Текст книги "Безумные дамочки"

Автор книги: Джойс Элберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Симона припомнила день, когда они познакомились. Это было здесь, в демонстрационном зале «Мини-Ферс инкорпорейтид», больше двух лет тому назад. Анита зашла купить пальто из немецкого хорька, которое потом отдала Симоне в обмен на двубортный костюм из хомяка, очень надоевший Симоне. Двадцатитрехлетняя Анита излучала такую женскую уверенность, что Симона тут же ощутила себя бесполой, тощей, уродливой и старой. Она помнила мельчайшие детали знакомства. Анита была прекрасно одета. Стояла весна. Бело-розовое пальто подчеркивало крутизну бедер. У Симоны бедра узкие, поэтому она была потрясена, для нее бедра символизировали зрелую женственность, и она знала, что у нее такого никогда не будет.

Более того, пальто и платье Аниты так гармонировали, как Симона и не могла себе представить. Это был идеал женственности. Вот настоящая женщина, казалось, говорила эта гармония, без подделок. Симона же носила тусклые свитера и микро-мини юбки, цвета блеклые, ткань паршивая; жалкая одежонка, в которой она болталась по Нью-Йорку с разными придурками, пока не встретила Роберта. Когда они стали жить вместе, Симона поняла, что каждая женщина инстинктивно выбирает тот стиль, который позволяет ей чувствовать себя естественной, а не тот, который делает ее привлекательной или красивой. Она бы чувствовала себя полной идиоткой в одежде Аниты, но надо сказать, что и Анита чувствовала бы себя не лучше в одежде Симоны. Это не мешало им обеим тайно восхищаться одеяниями друг друга.

Когда в тот день Анита ушла, Дэвид Сверн восторженно сказал:

– Вот кого я назвал бы женщиной.

– А кем бы вы назвали меня? – спросила Симона. – Зеброй?

– Я видел, в какое барахло вы переодеваетесь после работы, когда у вас свидание. Будто вы сбежали с фермы.

Симона со смехом вспомнила эти слова через несколько месяцев, когда Дэвид Сверн связался с Лу Маррон, которая писала для журнала мод, специализировавшегося как раз на таком барахле, да еще и похуже. Ей хотелось бы спросить у Сверна, по-прежнему ли он думает, что у нее вид сбежавшей с фермы девчонки, но считалось, что она не знает о романе, как и все остальные работники (хотя знали все), так что приходилось держать рот на замке.

– Хороший был день? – спросила Симона у Роберта, когда вечером он пришел домой.

– Жуткий. Был на двух собраниях, разговаривал с матерью шизофреника, тестировал нового пациента. Диагноз: органические нарушения, которые следует проверить в неврологическом отделении. А у тебя?

– Обычная дребедень.

По дороге домой Симона думала, стоит ли рассказывать Роберту о звонке Аниты, и решила, что будет глупо, если он узнает, что у Аниты нет мужчины и она несчастна. Симона до сих пор помнила, как Роберта привлекла сияющая Анита на той самой вечеринке. И только когда она сказала, что Анита увлечена Джеком Бейли, Роберт переключился на нее.

– Я иду в ванну, – объявила Симона.

– Может, сходим поужинать в новый греческий ресторан?

– Давай.

Теперь они все чаще ужинали в ресторанах. Атмосфера общественного места помогала избегать болезненных тем в разговоре.

– Я буду в ванне пятнадцать минут. Если ты хочешь побриться…

– Не торопись. Мойся спокойно.

Они стали очень вежливыми. У Симоны перед глазами проплывали картинки того, как Роберт избавляется от нее и кормит Аниту жареным мясом, угощает шампанским, а потом они ныряют в постель, и Анита учит его тайнам Джека Бейли, после которых на нежной и гладкой коже остаются следы от щипчиков или пинцета.

У Симоны кожа была сухой, и на ночь ей приходилось смазываться кремом, который смягчал кожу и ароматизировал ее. Сидя в ванне, Симона постирала чулки. Она всегда стирала их в ванне, чтобы сэкономить время. Дважды в неделю тщательно стирала и пояс. Симона была очень чистоплотной благодаря матери, которая непрестанно купалась сама и мыла полы. В Порт-ан-Бессане не было душа, когда Симона жила там, она впервые увидела его в Нью-Йорке. Анита принимала душ, но Симона считала это негигиеничным, предпочитая купаться в ванне.

