Текст книги "Безумные дамочки"

Автор книги: Джойс Элберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Это случилось еще раз. И это был не сон.

У Лу на десять часов была назначена встреча с дизайнером домашней одежды, так что она должна появиться в офисе не раньше одиннадцати. Садясь за письменный стол, Лу надела темные очки, страшась момента встречи с Питером и не имея смелости посмотреть ему в глаза. Еще раньше, до ухода, они договорились вести себя так, чтобы в редакции не догадались, будто отношения между ними изменились.

– Будем вести себя, как прежде, – сказал Питер. – Друзья-враги.

– Мы не были друзьями.

– Ну, мы же были радушными.

– Я тебя ненавидела.

– Почему?

– Ты был таким высокомерным!

– А ты, мисс Превосходство?

– Я?!

– Да, дорогая. Такое, застенчивое «я»! Может, ты так думаешь, но ведешь себя иначе.

– У меня жуткое предчувствие, что я покраснею, когда мы встретимся в редакции.

– Такие, как ты, не краснеют.

– Тогда будет еще хуже.

– Они ничего не заподозрят, если ты не напишешь объявления печатными буквами, да и тогда эти идиоты ничего не поймут.

– Надеюсь, я не покраснею.

– Считай это упражнением по самоконтролю, – сказал Питер. – Лучший способ решать такие проблемы.

Они встретились только после обеда. Питер с утра уединился с Тони Эллиотом, а когда вышел, Лу уже спустилась перекусить. Когда она вернулась в редакцию, Питера за столом не было, машинка зачехлена.

Наверное, он уже не вернется, подумала Лу, наверное, он позвонит ей из города. И ей пришло в голову, что это было бы глупо, потому что на коммутаторе узнают его голос. Что из этого? Они связаны по работе, так почему он не может позвонить ей по делу? Но когда, черт подери, он звонил ей? Сколько раз? Три раза за четыре года?

«Это не их дело», – решила Лу, считая коммутатор гигантской шпионской сетью, чтобы выследить и поймать ее.

В итоге, когда Питер небрежно подошел к ее столу после обеда и поздоровался, она была так удивлена, что так же небрежно ответила и обнаружила, что не покраснела.

– Видишь? – сказал он. – Я так и знал, что ты прекрасно владеешь собой.

– Я даже не буду носить темные очки.

– Ты свободна вечером? Может, поужинаем?

– Чудесно.

– Я заеду в семь. Мне нужно сначала поехать в клуб и переодеться.

– Хорошо.

Они поужинали в полутемном итальянском ресторане на Третьей авеню, где заказали суп из шпината, телятину, сыр, кофе и полбутылки «Орвьето». Как раз это вино Лу так глупо заказала в «Элен» несколько месяцев тому назад, когда противный драматург, имени которого не могла запомнить, предложил ей выпить. А позднее она подцепила Маршалла в Еврейском музее. Если бы ей тогда кто-то сказал, что уже в июле у нее будет роман с Питером Нортропом, Лу рассмеялась бы ему в лицо.

– Тебе не нравится вино? – спросил Питер.

– Очень нравится. Это мое любимое. А что?

– У тебя было странное выражение лица, когда ты его пригубила.

– Я думала о другом.

– О чем или о ком?

– О том и другом.

Питер испытующе посмотрел на нее и деликатно сменил тему.

После ужина они неспешно пошли к ней домой. Едва вошли, Питер обнял ее и сказал:

– Я весь день о тебе думал.

Они быстро разделись, легли в постель, но там немного отдохнули. Теперь, когда знали, как хорошо им будет, не было смысла спешить. Слова тоже были не нужны. Что говорить? А если что-то и произносилось, то ответ был не нужен, отдельные слова просто вырывались из уст, и их звук повисал над мокрыми телами.

– Да, – могла сказать Лу.

– Вот так, – через долгое время мог сказать Питер.

Или: «Я не могу».

– Тебе это нравится?

– О!

– Невероятно.

– Слушай.

– Снова электричество.

Не важно, кто сказал это, в какой последовательности и через сколько времени, назавтра они ничего не помнили. Слова были частью волшебства, их произносили снова и снова в разных сочетаниях, когда они были очарованы близостью. Язык эротики сам по себе специфичен, как язык любой магии, и так же бессмыслен, когда колдовство заканчивается.

