Текст книги "Безумные дамочки"

Автор книги: Джойс Элберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Глава 6

Беверли не понравилась Аните. Она так и заявила Джеку Бейли, когда они передавали друг другу бутылку коньяка, спускаясь на один этаж ниже, в квартиру Джека.

– Если бы не эта сучка, – сказала Анита, – Симона не пыталась бы покончить с собой.

Джек Бейли слушал, но, как всегда, не высказывался. Анита давно заметила, что он очень экономит слова.

– Мне бы она не понравилась, даже если бы с Симоной ничего не было.

Суть дела была в том, что причина неприязни к Беверли не имела никакого отношения к Симоне, которая была так же важна для Аниты, как прошлогодний снег. У Беверли было то, за что Анита продала бы душу дьяволу, а именно: большая грудь и муж. А если бы Анита знала, что у нее есть еще и деньги, она бы просто ее убила. Женщина всегда находит врага в другой женщине, и Анита нашла его в Беверли.

– Я считаю ее сексуальной, – наконец-то разжал губы Джек. – У нее ноги до самой задницы.

– А мои докуда? До носа?

Он рассмеялся и открыл дверь квартиры, в которой царил беспорядок, отражавший образ жизни пилота международных рейсов. Шелковое кимоно, валявшееся на стуле, напоминало о Гонконге. Великолепно инкрустированная пивная кружка из Мюнхена. Плакат боя быков был куплен не в книжном магазине Нью-Йорка, а привезен из Мадрида.

И все не на своем месте, подумала Анита, сама не зная почему. Она тоже привыкла кочевать по отелям, как и он, и все, что они привозили из-за границы, оставалось как бы чужим, эти вещи не вписывались в квартиру, показывая скудость их образа жизни. Скудость, которой сами они не замечали.

– Какой у тебя рейс в следующем месяце? – спросила она, когда он принес из кухни стаканы.

– На Триполи.

– А я на парижском, – сказала Анита, когда стало ясно, что сам он не спросит.

Джек это знал, потому что она давно говорила об этом. Анита тогда еще и спросила: «Почему бы тебе тоже не летать в Париж?» – «Можно», – отрезал он. Но ничего не сделал. Не страшно, что она не летает с ним, так как знала: Джек вернется к ней. Он вернулся, когда Анита уже потеряла всякую надежду. Она считала, что его увлекла эта англичанка или какая-нибудь стюардесса. Грустно думать, что пилоты напоминают моряков, которые гордятся тем, сколько девушек они трахнули во всех частях света.

Анита летала достаточно долго и видела (а иногда и участвовала) маневры пилотов, когда речь заходила о женщинах. И все-таки пилоты нравились ей больше всех остальных мужчин. Доктора, актеры, биржевики, репортеры (уф!), юристы, футболисты, рекламщики. Она видела всех их с другой стороны тележки стюардессы, глядя на них сверху вниз, и они в подметки не годились Джеку Бейли, который помог выпутаться ей из скверной ситуации в одном из их первых совместных рейсов.

Анита тогда работала в туристическом салоне; ей приходилось туго, и, когда она разносила коктейли, правительственный чиновник из Штутгарта сунул ей записку с предложением встретиться вечером. Она проигнорировала ее, и он избрал новую тактику. Каждый раз, когда Анита проходила мимо, мужчина откровенно глазел на ее стройную фигурку, обтянутую брюками, и облизывал губы.

– Клянусь, она славненькая, мисс Шулер, – прошептал он, когда девушка убирала бокалы.

Это уже последняя капля, решила Анита. Она в ярости направилась в кабину и рассказала капитану Бейли о случившемся. Ей навсегда запомнилось, как Джек решительно разрубил узел, высадив засранца в Париже, хотя тот летел в Мюнхен, а вечером пригласил Аниту поужинать.

– С такими мудаками иногда сталкиваешься в полете, – сказал он. – Постарайся не огорчаться.

– Забавно, но он из той же части Германии, что и моя семья. Меня не оставляет мысль, что мы можем быть дальними родственниками.

– Ну и что? – спросил Джек. – Значит, в семье не без урода.