И подмывание. Выбравшись из ванны, Симона взяла чудный мятный дезодорант с гордой надписью на флаконе: «Вы не ошиблись!» Какую еще чудесную штуку придумают фармацевтические компании? Ей было интересно, как они смогли так изучить рынок, узнав, что большинство американских мужчин предпочитает запах мяты? Во Франции любят лакрицу. Но о чем она думает? Симона давно покинула родную страну, поэтому забыла, что там есть биде и спринцовка не нужна вовсе, хотя она и запатентована еще в 1899 году. Анита взвизгнула, когда Симона обрызгала ее.

– И это ты вставляешь внутрь? – с ужасом осведомилась она, глядя на сверкающий наконечник.

– В этом-то все и дело.

– А не больно?

– Если вода горячая.

– Я убедилась только в одном, – твердо сказала Анита. – «Норформс» лучше.

– Ты боишься пенисов. В этом вся проблема.

– Небольшой страх не помешает.

– Да здравствуют пенисы! Особенно большие! Ура!

Симоне нравилось собственное чувство юмора. Она ощущала себя бунтаркой.

– Да здравствуют большие пенисы! – сказала Симона в греческом ресторане.

Роберт рассмеялся немного смущенно, но в целом одобрительно, хотя две женщины за соседним столиком одарили их ледяными взглядами, а мужчина за спиной поперхнулся мартини. Она знала, что если Роберту в ней что-то и нравится, то это ее дерзость. Надо бы ей почаще проявлять ее. Два бокала мартини вознесли Симону на вершину блаженства, к тому же выглядела она сегодня великолепно. Несколько мужчин восхищенно посмотрели на нее, когда она вошла в зал в мерцающем платье с вырезом до самой талии. Даже Роберт смотрел на нее так, будто видел впервые.

– Надо всегда ужинать в ресторанах, – сказала Симона. – В них ты ко мне лучше относишься.

– В чем же?

– Я тебе больше нравлюсь. А дома ты забываешь, что я привлекательная женщина.

Симона имела в виду, что она об этом забывает. Ее внешний вид не так важен для Роберта, как для нее самой. Ее красота была скорее искусственной, чем естественной, поэтому ей нужна была публика, чтобы утвердиться в сознании своей прелести. Дома, без грима и соблазняющей одежды, она превращалась в обычную девушку с хилым телом и чересчур маленькими глазами. В этот вечер Симона наложила серебряные тени, подвела глаза, наклеила самые длинные ресницы и наложила на них густой слой туши. Работа так удалась, что она решила лечь в постель, не смывая грима.

– Ты невероятно влюблена в себя, – сказал Роберт, когда фальшивые ресницы мазнули по подушке. – Удивляюсь, зачем ты сняла платье?

– Я не виновата, что нуждаюсь в косметике. Если нравится естественная красота, почему бы тебе не позвонить Аните? Сейчас она, скорее всего, сидит дома и онанирует карандашом.

– Почему ты это сказала? – В темноте голос Роберта звучал заинтересованно.

Она с самого начала знала, что не сумеет умолчать о разговоре с Анитой. Сохранение тайн не было ее достоинством.

– Потому что сегодня разговаривала с ней и узнала, что Джек Бейли не звонил ей после той вечеринки, а другие мужчины ее не волнуют.

– Ты не шутишь?

– Конечно, она так боится пенисов, что если бы увидела твой, то у нее был бы инфаркт.

– Откуда ты знаешь, что она боится?

– У меня есть свои методы. И раз уж мы заговорили о ней, то скажу, что не такая уж она и естественная. Анита обесцвечивает волосы, в том числе и на лобке.

– Сегодня ты просто кладезь информации.

– Я хочу защитить свои интересы, вот и все.

– Если ты хочешь самоутвердиться, то скажу, что Анита меня не интересует. Тебе лучше стало?

– Если бы я тебе верила.

– Поверь.

– Ладно, – сказала Симона. – Верю.