На следующий день, пятого июля, все в «Тряпье» узнали, что секретарша Тони Эллиота уволена, а Лу вспомнила, что Дэвид вернулся в город. Она совсем забыла о нем. И так быстро. Только очень ветреный человек мог забыть кого-то так быстро, а Лу не считала себя ветреной. При этой мысли огорчилась, но ей стало и очень весело, у нее было ощущение силы и свободы. Наверное, она не так нуждалась в Дэвиде, как сама думала все это время.

Вскоре Дэвид позвонил ей.

– Я скучал по тебе, – сказал он. – Как прошел уик-энд?

– Очень скучно.

– Какая была погода в Нью-Йорке?

– Очень жарко. Мне хороший счет за кондиционер. Компания будет в восторге.

– Жаль, что ты не могла уехать.

– Ненавижу ездить в такие дни. Полно машин, и все дергаются. Зато теперь у меня пара выходных на неделе, а это неплохо.

– Вот если бы ты получила колонку… – сказал Дэвид.

– Это вчерашний день, – ответила Лу резче, чем сама хотела.

– Все равно жаль.

– Прошу тебя, Дэвид, забудь о колонке. Ее ведет Питер Нортроп, вот и все.

– Извини. Я просто хотел…

Дэвид хотел сказать, как он ей сочувствует, бедолага. Он стал бедолагой в тот момент, когда Питер Нортроп вошел в нее, но Дэвид еще об этом не знает. Что мне с ним делать, думала Лу.

– Как насчет завтра? – спросил он. – Я сказал Лилиан, что иду в турецкие бани.

Вечер в турецких банях уже давным-давно стал алиби Дэвида перед женой, чтобы провести ночь с Лу. Лу часто шутила:

«Вот уж не думала, что когда-нибудь буду благодарна туркам хоть за что-то».

Сейчас она остро чувствовала грязь их отношений, ложь, непорядочность. Как он смеет так обращаться со мной? Правда, Лу забыла, что два года ее это ни капли не беспокоило. Следующая мысль: у него дряблое тело.

– Завтра, – с сожалением сказала она, – подойдет.

– Я позвоню завтра днем. Не перерабатывай.

Он всегда был таким банальным!

– Попробую, – ответила Лу. – Пока.

Положив трубку, она заметила, что пальцы побелели от напряжения. Лу смотрела на них. Это те же пальцы, по которым пробегал ток, когда она спала с Питером. Тогда она любила их, теперь ненавидела.

– Завтра я встречаюсь с Дэвидом, – сказала Лу Питеру вечером после того, как они трахнулись.

– Да?

– Он попросил, а я не знала, как выпутаться.

– А почему ты должна выпутываться?

Они сидели в саду, во тьме мерцали огоньки сигарет. Лу отчаянно всматривалась в темноту, пытаясь разглядеть выражение его лица и понять настроение. Он искренен? Саркастичен? Оскорблен?

– Потому что я больше не хочу спать с ним, – сказала она, сомневаясь, что когда-то хотела этого. – Правда, не хочу. Но не хочу и обижать его.

– Надо выбирать, правда?

На них были халаты, которые Лу купила несколько лет тому назад в мужском магазине «Лорд и Тейлор». Она приобрела сразу два халата, чтобы Дэвиду было удобно, когда он у нее оставался. И сейчас ей пришло в голову, что Питер слишком умен, чтобы не догадаться, что до него халат носил Дэвид. Это волнует Питера? По его поведению не скажешь, но внешне он ведет себя так по отношению ко всему вообще.

– Я хочу выпить, – сказала Лу, неожиданно занервничав. – Тебе тоже налить?

– Да, это было бы прекрасно.

Когда шла в гостиную налить виски, она поняла, что хочет, чтобы Питер ревновал, а этого не было. Ей важно, чтобы его волновало, будет ли она спать с Дэвидом; ей хотелось, чтобы он расстроился из-за этого. Может, он не огорчится, может, она ничего не значит для Питера? А затем вспомнила о Беверли.

– Ты слышал о человеке по фамилии Фингерхуд? – спросила она, когда вернулась со стаканами в руках.

– Фингерхуд?

– Да.

– Нет, не думаю. Такой фамилии не забудешь. А кто это?

– У него был роман с твоей женой.

– Моей женой? – Питер приподнялся с шезлонга. – О чем ты говоришь? Что ты знаешь о моей жене?

– Много чего. – Лу было приятно видеть, что сукин сын все-таки вышел из себя.

