– Ты прав, – кивнула Лу. – Я вмешиваюсь. Я хочу отойти в сторону, но мне это не удается. Вечно сую нос во все, что касается Джоан. Я не хочу отвечать за нее и не могу бросить ее. Чувствую себя очень виноватой.

– Твои родители, ее родители, тоже чувствуют себя виноватыми, когда вынуждены контролировать ее поведение, и в итоге у Джоан возникло постоянное чувство неуверенности. Она стремится защититься сама. Например, играя с маленькими детьми. Суть в том, что Джоан нужен разумный контроль, который дает чувство безопасности, она очень в нем нуждается. Ее родители слишком нерешительны и снисходительны, возможно, потому, что у них руки связаны твоим вмешательством. Ты им мешаешь.

Все это было известно Лу, хотя и не в такой форме, она давно это знала, и все же было облегчением (хотя к нему примешивалось и сожаление) услышать суть проблемы в медицинских терминах.

– Что мне делать?

– Можешь пересказать твоим родителям наш сегодняшний разговор. Если хочешь, привези их, я переговорю с ними. А еще лучше, я порекомендую им психолога в Филадельфии. При данных обстоятельствах это практичнее.

– Да, я тоже так думаю.

– Прекрасно. – Фингерхуд написал на листке две фамилии. – Я очень рекомендую этих людей и пошлю свой отчет тому, кого вы выберете.

– Это значит, что Джоан нуждается в лечении?

– Да, с определенностью могу это сказать. Ей нужно лечение, родителям нужны советы, и если ты не хочешь стать полноценной матерью, то должна заставить себя не влиять так сильно на ситуацию, а играть роль обычной старшей сестры.

Лу зазнобило под норковой шубкой, и она встала.

– Спасибо. Я рада нашей беседе. Это очень полезно.

– Я знаю, как ты себя чувствуешь. – Фингерхуд тоже встал. – Трудно бросать того, кого любишь, но ты должна помнить, что в данном случае ей это во благо.

– Оттого еще больнее.

– Почему?

– Я чувствую себя чудовищем. Драконом, который один и может помочь, но не помогает, чье влияние пагубно, чье вмешательство осложняет жизнь человеку, которого я люблю больше всего на свете.

И даже произнося эти слова, Лу сомневалась, любила ли она Джоан по-настоящему или притворялась, чтобы загладить ужасное чувство вины за то, что бросила дочь одиннадцать лет назад. Кажется, она потеряла всех людей, за которых переживала: Дэвида, Питера, Джоан. В душе возникли пустота, жалость к себе и осуждение себя. У нее осталась только работа, и, может, впервые в жизни ее поразило, какой это пустяк по сравнению с теплом близких человеческих взаимоотношений. На глаза навернулись слезы, когда она пожала руку Роберту и еще раз поблагодарила его.

Лу покидала Центр со смешанным чувством облегчения, раскаяния и радости, что не надо больше выслушивать анализ проблем ее дочери, но также и с чувством ужаса перед теми шагами, которые должна предпринять, чтобы решить эти проблемы. На Парк авеню было холодно, светило солнце, на домах, выстроившихся вдоль улицы, как гигантские серые крепости, висели рождественские венки. На Шестьдесят пятой улице из одной из крепостей выбежала женщина с серо-голубыми волосами – под цвет здания. На ней были пелерина и замшевые сапоги. Она посмотрела на Лу, как будто та была прозрачной.

На Пятьдесят седьмой улице Лу повернула на запад и подумала, что может пойти снег. Воздух уже пах им, соблазнительный и свежий запах дразнил весь город. Сначала Лу хотела покататься на лыжах в эти четыре дня предстоящего праздника, но в последнюю минуту аннулировала заказ и уговорила родителей отпустить к ней Джоан, решив показать ее Фингерхуду. По словам матери, Джоан стала дикой и невозможной, они с ней не могут справиться. В школе учителя называют ее бешеной и злой. Когда Лу встречала ее на вокзале, то ожидала увидеть одиннадцатилетнее исчадие ада, а перед ней предстала очень замкнутая и скрытная девочка с сумкой в одной руке и подарочным пакетом в другой.