Это была неправда, и оба они это знали. А потом, как будто этот разговор стал прологом к последовавшим событиям, Симона начала находить в квартире странные женские вещички. Пара женских тапочек в глубине шкафа. Чужая помада в аптечке. Коробка пудры в ящике стола. Как же она раньше их не замечала? Озадаченная, сначала молчала о странных находках, притворяясь, будто она – начинающий археолог, открывающий сокровища доисторических времен, но, когда залезла в кухонный шкаф и нашла коробку с противозачаточными колпачками, чаша терпения переполнилась. Симона решила рассказать о своих открытиях, не обращая внимания на последствия. Роберт выслушал ее с черным лицом.

– Сколько женщин жило здесь до меня? – спросила она наконец, когда поняла, что объяснений не дождешься.

– Ну, одна или две.

– Мог бы убрать следы их присутствия. Или ты хранишь их, чтобы мучить очередную жертву?

– Я просто забыл о них. Я удивлен не меньше тебя.

– Забыл? – Она истерически ткнула ему в лицо коробку с колпачками. – Забыл?

– Именно.

– Тогда вспомни, мерзавец.

Она швырнула в него коробку, он увернулся, коробка налетела на висевшее на стене мачете и зависла на нем, как какое-то дурацкое украшение. Роберт спокойно снял ее и бросил в мусорную корзину.

– Извини, что огорчил тебя, – сказал он, – но повторяю, что забыл об этих вещах. Я искренне сожалею.

– Негодяй! – разрыдалась Симона.

В эту ночь, как и в следующую, они не занимались любовью, и впервые Симоне это было безразлично. Она считала: трахаешься или не трахаешься, какая разница? Все равно я не кончаю. Ее тошнило от создавшегося положения, она устала терпеть неодобрение Роберта, ее утомляли их чувства, да, именно так: она утомилась, ей скучно. Они никуда не ходили, только в рестораны, и Симона убедилась, что у Роберта нет друзей, кроме придурков из Детского центра. Она познакомилась с одним, когда он заехал в одну из суббот за книгой Ференци. Это был лысеющий молодой человек по имени Артур, который был в белых носках и черных туфлях. Он разглагольствовал только о раннем развитии «я» у детей, страдающих энурезом, и о девицах в мини-юбках с горячими пиписками.

– И ты хочешь сказать, что вот это лечит детей? – спросила Симона после ухода Артура.

– Он великолепный терапевт, мы счастливы, что он работает в Центре.

– Ты шутишь? Этому мудаку я бы и собаки не доверила.

Обычно Роберт злился, когда она ругала его коллег, но его развеселило слово «мудак», произнесенное с красивым французским акцентом, и он не удержался от улыбки.

– Артур не лечит собак. Он специалист по энурезу.

– Что это такое?

– Когда мочишься в штанишки.

– Однажды ночью я уписалась. Я тебе не рассказывала? Когда жила в квартире на Пятьдесят седьмой улице.

При таких отношениях с Робертом Симона подумывала, не вернуться ли ей туда, пока не поздно, и снова дрожать в двух фланелевых рубашках на верхней койке двухъярусной постели. Симона теряла сознание от такой мысли. Это была бы полная катастрофа. Она понимала, что если они с Робертом разойдутся, то значительно разумнее забрать квартиру у Хелен, чем искать новую. Очень вероятно, что ничего дешевле в этом районе не найти. С квартирами в Нью-Йорке была катастрофа. Настоящий кошмар, если только тебе не повезло родиться богатым, и Симона часто думала, сколько людей развелось бы давным-давно, если бы не было так трудно разъехаться.

– Давай куда-нибудь сходим, – предложила она, пытаясь найти более приятную тему для обсуждения. – Сегодня суббота, ты помнишь?

– А куда? – спросил Роберт.

– В «Эль Марокко».

– Ты же знаешь, мне скучно в ночных клубах.

– Тогда на дискотеку.

– Я не умею танцевать такие танцы.

– Ты ничего не умеешь, – сказала она, – только сидеть дома с мясом и чертовыми книжками.

– Тебе напомнить, что я работаю над диссертацией?

– Не знаю, что я в тебе тогда увидела? – с горечью сказала она. – Если бы ты не рассказал мне о Маленьком принце, сейчас я бы не сидела здесь, изнывая от скуки.

