Текст книги "Безумные дамочки"

Автор книги: Джойс Элберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Беверли отхлебнула чай с лимоном, надкусила сухую гренку и поставила поднос на пол рядом с бутылкой виски. Затем вылетела в роскошную ванную, и ее вырвало.

Она составила план действий на день. Встретиться с Йеном в «Граунд Фло», как они договорились, но одеться и накраситься… Эти подвиги выше ее сил. Пояс, чулки, трусики, туфли и пурпурное пальто поверх рубашки – это все, что смогла сделать. Пьяная и разобранная, она все же сообразила, что рубашка неуместна, ведь ей предстоит снять пальто, но все равно лучше это, чем процедура полного одевания. Чтобы защитить глаза от болезненного солнечного света, Беверли надела темные очки в толстой лиловой оправе (из «Блумингдейла»), поверх которых извивалась зеленая змейка.

Беверли заказала лимузин на двенадцать двадцать. В других обстоятельствах она бы попросила швейцара Генри вызвать ей такси, но сейчас даже трехминутная задержка была для нее невыносимой.

– Я буду сразу после обеда, – проинформировала она Маргарет. – И не волнуйся насчет ужина. Мистера Нортропа не будет, а я есть не буду. Позвони, пожалуйста, цветочнику, закажи три дюжины нарциссов и поставь их в гостиной. Иначе она похожа на гробницу.

Маргарет кивнула, вздохнула и вернулась к назначенной на понедельник генеральной уборке электропечи. На ней были резиновые перчатки, и она держала в руках новый очиститель, о котором Беверли услышала по телевизору. Маргарет больше нравился старый, им она пользовалась много лет, но слишком хорошо знала Беверли, чтобы спорить.

«Миссис Нортроп – как ребенок, настоящее дитя, – любила говорить Маргарет своей невестке в Рослине, – а ты знаешь, как ведут себя дети. Особенно испорченные и деспотичные».

На улице было холоднее, чем думала Беверли. Или приближался новый приступ озноба? Генри поддерживал ее за локоть, когда она спускалась к лимузину по короткой лестнице. Шофер стоял с вежливой улыбкой и держал открытой дверцу длинного черного «кадиллака».

– Добрый день, мэм, – сказал он.

– Добрый день, – ответила Беверли и благодарно нырнула в полумрак кабины.

– Надеюсь, вам станет лучше, миссис Нортроп, – сказал швейцар.

– Спасибо, Генри.

Беверли схватилась за ручку левой дверцы и откинула голову на кожаное сиденье, правая рука отдыхала на сумочке из крокодиловой кожи. Может, и полураздета, неожиданно подумала она, но все при мне.

Поездка за тридцать кварталов в «Граунд Фло» оказалась легче, чем ожидала Беверли. Пятая авеню была забита людьми, и Беверли удивилась тому, как шикарно были одеты работающие девушки. Обычно, если она выезжала купить что-нибудь, то всегда это было после двух часов, когда голодранцы вернутся в свои конторы и освободят место для избранных. У светофора две девушки поймали ее взгляд. Они вышли из «Бонвит Теллерс», у них были пакеты с фирменным знаком. Девушки смеялись и болтали. Беверли было интересно: о чем? О покупках, о том, где пообедать, о вчерашнем свидании? Им было слегка за двадцать. Свежие, чистые. Может, они секретарши за сто долларов в неделю, но Беверли им завидовала.

Они свободны. Они еще не сделали больших ошибок.

Беверли раньше не была в «Граунд Фло» и совершенно не ожидала увидеть такое. Она не была бы готова к этому и в лучшем состоянии, чем теперь, при ее мигрени. Ресторан показался ей кошмарным. Огни! Шаг за дверь, и ее ослепил потолок, в который какой-то маньяк из корпорации «Эдисон» встроил тысячи ламп и врубил их на полную мощность. Глаза ослепли, несмотря на темные очки.

– Стол мистера Кларка у дальней стены, – сказал метрдотель. – Пожалуйста, идите за мной.