– Ты хочешь сказать, что встречалась с Беверли?

– Нет. Никогда.

– Тогда, значит, ты знаешь этого Фингерхуда? Так?

– Тоже нет.

Сейчас Лу хорошо видела выражение его лица. Страх загнанного животного, и она подумала, не такое ли лицо было у нее в «Палм Корт», когда Анита упомянула о Дэвиде.

– Должен признаться, я заинтригован, – сказал Питер. – Ты не объяснишь мне, в чем тут дело?

Лу сделала большой глоток виски с содовой.

– Это довольно запутанная история.

– Я слушаю.

– Ну, на самом деле все началось очень давно, в Атлантиде.

На следующий вечер Лу отсосала у Дэвида, у которого в последнее время эрекция появлялась только в этом случае.

Отсасывая его, она думала о Питере и его дикой реакции на рассказ о встрече Беверли и Симоны в Мексике, о Симоне, которая работала у Дэвида и у которой была связь с Фингерхудом. Симона сделала ошибку, познакомив Беверли с Фингерхудом. Потом Лу рассказала об Аните, подруге Симоны, у Аниты (как она подробно описала пораженному Питеру) была связь с Фингерхудом одновременно с Беверли, и…

– Фингерхуд! – заорал Питер. – Что это за ублюдок?

– Он лечащий психолог.

– Рад это слышать, а то я уже решил, что это маньяк, работающий на почте.

– Анита говорит, что он очень основательный человек. Работает в Детском центре на Парк авеню.

– Неужели? Как же он все успевает?

Когда у Дэвида наступила эрекция, он вставил в нее и кончил, а она пошла в ванную, и ее вырвало.

Потом вернулась к Дэвиду и сообщила:

– Я не могу больше с тобой встречаться.

Сначала Дэвид решил, что она шутит.

– Нет, я чертовски серьезна, – сказала Лу. – Мне стыдно перед Лилиан (слава Богу, она не перепутала ее с Беверли).

– Это моя проблема, – твердо ответил Дэвид, – а не твоя.

– Но я о ней думаю.

– Не надо.

– Я ничего не могу поделать. Что, если у нее новый приступ, когда ты со мной в постели? Как я себя должна чувствовать?

– А если бы у нее был приступ, когда я сижу в турецких банях? Какая разница?

– Разница в том, что ты не в бане, а со мной.

Через секунду Дэвид осторожно спросил:

– У тебя кто-то есть?

– Конечно, нет.

– Если есть кто-то, скажи.

Страшный будет вечер, поняла она. Возможно, разговор затянется до утра. Лучше бы промолчать, но сейчас, черт подери, уже поздно.

– Я знаю, ты не хочешь меня обижать, – сказал Дэвид, – но, уверяю, лучше мне знать правду.

– Абсолютно никого нет. Ты доволен?

Она может быть непрактичной, но она не сумасшедшая. Правда! Смех один. Только идиот будет говорить правду в такой ситуации, только идиот хочет ее услышать. Она была идиоткой, когда сказала Питеру, что встречается сегодня с Дэвидом. Чего этим добилась? Ладно, завтра она скажет ему, что встречалась с Дэвидом, но не спала с ним. И Питер поверит ей, как Дэвид поверит, что у нее никого нет. Потому что оба хотят верить. Это вне всяких сомнений. Правда – это для птичек. Отрицать все.

– Как может быть кто-то еще, если мы только что переспали? – спросила она тихо, ощущая новый приступ тошноты.

Утром Лу смотрела, как Дэвид одевается, и непрерывно думала о Питере. Дэвид сначала натянул носки и туфли, а потом брюки. Питер все делал наоборот, брюки у него были слишком узкие.

Глядя на Дэвида в розово-лиловой спальной, Лу решила, что манера Питера ей нравится больше, и задумалась, оттого это, что она начинает любить его, или ей просто нравится его стиль. Стиль всегда интересовал ее. Как человек выглядит, как он одевается, как ходит по комнате. Только очень поверхностный человек считает такие детали незначительными. Внешнее выражение глубинного внутреннего мира.

– Я тебе не верю, – сказал Питер на следующий день, когда она утверждала, что не спала с Дэвидом. – Я прекрасно знаю, черт подери, что ты трахнулась с этим сучьим сыном, но ценю твой жест.

– Это не жест, это правда. После тебя просто не смогла бы.