– Верно. Ты бы сидела на мотоцикле с каким-нибудь безумным гитаристом и балдела бы от жизни.

– Хоть какое-то движение.

– Это действие, а не движение.

– Ну, я не считаю, что расширила свой кругозор, общаясь с тобой. Ты со мной даже не разговариваешь. Мы только едим, смотрим телевизор, трахаемся и спим. С таким же успехом я могла бы жить с автомехаником из Дейтона, штат Огайо.

– Сейчас я с тобой разговариваю.

– Это так трудно?

– Симона, – устало сказал он, – чего ты хочешь?

Я хочу, чтобы ты любил меня. Как она могла это сказать? Или любят, или не любят. Человека не заставишь почувствовать что-то против его желания. И, может, больше, чем любви, Симона хотела, чтобы Роберт организовал ее жизнь, сказал бы, что ей делать, дал направление. Она бы лучше жила с дураком, чем с Робертом Фингерхудом, у которого своя жизнь, и он равнодушен к судьбам других людей.

– Чего же ты хочешь? – спокойно повторил он.

– Дела, которым бы я занялась, – ответила она и подумала: так ли, как прежде, ее старый дружок, крохотуля, обожает дискотеки, если у него только девять пальцев на ногах?

На следующий день, когда они листали воскресный выпуск «Таймс», раздался нервный телефонный звонок. Это был А.X.С. Дакворт, исполнительный директор Детского центра. Раздраженному отцу мальчика, который лечился в Центре, удалось проникнуть в роскошную квартиру Дакворта на Парк авеню, и сейчас он жаловался на методы лечения психолога Роберта Фингерхуда. Разгневанный мужчина заявил, что его бывшая жена послала сына в Центр, не посоветовавшись с ним, и, насколько он понимает, это абсолютно незаконно. Мистеру Дакворту сказать было нечего, он пытался успокоить его и уговорить уйти, но тот впал в полное бешенство и сейчас угрожает исполнительному директору. Тот не вызвал полицию только потому, что посетителем был Билли Дей, популярный телевизионный комик, так что, если об этом случае напишут газеты, это нанесет ущерб и карьере Дея, и репутации Центра. А.Х.С. Дакворт просит Роберта незамедлительно приехать к нему на квартиру и попытаться взять ситуацию под контроль.

– Господи, – вздохнул Роберт, меняя джинсы и тенниску на темный деловой костюм. – Это самые худшие случаи. Бывшие жены и мужья сражаются, а шрамы остаются в душе ребенка.

Но Симону заинтриговало то, что это был не обычный бывший муж, это был Билли Дей, которого она часто видела на телеэкране.

– А можно мне с тобой поехать? – во второй раз спросила она. – Я каждую неделю смотрю его шоу.

– Это будет совсем не похоже на комедию. Могу сказать, что мистер Комедиант вне себя. Бедняга Дакворт трясется от страха. До смерти боится, что Билли Дей вот-вот выхватит револьвер.

– Может, тебе взять оружие? – спросила Симона, провожая его до двери.

– Какое? Мачете? Слушай, я постараюсь вернуться побыстрее. А ты пока почитай экономический раздел. Как там дела с моими акциями «Дженерал моторс»?

Но стоило Роберту выйти за порог, как ее интерес к газете испарился. Ей нужно было с кем-нибудь поделиться новостями, и снова на горизонте замаячила перспектива очутиться в старой одинокой квартире. Опять путаться со всякими извращенцами… Это выше ее сил. И хотя жизнь с Робертом Фингерхудом оставляла желать лучшего, она казалась наилучшим способом относительно спокойного существования.

Симона заметалась по квартире в поисках какого-нибудь занятия. Через несколько минут бесплодных блужданий она вспомнила, что хотела подогнать новый парик от «Франклин-Симона». Ей стало гораздо легче, когда появилась хоть какая-то цель в жизни. Симона собрала все необходимое для работы. Установив манекен головы на край обеденного стола, начала работать над сверкающими волосами, часто заглядывая в книгу по парикмахерскому искусству. Через пятнадцать минут дело было сделано. Накинула на парик сеточку, чтобы на пару часов поставить его под фен.