– Счастливого Рождества. – И Джоан застенчиво вручила пакет Лу. – Надеюсь, тебе понравится. Я не знала, что тебе подарить. У тебя такой тонкий вкус.

Церемонно расцеловались. Последний раз они виделись несколько месяцев тому назад, поэтому им потребовалось некоторое время, чтобы восстановить сестринские взаимоотношения. После рождения Джоан Лу видела ее четыре или пять раз в году и всегда только в Филадельфии. Это был первый визит Джоан в Нью-Йорк, и ее поразили толпы на Седьмой авеню.

– Обычно здесь не так людно, – пояснила Лу. – Перед праздниками начинается настоящий сумасшедший дом. Надеюсь, хоть такси поймаем.

Джоан была потрясена квартирой Лу, особенно прозрачными софой и креслом. Мистер Безумец обнюхал туфли Джоан, потерся о ее ноги и ретировался в свою плетеную корзину в углу.

– А, у тебя сад! – глянула Джоан на клочок голой земли и уселась на софу. – Смешно. Никогда такого не видела. А если я ткну в нее иголкой?

– Я тебя убью.

– Нет, понимаешь, она так выглядит, будто рассыплется в любой момент.

– Не надо пробовать, ладно?

– Ладно, – добродушно ответила Джоан. – Не хочешь взглянуть на мой подарок?

– Сейчас.

Джоан с трепетом смотрела, как Лу разворачивает бумагу и достает овальную сумочку летних оранжевокрасных цветов.

– Называется «кукабурра», – сказала Джоан. – Нравится? Смешно дарить вещи не по сезону, да?

– Ну, теперь и у меня есть такая. Спасибо, любимая. Очень красивая. Это мои цвета.

Она размышляла: это Джоан сама выбрала сумочку или ей помогла мать? Подбирая рождественский подарок для Джоан, Лу посоветовалась с редактором детской одежды «Тряпья», которая предложила что-нибудь типа пижамы, красивой шкатулки с набором кремов и шампуней.

– В одиннадцать они сейчас выглядят на пятнадцать, – сказала редактор.

Лу приняла ее предложение и теперь с удовлетворением смотрела на радостное лицо Джоан, когда та раскрыла свои подарки.

– Очень изысканная пижама, правда? – спросила она у Лу, прикладывая одежду к себе.

– Очень.

– О, шампунь для ванны! Потрясно. Я обожаю шампуни.

– Я так и думала, – улыбнулась Лу.

– А что ты купила народу?

– Это секрет.

– А я знаю, что они тебе купили.

– Не говори, я хочу, чтобы это был сюрприз.

Народом они называли родителей Лу, это была их личная шутка, и им нравилось употреблять ее как можно чаще, потому что создавалось ощущение большей близости, чем это было на самом деле.

– Ну, повидаешься с народом через пару дней, – сказала Джоан, – так что ожидание не убьет тебя.

– Я потерплю.

Все магазины на Пятьдесят седьмой улице были празднично украшены. Лу увидела свое отражение в витрине отеля «Букингем» и поразилась выражению своего лица. Вечером будет сочельник, и она собиралась вернуться с Джоан в Филадельфию сегодня днем, но разговор с Фингерхудом изменил ее планы. Она отправит Джоан одну, а родителей навестит на следующей неделе или чуть позже. Сейчас Лу была слишком расстроена, чтобы обсуждать с ними то, что узнала сегодня утром. Ей самой нужно переварить все это. Самое главное, как можно быстрее расстаться с Джоан. То, что она отправит ее одну, было не очень существенным шагом, но для нее он означал начало новых взаимоотношений с дочерью. Сестрой, поправилась Лу.