– Да, но…

Она понимала, что не может объяснить Джеку всю сложность вопроса, ведь он ирландско-шотландского происхождения и не родился в 1942 году, когда Германия и Америка воевали. Война закончилась, и отец как-то заметил, что не важно, что говорят о Гитлере, но он хотел дать работу людям и наладить немецкую экономику, и мать печально покачала головой в знак согласия.

Мать всегда соглашалась со словами отца. Она была настоящей немецкой женой и соблюдала правило трех «К»: киндер, кюхе, кирха. Дети, кухня, церковь. Может, из-за этого Анита захотела убежать, чтобы самой не попасть в этот тоскливый круг? Как-то одним прекрасным весенним днем в школе появились работники авиакомпании и развесили яркие плакаты, обещавшие Путешествия! Необычную жизнь!, Анита Шулер, которой тогда исполнилось восемнадцать, была первой в очереди, первой выдержала экзамен, первой умчалась домой, чтобы рассказать об этом потрясенным родителям.

– Но зачем? – повторял отец. – Зачем? Чем тебе плох Кливленд?

(Позднее Анита часто развлекала других стюардесс, с которыми приходилось жить, пародийным показом этого разговора: «Чем тебе плох Кливленд?» Всем девушкам нравился этот вопрос, каждая из них подставляла название родного города вместо Кливленда, и они хором отвечали: «Всем!»)

Анита не могла рассказать отцу, что дело не только в Кливленде, хотя и его одного достаточно, несмотря на то, что здесь были восьмое по высоте здание в мире, великолепный симфонический оркестр. Не могла она сказать и того, что боится закончить свою жизнь, как ее мать, – покорной, забитой провинциальной женщиной, для которой в течение года только раз появлялся свет в окошке: двухчасовая прогулка на пароходе. Прожив почти всю жизнь в Кливленде, Анита не могла себе представить, что еще надеялась увидеть ее мать. Не могла она сказать и того, что если останется здесь, то зачахнет и умрет. А хуже всего было то, что из-за того, что она была младше, ей нужно было письменное разрешение родителей, чтобы попасть в школу стюардесс.

К удивлению Аниты, именно мать встала на ее сторону.

«Пусть едет, Пауль, прошу тебя». Вот и все, что она сказала, но этого оказалось достаточно. Ее темные спокойные глаза, обычно смотревшие куда-то в сторону, теперь глядели прямо в глаза мужчине, которому она столько лет повиновалась. Анита никогда не забудет этого, хотя ей до сих пор больно вспоминать, что платья у матери всегда были на размер больше, чем надо, что она сама делала лапшу для обеда. Если бы Аниту попросили описать мать одной фразой, она бы сказала: «Моя мать не одобряет кинозвезд».

Была еще масса вещей, которых мать никогда бы не одобрила, знай она о них. Бешеный ритм работы, недосыпание, сравнительно небольшая зарплата, разборки, которые происходили из-за доносов других стюардесс руководству компании.

«Да, я слышала, как она болтала с пассажиром первого класса». Или: «Она дала пассажиру из туристического салона три мартини». Или: «Она спала во время полета». Или: «Она курила в галерее». И так далее, и тому подобное.

Анита привыкла к таким вещам. Время, деньги, доносы. Это неизбежные трудности жизни. Вот с чем она не могла до конца смириться, это с правилом, что пассажир всегда прав. Пассажиры могли хамить, приставать, надоедать, оскорблять, и ты должна не просто принимать это, но принимать с улыбкой. Иногда Аните казалось, что у нее от приклеенной улыбки лопнет лицо. «Да, сэр». Улыбка. «Нет, мэм». Улыбка. Только в крайних ситуациях стюардесса могла обратиться за помощью к капитану, как сделала Анита с пассажиром из Штутгарта. А в остальных случаях все нужно принимать как должное. И улыбаться. Как делала ее мать всю свою жизнь.

– Знаешь, как они познакомились? – спросила Анита у Джека, когда тот подал ей полстакана коньяка.

Он удивленно поднял брови, как бы спрашивая, о ком речь.

– Беверли. Их познакомила Симона.

Джек продолжал молчать.

