Текст книги "Безумные дамочки"

Автор книги: Джойс Элберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

– Нет, не встречались.

В детстве Лу часто смотрела фильмы ужасов, закрыв глаза руками, но чуть расставив пальцы, чтобы все-таки видеть фильм. Именно так она сейчас себя чувствовала: ей хотелось узнать все до конца, и боялась этого. Не трусь, сказала себе Лу, эта девушка, возможно, не причинит тебе вреда.

– Но вы очень много обо мне знаете, – сказала Лу.

– Верно.

Показалось, что в «Палм Корт» воцарилась мертвая тишина, хотя ничего не изменилось – все столики по-прежнему были заняты, женщины по-прежнему разговаривали.

– Вы не потрудитесь объяснить, откуда у вас столько сведений?

На этот раз закурила Анита.

– У меня есть подруга, француженка, которая очень интересуется астрологией, особенно переселением душ. У нее теория о людях, живших в Атлантиде…

Когда через сорок минут Лу выбегала из «Палм», она была в состоянии, близком к шоку.

Вместо того чтобы поймать такси, как обычно, решила пойти пешком к парикмахеру на еженедельную стрижку, надеясь, что прогулка поможет ей развеяться. Атлантида, потерянный континент, леди со вшами, и, подумать только, их связывала Лу Маррон, потом аборт в Пуэрто-Рико.

Не удивительно, что в голове каша. Откровения Аниты в конце обеда очень напоминали дешевые мыльные оперы по телевизору. Сначала Лу ужаснулась услышанному, потом посочувствовала, потом разгневалась, а потом весь цикл повторился.

На углу Пятой авеню и Пятьдесят первой улицы она натолкнулась на мужчину.

– Извините, – автоматически сказала Лу, не глядя на него.

– А вы очень красивая. – Его налитые кровью глаза смотрели на нее с религиозным фанатизмом. – Вы не должны стыдиться. Вы слышите?

Еще один придурок, город забит ими. Не удивительно, что люди в Нью-Йорке ходят очень быстро. Не только потому, что торопятся, но и потому, что в движущуюся мишень труднее попасть.

«Людовик XV» – было написано на огромном щите дорогого здания. Швейцар в форме вежливо улыбнулся, и она, как и каждую неделю, вежливо улыбнулась в ответ.

– Добрый день, – сказал он, придерживая дверь.

– Добрый день.

Привычка – великая вещь, подумала Лу, но в то же время и опасная. Совершая привычный ритуал, можно обмануться и поверить, что все так же, как всегда, что ничего не изменилось. Но после обеда с Анитой жизнь перевернулась. Теперь она знала, что чужие люди думают о ее взаимоотношениях с Дэвидом, и это было не очень приятно.

Когда Лу надела розовый халат, она вошла в салон, где ее ждал Филипп.

– Как дела, мисс Маррон?

– Не слишком, Филипп.

– Но выглядите вы прекрасно.

– Вы всегда так говорите.

– Это мой стиль. Разве Рубироза говорил женщине, что она выглядит плохо?

– Нет, но вспомните, как он умер.

– Как? – искренне удивился Филипп.

– Не помню.

Оба рассмеялись, и он занялся ее волосами, которые ему нравились, потому что были прямыми, густыми и толстыми. Как-то Лу пришло в голову, что то, что в юности досаждает, в зрелом возрасте приносит радость. В детстве мать часто накручивала ей волосы на бигуди, чтобы сделать их волнистыми, а сейчас все девушки с волнистыми волосами делают все, чтобы их выпрямить.

С другой стороны, ее ноги вылеплены более отчетливо, чем у других детей, у нее были мускулистые икры из-за ранних занятий балетом, а сейчас лучше было бы, чтоб они были потоньше. Лу особенно остро ощущала это летом, когда нельзя было надеть темные чулки, и завидовала девушкам с бесформенными, но тонкими ногами.

Она не стала читать «Вог» под феном, а задумалась о разговоре с Анитой.

– Моя подруга Симона говорит, что в магазине все знают о вас и о Дэвиде, – сказала Анита. – Они смеются, когда он называет вас мисс О’Хара. Веселятся, когда думают, кого хотят этим обмануть.

– Он хочет защитить меня.

– И себя тоже.

– В этом ничего страшного нет, не правда ли?