Она остановилась перед маленьким невзрачным зданием посреди квартала и поискала фамилию «Ласситье» у дверного звонка. Лу никогда не была у Симоны, но утром она на такси отослала Джоан к ней и сказала, что заберет ее после встречи. Доктор Гарри Хокер уволил Симону на прошлой неделе за некомпетентность (неосмотрительно наступила на мозоль старой леди). Поэтому она решила сходить с Джоан и Лу на фильм в Радио Сити Мюзик Холл.

Мужчина, стоявший в дверях дешевого мехового магазинчика, сказал:

– Похоже, пойдет снег, да?

– Точно.

– Вы подруга француженки?

– Верно. – Лу ждала ответа Симоны по домофону.

– Она славная малышка. – Он повертел пальцем у виска. – Но крыша meshugah.

Лу всегда удивлялась, как все люди в Нью-Йорке автоматически усваивают еврейские слова. Ей надо было бы держать в руках какую-нибудь шовинистическую газету, чтобы потрясти меховщика.

– Боже мой. – Симона стояла в дверях квартиры, когда Лу взбиралась по шаткой лестнице. У ее ног скулил и махал хвостом маленький пудель. – А я только что разогрела роскошный готовый обед для Джоан. Жареный цыпленок, а на десерт яблоко и персик.

Девушки обменялись поцелуями.

– Не надо было беспокоиться, – сказала растроганная Лу. – Мы могли бы где-нибудь пообедать.

Когда Лу вошла, Джоан доедала десерт.

– Никогда не ела готового обеда, – радостно сказала девочка. – Вкусно. Не похоже на настоящую еду.

– Потому я их тоже люблю. – Симона села на табуретку, покрытую выцветшим ковриком для автомобильного сиденья, и подвинула Лу другую. – Как можно есть настоящую еду? Это отвратительно.

На Симоне были тонкая блузка, мужской полосатый галстук и оранжевые вельветовые брюки. Лу показалось, что она вся сияет. Симона тут же выпалила:

– Стив сделал мне предложение! Разве не потрясающе!

– Ты приняла его?

– Конечно. Ведь должна же я когда-нибудь выйти замуж, хотя бы для расширения опыта. Я рассказала Аните, и она готова выброситься из самолета. Ты знаешь, что у них с Робертом все кончено?

– Правда?

(В этот самый момент Анита задумчиво созерцала страницу «Лайфа» с рекламой лифчика. Надпись гласила: «Что не сделала природа, сделают Уорнеры!»)

– Роберт, – продолжала Симона, – сказал мне, что терпеть больше не может ее «Норформса», вшивых упражнений для груди и заваленной пергидролью ванной. Но в его случае все объясняется иначе. Рано или поздно ему надоедает любая девушка. Иногда я не понимаю, кого он ищет.

– Совершенство, как и все.

– Мне он сказал, что я легкомысленная и безответственная. А Беверли, что она много пьет и ее дети невыносимы. Теперь он прицепился к гигиене Аниты. Хотела бы я знать, что он сказал бы Джекки Кеннеди.

– Наверное, что у нее большие ноги и что она заядлая курильщица.

– Я не видела фото, на которых она курит.

– Наверное, и не увидишь. Американской прессе велели беречь ее общественный имидж.

Симона раскачивалась на скрипучей табуретке.

– А мне жаль Аниту. Она так отчаянно хотела выйти замуж, а я нет. И вот мне сделали предложение, а ей нет. Противно философствовать, но скажи, есть ли на свете справедливость?

– Надеюсь, нет. – Лу подумала о Дэвиде Сверне. – Иначе у меня была бы масса неприятностей.

– Анита опустила руки, – добавила Симона. – Она сказала, что просит авиакомпанию перевести ее обратно в Чикаго.

– А разве она жила в Чикаго?

– Летала там, пока ее не перевели в Нью-Йорк.

– Не знаю, зачем она это сделала.

– Анита думала, что найдет в Нью-Йорке любовь и счастье. Можешь себе представить такую наивность?