– Бедная Симона! Она беспечно знакомит любимого мужчину с женщиной, с которой только что сама познакомилась. Очень наивно. Она ничего не знала о Беверли, но теперь знает. Представляешь, каково ей было, когда она открыла дверь и увидела их на полу? Я бы просто грохнулась в обморок.

– У сумасшедшего доктора, – хихикнул Джек, – есть кое-что для девушек.

Симона считала, что это большой пенис, но Анита думала, что у Роберта Фингерхуда было нечто, кроме этого. Она не рассказала Джеку, как Роберт позвонил ей и попросил о свидании буквально в момент отлета Симоны в Мексику.

– Я снова с Джеком, – сказала тогда Анита, – иначе я бы с удовольствием встретилась.

– Что ж, включу тебя в список ожидания, – ответил Роберт, – подожду, пока вы снова разойдетесь.

– Если разойдемся.

– Обязательно, – уверенно ответил Роберт.

Она избегала говорить о звонке Роберта, потому что не хотела, чтобы Джек ревновал. Так говорила самой себе. Но, как и в объяснении неприязни к Беверли, это была неправда. Мысль о Роберте сверлила ее мозг. Если Джек Бейли снова исчезнет, Анита знала, что может опереться на Роберта. То, что он позвонил ей в момент отъезда Симоны, говорит, что первоначальное влечение к ней не исчезло, и она не хотела, чтобы Джек знал об этом, не потому, что боялась его ревности (как она лгала себе самой), а потому, что не надо выкладывать на стол все карты.

Увертки и отговорки. Этими качествами были отмечены все взаимоотношения Аниты с мужчинами. Ее жизненный девиз: никогда не говори мужчине о своих подлинных чувствах, это может обратиться против тебя. Вот она и одевалась ради мужчин, старалась говорить нужные вещи и правильно действовать, была веселой и остроумной, развлекалась (мужчины это называли хорошим времяпрепровождением?) и никогда не раскрывала истинных мыслей. Ее беседы с мужчинами были столь же вежливы и безличностны, как с пассажирами, и за каждым словом таилось привычное: «Да, сэр». Улыбка. «Нет, мэм». Улыбка.

Впервые в жизни Аните пришло в голову, что она стала эмоциональным роботом, и огромная волна печали накрыла ее с головой. Она откинула голову на шелковое кимоно, висевшее на стуле, и слезы потекли по ее лицу. Что-то у нее не так, что-то страшное, и оно всегда было в ней. Соленые слезы смешивались со сладковатым коньяком.

– Что такое? – спросил Джек.

– Ничего. – Анита смахнула слезы. – Наверное, перепила.

У меня горе, хотела сказать она, мне плохо, я несчастна. Но признаться в своих чувствах было слишком больно, а Анита не хотела боли. И в то же время понимала, что без этого у нее никогда ничего не будет.

– Я слезлива, когда перепью, – сказала она.

– Да?

Если бы он попробовал разговорить ее, узнать, что у нее на душе… Но Джек Бейли меньше всего подходил для этой роли. Он был замкнут в себе не меньше ее. Они идеально соответствовали друг другу.

– Может, тебе станет лучше, если ты поешь? – предположил он.

Она не удержалась от улыбки. Пилоты всегда сводят все недомогания к физическим причинам, игнорируя психологию, и все-таки они ей за это нравились. Сейчас это распространенный взгляд. С другой стороны, может, и в самом деле поесть?

– Можно съесть гамбургеры, – сказала она. – Может, в «Максе»?

– Ладно.

– Или пойдем в другое место. – Она никогда не знала, чего он хочет на самом деле.

– Нет, сойдет «Макс».

– Точно?

– Да. Точно.

Надевая пальто, Анита ощутила, что ей уже лучше, она почувствовала голод. Аппетит дает ощущение жизни. Обильная немецкая кухня матери в годы ее юности напоминает о себе, не без удовлетворения подумала Анита. Может, у нее нет большой груди и мужа, как у Беверли, может, она не такая модно тонкая и элегантная, как Симона, у нее есть то, чего нет у них: хороший здоровый аппетит Среднего Запада.

– Я и французские булочки поем, – сказала она на выходе.

Джек продолжал настаивать на «Максе».

– Это всего в девяти кварталах, – сказал он.