– Нет, если не страшно быть на содержании у пожилого женатого человека.

– Дэвид меня не содержит. Никто никого больше не содержит. Эта эпоха кончилась. Как вы понимаете, у меня есть работа. Не знаю, почему я должна оправдываться перед вами. Моя личная жизнь вас не касается.

– Вот здесь вы ошибаетесь, – быстро сказала Анита. – Потому что, если Дэвид Сверн заразил вас вшами, а вы передали их Питеру Нортропу, а Питер – Беверли, а Беверли – Фингерхуду, а Фингерхуд заразил меня, то вы виноваты в худших днях моей жизни.

На минуту Лу показалось, что она сходит с ума.

– Вши? О чем вы говорите? Вы спятили?

– Ну, знаете, как они передаются. Один человек спит с другим, тот с третьим…

– Вши?

– Откуда-то они должны были появиться, и есть какая-то странная связь между названными мною людьми. Очень странная.

– Не уверена, что проследила ход ваших мыслей, но, если отбросить так волнующих вас вшей, вы намекаете, что я спала с Питером Нортропом?

– А разве нет?

– После аборта у вас помутился разум.

Вид у Аниты был такой, будто ее обдали ледяной водой.

– Кто вам это сказал?

– Никто. Я сама вычислила.

– Спорю, Роберт сказал Беверли, Беверли Питеру, а Питер вам.

– Я начинаю думать, что вы на самом деле сумасшедшая. Кто такой Фингерхуд? Из того, что он заразил вас вшами, я заключаю, что это мужчина. Может, мне следует спросить, что такое Фингерхуд?

– Мужчина, это верно. Мой нынешний любовник. Но я его не люблю, я люблю Джека Бейли. От него я и забеременела.

– Чудесная компания.

– Но Симона говорит, что Джек не был с нами в Атлантиде. Стейси тоже. Симона подозревает, что они жили в Помпее.

Когда Лу вернулась в офис, чтобы написать интервью с Анитой, ее ждало сообщение от Дэвида: «Я заеду в восемь. Потом давай поужинаем».

Этим вечером они хотели посмотреть спектакль «Кабаре». Лу мечтала его увидеть, хотя читала рецензии, но после обеда с Анитой у нее не было настроения смотреть музыкальную комедию. Если бы она сказала об этом Дэвиду, он бы ответил, что это способ развеяться, но Лу никогда не руководствовалась этой теорией. Она предпочитала смотреть музыкальные комедии в хорошем настроении, тогда внутреннее состояние становится просто радужным.

Дэвид давно называл ее мазохисткой за то, что она поддавалась настроениям, но механически улучшать его она не хотела. Лу предпочитала свой ритм подъемов и спадов, иногда отчаяние становилось глубже, чем у других, зато и радость больше.

Сидя за столом под большим фото Марка Бохана, Лу начала печатать:

«Она очень живая блондинка. Ее зовут Анита Шулер. У этой стюардессы очень четкие представления об одежде, мужчинах и сомнительных удовольствиях от путешествий».

Не упоминать о вшах, абортах, предостерегла себя Лу и немедленно выбросила из головы эти вещи, не обращая ни малейшего внимания на царящую вокруг суматоху. Чтобы работать журналистом, нужно иметь нюх на новости и стальную дверь в сознании.

«О новой форме наша стюардесса Анита сказала, что она функциональнее, чем может показаться на первый взгляд. Юбка-брюки очень подходит, чтобы выкатиться из самолета в критической ситуации».

Девушка, писавшая о рынке сумочек, влетела, когда Лу уже заканчивала, и тут же затарахтела на машинке как одержимая. Однажды она призналась, что ненавидит любые сумочки, поэтому Тони Эллиот и назначил ее на этот участок.

– Тони Эллиот – извращенец, – сказала тогда девушка. – Как только этот сукин сын узнает, что тебя меньше всего интересует, он тут же тебя этим и займет.

Теперь, несколько месяцев спустя, Лу неожиданно вспомнила эти слова. Она знала, что это не совсем случайно, потому что жизнь научила ее, что люди, как белки, создают свои запасы на зиму. В надлежащий момент они раскрывают кладовые памяти и достают то, что нужно для выживания. Если, конечно, они вообще могут выжить.