– Хорошо, что ты не увлекалась театром. У тебя это паршиво получается, дорогая.

Он смеялся. Чтобы показать, как огорчена недоверием, Лу заплакала. Он расхохотался еще больше. Она не любила, если ее удавалось перехитрить, надо ей сменить подход, потому что Питер, ясно, не проглотит того, что съел Дэвид. Между всхлипами Лу мысленно пометила себе, что надо обдумать, как вести себя с Питером в будущем.

– Ты мерзавец, – сказала она.

И тут же вспомнила об Аните и ее пилоте. Безнадежная, зависимая любовь. И она тоже попадется в эту дурацкую ловушку?

– Я хочу, – сказал Питер, будто прочитав ее мысли, – чтобы ты зависела от меня.

– Почему?

– Тогда я могу избавиться от тебя.

– Приятно слышать. Но если ты этого хочешь, почему не избавиться от меня сейчас?

– Потому что сейчас именно я от тебя завишу.

Они были обнажены, но еще не занимались любовью.

– Я не верю, что ты когда-нибудь от кого-то зависел, – сказала Лу.

– Да, до встречи с тобой.

– Я боюсь, – неожиданно задрожала она.

– Кого?

– Не знаю. Тебя. Нас. Я чувствую, ты убьешь меня. У меня никогда раньше не было такого чувства.

– У тебя и электричества в пальцах не было.

– Правда. Все взаимосвязано. Я слишком тебя хочу.

– Хорошо.

Лу не знала, как это случилось, почему она это сказала. Но через секунду услышала свой голос:

– Ударь меня.

Ни секунды не колеблясь, он дал ей пощечину.

– Еще раз. Ладно, хватит, – сказала она после второго удара.

– У меня не очень получается, да?

– Лучше, чем ты думаешь. Ты не тратил времени, другой мог бы вообще отказаться.

– Ты всегда просишь мужчин об этом?

– Впервые в жизни.

– Еще одно впервые, – сказал Питер, обнимая ее дрожащее, заряженное электричеством тело.

После этой ночи Лу стала физически одержимой, она могла думать только о нем и жила только ради вечеров с ним в розово-лиловой спальне.

Они встречались раза четыре в неделю. Вечера, которые Лу проводила в одиночестве, уходили на сон, стирку нижнего белья, намазывание кремом лица и чтение. Теперь, если она спала одна, то непрерывно вертелась, а однажды протянула руку, чтобы нащупать Питера, и проснулась, поняв, что его нет. Его отсутствие так взволновало ее, что остаток ночи она не спала, лежала, глядя в потолок, и думала, зачем ей это безумие. Лу чувствовала, что не принадлежит себе, она была вне себя, ей это не нравилось, совсем не нравилось, но ничего не могла с этим поделать.

С ней это случилось только однажды, и, как она неохотно вспомнила, глядя в потолок, было еще один раз. Все произошло вскоре после ее переезда из Филадельфии в Нью-Йорк, и это был студент. Он учил ее писать статьи, был женатым и не слишком красивым. И все же в нем что-то было. Когда он прикасался к ней, она млела. Несколько дней после встречи с ним тело ее пылало, соски опухали, а сознание мутилось. Лу бродила, как во тьме, ожидая только встречи с ним.

Он не любил ее и не притворялся. Называл ее Луис. Она ненавидела это имя, но из его уст оно звучало музыкой. Он мог бы называть ее Агнесс или Присциллой, ей было все равно. Лу пыталась понять, что в нем такое, что она становилась безоружной, и решила, что, скорее всего, это его недоступность. А что, если это простая старая, сильная биохимия? Ей нравился его запах, хотя не могла бы объяснить, что это за запах. Легкий лимонный аромат, вот и все, что могла сказать. Наверное, так же невозможно описать цвет. Как это возможно? Можно ль пламя синим написать?

Успеваемость у нее стала неровной, потому что она все время думала о чем угодно, только не об учебе. Однажды ночью он сказал ей: «У тебя самая лучшая пиписка из всех, которые я встречал». – «Да нет, обычная», – ответила Лу.

Это была, в общем, правда. Он считал ее нимфоманкой, сначала она спорила с ним, а потом перестала, потому что решила, что, может, он и прав, может, к девятнадцати годам прорвалась ее подлинная натура.