– Ты же нашла любовь и счастье.

– Я нашла Стива Омаху, – рассмеялась Симона. – Это разные вещи.

Лу не могла не рассмеяться тоже. Симона была предельно честна, настолько, что не щадила и себя, и это не могло не восхищать.

– Анита только на год старше меня, – сказала Симона, – но она до сих пор живет в мире фантазий. Верит, что появится человек, который исполнит все ее желания и предложит уйти с ним в уютный домашний мир.

– Но так бывает.

– Не с такими, как Анита, и не в Нью-Йорке. Что значит хорошенькое личико в этом городе? Ни хрена. У девушки здесь должно быть нечто иное. Талант, деньги, положение, экзотичность, что угодно, но должно быть. Я вот француженка, у меня акцент и все такое. Это и заинтриговало Стива. Кроме того, у Аниты невероятная способность связываться с мужчинами, которые, точно, ее отвергнут. Возьми Джека и Роберта. У нее не было ни шанса ни с одним из них. Их обоих не интересует дом. Джек слишком боится еще одного брака, а если бы он спятил и женился, то можно поспорить, что на богатой вдове. А Роберт может забавляться вечно. Он знает ситуацию в Нью-Йорке. Все эти отчаявшиеся незамужние девушки готовы запрыгнуть в любую постель ради перспективы предстать перед алтарем. Мужчинам здесь раздолье.

– Наверное, ты права. Я никогда об этом не думала.

– Потому что тебя волновала только твоя карьера. Если бы у тебя на уме был брак, ты бы не связывалась с Дэвидом и Питером.

– Кто такие Дэвид и Питер? – спросила Джоан.

– Моя друзья, – ответила Лу, показывая глазами Симоне, чтобы та сменила тему.

– Приятели? – настаивала Джоан.

– Да.

– Они красивые?

– По-своему.

– Что это значит?

– Это значит, что я так думаю, но не все разделяют мое мнение.

– А почему?

– Потому что у людей разные взгляды. С каких это пор ты начала задавать так много вопросов?

Джоан вздрогнула от резкого тона Лу.

– Я не знала, что у тебя есть приятели. Вот и все.

– Ну, теперь узнала.

Но почему она рассердилась? Вопросы были вполне безобидные. Любую одиннадцатилетнюю девочку интересует любовная жизнь старшей сестры. Лу огляделась. Она увидела двухэтажную кровать, покрытую дешевым покрывалом, два желтых шкафчика и спящего на нижней кровати пуделя. Джоан все еще сидела за столом с обиженным видом. Квартира находилась в состоянии явного упадка, и Лу удивилась, как такая привлекательная и смышленая девушка, как Симона, может жить здесь. Подобно многим одиноким девушкам с ограниченными средствами, Симона, видно, решила все деньги тратить прежде всего на поддержание своей внешности. Это одна из особенностей жизни девушек в этом городе. Встретив их вне квартиры, трудно определить, на какой социальной ступени они находятся. Приемщица белья с девяносто пятью долларами в неделю может выглядеть, как богатая наследница.

– Когда свадьба? – спросила Лу. – Меня пригласишь?

– Конечно. Это в следующем месяце. Всех приглашу. Это не настоящая свадьба, а как бы только половина.

– Как это?

– Ну, священник проводит свадебную церемонию, ты выполняешь все формальности, но не заполняешь брачного контракта. Последнее достижение. Гражданское неповиновение проникает в институт брака. Я надену длинное белое хлопчатобумажное платье с белыми бумажными розами.

– И будешь жить в белом бумажном доме.

– Нет, какое-то время мы поживем здесь, – очень серьезно ответила Симона. – Стив уже живет здесь, но пишет в мастерской, которую снимает с приятелем. Он пока не может позволить себе собственную студию, а я не могу переехать в квартиру побольше, пока не найду работу, а я не очень много умею.

– А снова стать моделью?