– Ищи меховую сумочку, – сказала девушка за соседним столиком, не поднимая глаз. – Этой зимой их будут носить все леди. Ты счастлива, что ты не леди?

Лу знала, что девушке ответ не нужен, та просто так разговаривала с собой. Она откинулась на спинку стула и перечитала написанное об Аните Шулер. Неплохо. Если Тони понравится, она пошлет Кава или другого фотографа сделать несколько фото, и тогда все пойдет в номер на следующей неделе.

– Я? – сказала репортер по сумочкам. – Я уже десять лет ношу телячьи черные сумки.

Лу положила статью в корзину и задумалась, почему не она, а Питер получил колонку. В чем истинная причина? До сих пор она была твердо уверена, что Питер и Тони стали любовниками. Все остальные тоже так думали, но если они ошибаются? Ведь и раньше ошибались в Тони Эллиоте. Что, если он дал колонку Питеру потому, что Питер действовал так, будто ему наплевать на нее, а она явно показывала, что для нее это вопрос жизни и смерти?

Лу посмотрела на часы и увидела, что уже пять минут шестого. Куда ушел день? Она чувствовала себя утомленной, но энергичной, как будто какая-то тайная нервная сила противилась желанию тела расслабиться. Каждая жилка болела. Разум говорил, что надо ехать домой и отлежаться в ванне до того, как в восемь заедет Дэвид. Тогда почему же она не закрывает машинку и не уходит?

– Я не помешаю? – раздался голос над головой.

Напротив, оперевшись на стол, стоял Питер Нортроп.

– А, это вы, – сказала она, чувствуя себя идиоткой.

– Да, боюсь, вы не ошиблись. У вас такой отрешенный вид, что я чувствую себя инопланетянином из Порлока.

Не принимая его литературной реминисценции, она сказала:

– А я думала, вы из Гарден-Сити. – И почувствовала себя еще большей идиоткой.

– Я хотел вернуть вам книгу, которую брал. Она у меня в столе.

– А, «Герцог». Вам понравилось?

– Честно говоря, я и не мог прочитать ее. Книгу сразу реквизировала моя жена.

– Я уже забыла о ней. Дэвид дал ее мне сто лет тому назад. Я думаю, он тоже забыл о ней, но надо ее вернуть.

– Да, конечно.

К ее удивлению, он продолжал стоять, вперив в нее свои голубые глаза.

– Я еще хотел спросить: почему бы нам не выпить?

– Сейчас?

– Да, если вы свободны. Я предлагаю «Сторк клуб».

Так все называли забегаловку внизу здания.

– Ну, – сказала она, – мне надо ехать домой и переодеться, у нас с Дэвидом билеты на «Кабаре».

– У вас уйма времени, правда? Сейчас только пять.

– Не знаю.

Лу не могла сказать, что ее поразило больше: высокомерный Питер Нортроп приглашает выпить с ним или то, что она принимает приглашение.

– На очереди муфты, – сказала репортер по сумочкам. – Вот увидите.

– Я принесу книгу, – сказал Питер. – Вы готовы?

– Была и буду.

Этот ответ она с большим интересом вспомнит через несколько месяцев.

– Здесь скоро будет тьма народа, – сказал Питер, когда они уселись в баре.

Он предлагал занять кабину, но Лу настояла на баре. Бар более безличностей по сравнению с кабиной. Окруженная другими людьми, Лу могла уговорить себя, что здесь она не вдвоем с Питером Нортропом.

– Люди ходят сюда из-за кондиционера, – сказала она. – Ясно, что не из-за дизайна.

– И не из-за еды.

– Об этом я и говорю.

– Что будете пить? Я хочу виски со льдом.

– Я тоже.

– Два виски со льдом, – сказал он бармену, похожему на Гилберта Роланда.

– Вы сюда часто ходите? – спросила Лу.

– Кажется, во второй раз. Страшноватое местечко, да? Кто писал эти фрески?

– Безработный каменщик.

– Подозреваю, что вы правы.

Они рассмеялись, как бы признавая, что достигли глубокого взаимопонимания. Мужчина в мягкой шляпе с лентой бросил монету в музыкальный ящик.

Ты слишком хорош, чтобы быть правдой, не могу оторвать глаз от тебя, мечтаю прикоснуться к тебе, я так хочу обнять тебя.

– Самый гнусный музыкальный ящик в мире, – сказала Лу.