Она делала все, что он хотел, но, к счастью для нее, хотел он немногого. В конце семестра Лу потеряла его как учителя, а вскоре и как любовника. Он заявил, что решил отныне быть верным жене из-за детей и все такое прочее. А через несколько месяцев она узнала, что он связался с семнадцатилетней первокурсницей с длинными светлыми волосами. Вскоре развелся и женился на этой девушке, которая ждала ребенка.

Теперь начала страдать работа Лу в «Тряпье», и однажды Тони Эллиот сказал ей:

– Что-то у вас притупилось перо. Что-нибудь случилось?

– Может, у меня начался ранний климакс.

– Если я могу чем-то помочь…

Она удивилась. Впервые увидела, как Тони сбросил маску равнодушия и искренне посочувствовал ей. Может, все-таки он человеческое существо, подумала она, удивляясь, почему же тогда уволил секретаршу.

– Я постараюсь исправиться, – сказала она. – У меня сейчас личные проблемы.

– Я в вас верю. Вы великолепный репортер.

– Вы имеете в виду, – улыбнулась Лу, – была им.

– И остаетесь.

Он взялся за телефон, показывая, что разговор закончен.

– Ты еще любишь свою жену? – спросила она ночью Питера.

– Не думаю. Но восемь лет жизни и дети что-то значат. Возможно, это не любовь, а привычка, но я все равно не хочу жить с ней.

– Но ты о ней думаешь, – сказала Лу, ненавидя себя за настырность.

– Временами. Нет. Чаще. Я думаю об этих восьми годах, и мне кажется, что мы не были несчастливы. Не восхитительные годы, но по-своему нормальные. И все равно не хочу возвращаться, слишком поздно. Но я удивлен. Я удивлен даже проблемой лифчика, о которой тебе говорил. Скажи, я преувеличивал, говоря, что Беверли – посредственность?

– Ты хотел оправдать разрыв.

– Да, что-то вроде этого.

Мужчины, которые недавно разошлись с женами, просто несносны, подумала Лу. Они ни здесь, ни там. Болтаются, как цветок в проруби. Самое худшее время для связи с ними. У женатых мужчин типа Дэвида была возможность вернуться домой к успокаивающей привычной рутине жизни. Мужчина, который недавно развелся, должен создать для себя новый образ жизни, что-то предпринять, чтобы заполнить возникшую пустоту. А некоторые, вроде Питера, метались между двумя разными мирами, не примыкая к одному и не порывая с другим.

Не следовало говорить о Беверли и Фингерхуде. Возможно, тот факт, что Беверли заинтересовалась другим мужчиной, пробудил интерес к ней. Зачем она ему сказала? Без сомнения, это глупое, злобное желание показать, что она знает о его жене нечто, чего не знает он. Глупость и ничего больше. Нужно было придержать язык. Мысль, что Питер может вернуться к Беверли, сводила ее с ума, и от этого она стала еще одержимее сексом. Как будто могла крепче привязать его безудержными постельными играми, хотя и сама понимала, что это чепуха.

В конце месяца Лу получила от Дэвида чек на сто долларов и записку: «Пожалуйста, возьми деньги. Ради Джоан». Выглядело так, что Дэвид заботливый и неэгоистичный, в отличие от нее. Она не доверяла неэгоистичным людям, не могла поверить в их искренность. В письме Лу поблагодарила Дэвида, написав, что надеется на выздоровление Лилиан.

– Лилиан прекрасно себя чувствует, – сказал Дэвид, когда позвонил после получения письма. – А как ты? Я жутко скучаю по тебе.

– Все хорошо.

– Не хочешь как-нибудь поужинать вместе?

Очень грубо ему сейчас отказывать.

– Нет, не думаю, – ответила Лу, а потом добавила: – Сейчас не то время.

– Но мы же можем быть друзьями?

Возник образ спальни.

– Конечно, Дэвид.

– Я позвоню тебе.

– Береги себя, Дэвид.

– Ты тоже, детка.

А в это время состоялось несколько других разговоров.

Разговор № 1. Беверли и Анита

Беверли. Это Беверли Нортроп. Вы меня помните?

Анита. Да, конечно. Как поживаете?

Беверли. Хорошо. Я с детьми только что вернулась после месячного отдыха.

Анита. Завидую.

Беверли. И мне позвонил человек, который говорит, что он ваш друг. Англичанин…

Анита. Йен Кларк.

Беверли. Именно он.

Анита. Надеюсь, вы не сердитесь, что я дала ваш телефон. Мне показалось, что вы понравитесь друг другу.