Аните противно было идти пешком, как будто они не могли позволить себе такси. Она мечтала иметь лимузин с шофером, который готов приехать по первому вызову. К тому же нынешний дом Джека нравился ей гораздо меньше, чем прежний. После их разрыва в прошлом октябре он переехал сюда, и она не могла понять, почему он не нашел себе что-то подороже и получше. Когда Анита спросила его об этом, Джек ответил:

– Здесь дешевле, а дома я бываю очень редко, так что сойдет.

Не сошло бы, будь он женат, подумала она. Тогда тебе нужны были бы хороший дом, швейцар, центральный кондиционер и все прочее, что есть в Нью-Йорке. А сейчас он холостяк и, наверное, вкладывает деньги во что-нибудь. Мысль о том, что в эту самую минуту деньги Джека Бейли работают, вдохнула в Аниту энергию. Их станет гораздо больше, когда они поженятся.

– Я рада, что мы вышли прогуляться, – солгала она, беря его под руку.

В «Максе» было, как всегда, шумно, но им удалось найти кабинку и сделать заказ официантке в мини-юбке.

– Давай возьмем кувшин вина, – сказала Анита, когда официантка ушла.

Если Джек не отвечал, это означало одно из двух. Или он не расслышал и был слишком горд, чтобы признать это (все пилоты страдали ранней глухотой), или слышал, мысленно одобрил предложение, но, скупясь, по обыкновению, на слова, не счел нужным раскрывать рот.

– Он вообще молчаливый, – когда-то объяснила Анита Симоне, которая удивилась, почему он с ней не разговаривает.

– Молчаливый? – переспросила Симона. – А я думаю, у придурка сломана челюсть.

– Он не придурок. Джек говорит, когда ему нужно. Он великолепен в критических ситуациях.

– Потрясающие взаимоотношения. Чем вы занимаетесь? Ждете пожара, чтобы сказать: «Старуха, дверь закрой»?

– Не смешно.

– Или, когда скучно, ты режешь себе пальчик?

– Если мужчина говорит много, это не доказывает, что он умен, – сказала Анита. – Важно, что он говорит.

– Ладно, так что же интересного сказал Джек Бейли за последнее время, кроме: «Говорит капитан корабля»? Или даже это он пропускает?

Эта пикировка состоялась в прошлом году, когда девушки жили вместе. Анита ответила:

– Ты завидуешь моей любви.

– Любви к камню.

– Завидуешь.

Как ни неприятно признать, но в словах Симоны было зерно истины. Симона умела бесстрастно, без тени смущения отметить слабости и недостатки людей. Ее прямота часто коробила Аниту. Симона могла брякнуть все что угодно, если считала, что это правда. Ничего святого. Ради красного словца…

– Ты тоже перережешь себе вены, – сказала Симона недавно, напоминая о своей неудачной попытке самоубийства, – если узнаешь, что любимый мужчина трахает твою замужнюю подружку на полу в гостиной. Но сейчас мне уже все равно.

Ужаснувшись мысли о самоубийстве, Анита тем не менее была счастлива, что великий роман Симоны с Робертом Фингерхудом благополучно скончался. Она бы не перенесла замужества Симоны, особенно из-за того, что Симона и не хотела замуж. Ее брак стал бы величайшей несправедливостью в мире.

– Ну, – начала философствовать Анита, – теперь ты можешь спокойно лететь в Лиму.

– Пока не улажу свои женские дела, я не могу. Не бегать же мне, почесываясь, по всей Перу.

– У тебя зуд? Жутко, но зато ты наконец сходишь к доктору.

– Не пойду. Я смотрела справочник у этой паскуды.

– Какой?

– У Роберта, конечно, – спокойно сказала Симона.

– Почему конечно? У тебя их и так хватало.

– Ты все время будешь меня подначивать? В справочнике сказано, что зуд может быть вызван двумя типами оргазмов…

– Организмов, – автоматически поправила Анита.

– Сама знаешь, я кое-чем озабочена, – рассмеялась Симона. – Ладно, организмов. Одни – это монилия, другой – что-то вроди трихиносиса. При этом нельзя пользоваться уксусными тампонами, но у меня мятные.