– В этом баре не хватает только одного.

– Чего же?

– Телевизора с бейсбольным матчем.

Девушка справа от Лу начала всхлипывать в салфетку, а ее спутник тщетно пытался утешить ее. Чем больше он говорил, тем сильнее она рыдала. Лу уловила только одну его фразу: «Это не так безнадежно, как ты думаешь».

Наконец-то пришла любовь, и я славлю Бога за то, что жив.

– Почему, – спросила Лу, – чужое горе всегда кажется не совсем настоящим?

Она думала не только о паре справа, но и об аборте Аниты. В обоих случаях Лу было слегка неприятно, но не больше.

– Они очень реальны для тех, кто любит катастрофы, – ответил Питер. – Иначе мыльные оперы не были бы так популярны. Они порождают сочувствие.

– Только не у меня. Меня разбирает смех.

На Питере был прекрасно сшитый костюм, но ему надо было бы побриться. А глаза у него зеленые, а не голубые, подумала Лу. Ей было интересно, где он живет сейчас, когда разъехался с женой.

– Если вы смеетесь, значит, вы не плачете, – сказал Питер.

– В этом все дело?

– Есть такой шанс, не так ли?

– Да, наверное. Но я не плачу.

– А почему?

И в эту секунду в ней вспыхнуло старое чувство ненависти к нему, потому что он наступил ей на мозоль. Глаза набухли, но слезы пугали. Они доказывали потерю контроля над собой.

Я люблю тебя, детка, и ты нужна мне, детка, поверь моим словам, славная малышка.

– Если бы парфюмерные компании не выпустили водозащитную тушь для ресниц, я бы сказала, что именно поэтому не люблю плакать. Черные подтеки, жалко струящиеся по щекам…

Она взглянула на девушку справа и отметила, что у нее вообще не было туши.

– «Ревлон» убрал ваше последнее оправдание, – сказал Питер. – Теперь вы должны сказать, почему на самом деле не любите плакать.

– Может, просто не из-за чего, вам это не приходило в голову? Или вы хотите, чтобы я придумала какую-нибудь трагедию?

Он пробежал рукой по щетине.

– Моя жена любит плакать.

– Да?

– Она наслаждается слезами. Они ее успокаивают.

Лу думала, кто из них виноват в разводе. Возможно, Питер, судя по его презрительному тону. И снова Лу задумалась о его жене, о том, какая она на самом деле. Слова Аниты о том, что она сучка, мало для нее значили, потому что была невысокого мнения об Аните. Теперь жалела, что не попросила Аниту описать ее: вес, цвет волос. Все это имело больше значения, чем личные оценки Аниты.

– Мне жаль, что вы разъехались, – сказала Лу. – Думаю, вы понимаете, что все в редакции знают об этом.

– Они, наверное, знали об этом раньше, чем я, – рассмеялся Питер. – Все конторы одинаковы, это фабрики слухов. Иногда мне интересно, кто их порождает, но, в общем, плевать и на это. Да и в моем случае это не было высшей тайной.

Первоисточником слухов о Питере была секретарша Тони Эллиота, как часто бывало и в прошлом, но Лу прикусила язык и промолчала. Если Питер скажет Тони, тот может уволить девушку, и в этом будет виновата она. Как раз секретарша сказала ей, что долгожданную колонку получит Питер, и эта весть на несколько недель сократила нетерпеливые ожидания Лу. Другие сотрудники тоже пользовались ее намеками, так что девушка была всеобщим тайным осведомителем.

– Где вы сейчас живете? – спросила Лу.

– В Гарвардском клубе, пока не найду квартиру. А моя жена на Восемьдесят четвертой.

– А что с Гарден-Сити?

– Мы продаем дом. Когда мы разошлись, Беверли захотела переехать в город.

Его жена живет всего в десяти кварталах от меня, подумала Лу, и ей снова стало интересно, как она выглядит. Затем вспомнила замечание актрисы во время одного интервью: «Если вы заинтересовались мужчиной и не уверены в ответном чувстве, то вполне естественно изучить предшественницу. Это может дать ключ к пониманию того, что ему нравится в женщинах, а очень часто и того, что он не переносит. В любом случае это интересно».

– Выпьем еще? – спросил Питер.