Беверли неприятно было увидеть Джона Фэйрчайлда с двумя поклонниками за столом у самого входа. Три головы склонились над столом, как заговорщики. В их позе было нечто скульптурное, красивое в их завершенности. И странная неподвижность.

Беверли немедленно кивнула и улыбнулась Джону Фэйрчайлду. Она давно сталкивалась с издателем «Женской одежды», он был единственным конкурентом «Тряпья» в этой области. То, что Беверли видела людей из этого журнала в такой особенный день, волновало ее только потому, что она подумала, что, возможно, где-то поблизости обедают Питер, Лу Маррон и Тони Эллиот. Обеды и заговоры – таково модное сумасшествие в эти дни. Беверли презирала их мир, но и завидовала ему, потому что это был мир, связь, команда, в которую ее не включили. У Лу Маррон была хоть ее работа.

Горькое ироническое чувство овладело Беверли: она завидует Лу Маррон, когда большинство женщин позавидовали бы ей, ее красивому, преуспевающему мужу, ее детям в хорошей частной школе, дому за городом, чудной квартире в Нью-Йорке, деньгам, социальному положению, респектабельности. Но что все это значит, если спишь с человеком, который тебя не любит, если напиваешься до бесчувствия, если в холодный яркий октябрьский день под пальто только ночная рубашка, и она идет ко второму в цепи ее любовников?

Беверли с нежностью вспомнила Фингерхуда, первую свою измену и изысканные блюда, которые он готовил, они напоминали ей ресторан «Дургин Парк» в Бостоне. Питер часто возил ее туда по субботам, а потом привозил обратно в Уэллесли к паршивому комендантскому часу.

Женщины, обедающие в «Граунд Фло», большей частью были одеты в маленькие осенние костюмы, на некоторых были маленькие шляпки. Известный киноактер, сидевший вдали, привлек ее внимание. С ним были двое мужчин, оба лысые и толстые. В жизни актер выглядел лучше, чем на киноэкране, но Беверли удивили его блестящие глаза, глаза Питера. Кажется, они могли прорезать стальную дверь.

– В последний раз, – сказал Питер несколько дней тому назад, – говорю тебе, что с Лу Маррон покончено.

Но Беверли этому не верила, несмотря на утверждения Симоны, будто после смерти Дэвида Лу не встречалась с Питером. Симона после похорон подружилась с Лу, а Беверли звонила примерно раз в неделю, чтобы дать, как она выражалась, «полный дружеский отчет». Симона говорила, что Лу сейчас ведет целомудренный образ жизни, но Симона хочет исправить это положение и познакомит ее с Фингерхудом. Единственной помехой, говорила Лу, было то, что прошло слишком мало времени после смерти дорогого Дэвида, чтобы с кем-то знакомиться, и из уважения к его памяти она должна выждать какое-то время.

– Полный дружеский отчет номер четыре, – сказала вчера Симона по телефону между двумя глотками мексиканского ужина, в котором были жареная фасоль и прочая гадость. – Лу Маррон говорит, что секс ей так противен, что она даже перестала принимать таблетки.

Беверли удивилась, что Лу, прикидывающаяся такой умной, может пить таблетки. Симона говорила, что таблетки – это величайшее изобретение после пенисов, но Симона не слишком выдающийся мыслитель, и она ничего не хотела слышать о многих женщинах, умерших из-за таблеток, которые могли вызвать закупорку сосудов.

– Ты мое мнение о таблетках знаешь, – сказала Беверли Симоне, – так что хватит об этом.

– Твое мнение ни черта не значит, если вспомнить об Аните. Если бы она пила таблетки, ей не пришлось бы делать аборт в Сан-Хуане. Ей даже не дали наркоза.

– Аборт?

Возникла легкая пауза, а потом Симона начала задыхаться.

– Я подавилась перцем. Не в то горло попало.

– Я не знала, что Анита делала аборт.