– Ты не собираешься сходить к врачу и выписать лекарство? Кажется, это серьезно.

– Я уже три раза отменяла встречу с ним. В последнюю минуту сдавали нервы, когда я вспоминала о гинекологическом кресле и о своей позе.

– Ты до смешного печешься о себе, в этом все дело. Гинеколог привык к этим делам. Для этого он и учился. Поверь, что твое зудящее влагалище – не первое, в которое он сует нос.

– Ты нарочно хочешь, чтобы меня стошнило? – спросила Симона. – Ты же знаешь, у меня не заржавеет.

– Ну и пусть. А к врачу сходи.

– У меня еще и запах.

– Ничего не хочу слышать, – сказала Анита. – Иди к врачу.

– Я подумаю.

После этого разговора Анита не встречалась с Симоной и не знала, собралась ли та с силами пойти к гинекологу, а если собралась, то какой у нее диагноз. Может быть, время трахаться в ванной для Симоны кончилось.

– Может, это тайное благословение.

Вместо того чтобы спросить, о чем это она говорит, как сделал бы любой нормальный человек, Джек Бейли только чуть поднял голову и вздернул бровь.

– У Симоны зуд, – объявила Анита, припоминая, повторила ли она свое предложение насчет вина.

– Что зуд?

Он и вправду глухой. Но заинтересовался. Анита заметила, что при упоминании любого медицинского термина у Джека появляется специфический блеск в глазах. У всех пилотов болезненный интерес к здоровью, потому что их работа целиком зависит от физического состояния организма, и Джек был поглощен этой проблемой больше, чем другие. Иногда Анита думала, что если она по-настоящему хочет приземлить его, то ей надо придумать для него какие-нибудь экзотические симптомы. Они могут быть незаметными, так чтобы он поверил ей на слово. Например, странный привкус во рту, который не проходит, или необычные боли в животе. Может, если она скажет, что ходит во сне, это его увлечет? Можно сказать, что ходит, только когда спит одна.

– Зуд, – повторила Анита погромче. – Симона чешется, и там горит. А она упрямится и не идет к врачу.

Джек еще выше вздернул голову, демонстрируя острый интерес. Анита изо всех сил старалась придумать еще что-нибудь, но что можно добавить к сказанному? Что еще и пахнет? Но это противно, особенно перед обедом. Вообще разговор противный, лучше бы ей и не заводить его, пусть даже и удалось привлечь внимание Джека Бейли.

– Я сказала Симоне, что глупо не идти к врачу, – неуверенно произнесла Анита, отметив, что официантка несколько раз проходила мимо, но Джек не стал подзывать ее. Может, он слышал предложение Аниты, но не одобрил его? Это в его стиле – не сказать ни слова. Он будет безмолвно сидеть, а ей придется ломать голову, доискиваясь причины молчания. Замечание Симоны о любви к камню было горькой правдой.

– Как она заболела? – наконец спросил он.

Аниту охватило чувство благодарности за то, что Джек раскрыл рот. Если бы он сказал: «Суп холодный», – все равно была бы благодарна.

– Не знаю, – ответила она.

Джек Бейли вздернул голову. Это значит, что разговор окончен? Он задумался о более интересных вещах? Анита изучала его лицо, пытаясь узнать, остановит ли он официантку в следующий раз, но стальные глаза Джека смотрели куда-то вдаль.

Анита решила, что он все-таки не расслышал ее и был слишком горд, чтобы признать это. Может, ждет, что она повторит?

– Кто заказывал мясо с кровью? – спросила официантка с подносом в руках.

Джек ткнул пальцем в стол перед собой. Мог хотя бы сказать «я», подумала Анита.

– А мне средне зажаренное, – сказала она, пытаясь сгладить неловкость.

Официантка презрительно взглянула на нее и ушла, показав дырку на сетчатых чулках.

Анита решила проверить.

– Джек, – нерешительно сказала она, – как насчет кувшина вина?

Стальной взгляд стал смущенным.

– А я не заказал?

Аните стало легче. Он все же слышал ее, одобрил идею и просто забыл сделать заказ. Это обычная оплошность, особенно для пилотов международных рейсов. Постоянные смены временных поясов заморочат голову кому угодно.