– Ты шутишь? До конца своих дней не смогу смотреть на меха, если только они не мои собственные.

– Я подумала о женском белье. Может, я найду тебе работу. Я знаю некоторых продавцов.

– Значит, я буду бегать по залу в маленьком лифчике и бикини?

– Что-то в этом роде?

– Великолепно. И толстые уродливые покупатели будут щипать меня за задницу?

– Вероятно.

– Когда приступать? – ухмыльнулась Симона, закатив глаза.

В Радио Сити Мюзик Холле показывали мыльную комедию с Дорис Дей, которая не понравилась даже Джоан, хотя сам театр поразил ее своей роскошью. Она плюхнулась в плюшевое кресло и несколько раз зажгла маленькую лампочку рядом с ним, чтобы посмотреть программку.

– Я могу просидеть здесь всю жизнь, – прошептала она Лу.

Лу поцеловала ее в щеку, и в приятной темноте зала ее захлестнула волна любви к дочери, которую она должна бросить, дав ей только жизнь. Ее родители удивились, когда позднее Лу позвонила им и сообщила, что отсылает Джоан одну. Она сказала, что редактор дал ей срочное задание, и они ее поняли. Они всегда ее понимали, если речь шла о работе, потому что гордились ею. Много лет тому назад, когда она забеременела, им было так стыдно, они не знали, что с ней будет в будущем. Теперь знали. Посвятив себя трудной и успешной карьере, Лу оправдала себя в их глазах. Она отчаянно хотела оправдаться в собственных глазах, чувствовала себя очень виноватой из-за внебрачного ребенка. Из-за этого Лу никогда не говорила им о своей личной жизни, о мужчинах. Я не знала, что у тебя есть приятели, – сказала Джоан, а она рассердилась на эти невинные слова, потому что ощутила себя работающей машиной, у которой нет нежности, нет потребности в любви, которой управляет одно честолюбие. Конечно, на деле это не так, но такой должна выглядеть в глазах родителей, чтобы оправдать свое существование и искупить прошлые ошибки. Возможно, не понимая этого, Лу долгие годы убеждала себя, что не заслуживает любви, иначе (и Симона это отметила) почему она всегда связывается с женатыми мужчинами, которые не собираются бросать своих жен?

Джоан так поразила группа «Ракеты», что она хотела остаться на другой сеанс.

– Не сегодня, – сказала ей Лу.

– Интересно, как они могут танцевать, когда у них месячные? – заинтересовалась Симона. – Это же больно.

Снег тихо падал на праздничные толпы на Седьмой авеню, когда они шли в «Русский чайный дом», любимый ресторан Симоны. Они заняли круглую кабинку и заказали чай с пирожными.

– Жаль, что с нами нет Чу-Чу, – сказала Симона. – Это и его любимый ресторан. Козероги так чувствительны к социальному статусу.

– Кто такой Козерог? – спросила Джоан.

Симона уже раскрыла рот, чтобы ответить, как Лу прервала ее:

– Извини, мне надо позвонить в редакцию.

Когда она вернулась в кабинку, Симона заканчивала свой рассказ о звездах завороженной Джоан. Лу сказала, что девочке придется сегодня ехать в Филадельфию одной.

– Но ведь ночью Рождество. – На лице у Джоан отразилось горькое разочарование. – Почему ты должна работать?

– Это газета, дорогая, а один из репортеров заболел гриппом. Я должна быть на благотворительном бале вместо него.

– Они работорговцы, – заявила Симона, помахав рукой мужчине средних лет с маленькой бородкой.

– Кто это? – рассеянно спросила Лу.

– Один из постоянных посетителей. Прошлой зимой я встретила его в баре.

– Это нечестно, – надула губки Джоан. – Сейчас же Рождество.

– Я тогда думала, что у него больные легкие, но оказалось, что он играет на виолончели и влюблен в танцовщицу из балета Джоффри. Мы вместе провели интересный вечер. – Симона со значением посмотрела на Лу. – Ты меня понимаешь.