Лу взглянула на часы. Было почти шесть. Масса времени для горячей расслабляющей ванны, можно еще и соснуть до приезда Дэвида.

– С удовольствием, – ответила она.

Пара справа от Лу ушла, мужчина в мягкой шляпе заказал еще один мартини. Питер вдруг сказал:

– Поужинайте со мной.

– Но я же сказала, что иду в театр с Дэвидом.

– Каким Дэвидом?

– Дэвидом Уэббом.

Другая пара села справа от Лу.

– Я разведен, богат и стерилен, – сказал мужчина.

– Неправда, – ответила девушка.

– Ты думаешь, что просто разошелся, беден и импотент?

– Именно.

Лу и Питер засмеялись, замолчали и глянули друг на друга.

– Начало летнего безумия, – сказал Питер.

– А я не могу завести роман с женатым мужчиной, чья жена едет в Саутгемптон, потому что два года вожусь с тем, чья жена никуда не ездит.

– Вы этому верите? – сказал Питер паре справа от Лу.

Но те пили пиво и не соизволили ответить.

Жизнь – это кабаре, дружище, иди к нам в кабаре! – пел Джоэл Грей несколько часов спустя, а Дэвид держал Лу за руку. Она думала о мужчине в мягкой шляпе, о мужчине, который сказал: «Все не так безнадежно, как ты думаешь», о разошедшемся с женой мужчине, бедняке и импотенте, и о Питере Нортропе, который, будем надеяться, не был ни тем, ни другим.

После спектакля Дэвид повел ее в «Голубую ленту», где они заказали татарский бифштекс и выпили много «Божоле».

– Мне нехорошо, – сказала Лу в середине ужина.

– Что такое?

Раньше Питер сказал ей, что позвонит в полночь, и она ответила: «Ждете часа, когда я превращусь в тыкву?» – «Именно», – ответил он.

– У меня был дикий день, – объясняла она Дэвиду, чувствуя прилив возбуждающей радости.

– Ты слишком много работаешь.

– Только это я и умею делать.

Дэвид нежно глядел на нее.

– Почему ты не позволяешь себе побыть женщиной?

– Потому что не знаю, как это сделать.

– Если бы ты сказала, что вышла бы за меня замуж…

– …ты бы развелся с Лилиан.

– Да.

– Нет.

– Что нет? Не разведусь или ты не выйдешь за меня?

– И то, и другое, – искренне сказала Лу.

– Ради красного словца не пожалеешь и отца. Любой ценой. Почему так?

– Профессиональный азарт.

– Еще одно красное словцо.

Лу играла вилкой.

– Я вот что тебе скажу. Ненавижу татарский бифштекс. И всегда ненавидела. Чтобы понять это, мне понадобилось двадцать семь лет жизни.

– Действительно, ты права, – откликнулся Дэвид. – Я бы не развелся с Лилиан.

У Питера есть мозги, подумала Лу. И в самом деле начинается летнее безумие. Но позднее, поцеловав Дэвида на прощание, уже раздевшись и улегшись в постель, она не сняла трубки, когда в полночь зазвонил телефон.

Он прозвонил всего четыре раза, и Лу начала уважать Питера. Затем заснула, и ей приснилось, что она встретилась с его женой у «Людовика XV». Во сне Филипп сказал ей, что у миссис Нортроп жидкие волосы.

На следующее утро Питер остановился у ее стола, достал маленькую стрелу из кармана и метнул ее в портрет Марка Бохана. Она вонзилась в левую ноздрю.

– Вы не ответили, – сказал Питер.

– Меня не было дома. Я вернулась около двух. – Да?

– Мы встретились со знакомыми в «Голубой ленте» и заболтались о всякой чепухе. Сейчас даже и вспомнить не о чем.

Питер снял стрелу с фотографии и сунул ее обратно в карман.

– Дэвид действительно много для вас значит?

– Да, – быстро сказала она. – Значит. Я в восторге от него.

– В восторге. – Он, кажется, развеселился. – Просто слово. Хорошее слово.

Лу начала сердиться.

– Слушайте, я не обязана отчитываться перед вами о взаимоотношениях с Дэвидом. Меня злят ваши вопросы.

– Понимаю. Извините. И все-таки, должен признаться, мне интересно, что же вы делаете с этим человеком?

Вспомнив о циничной реакции Аниты, Лу сказала:

– Уверена, что теперь вы все сводите к деньгам.