– Мне показалось, я сказал.

– Нет, дорогой. – Она пожала ему руку в знак понимания и поддержки. – Просто выпало из головы.

Джек оглядел ресторан, но официантки не было.

– Неважно, – сказала Анита. – Закажем позже. Давай есть. Правда, выглядит восхитительно?

– Готов поклясться, что я заказывал!

Анита влюбленно улыбнулась. Джек хотел. Он хотел заказать это чертово вино. Наверное, сама виновата, что сразу не повторила предложение.

– Пожалуйста, забудь об этом, – сказала она. – Отчасти это моя вина.

– Официанток никогда нет, когда они нужны, – сказал Джек. – Ты замечала?

– Да. Да, конечно.

Она с надеждой ждала, что Джек продолжит разговор, скажет что-нибудь хорошее и веселое, но он сосредоточил свое внимание на тарелке.

– Я тебе рассказывала, что у меня привычка ходить во сне? – спросила Анита, начиная есть.

Джек Бейли поднял взгляд, в котором мелькнула искорка интереса.

– Это началось несколько лет тому назад… – начала счастливая Анита. Печаль исчезла. Беседуем, подумала она. Великолепно!

Но после этого вечера потянулась длинная череда попыток прорваться к Джеку Бейли, и хотя ее любовь не ослабела, выросло беспокойство из-за барьера отчуждения между ними, который хотела преодолеть. Реакции Джека на то, что Анита говорила и делала, были такими, будто общается с человеком с Луны, и она удивлялась, почему раньше это не волновало ее. Может, раньше не видела проблемы во всей ее наготе? А сейчас даже простой обмен репликами становился мучительным.

– Давай сходим в кино, – могла она сказать вечером, разогрев ему ужин.

Вместо ответа получала непонятную ухмылку поверх десерта.

– Ты хочешь? – спрашивала она.

– Конечно.

Но Джек говорил так, что она не могла понять, чего же он хочет на самом деле. Может, это просто вежливость?

– Не обязательно ходить в кино, – продолжала она, ощущая спазмы в желудке. – Я просто предложила.

– А какой фильм ты хочешь посмотреть? – наконец спрашивал он стальным тоном судьи из вестернов.

В этот момент, даже если Анита и думала о конкретном фильме, она нервно отвечала:

– Любой. А ты какой хотел бы увидеть?

Джек Бейли вставал и молча шел к двери. Она растерянно спрашивала:

– Ты куда?

– На улицу.

Через несколько минут возвращался с газетой и находил программы кинотеатров, так что Аните становилось легче, когда она понимала причину его внезапного ухода. Он не сердился на нее, не скучал и вышел не от раздражения, как она сначала подумала. И все-таки Анита не могла не обвинять его в том, что он не стал объяснять что-либо словами, чтобы она не дергалась после его ухода.

Потом Джек, как будто осознав, что ему трудно говорить, начал оставлять ей записки. Он оставлял их в самых неожиданных местах. На подушке («Ты восхитительна»). На зеркале в спальне («Убери свою одежду»). В аптечке («Милая, кончился аспирин»). На холодильнике («Ты паршиво готовишь»). В ночных тапочках («Целую ножки»).

Аниту они смущали, веселили, но всегда беспокоили. Записки были по-своему милыми, они ей льстили, какими бы ни были, и все равно угнетали. Может, когда-нибудь она найдет записку в противозачаточном колпачке: «Поменяй сорт крема»?

Тянулся месяц май, май в Нью-Йорке, май в Париже, и однажды, когда они приземлились в аэропорту Орли, Анита подумала, как здорово, как славно было бы стать июньской невестой. Ранние мечты умирают с трудом, а Анита всегда в мечтах видела себя лучащейся от света июньской невестой в кружевном платье с длинными рукавами и с букетиком фиалок. Но стоило ей с воодушевлением заговорить о браке, как Джек отвечал: «Забудь», – таким тоном, что не было причин сомневаться в его искренности.