Пустота вместо лица на манекене пугала, и она налепила на это место портрет Бельмондо. И теперь из-под волос с бигуди выглядывал дорогой Жан-Поль с неизменной сигаретой в углу рта. Симона включила фен и залюбовалась своей работой.

Через несколько минут позвонила Анита и спросила, видела ли Симона фильм «На последнем дыхании».

– В свое время я его пропустила, – сказала Анита, – а сейчас он снова вышел. Может, сходим?

– Жан-Полю не нравятся кудри.

– Ты это о чем?

Симона улыбнулась портрету на манекене.

– Ни о чем. Я не видела «На последнем дыхании». Встретимся у кинотеатра «Талия» в…

Она написала записку Роберту и прилепила ее скотчем к розовому фену. Симона написала: «Пожалуйста, выключи фен не позже шести, иначе мой великолепный новый парик за двести долларов испортится». Затем переключила фен с «Очень горячо» на «Тепло», чтобы обезопасить себя, квартиру и парик.

Дворецкий А.Х.С. Дакворта ввел Роберта Фингерхуда в гостиную, украшенную персидскими коврами. В одному углу сидел Дакворт, сцепив руки между ног. Он расположился на роскошной кушетке времен Людовика XVI, обитой голубым бархатом. В другом углу стоял Билли Дей, худой темноволосый человек. Ему слегка за тридцать. Он бесстрастно смотрел на маленькую картинку Ренуара, которая висела на голубом бархате. Очевидно, все попытки взаимопонимания провалились, и эти два человека ждали Роберта.

– Мистер Фингерхуд, сэр, – сказал дворецкий.

При этих словах мужчины ожили. Дакворт вскочил на ноги, а Билли Дей надел маску разгневанного, подозрительного отца. Такое выражение Роберт видел очень часто, и его в очередной раз поразило, как мало значит социальное положение родителей. Защищая своих детей, все родители, от нищих до сверхбогачей, от оборванцев до знаменитостей, ведут себя одинаково: как будто хотят немедленно прикончить психолога.

А.Х.С. Дакворт представил Роберта, и тот обменялся рукопожатием с Билли Деем.

– Послушайте, – угрожающим тоном сказал Дей, – не знаю, какая муха укусила в задницу мою бывшую жену, чтобы послать нашего малыша в дурдом, но я пришел сказать, что ни черта у него нет. Вы понимаете? Это абсолютно нормальный, здоровый ребенок, немножко разбросанный, наверное, немножко шумный, пусть так, я это признаю, но он абсолютно нормален! Проверять надо как раз мою бывшую жену.

– Знаете, мистер Дей, – мягко сказал Дакворт, – думаю, если вы позволите мистеру Фингерхуду объяснить нашу позицию…

– На хрен! Что тут объяснять? Что в двух тысячах миль отсюда, на концерте в Лас-Вегасе, узнаешь, что идиотка, на которой ты был женат, посылает моего малыша в дурдом, чтобы он всю жизнь ходил с пометкой о психическом заболевании? Что какой-то четырехглазый доктор сделает из здорового восьмилетнего ребенка, который иногда устраивает бучу, какое-то полурастение? Это вы мне хотите объяснить?

Роберт Фингерхуд молча развернулся и пошел из комнаты. Билли Дей побежал за ним и остановил у двери.

– Секундочку, черт подери! Я просил вас прийти сюда. И что же вы делаете?

Роберт остановился, не снимая руки с дверной ручки.

– Должен признать, что обязан был встретиться с вами лично, мистер Дей. Я часто смотрю ваше шоу, и оно мне очень нравится. Честно говоря, мне было бы лестно лично встретиться со знаменитостью. Но, с другой стороны, я не пришел бы сюда в прекрасный воскресный день, чтобы выслушивать всякий бред ни от знаменитости, ни от любого другого. Так что, если вы все сказали, я пойду.

– Нет, не пойдете.

Роберт улыбнулся.

– Я еще вот что скажу, мистер Дей. В таких условиях я бы не встретился и со статуей Свободы.

Выражение гнева исчезло с лица Билли Дея, но оно по-прежнему было озабоченным.