Беверли. Очень мило с вашей стороны. Мы еще не встречались, и именно поэтому я звоню. Какой он?

Анита (искренне). Очень милый, очень воспитанный и очень привлекательный.

Беверли. Чем он занимается?

Анита. Работает в телешоу «Загадка».

Беверли. «Загадка»? Это там, где все участники с высшим образованием?

Анита. Да, это. Йен – помощник режиссера. Он подбирает участников.

Беверли. Хорошая работа.

Анита. Он ведь иностранец, так что ему нелегко было прорваться на телевидение, пришлось заниматься тем, что дали. Но Йен далеко пойдет. Он очень одаренный.

Беверли. А как он выглядит?

Анита. Высокий блондин. Англичанин.

Беверли (меняя тему). Я читала статью о вас в «Тряпье». А что вы думаете о девушке, которая брала у вас интервью?

Анита. Лу Маррон? Я думаю, она лесбиянка. Ну, не совсем лесбиянка, а бисексуалка.

Беверли. Да? А почему вы так думаете?

Анита. Она ведь трахается с вашим бисексуальным мужем, правда?

Разговор № 2. Анита и Симона

Анита. Привет, мне только что звонила эта жопа Беверли Нортроп.

Симона (сидя за ужином). Ты начинаешь разговаривать, как я. Роберт тебе еще этого не говорил?

Анита. Не сволочись из-за того, что Стейси вернулся в Детройт. Найдешь другого урода, как всегда.

Симона. Спасибо за комплимент, но Стейси здесь ни при чем. Я рада, что он исчез. Он начал действовать мне на нервы. Мне эти цепи уже по ночам снятся. Ну, хватит обо мне. Как у тебя дела с месье Фингерхудом?

Анита. Честно говоря, после аборта не очень. На меня это сильно подействовало.

Симона. А иначе ты сейчас была бы на четвертом месяце.

Анита. Я не хочу ругаться. Мы давно дружим, и я всегда знаю, когда ты расстроена.

Симона. Откуда?

Анита. Ты всегда опускаешься до французских слов.

Симона. Лучше, чем опускаться до немецких, фрейлейн Норформс.

Анита. Я пока не буду ругаться. Я позвонила, чтобы сказать, что, кажется, я соединила Беверли с искателем удачи Йеном. Разве ей не поможет?

Симона. В чем?

Анита. Ты спрашиваешь? Ты что, не помнишь, как увидела ее на полу у Роберта через два дня после того, как он тебя выбросил? Не рассказывай только, что теперь вы снова подружились.

Симона. Это правда. Беверли – нормальная женщина. Я ее простила.

Анита. А я нет.

Симона. Тебе ее не за что прощать.

Анита. Это ты так думаешь. У нее большая грудь и куча денег.

Симона. Она не виновата.

Анита. Я знаю, и это еще хуже. Она ничего не сделала, чтобы получить их. Посмотри на меня. Я пашу двадцать пять лет и до сих пор плоскогрудая и нищая.

Симона. Двадцать шесть.

Анита. Если б я не знала, что у тебя нет оргазма, я бы тебя не простила, но, честно говоря, мне тебя жаль, Симона. Поэтому я не сержусь.

Симона. Лучше бы ты сердилась. Кому нужно твое вшивое сочувствие? Кроме того, я кое-что придумала и в ближайшие дни получу классный оргазм, вот что я тебе скажу.

Анита. Не хочу спрашивать, потому что боюсь услышать ответ. Но, думаю, тебе будет интересно узнать, что твоего дружка Дэвида Стерна обманывает его подружка.

Симона (удивленно). С кем же?

Анита. С мужем-педиком Беверли.

Симона. Откуда ты знаешь, что он педик?

Анита. Ты же сама так говорила, когда вернулась из Мексики. Задница.

Симона. Почему ты веришь всем моим словам? Ты же знаешь, какая я лгунья.

Анита. Ну, с меня хватит. Надеюсь, ты никогда не кончишь.

Симона (задумчиво). Это комбинация психологии и йоги. Ты говоришь себе: «Я не хочу кончать, я не хочу кончать, я не хочу…»

Разговор № 3. Симона и Дэвид

Симона. Мистер Сверн, есть кое-что, что вы должны знать.

Дэвид (устало). Да?

Симона. Речь о мисс О’Хара.