Иногда Анита не понимала, чего она сама от него хочет. Некоторые знакомые ей мужчины тянули связь, когда всякий интерес уже иссяк, только из чувства вины, но она знала, что Джеку наплевать на вину и обязательства. Он слишком любил себя, чтобы делать то, что ему не нравится. Это ее тревожило, и она должна была прийти к выводу, что Джека влечет к ней только секс.

Пилоты гордились своей мужественностью, даже если были в почтенном возрасте. Анита и Джек проводили в постели много времени, занимаясь любовью и потягивая шампанское, которое Анита приносила из рейсов. В сексе с Джеком ее очень тревожил один аспект. В отличие от тех мужчин, которые кончали слишком быстро, Джеку, кажется, вообще было трудна кончить. («Тебе надо трахнуться с Симоной», – сказала она однажды.) Он мог заниматься этим часами без всякого успеха.

Часто, когда ему казалось, что момент наслаждения близок, Джек так сильно хватал ее за руки, что оставались синяки, но очень часто тревога оказывалась ложной, он слезал с нее, пил шампанское, затем начинал все сначала, поменяв позиции в надежде, что это поможет. Они не трахались только на потолке. Анита начала считать себя профессиональной циркачкой.

Трудности достижения оргазма у Джека выводили ее из себя. Она знала, что многие женщины сочли бы это даром небесным, но Аните секс не казался вершиной жизни, особенно когда он длился несколько часов и часто ничем не заканчивался с его стороны.

– Ты не виновата, – сказал однажды Джек, но она считала, что какая-нибудь женщина знает, как возбудить его, чтобы все было в порядке. Более того, Анита считала, что вопреки его словам он в глубине души обвиняет ее.

– Хотела бы я знать, что делать, – жалко ответила она. – Я чувствую себя такой глупой.

На самом деле в таких случаях она просто боялась. На ней висел груз невысказанных обвинений, а может быть, это она приписывала ему свои мысли? Когда он кончал, тревога и страх улетучивались, и однажды ночью поняла, что после Терри Радомски боится всех мужчин. Чтобы преодолеть страх перед врагом (да, именно так Анита их воспринимала), она стремилась сблизиться с ними, физически сблизиться. Если ты рядом, они не могут нанести удар.

В отличие от Симоны, Анита не была неразборчивой, за свои двадцать пять лет она спала с немногими мужчинами, с гораздо меньшим числом, чем подозревала Симона. И если подруга трахалась, чтобы достичь оргазма, то Анита (у которой в этом отношении все было в порядке) трахалась, чтобы видеть, как мужчина кончает. Ей нравился мужской оргазм. Когда мужчина кончал, Анита ненадолго чувствовала себя в безопасности рядом с ним. Он был слишком безоружен, чтобы обидеть ее. Из всех мужчин Джек Бейли был самым большим мучителем.

В середине мая неожиданно потеплело. Анита позвонила Симоне и пригласила пообедать вместе. Симона предложила молочный ресторан в районе меховых магазинов, сказав, что пища там «очень успокаивает».

Но когда они уселись друг против друга, мысли Симоны были далеки от еды.

– Не понимаю, почему ты так легко кончаешь, а я нет, – с горечью сказала она.

– У меня большой клитор, – прошептала Анита, чтобы ее никто не слышал. – И он очень удачно расположен. Вот почему. А сам этот процесс мне скучен.

– У меня маленький, – сказала Симона, пропуская мимо ушей последнее замечание. – Я в последнее время часто его рассматриваю. Значит, в этом дело?

– Отчасти, – вздохнула Анита.

– Почему отчасти?

– Потому что у тебя вообще развращенное отношение к сексу. Попробуй забыть о собственном наслаждении и думай об удовлетворении мужчины, могут получиться удивительные результаты.

– Ты серьезно? – заинтересованно спросила Симона. – В следующий раз попробую это со Стейси.

– Кто такой Стейси?

– Стейси Макфарен. Я подцепила его в «Русском чайном доме». Не спрашивай, что он там делал. Сталелитейщик из Детройта. Коммерческий вице-президент громадной корпорации. Любит, чтобы его приковывали к кровати. – Симона пожала плечами. – У каждого свой бзик.

Лысый торговец за соседним столиком подмигнул ей.