– Ладно, ладно, – спокойнее сказал он. – Извините за несдержанность. Надо было придержать язык, но когда ты так далеко отсюда узнаешь о том, что делается за твоей спиной, то можешь немного огорчиться.

Роберт сочувственно кивнул.

– Это понятно, но вопли и истерики не помогут. Давайте присядем, и я попробую ответить на ваши вопросы.

Билли Дей посмотрел на Дакворта, следившего за происходящей переменой с видом человека, который отчаянно хочет мира, но не верит в его возможность. Роберт понимал, что прежде всего он переживает из-за совета директоров.

– Извините за несдержанность, – сказал Дей им обоим.

Лицо у Дакворта расслабилось.

– Бывает, – заметил он. – Со всеми бывает. Может, пройдете с мистером Фингерхудом в мой кабинет и поговорите? Это вот здесь.

Кабинет примыкал к гостиной. Он был маленьким и уютным. На ореховом комоде размещалась прекрасная коллекция китайского фарфора. Роберт Фингерхуд сел за письменный стол, а Билли Дей разместился напротив.

– Давайте сразу проясним, – начал Роберт, – что никто не считает вашего ребенка сумасшедшим, никто не считает, что у него серьезные проблемы с психикой. Мы думаем, что у него есть проблема, с которой сам он не справится, а родители при всех их добрых намерениях не могут ему помочь. Рассмотрим эту проблему с нескольких точек зрения. Поговорим о счастье и несчастье вашего сына, о его периодических буйствах. Обсудим разрыв между его прекрасным умом и удручающе низкой успеваемостью.

– Хорошие отметки мало что значат, – отрезал Дей. – В школе у меня были плохие оценки, а я, как видите, не посуду мою.

– Согласен. Хорошие оценки мало что значат, но, говоря по совести, меня гораздо больше волнуют несчастье вашего сына и эмоциональные всплески, то, к чему они приведут очень скоро. Но в нашей ситуации, когда мы плохо знаем друг друга и ограничены во времени, нам проще поговорить о более простых и понятных вещах типа успеваемости в школе.

– Вы говорите о несчастьях, об эмоциональных всплесках, но когда я учился в школе, то не был образцом послушания, мне нелегко приходилось там. А у других детей не так? У детей есть свои невзгоды, но они все равно потом нормально живут. Посмотрите на меня. Я не хочу хвастаться, но разве у меня не все в порядке?

– С точки зрения профессии, более чем в порядке, – сказал Роберт.

Билли Дей подозрительно глянул на него. Роберт удивился, что в жизни тот выглядел гораздо лучше, чем на телеэкране.

– Вы о чем? – спросил Дей.

– О том, что я мало знаю вашу личную жизнь, мистер Дей, поэтому говорю только о том, что читал в газетах, о сути вашей профессии. И могу поспорить, что ваша взрослая жизнь не похожа на веселую карусель, как бы вы ни выглядели на экране. Могу поспорить, что вы страдаете от сердечных приступов и депрессии.

Вид у комика был такой, будто он попал в капкан.

– Ладно, – сказал он, – может, и так. Ну и что?

– Я могу подытожить, что если вы желаете нормальной жизни вашему сыну, а я в этом убежден, то вы хотите, чтобы у него не было хорошо вам известных сердечных приступов. Я считаю, что вы можете помочь ему…

Губы Дея искривились в легкой восхищенной усмешке.

– А вы не зря получаете свои деньги, верно?

Аните понравился фильм «На последнем дыхании», Симона была в ярости.

– В розовых бигуди он выглядит лучше, – пояснила она свою позицию и продолжила рассказ о странных процессах в ее влагалище.

Они сидели в автобусе, едущем через город в Ист Сайд. Влагалище у нее горело, а беловатые выделения пачкали трусики.

– У меня горит и в эту минуту, – прошептала Симона, когда они проезжали через Центральный парк.

Они не занимались любовью уже целую неделю, и в глубине души она понимала, что ее состояние – прямой результат того, что ее не любят и не желают, но она не могла сказать об этом Аните, которая считала, что Симона вне себя от счастья.

– Надо бы пойти к врачу, – сказала Анита. – Может, это что-то серьезное.

– И лечь в унизительное гинекологическое кресло? Я и подумать о нем не могу. Да я и не в восторге от своего гинеколога. А как тебе твой? Нравится?