Лу допила чай и почувствовала усталость. Было только начало четвертого, но ей хотелось как можно быстрее посадить Джоан в поезд, вернуться домой и лечь спать. Возникло легкое чувство паники. Она молилась, чтобы удалось поймать такси.

– Балерины принимают такие сложные позы, что они не под силу нормальному человеку, – говорила Симона, пока Лу подзывала официанта, чтобы расплатиться. Джоан мрачно смотрела на недоеденное пирожное.

Когда Лу проводила дочь на вокзал и посадила ее в поезд, сердце у нее колотилось как бешеное. Чувство паники не только не исчезло, но еще больше усилилось. Мысли метались по кругу: Дэвид, Питер, а теперь и Джоан. Мертв, потерян, уехала. За год она растеряла всех их и никогда раньше не чувствовала себя такой одинокой. Царившее вокруг грубое веселье только подчеркивало ее одиночество, и она хотела, чтобы ей на самом деле нужно было писать о благотворительном бале, что-то делать, чтобы паника рассеялась. Она ни за что не сможет поехать домой и поспать в таком состоянии, но что остается делать? Куда пойти? Редактор детской одежды приглашала ее на вечеринку, но тогда Лу думала, что поедет в Филадельфию, и отказалась от приглашения. Она могла позвонить ей и сказать, что планы у нее изменились. Но сейчас ей меньше всего хотелось оказаться среди веселящихся людей. Ее передернуло. Ей нужна пара успокоительных таблеток, стакан теплого молока и крепкий сон. И тут она подумала о Роберте Фингерхуде.

– Да, у меня есть таблетки, – сказал он, когда Лу дозвонилась ему. – Заходи. Ты знаешь, где я живу.

– Я скоро буду. Спасибо.

Лу с чувством огромного облегчения села в такси и назвала адрес. Затем откинула голову на холодное кожаное сиденье и смотрела, как снег лениво покрывает землю. На следующий уик-энд она все-таки поедет кататься на лыжах.

Когда Роберт открывал дверь, Лу подумала, что они встречаются в третий раз и каждый раз в новых обстоятельствах. Дикая оргия на День благодарения. Отношения доктора и пациентки сегодня утром, а сейчас более спокойный и нежный тон разговора старых друзей, которые встречались и в лучшие, и в худшие моменты жизни, а теперь столкнулись на нейтральной территории.

– Надеюсь, я ничему не помешала? – спросила она.

– Нет. Я только вошел, когда ты позвонила. Хочешь выпить?

– С удовольствием.

Он открыл бар в столовой.

– Что будешь?

– Коньяк есть?

– «Реми Мартен».

– Чудесно.

– В ногах правды нет, садись.

Она прошла в гостиную и осторожно устроилась в гамаке. Роберт принес коньяк и два бокала, которые поставил на слоновий позвонок. Лу вспомнила, как она сидела на нем верхом в платье и в золотом трико. Хотя это было всего лишь в прошлом месяце, казалось, будто это случилось в прошлом году и в другой жизни.

Роберт открыл бутылку и начал разливать коньяк по бокалам.

– Скажешь, когда хватит.

На это понадобилась секунда.

– Ты очень интересно сидишь в гамаке, – сказал он, вручая коньяк.

– А что?

– Забавно, я заметил, что такие хрупкие девушки, как ты, сидят с краю, будто боятся, что гамак их проглотит, если они сядут поглубже. А крупные девушки без раздумий запрыгивают в него.

Лу одним глотком выпила коньяк, но сердце не успокоилось.

– И что это значит?

– Не знаю, рассмеялся он.

– И Беверли запрыгивала?

– В общем, да. – Он слегка покраснел.

Лу представила себе большое, чувственное тело Беверли, распростертое в гамаке, и у нее возникло чувство внутреннего протеста.

– Наверное, крупные женщины так поступают, чтобы почувствовать себя нежными и хрупкими существами, – сказала она.