– Это была морковь, – сказала Симона, отхлебнув вина.

– Ты не говорила, что Анита делала аборт, – заявила потрясенная Беверли. – Когда это было?

Тон у Симоны стал заговорщицким.

– Это тайна. У меня длинный язык. Умоляю тебя, никому не говори. Анита мне парик порвет вместе с моими волосами, если узнает, что я проболталась.

– Я ее только один раз видела. Что она имеет против меня?

– У тебя деньги и грудь, – быстро ответила Симона.

Беверли не могла поверить, что Анита ее не любит, как не могла поверить, что Йена интересуют только ее деньги. Она была слишком несчастна, чтобы ее не любили, и не слишком богата, чтобы ей завидовали.

– Знаешь, Симона, иногда я думаю, что ты немного не в себе.

– А я и не спорю. Но ты никому не скажешь об Аните, правда? Она очень переживает из-за этого.

– Буду молчать, как рыба, – промолвила Беверли и подумала, что скажет Йен об этой потрясающей новости. Йен всегда заявлял, что они с Анитой были только друзьями, но Беверли в этом сомневалась так же, как сомневалась в целомудрии Лу. – Когда она сделала аборт?

– Этим летом. Доктор Доброта летал вместе с ней.

– Кто это?

– Фингерхуд, конечно, – нетерпеливо сказала Симона. – Но он не виноват. Ребенка ей заделал Улыбающийся Джек. А у нее был колпачок.

– Это очень разумно.

– Разумно? И ты меня называешь сумасшедшей? Она же забеременела! Что в этом разумного?

– Не выходи из себя, – сказала Беверли. – Подавишься перцем.

– Морковью.

– Помнишь, как мы ужинали с братьями в Мексико-Сити? Помнишь, какой я была недотрогой.

– Ничего, ты сейчас наверстываешь.

– Я знаю. Но когда подумаешь о стольких потерянных годах…

– А каково мне? Столько лет трахаться и не кончать. Я могу просто умереть от этого. Кстати, я вспомнила интересную вещь. Представляешь, первый оргазм у меня был в день похорон мистера Сверна.

– Не вижу связи.

– Полная дурища, если так, – сказала Симона. – Смерть. Жизнь. Понимаешь? Мистер Сверн ушел, а у меня пришло.

Беверли едва не врезалась в тележку с десертом, который выглядел бы очень аппетитно, если бы только запах пищи не вызвал у нее нового острого приступа тошноты. Господи, как люди могут столько есть? Симона говорила, что ньюйоркцы так озабочены пищей потому, что Нью-Йорк живет под знаком Рака, а это знак еды. Астрологические объяснения Симоны не убеждали Беверли, которая давно решили, что некоторые люди – свиньи в душе, и ничего с этим не поделаешь.

– Извините, – сказала она вздрогнувшему официанту, который толкал тележку. – Прекрасная земляника.

– Только утром доставили из Франции, – с гордостью заявил он.

Беверли запомнила, чтобы сказать об этом шовинистке Симоне, когда та будет делать следующий дружеский доклад. Она поторопилась за метрдотелем, который опередил ее на несколько шагов. В ресторане было нестерпимо душно. Беверли чувствовала запах из-под мышек и сомневалась, что доживет до конца обеда. С облегчением она увидела Йена.

– Дорогая, – встал сияющий Йен, – ты вовремя.

– Я заказала лимузин.

Метрдотель отодвинул стол, и Беверли села рядом с Йеном на банкетке. Банкетки ей не нравились, потому что разговаривать было неудобно. Шея потом будет болеть несколько дней.

– А почему не на такси? – осведомился Йен.

– Страшно болит голова. Мне вообще не следовало выходить.

– Вид у тебя неважный, – признал он на французском языке.

Беверли удивлялась, почему англичане обожают вставлять французские слова, если терпеть не могут французов.

– Я чувствую себя отвратительно.

– Коктейль будете заказывать, сэр? – спросил официант.

Йен повернулся к Беверли.