– Ты не рассказала, что с твоим зудом, – сказала Анита, стараясь закрыть тему сталелитейщика, чтобы не прыснуть от смеха в чашку с клубникой.

– Это был ужас, когда я все-таки отправилась к гинекологу. Ты представить себе не можешь, в чем было дело. Просто смешно. – Симона оторвала взгляд от фруктового салата с сыром. – Там был тампон.

– Как?

– Уже несколько месяцев.

– Ты шутишь.

– Вовсе нет, – рассмеялась Симона. – Я его там забыла.

– Не верится.

– Я сначала и сама не поверила, но доктор Резник достал его и показал мне. Я просто позеленела.

– Большего безумства я не встречала, – сказала Анита, осознав, что теперь не сможет дообедать.

– Доктор Резник сказал, что, судя по цвету, он там уже давно, и я должна была признаться, что пользуюсь тампонами не только во время менструации, но и в другое время, чтобы согреться. Он был потрясен.

– Надеюсь, это послужит тебе уроком, – сказала Анита, – и ты будешь носить трусики, как все нормальные люди.

– И не собираюсь. Ни за что не откажусь от тампонов, но, если снова зачешется, я буду знать, отчего это.

Выходя из ресторана, она подмигнула лысому торговцу. А потом сказала Аните:

– Когда я приковываю мистера Сталь к кровати, он хочет, чтобы я садилась на его сраное лицо. А люди удивляются, почему мы проигрываем войну во Вьетнаме.

Как и прежде, Анита и Джек продолжали летать то вместе, то врозь, иногда встречаясь в Нью-Йорке. Они ненавидели покой.

Джек любил ходить по музеям, на шоу, в театры, но больше всего ему нравилось бегать по парку Греймерси, чтобы поддерживать форму. Парк был маленьким, так что ему приходилось пробегать его десять раз, что было равнозначно одному кругу вокруг озера в Центральном парке. Молодые матери с колясками и пожилые люди, загоравшие в парке, привыкли видеть его по утрам.

Деятельность Аниты все более угасала. Она любила рассматривать витрины на Пятой авеню, причесываться в хороших салонах, обедать с подругами, предпочтительно в «Палм» (тот молочный ресторан после разговора с Симоной стоял у нее поперек горла).

Им с Джеком нравилось одеться и пойти туда, где их многие увидят, потому что в глубине души они знали, что составляют потрясающую пару. Люди оглядывались им вслед, как будто узнавая, и Анита думала, что вдвоем они похожи на пару из голливудского фильма. Ей нравилось, что люди не догадывались об их настоящих профессиях. У нее было ощущение удачного маскарада. Одной из тайных радостей было то, что Аниту никогда не принимали за стюардессу, в отличие от большинства ее коллег, профессию которых безошибочно определяли, даже если они были не в форме.

Однажды после театра они пошли поужинать в «Орсини». На Джеке был модный белый свитер вместо рубашки и пошитый в Мадриде костюм. Анита надела элегантный розовый жакет с вышитым золотым крестом на груди. Ей нравилось выглядеть католичкой. После появления Жаклин Кеннеди это стало модным. Гораздо более модным, чем быть лютеранкой из Кливленда.

Днем она обесцветила волосы, и золото креста, казалось, отсвечивало в пепельно-белых волос, стянутых позади розовой лентой. Анита знала, что выглядит блестяще, как никогда, и для публичного выступления не было места лучше, чем тусклый зал «Орсини». Даже не склонный к комплиментам Джек, когда она оделась, сказал:

– Ты, как Кэрол Ломбард.

Анита просияла.

– Я видела ее только в одном или двух фильмах, – призналась она. – Ее убили вскоре после моего рождения.

– Я все время забываю о твоей молодости, – хохотнул Джек.

– Молодости? Мне двадцать пять.

И не замужем, мысленно добавила она. Иногда Анита думала, что если не выйдет замуж до тридцати, то застрелится. Дожить до тридцати лет и не иметь мужа – это величайший позор, который могла вообразить себе Анита. Даже быть разведенной лучше, и она подумала о Беверли, которая спит с Робертом, не снимая обручального кольца. Симона рассказывала, что, когда они были в Мексике, Беверли много говорила о разводе, но не очень верила в то, что получит его.