Дэвид (оживленно). В чем дело? Она в беде? Несчастный случай?

Симона. Она в беде, верно, но я бы не назвала это несчастным случаем. Это нечто особенное.

Дэвид. О чем вы говорите?

Симона. Мисс О’Хара трахается с мистером Нортропом, мистер Сверн.

Дэвид (позеленев). Вы уволены, мисс Ласситье.

Когда Питер спросил Лу, зачем она держит кота, та ответила:

– Потому, что это не кот: Он принц. Скоро превратится в принца.

– Или в лягушку.

– Иногда я тебя ненавижу.

Питер запел: Когда я тебя ненавижу, то любовь во мне говорит. Что поделать, я так счастлив с тобой.

– А я несчастна.

Они столкнулись по дороге в редакцию, и Питер предложил зайти выпить кофе. Это было через три дня после того, как они спали в последний раз.

– Вечером встречаемся? – спросил Питер, садясь за столик.

– Если ты снова не занят.

– Это зависит не от меня.

– А от кого? Другая девушка? Может, Беверли?

– Ты сегодня просто ясновидящая.

– Вовсе нет, дорогой. – Она начала и говорить, как он. – Ясновидение относится к будущему. А я говорю о недавнем прошлом. О последних трех ночах.

Питер рассмеялся, но не стал ничего отрицать.

– Не шути со мной, – с горечью сказала Лу.

– Шутить с такой шутницей, как ты?

– Ты это и делаешь. Передай, пожалуйста, сахар.

На выходе он сказал:

– Сегодня вечером есть маленькое дельце. Я должен пойти на день рождения дочери. Ей сегодня шесть. Хочешь пойти со мной?

Предложение поразило Лу.

– А Беверли будет?

– Конечно, она же мать Салли.

– С удовольствием. – Желудок у нее уже свело. – Спасибо.

Первое, что потрясло Лу в тот вечер, это дом, в котором жила Беверли. Это было совсем не новое здание из стекла и стали, как она ожидала. Старое величавое здание с угрюмым вестибюлем, равнодушным швейцаром и лифтом самообслуживания.

Питер нажал кнопку, и они поехали. Лу тут же подумала о своем первом этаже и садике.

Утром она получила письмо от матери, в котором та писала, что Джоан становится все своенравнее. Теперь она отказывается завтракать. Лу разъярилась, прочтя эти строчки. В детстве мать насильно кормила ее овсянкой, от которой ее рвало. Не удивительно, что Джоан взбунтовалась. Понятно, что ее так же насильно кормят. Единственное, от чего ее тошнило быстрее, чем от воспоминания об овсянке, это от отсасывания Дэвида.

Когда четыре дня тому назад она легла в постель с Питером, он сразу сказал:

– Давно меня не отсасывали.

Первой ее реакцией, которую она скрыла, было проклятие, но выяснилось, что Питер – это особый случай. Ей нравилось это делать, может быть, потому что у него эрекция от этого не зависела, как у Дэвида. В случае с Дэвидом она знала, что это благотворительность, а от этого с души воротило.

Днем, когда у Лу была пауза, она написала письмо матери, в котором требовала прекратить третировать девочку. «Ты насильно кормила меня, – писала Лу. – Ты помнишь? И я благодаря тебе сейчас не могу завтракать». Но, отдав письмо курьеру, огорчилась. Неужели она может диктовать свои условия из-за сотни долларов в месяц?

– Приехали, – сказал Питер, нажимая кнопку звонка.

Плотная негритянка в белом переднике и чепце открыла дверь. Лу с интересом заметила, что вместо привычной для прислуги одежды на ней было платье с ярко-оранжевым геометрическим рисунком. Лу остро ощутила, что женщина сейчас заорет, как истая африканка, но вместо этого та очень спокойно сказала:

– Добрый вечер, мистер Нортроп.

– Как дела, Маргарет? Это мисс Маррон. Лу, это Маргарет.

– Привет, Маргарет, – сказала Лу. – Роскошное у вас платье.

– Спасибо, мэм, – ответила Маргарет и бросила на нее подозрительный взгляд.

– Не тушуйся, – прошептал Питер, когда они входили в гостиную, где на стене висело огромное фото Адольфа Гитлера без усов. – Мне его сделал Кав, – сказал Питер.

В комнате маленький мальчик крутил вокруг себя девочку с завязанными глазами. Когда она остановилась, то пошла к портрету и попыталась приколоть усы на место. Они попали в ухо, и все дети рассмеялись.