– Нормальный, – буркнула Анита, не простившая того, что врач увеличил размер противозачаточного колпачка. – Старый и безобидный.

– И что в этом хорошего?

– Ты же не хочешь, чтобы молодой и красивый парень ковырялся там холодными инструментами, верно?

– А почему нет?

– Тебя не смущает, если врач молодой и красивый?

– Нет, наоборот. Приятно.

– Ты с ума сошла.

– Если так долго хочешь достичь оргазма, как я, – сухо сказала Симона, – то ни от чего не откажешься, что бы это ни было.

– Полная идиотка.

Они вышли на Лексингтон авеню, чтобы пересесть на другой автобус. Каждая из них в этот момент удивлялась, почему они дружат. В витрине рядом с автобусной остановкой был плакат: «БОГ ЖИВ И ЖДЕТ ВАС В МЕКСИКО-СИТИ».

Свет в гостиной горел, и утомленный Роберт ждал Симону с бокалом в руке.

– Привет, – сказала она. – Как все прошло?

– Уладилось, – кивнул он.

Симона взглянула на манекен и с облегчением увидела, что фен выключен.

– Спасибо, что спас парик, – сказала она.

– Ради Бога…

Она внимательно посмотрела на Роберта: не издевается ли он. Тот сидел в костюме с распущенным галстуком и был слишком утомлен, чтобы издеваться.

– Как тебе Билли Дей? – спросила она.

– Как и любой другой рассерженный отец.

Роберт был в тысяче миль от нее, погрузившись в мир больных детей и трудных родителей, в мир, куда вход ей был запрещен. Он не думал о ней. Ему на нее наплевать. Он даже не удосужился спросить, где она была. Можно было весь день трахаться с каким-нибудь красавчиком. Ему все равно.

– Скажи, – произнес он, к ее удивлению, – как ты можешь заплатить двести долларов за новый парик, если на шее висят другие долги?

Роберт даже не ревновал.

– Если он стоит двести долларов, это не значит, что я за него платила. Я одолжила парик у «Франклин-Симона».

Он смотрел на нее так, будто она была дебильной девчушкой.

– Рано или поздно тебе придется заплатить, – сказал Роберт. – Рано или поздно тебе придется оплатить все свои счета.

– Может быть, – сказала она, ощутив прилив сильной ненависти.

– Что значит «может быть»?

– В один прекрасный день все магазины сгорят, и я буду свободна.

– Забавно, что мне никогда это не приходило в голову, – сказал Роберт Фингерхуд и допил бокал одним глотком.

Когда на следующий день Симона из-за месячных опоздала на работу на десять минут, Дэвид Сверн был, как обычно, не в настроении.

– Мне надо делать то же, что делают все, – сказал он, уставившись на нее. – Срезать зарплату за опоздания.

– Извините, мистер Сверн, я плохо себя чувствую.

– Наверное, месячные?

– Так оно и есть.

Он пожал плечами, как бы говоря, что все бесполезно, жизнь бессмысленна. Потом бросил таблетку сахарина в кофе.

– У меня как-то работала модель, у которой месячные были каждую неделю. Представляете? Я даже хотел написать о ней статью в медицинский журнал. Каждый раз, когда она опаздывала, у нее в то утро были месячные. Что оставалось делать? Проверять, правду ли она говорит? Я выдам одну тайну. Если в этой стране девушка хочет избежать обвинения в тяжком убийстве, ей достаточно прийти в суд слегка бледной и сказать, что она не понимала, что делает, потому что у нее была менструация, и присяжные тут же ее освободят.

Он выпил кофе.

– Между нами говоря, сахарин – дерьмо.

– В «Тряпье» сегодня ничего нет, – сказала Симона Хелен, когда они переодевались.

– Кошмар!

– Черный будет день.

Дэвид Сверн подписывался на «Тряпье» и каждый понедельник читал журнал с величайшим интересом. Все знали, что если в журнале есть заметка Лу Маррон, то мистер Сверн становится жизнерадостным и веселым, шутит с моделями и продавцами, угощает всех за обедом, А если появляется разворот с крупной подписью Лу Маррон, то мистер Сверн отпускает моделей на полчаса раньше, расточая при этом цветистые комплименты.