– Нет, ошибаетесь. Если бы я так думал, я бы не удивлялся, так ведь? Дело не в деньгах, но ясно, что и не в любви.

У Лу всегда было чувство вины из-за того, что она не любит Дэвида, и не любила, когда ей напоминали об этом.

– Ясно? – спросила Лу. – Откуда вы знаете? Что, черт подери, вы в этом понимаете?

Вчера в баре Питер впервые понравился ей за все время их знакомства, но сейчас он опять превратился в прежнего заносчивого человека, каким она всегда его и считала.

– Может, это удобно, – размышлял Питер, – как старый свитер. Может, вам спокойнее быть с человеком среднего возраста, который вас обожает, чем с более молодым, который…

– …который что? – сердито оборвала она.

– Вы не позволили окончить мысль. Или вы боитесь того, что я хотел сказать?

– У меня очень много работы. – Лу достала папку с информационными бюллетенями и сделала вид, что просматривает их. – Извините.

Питер положил руку на ее голое плечо, и она вздрогнула. Они впервые соприкоснулись.

– Это баррикада жестокой девушки, делающей карьеру, – сказал он, – я вижу испуганную сексуальную женщину, пытающуюся спасти себя.

– Правда? Ну, мистер Нортроп, вы ошибаетесь. Я не испугана и никогда не считала себя особенно сексуальной.

– Я знаю, – сказал он, – но думаю именно так.

Через несколько минут, когда Лу уже собралась идти на еженедельную редакционную летучку, позвонила секретарша Тони Эллиота и пригласила ее пообедать.

Лу почувствовала, что-то произошло.

– Да. Хорошо. В полдень?

Осведомитель, тесно работавшая с Тони Эллиотом уже восемь лет, все эти годы ходила обедать ровно в полдень. Такого рода постоянство всегда ставило Лу в тупик, и она считала, что, если когда-нибудь станет очень умной пожилой леди, все равно не поймет этого. Чего еще Лу не понимала в Осведомителе (ее звали Энид), так это того, как она ухитряется каждый день обедать в «Шрафте» и не сойти с ума.

Лу ненавидела это место и ходила туда очень редко. Смешной ресторан. Антисептическая пища, ирландские официантки, леди с голубыми венами, потягивающие слабый «Манхэттен». У нее было подозрение, что все постоянные посетители «Шрафта» страдают хроническими запорами, но не могла объяснить, почему так думает.

Когда они сели, Энид заказала помидоры и чай со льдом. Лу взяла омлет с сыром и кофе со льдом.

– Все утро я занималась поездкой шефа в Париж в следующем месяце, – сказала Энид, – и до сих пор не закончила. Всякий раз, когда он едет на показ этих чертовых коллекций, я бегаю так, что не пожелаю и заклятому врагу.

Осведомитель часто превращалась в Жалобщицу, и Лу поняла, что это как раз такой случай.

– Нелегко приходится, – сказала она.

– Нелегко? Это кошмар. Если бы вы знали, через что приходится проходить дважды в год!

В июле и январе лидеры французской моды раскрывали двери своих салонов и демонстрировали новые тенденции в женской одежде. Публика на этих показах состояла из торговцев, дизайнеров, фабрикантов, просто покупателей и вездесущей прессы. Тони Эллиот, который лично освещал эти коллекции все годы работы в «Тряпье», часто говорил, что Париж сам по себе – лучшее шоу мире.

– Я думаю, что все главное вам уже удалось сделать, – сказала Лу. – Уж если кто и знает всю машину, так это вы, Энид.

Энид мягко посмотрела на нее сквозь голубоватые бабушкины очки.

– Я не о гостинице и о транспорте. Это пустяки. Чистый отдых после главного. Как вы думаете, легко организовать ужин с Пьером Карденом?

– Для меня трудно, а для Тони Эллиота…

Энид отрезала кусочек помидора.

– Вы не представляете, каково разговаривать с французскими секретаршами. От них на стенку полезешь.

– Невеселое дело.

– Хуже, это отвратительно. Вы бы видели список лиц, с которыми шеф хочет встретиться. Он не вписал только Шарля де Голля, да и то, думаю, по ошибке. Я ничем не могу заниматься, кроме разговоров по телефону.

Ненавижу скулеж, подумала Лу.