– Виски со льдом, побольше лимона и без сахара.

Йен повторил заказ Беверли официанту, а себе заказал виски с содовой. Потом он сказал:

– Я тебе искренне сочувствую, но скажи… Как дела на семейном фронте?

После возвращения Питера под родной кров это был его любимый вопрос.

– Статус-кво.

Он неодобрительно взглянул на нее.

– Тебя это, кажется, не волнует.

Под мышками вспотело еще больше.

– Волнует? Мне так плохо, что меня ничто не волнует.

– Так дальше продолжаться не может. Ты понимаешь?

– Да? Почему же?

– Я не считаю вторники и четверги основой для хороших взаимоотношений.

– Можем поменять на понедельники и среды.

– Твой юмор меня не веселит.

– Неужели? – спросила она, думая, что, если официант немедленно не принесет напитки, ее вырвет прямо на белоснежную скатерть. – А я считала себя остроумной.

Йен прочистил горло и зашел с другого конца:

– Ты знаешь, как я к тебе отношусь.

– Дорогой, пожалуйста, не сейчас.

Он негодующе вздохнул, а Беверли пришло в голову, как странно у них поменялись роли мужчины и женщины. Раньше именно она, женщина, жаловалась бы на неполноту их романа, а он, мужчина, твердо стоял бы на том, что ничего не надо менять. Беверли была удовлетворена тем, что главенствует над Йеном. Это отчасти компенсировало то, что ею командует Питер. В другом углу известный ведущий колонки слухов что-то черкал в своем блокноте, слушая элегантную блондинку, которой Беверли не узнала. Ресторан был заполнен. Слева от Беверли мужчина и женщина ели рыбное филе с бледно-зеленым виноградом.

– Кристофер, – сказала женщина, – прислал мне открытку из Демоса.

– Пережарено, – ответил мужчина. – Что пишет дорогой мальчик?

Беверли не стала ждать ответа женщины. Ей казалось, что вопрос важности общения невероятно скучен. Но людей он волновал, они продолжали есть и пить вместе и непрерывно болтали о разных глупостях. А что остается? Она сама была ответом на этот вопрос. Могла ведь остаться в постели и тихо страдать под балдахином, но все же выползла из дома, несмотря на дикую головную боль, в мир еды, питья и болтовни. Убить время. Она часто думала, что люди только этим и заняты, потому что и в ее случае она в глубине души знала, что Йену на самом деле нечего обсуждать с ней, все уже говорено-переговорено, так что остается только пережевывать старые темы. Или вот слова мужчины о пережаренной рыбе, ведь это простая передышка в несущественном разговоре. Человек привык разговаривать. Ля-ля, бу-бу, ля-ля, бу-бу. Даже пустопорожний разговор лучше тишины. Льюис Кэрролл писал об этом правильно.

– Наконец-то, – сказал Йен, когда официант принес напитки. – Будь здорова, дорогая.

Рука у Беверли тряслась, когда она брала ледяной бокал. Какой дурак наполняет его до краев?

– Будь здоров, – сказала она и сделала большой глоток. – Они все-таки положили сахар.

– Отослать обратно?

Рыба пережарена. Они положили сахар. Ля-ля, бу-бу, ля-ля, бу-бу. Ах, как они наслаждаются своими голосами!

– Нет, выпью и так. У меня в горле пересохло.

– Как хочешь.

На Йене были темно-синяя куртка в стиле Мао Цзэдуна и голубой свитер.

– Потрясающе выглядишь, – заметила она.

– Я вообще потрясающий парень, но с тобой мне это не помогает.

– Еще как помогает.

– Не слишком. Я хочу жениться на тебе, Беверли. Ты это знаешь. Или ты мне не веришь?

– Верю.

– Ну и?

– Я уже замужем.

– Ты его не любишь.

– А почему ты думаешь, что я люблю тебя?

– Ты сама говорила, – обиженно ответил Йен.