– Он от нее без ума, – сказала Хелен, меняя платье. – Волнуется из-за ее карьеры. Помнишь, как она написала об ужине в «Саутхемптоне», а Сверн ходил таким гордым, будто она написала «Моби Дик».

– Мне жаль миссис Сверн, – заметила Симона. – Не только из-за ее приступов, но и из-за того, что у нее больше не будет месячных.

– А мне жаль Лу Маррон. Она обольщается, если думает, что он на ней женится. Мистер Сверн никогда не бросит жену.

– Она получает все, что хочет, – сказала Симона, вспомнив о красивом браслете. – Я не удивлюсь, если узнаю, что мистер Сверн платит и за квартиру.

Хелен начала яростно расчесывать густые рыжеватые волосы. Симона подкрашивала глаза перед большим зеркалом.

– Можно сказать, – продолжала Хелен, – что она от него очень зависит. Мы ее не знаем. Она, наверное, мечтает выйти за него.

– Это здесь ни при чем. Как она может спать с ним? Вот чего я не понимаю. Этот живот!

Симона содрогнулась, а Хелен удивленна взглянула на нее.

– Какой живот?

– Который он прячет под жилетками.

– Я ничего не замечала.

– Ты шутишь?

– Знаешь, ему примерно пятьдесят пять, так что должен появиться живот. Но он небольшой.

– А для меня – огромный. Ненавижу мужчин с животом. И дряблое тело, наверное. Могу поспорить.

– Мне казалось, что тебе нравится мистер Сверн, – сказала Хелен. – Ты же всегда его защищаешь, когда у него скверное настроение и он на всех бросается.

– Он мне нравится, но это не значит, что я бы пошла с ним в постель.

– Интересно, какой из него любовник? – пропела Хелен. – Спорю, что он занимает сердечную позицию.

– Как это?

– Мужчина лежит на спине, а всю работу делает женщина.

– И все? – Она-то надеялась узнать что-нибудь новое и попытаться достичь оргазма.

– Мужчины со слабым сердцем предпочитают эту позицию, чтобы не слишком волноваться и не помереть на месте.

– А почему ты считаешь, что у него слабое сердце?

– Я этого не говорила, но это обычная вещь среди бизнесменов его возраста, да еще и курящих. Знаешь, эти кашляющие ребята…

– Если не считать живота, мне он кажется здоровым. Но знаешь же, как разнятся вкусы людей…

– Ты о чем?

– Как я не могла бы переспать с мистером Сверном, так и он, спорю, не может это сделать со своей женой.

– Ты считаешь, это его вина? При ее-то колитах?

– Дело не в них. Она ему отвратительна. У меня есть теория: все уродливы для какого-то человека.

И тут же ее поразила мысль, что недавно она стала уродливой для Роберта. Когда они занимались любовью, он был невероятно нежен, будто пытаясь нежностью заменить исчезнувшую страсть. Однажды ночью она спросила, позабыв, что этой темы Роберт вообще никогда не поднимал:

– Ты меня больше не любишь?

Вместо ответа он прижал ее и взъерошил ей волосы.

– Я бы очень любил тебя, – ответил он, – если бы ты не делала глупостей, и так часто.

И хотя она не хотела признаваться самой себе, в глубине души Симона сознавала, что все кончено, кроме формального разрыва, который ей удалось отстрочить на две недели. Узнав от Хелен рецепт, она решила удивить Роберта мясным рулетом, когда он придет с совещания в Детском центре. Потом скажет, что понятия не имела, будто нельзя использовать пластмассовые тарелки для приготовления еды. А может, и в самом деле не знала. Или почувствовала, что Роберту нужна последняя капля, чтобы переполнить чашу терпения. Как бы там ни было, Симона положила мясной рулет в большую желтую пластмассовую тарелку и поставила в печь на 350 градусов, как и предписывал рецепт. Потом она пошла в гостиную и начала набивать свои шляпки туалетной бумагой.

Роберт пришел домой, автоматически поцеловал ее в щеку и спросил:

– Чем это пахнет?

– Мясным рулетом.

– А я-то думал, что ты умеешь готовить только паршивые запеканки.