– Вы же не можете заниматься всем сразу.

– Иногда он думает, что могу.

– Не огорчайтесь. В конце концов, если эти встречи так важны для него, он простит, если вы отложите другую работу на какое-то время.

– Да не так много они для него и значат. Он просто суетится.

Выражение лица, с каким Энид это произнесла, тон ее голоса были такими, что у Лу кусок омлета застрял в горле.

– Не понимаю, – сказала она.

– Мистер Эллиот сыт по горло этими коллекциями. Ему теперь не нравится писать о них.

– Да?

– Вы же знаете, как он любит новые подходы ко всем вещам.

– А кто не любит? – осторожно заметила Лу.

– Он считает, что люди устают и истощаются, если слишком долго занимаются одной и той же работой. И себя не считает исключением из правила. Именно это он и сказал вчера вечером: «Энид, мне осточертело писать об этих коллекциях два раза в год. Нужен свежий ветер».

– Но он же собирается в Париж в следующем месяце?

– Да. Собирается.

Энид вытерла рот салфеткой и сделала глоток чая.

– Строго между нами, у меня предчувствие, что он едет в последний раз. Что-то мне подсказывает, что в январе я, слава Богу, не буду лезть из кожи вон, устраивая миллион встреч.

– А кого он хочет послать вместо себя?

Энид допила чай и сказала:

– Откуда мне знать? Я на него работаю, но не могу же знать все, что происходит в его безумных мозгах.

Две интересные вещи случились после уик-энда четвертого июля. Тони Эллиот уволил секретаршу, а Лу Маррон переспала с Питером Нортропом. Позднее Лу отметила, что ни одно событие не произошло бы, если бы газета «Тряпье» не была закрыта в День независимости, как почти все офисы в Нью-Йорке.

Дэвид Сверн уик-энд проводил на побережье с женой. Беверли Нортроп с детьми уехала на весь июль. Даже «Сторк клуб» был закрыт. Основной костяк редакции всегда работал по праздникам, потому что у них было общее чувство избранности и заброшенности, похожее на чувство людей, очутившихся на необитаемом острове после кораблекрушения. Несколько человек, предоставленных самим себе.

На самом деле Тони Эллиот уволил секретаршу третьего июля, но никто в офисе не знал этого, потому что впервые Осведомитель молчал. И именно третьего числа Лу и Питер оказались в ее квартире более чем немного пьяными. Они не ужинали, а обед остался слабым воспоминанием.

– Давайте посидим в саду, – сказала Лу.

– Я не знал, что у вас есть сад.

– Это у меня вместо швейцара.

– У моей жены есть швейцар.

Интересно, подумала Лу, что поделывает Беверли в эту минуту. А через секунду ее поразило, что она думает о ней. Как о Беверли. Жену Дэвида звали Лилиан. У нее едва не вырвался истерический смешок, когда представила себе, какими катастрофическими будут последствия, если она перепутает этих два имени. Очень смешно. Лу ясно представила себе свою жизнь, наполненную тревогой за то, чтобы с каждым мужем правильно называть его жену. Уф! Извини, дорогой, это другая женщина. Хоть карточки для памяти заводи.

– Тут очень приятно, – сказал Питер, когда они вышли в сад.

– Мне здесь нравится, особенно летом. Я сижу и читаю. И представляю себя на юге Франции.

– Забавный столик.

– Как в ресторане на каком-нибудь пляже.

Это был белый круглый столик, который она купила в дачном отделе «Блумингдейла». В центре стоял тент, который затенял весь стол. Три белоснежных стула вокруг ждали посетителей. На одном развалился мистер Безумец и напряженно сверлил Питера желтыми глазами.

– Ты меня принял? – спросил у него Питер.

– Он еще не решил.

– А вы?

Неожиданность и прямота вопроса выбили Лу из седла. Она не была готова к нему (почему нет, спросила она себя). Лу лежала в белом шезлонге, закрыв глаза, и вопрос Питера повис в воздухе без ответа. Казалось, время застыло, хотя прошло всего несколько секунд.

– Да.