Неужели? Она не помнила. Должно быть, когда они занимались любовью, но кто всерьез воспринимает такие вещи? Люди всегда так говорят, это просто слова, если ты сексуально возбужден. Йен ведет себя неразумно, как ребенок, требуя ответственности за слова, произнесенные во мраке ночи. Значит, не такой уж он умный, как кажется, но тогда американцы всегда будут клевать на его английский акцент, который делает самые пустяковые слова очень значительными и умными.

– Конечно, я тебя люблю, – поправилась она, думая, что несколько часов тому назад она слышала те же слова от Питера. Но Питер любил ее не больше, чем она Йена. Питер не хотел ее терять, а она не хотела терять Йена. Беверли была удобной подушкой для Питера, как и Йен для нее. Питеру нужно было возвращаться в дом, а Йен ей нужен, чтобы выдерживать жизнь с Питером. Она понимала, почему Йен расстраивается. В этой ситуации он был слабее, его использовала жена, которая на самом деле не хотела бросать мужа. Беверли была несчастлива с Питером, но это было знакомое несчастье. Она к нему привыкла и за те несколько месяцев, когда они жили врозь, скучала по нему. Развестись с Питером и выйти замуж за Йена (или кого-то другого) означало вероятность незнакомого несчастья. И какой в этом смысл? С Питером она хоть знала, что ее ждет, и хотя ничего хорошего в будущем не ожидалось, это пугало меньше, чем неизвестность. – Я люблю тебя, – повторила она, – но не пойду за тебя замуж. Так вот обстоят дела.

– Хреновые дела.

– Мы часто не получаем того, что хотим, – сказала Беверли, ощущая претенциозность своих слов.

– Ты, кажется, все получила. Удобный брак и меня по вторникам и четвергам.

– Йен, ты говоришь вздор.

– Потому что ты поставила меня в такое положение.

Он и вправду очень слабый, подумала Беверли, скулит, как щенок, никакой гордости. Питер никогда бы не пал так низко. Точно? Может, он тоже ныл и плакал, когда Лу Маррон сказала, что не будет с ним встречаться. Трудно вообразить Питера в этой роли, но и Питеру, наверное, трудно вообразить ее в роли несгибаемой женщины, которую она играла с Йеном. С Питером она слабая, а с Йеном сильная. Какая же она на самом деле?

– Йен, пожалуйста, не спорь. Не сегодня. Голова раскалывается.

Он допил виски с содовой и заметил, что ее бокал пуст.

– Выпьешь еще?

– Пожалуйста. Только на этот раз без сахара.

– Я использую все свое мощное влияние.

Он сказал это саркастическим тоном, а Беверли подумала, как у него мало мощи и как мало влияния для Нью-Йорка с его могучей конкуренцией. Бедный Йен. Он, в конце концов, всего лишь ассистент режиссера дневной викторины. Интересно, сколько он получает? Беверли боялась узнать, потому что сумма могла оказаться еще ничтожнее, чем она думала. Этот обед, несомненно, экстраординарный поступок, если только студия не оплатит счета. Ей было интересно узнать, где обедает Питер, что он ест, с кем сидит. Неожиданная страсть к мужу, приправленная горькой печалью, охватила Беверли.

В эту минуту она знала, что больше не разъедется с ним, что бы он ни сделал. Эта мысль произвела на нее странное воздействие: ей еще сильнее захотелось переспать с Йеном, и немедленно.

– Согрелась, дорогая? – успокоившись, спросил Йен. – Не хочешь снять пальто?

– Да. Спасибо.

Йен помог ей раздеться и удивленно уставился на то, что было надето под пальто.

– Ты в ночной рубашке? Или я сошел с ума?

Беверли взглянула на рубашку, будто видела это одеяние впервые. Грудь была хорошо видна сквозь полупрозрачный батист, соски ярко розовели под белой тканью.

– Я слишком плохо себя чувствовала, – сказала она. – Да и какая разница? Никто не заметит. Вот увидишь.

– Наверное, лучше надеть пальто, – нервно сказал Йен.