– Возможно.

– Знаешь, это как девушки с толстыми некрасивыми ногами и бедрами носят самые яркие чулки, пытаясь доказать всем, что ноги у них нормальные.

– Но это все же не объясняет, почему маленькие женщины боятся, что гамак не выдержит их веса.

Лу ненавидела проигрывать, все-таки отец у нее был юристом.

– Ну, а они, с другой стороны, хотят казаться высокими и очень сильными.

– Кто здесь психолог? – спросил Фингерхуд.

– Кажется, я им становлюсь.

– Тебе нравится казаться очень сильной?

– Всегда. Но, должна признаться, часто я не права. Как сейчас. Я такой себя не чувствую. Наоборот, мне очень паршиво.

– Вот тебе таблетки. – Он подошел к камину и снял с него маленький флакон. – У меня только восемь.

– Больше, чем нужно.

– Хочешь выпить одну? Я принесу воды.

– Пожалуйста.

Коньяк обрушился на нее лавиной, и тут она сообразила, что не ела ничего с самого утра, кроме гренок. Ее затошнило, чувство паники усилилось, голова закружилась. Господи, только бы не вирус! Январь был великим месяцем для газеты, из Парижа ежедневно приходили новости, и именно в январе ей меньше всего хотелось сидеть дома и пить лекарства в момент, когда создается история моды.

Когда Роберт вернулся с водой, она проглотила таблетку в надежде, что голова и сердце успокоятся.

– Не надо выпивать, если принимаешь это, – сказал он, когда она плеснула себе еще.

– Ничего страшного. Хуже мне уже не будет.

И ошиблась. Через несколько минут ее затошнило, и она вскочила.

– Быстро. Где ванная?

– Первая дверь налево, – сказал он, когда Лу выбегала из комнаты.

В коридоре было темно, и она толкнула первую дверь. Там тоже было темно, ничего не видно. Не важно. Поздно. Ее вырвало во что-то. Потом ей удалось включить свет, и она поняла, что это был шкаф. Облевала носки Роберта. Жуть. Гадость. Так где же ванная? Она вышла в коридор и увидела, что ванная на другой стороне. Забрала мокрые носки и замочила их в раковине. Выстирав, развесила их на сушилке и захихикала, представив, как Роберт войдет и увидит сушащиеся носки. Она с улыбкой вернулась в гостиную.

– Ну, вид у тебя получше, – сказал он. – Как ты?

– Намного лучше.

И это правда. Головная боль, тошнота, чувство паники исчезли. Впервые после пробуждения сегодня утром она почувствовала себя нормальным существом.

– Поверить не могу, что еще утром была у тебя в офисе, – сказала Лу. – Будто вчера, если не месяц назад.

– Надеюсь, мои слова не слишком тебя огорчили?

– Переживу. Уже начала забывать.

Она рассказала о своем решении насчет Джоан и добавила:

– Дэвид Сверн оставил страховку для Джоан и деньги на мой счет до ее восемнадцатилетия. До сих пор я ежемесячно отсылала родителям деньги, но после разговора с тобой я переведу деньги на их счет. Если они в деньгах не будут зависеть от меня, может, они не будут зависеть и эмоционально. Станут более уверенны в себе. Будут более властными, более решительными. Как ты это назвал?

– Дисциплинарный контроль.

– Что-то вроде этого.

Она замолчала, ожидая награды.

– Хорошее начало. И очень быстрое.

– Только бы мне удержаться. Будет нелегко, но я постараюсь.

– Всегда трудно сознаться в ошибке, но никогда не поздно.

Лу опять отметила изобилие картин и украшений в квартире Роберта и полное отсутствие их в кабинете.

– Тебе нравится твоя работа? – впервые заинтересовалась она.

– Скажем, лучше работы я не представляю. Но скажу и то, что, как и в любом деле, я против начальников, которые сеют апатию и равнодушие. И в таких случаях обращаюсь к правлению.