Питер лежал в зеленом шезлонге, и снова Лу показалось, что время замерло. Молчание и бездействие. Но вот Питер встал и поцеловал ее. Поцелуй был таким страстным, что у Лу закружилась голова. Удивительное чувство. Ее давно так не целовали, она почти, да нет, она совсем забыла о таких поцелуях. Дэвид никогда так ее не целовал, даже в самом начале их романа, но Дэвид старше. Толще. Слабее. У него дряблое тело.

Через минуту они были в постели, Лу ощутила на себе тяжелое, гибкое тело Питера, и два года жизни с Дэвидом обратились в прах. Она, должно быть, была не в себе все эти два года. В ту секунду, когда Питер вошел в нее, Лу знала, что больше не будет отказываться от самой себя.

– Мне нравится, – простонала она. – Как хорошо.

– Я люблю тебя.

Она ослышалась, или он действительно это сказал? Какая разница? Она так наслаждалась, что все утонуло в звуках из переплетенных тел. Сначала это было воспаленное дыхание, потом все стало мокрым, очень мокрым, даже слишком мокрым.

– Я принесу полотенце, – сказал Питер.

– Да.

Он принес из ванной полотенце, и она вытерла их обоих.

– Мы не получим воспаления легких, если я включу кондиционер? – спросила она.

– А иначе у нас будут тропические язвы.

Она дурацки хихикнула и на подгибающихся ногах подошла к окну. Ее трясло, когда Питер снова вошел в нее. По пальцам пробегало электричество, такого чувства она никогда не испытывала. Он меня буквально закупорил, подумала Лу. Через несколько минут она сдерживала оргазм, лежа неподвижно, и каждая клеточка ее тела ликовала.

– Давай, – очень нежно прошептал он.

Его слова прорвали плотину с такой неистовой силой, что Лу, услышав вопль, не сразу поняла, что это кричит она сама.

Когда они потом курили в постели, Питер сказал ей:

– У тебя очень красивая грудь. Не большая и не маленькая. Счастливица.

Лу никогда не обольщалась насчет своей груди, потому что она была недостаточно высокой. Не провисшая, но низкая. Ей, к тому же, не нравилось то, что соски у нее коричневые. Но, сравнивая себя с другими женщинами, Лу знала, что не проигрывает им в этой части. А женщины с прыщиками вместо груди, с которыми она часто сталкивалась по работе, годятся разве что для птичек.

– Какую ошибку я сделал, – сказал Питер, – так это ту, что женился на лифчике.

– Что это значит? Твоя жена носит армированный лифчик?

– Да нет. Совсем наоборот. Того, что в лифчике, хватает на двух женщин.

– Многим мужчинам это очень нравится.

– Знаешь, женитьба на лифчике влечет за собой много поездок.

– О чем ты говоришь? – рассмеялась Лу.

– О поездках. Мне понадобилось восемь лет, чтобы доехать от сосков Беверли до ее мозгов, и когда я приехал, то не обнаружил ничего стоящего. Поездка не оправдала средств.

– Ты все-таки сумасшедший, – сказала Лу, довольная тем, что ему нравятся женщины с грудью среднего размера и хорошими мозгами.

– Да, я женился на размере тридцать шесть – Вэ, а развожусь с размером тридцать шесть – Цэ. Так она выросла. Через несколько лет у нее будет тридцать восьмой размер, если не больше. В последний раз, когда я проверял, она уже вылезала из тридцать шестого – Цэ.

– Когда это было?

– Около полугода тому назад. Мы давно, как говорится, не спали вместе. Задолго до разрыва.

Лу вспомнила слова Аниты о том, что Питер заразил вшами Беверли, которая передала их Фингерхуду, не важно, как его там зовут, а он, в свою очередь, Аните. Если Анита права, это значит не только то, что Питер лжет, что давно не спал со своей женой, но может значить и то, что он не знал, что его жена спит с другим.

Питер остался на ночь. Они спали, тесно обнявшись и дыша друг другу в уши. Перед рассветом Лу проснулась от жажды и пошла на кухню. Включив свет, удивилась, почему она решила, что Питер и Тони Эллиот были любовниками.

– У меня было помрачение ума, – сказала Лу подошедшему мистеру Безумцу.

Кот решил, что настало время завтрака, и запрыгнул на стул.

– Потом, – сказала Лу.

Она вернулась в спальню в надежде, что после пробуждения Питер возьмет ее еще раз. Ей хотелось этого при утреннем свете, дабы убедиться, что прошлая ночь не была волшебным сном.