– Не смеши. Всем плевать. Смотри, никто и глазом не моргнул.

– Дело не в этом.

– А в чем?

– Ты… Ты… – Он не мог продолжать. – Ты не одета! – выдавил он наконец, украдкой оглядывая ресторан.

– Ночные рубашки сейчас носят повсюду, – отметила она. – Я-то знаю, у меня муж занимается модами.

– Но не такие же.

– Ну, значит, я основываю новое направление. Питер будет доволен.

– Беверли, я тебя умоляю, надень пальто.

– Не надену. Здесь жарко.

Йен закурил ментоловую сигарету и с плохо скрываемым гневом быстро затягивался.

– Я преподам тебе пример, – сказала Беверли, наслаждаясь остротой ситуации. – Я спрошу пару слева, заметили ли они что-нибудь необычное.

– Ничего подобного ты не сделаешь!

– Извините, скажите, я необычно выгляжу? – повернулась Беверли к паре слева.

Они без интереса посмотрели на нее, а мужчина сказал:

– Все равно спасибо, дорогая. Но грудь меня не волнует. Коленки – вот что главное.

Женщина просто пожала плечами и продолжала есть десерт.

– Видишь? – победно произнесла Беверли. – Я же говорила, всем наплевать.

– Мне нет.

– Потому что ты до одури консервативен.

– Все видят твою грудь, глупая.

– Ну и что? Им все равно.

– Абсолютная нелепость.

– Это ты нелеп. Именно ты развел бурю в стакане воды из-за пустяков.

Он бросил окурок, закурил другую сигарету и прошипел:

– Для меня это не пустяки!

Впервые после пробуждения ей стало легче. Смех побеждает все. В этом ее главная беда, решила Беверли. Она всегда мрачная, плаксивая, надо научиться видеть смешное в жизни. Может, этот случай с Йеном перевернет ее мировоззрение.

– Коленки, – сказал мужчина. – Это точно.

– Беверли, пожалуйста, – сказал Йен.

– Без сахара. – Официант поставил перед ней виски.

Беверли повернулась к Йену.

– Чем таким важным ты занят сегодня днем, что мы не можем трахнуться?

– Надо набрать новых участников.

«Загадка». Жуткое шоу. Однажды Беверли смотрела его пять минут, содрогаясь от участников, у которых было высшее образование. Йен говорил, что высокий рейтинг шоу объясняется тем, что все матери страны могут увидеть еще более тупых людей, чем их дети.

– Да, – сказал Йен, – надо набирать новых болванов.

– Это важнее, чем переспать со мной?

– Многие идиоты не хотят больше участвовать, потому что их публично унижают.

– Мы говорим о разных вещах.

– Диплом они получили не для того, чтобы телевидение делало из них дураков.

– Займись любовью, а не дураками.

Йен, кажется, только сейчас ее услышал.

– Извини, дорогая, но сегодня об этом не может быть и речи.

Беверли отхлебнула.

– Анита Шулер пару месяцев тому назад сделала аборт.

– Что?

– Да. Мне Симона сказала. Операция.

– Есть способ получше, – сказал человек слева. – Его применяют в Китае, и там это стоит всего десять центов.

Мало того, что шея будет болеть, так еще приходится обедать в одной компании с незнакомцами.

– Это тот пилот, за которым она гонялась зимой? – спросил Йен.

– Эта задница. А Фингерхуд летал с ней в Сан-Хуан. И ей даже не давали наркоза. Симона сказала, что ей только вкололи новокаин, сам знаешь куда. Так что она кричала двадцать минут.

– Высасывающая машинка, – сказал мужчина слева. – Работает, как пылесос. И просто высасывает зародыш.

– Это очень интересно, – сказала Беверли, – но мы бы хотели поговорить вдвоем. Если вы не против.

– Десять центов в Китае. Спорю, что с вашей подруги содрали пять сотен.

– Четыреста пятьдесят. Фингерхуд сторговался.