– Эту образовательную игру придумал я, – сказал Питер. – Вместо того чтобы прикалывать хвост ослу, дети прикалывают усы Гитлеру, сигару Уинстону Черчиллю, пенсне Рузвельту и так далее.

– Это не устарело? Я имею в виду персонажей. Почему не Мао Цзэдун или не Линдон Джонсон?

– Это будет другая серия. А эта посвящена второй мировой войне. Я сделаю несколько серий по мировой истории.

В комнате висели бумажные гирлянды и воздушные шарики, а в центре покрытого белоснежной скатертью длинного стола стоял торт с шестью розовыми свечами.

– Папа! Папа!

Это была маленькая девочка, которая только что приколола усы в ухо Гитлеру. Она крепко обняла Питера. Платьице у нее задралось, и Лу заметила под ним трусики того же стиля, что и изысканное летнее платье.

– Папа, я боялась, что ты не придешь.

– Ну, милая, как же я мог пропустить день рождения моей малышки?

– Может, и мог, – сказала Салли, уставившись на Лу. – Мы же разводимся.

– Глупости. Я удивлен. Родители не разводятся с детьми и иногда даже не разводятся друг с другом. С днем рождения, милая.

Он представил Лу, и Салли сказала:

– Я вас знаю. Вы пишете о лифчиках и поясах в папиной газете.

– Правильно, – сказала Лу, пораженная сходством между отцом и дочерью.

– Вам лучше писать о конкурсах пирожных.

Лу и Питер рассмеялись, Салли вернулась к гостям, и тут появилась Беверли. Она была выше и красивее, чем думала Лу, и у нее прекрасные волосы, спускавшиеся по веснушчатым, слегка загоревшим плечам. На ней было романтическое зеленое платье с глубоким вырезом, открывавшим большую грудь, от которой так устал Питер. Лу было интересно, какой на ней лифчик. У нее возникло жгучее желание пососать грудь Беверли.

– Дорогая, – сказал Питер жене, – я хочу представить тебе…

Беверли что-то пила из темного бокала такого же цвета, как и платье, и Лу отметила, что под глазами у нее синяки и вид утомленный. Маргарет и другая тоненькая негритянка начали приносить блюда и сервировать стол. Повсюду стояли вазы с красными и желтыми длинными розами, а в углу сидела бабушка. Лу вспомнила о своей дочери, давящейся овсянкой на Спрюс стрит.

– Я рада, что вы пришли, – сказала Беверли Лу. – Я много о вас слышала от Питера. Он считает вас первоклассной журналисткой.

– Спасибо, но, кажется, вашей дочери не нравятся темы, на которые я пишу. Она считает, что я должна писать о пирожных.

Женщины обменялись взглядами. Сочувствие? Враждебность? Отчаяние? Лу не могла понять. Она шла сюда с предубеждением против Беверли, а сейчас не знала, что ей и думать. Как правило, она быстро разбиралась в своих чувствах, но сейчас оказалась в сложном положении. Если бы не Питер, они могли бы подружиться, подумала Лу. Что-то в Беверли привлекало ее. Под здоровой оболочкой таилась потерянная душа.

– Где подарки? – спросил Питер.

– Я положила их в шкаф Маргарет. Это самое надежное место.

– Сейчас будем дарить?

– Наверное.

Лу перестала прислушиваться. Она чувствовала себя лишней при этой домашней сценке, она не принадлежала к этому миру. С чего ей взбрело в голову принять приглашение Питера? Только из желания посмотреть на Беверли? Теперь, после встречи, Лу не могла вспомнить, что она ожидала увидеть, и через минуту поняла почему. Потому что Беверли для нее по-настоящему не существовала, она была фантомом, призраком, который Питер называл своей женой, но который в сознании Лу существовал, как придуманный образ.

Так же она думала и о Лилиан. Может, ей понравилась бы Лилиан, если бы они познакомились, но сейчас это вряд ли вероятно. Дэвид. Она уже скучала по нему. Лу не хотела, чтобы он вернулся, по крайней мере в физическом смысле, но все равно скучала. Он был ее другом, таких отношений с Питером у нее не будет. У Питера есть друзья? Она сомневалась. Потом задумалась, не потому ли они с Дэвидом друзья, что между ними не было страсти? Почему дружба исключает страсть? Или страсть – дружбу?