– Так и надо с этими пуэрториканскими живодерами. Ты должен торговаться, иначе ничего не получишь.

Питер не позволил бы чужакам вмешиваться в их разговор, подумала Беверли, мечтая, чтобы Йен не был слабым, но тут же спохватилась: ведь это она не оставляет ему выбора.

– Пожалуйста, не говори Аните, что я рассказала тебе об аборте, – сказала Беверли. – Она умоляла Симону, чтобы та не болтала.

– Обещаю.

Пара слева наконец-то встала. Мужчина сказал Беверли:

– Грудь не важна, дорогая. Поверьте, я знаю.

– Приятно было пообедать с вами. Но повторять мы не будем.

Женщина просто улыбнулась ей, и они ушли.

– Очаровательная пара, – скривился Йен. – Посмотрим меню?

После обеда Йен посадил Беверли в такси и сказал, что позвонит позже.

– Зачем? – спросила Беверли.

– Просто узнать, как ты себя чувствуешь.

– Я знаю, как я себя буду чувствовать. Еще паршивее, чем сейчас.

– Не отчаивайся, дорогая. Завтра вторник.

– Наш день. – Беверли послала ему воздушный поцелуй из окна машины. – В галерею Лео Кастелли на Семьдесят седьмой, – сказала она водителю. – И не спешите, я не тороплюсь.

– А я тороплюсь. Я работаю. Где на Семьдесят седьмой?

– Между Пятой авеню и Мэдисон. Хотите кое-что узнать?

– Не очень.

– В Нью-Йорке трудно трахнуться.

Когда Беверли приехала в галерею, там кроме Кастелли и Ивана Карпа был только один человек в вельветовом костюме. У него были большие черные усы, и он углубленно созерцал диптих, изображавший Джона Пейна и Кармен Миранду, сидевших верхом на лошадях. Картины слегка озадачили Беверли, потому что бананы и апельсины были на голове у Джона Пейна, а не на голове Кармен, но, будучи завсегдатаем галерей, она знала, что никогда нельзя подавать вида, что ты ошарашен. Да и почему бы им не быть на голове у Джона Пейна? Какая разница? Она повернулась к усачу.

– Бодлер говорил: «Жизнь – это больница, в которой каждый пациент отчаянно хочет поменять койку».

Мужчина бесстрастно посмотрел на нее.

– Как вы думаете, где вы находитесь? В «Модерне»?

Беверли скрыла, что ничего не поняла.

– Чья это выставка?

– Моя.

– А! А кто вы?

– Стив Омаха.

– Рада познакомиться. Я Беверли Нортроп. Я так понимаю, вы знаете способ, как довести женщину до оргазма.

В эту секунду ей показалось, что у него сейчас отвалятся усы.

– Погодите. Как, вы сказали, вас зовут?

– Беверли Нортроп. Я подруга Симоны. Я удивлена, что она не говорила вам обо мне.

– Нортроп. Нортроп. А, да, вы та сумасшедшая леди с буферами!

– Она меня называет сумасшедшей?

– Кажется, я сболтнул лишнее.

Стив Омаха сунул руки в карманы.

– Как вам моя выставка?

– Очень необычно.

Бетти Хаттон и Эдди Бракен на лошадях. На другой картине на лошадях сидели Вера Хруба Ралстон и Джон Карролл. Верхом были и Джордж Брент с Мерл Оберон.

– Я понимаю, что задаю глупый вопрос, – сказала Беверли. – Но почему все верхом?

– Вы были правы. Дурацкий вопрос.

У Мерл Оберон были усы Стива Омахи, но после картин Розенквиста, Раушенберга и Олденбурга Беверли уже ничему не удивлялась. Завершали выставку Ивон де Карло и Турхан Бей. Рядом с портретами Джона Пейна, Кармен Миранды и Джорджа Брента висели красные звезды.

– Вы их продаете? – спросили Беверли. – Или это просто выставка?

– Попробуйте купить и узнаете.

Блестящая мысль. Если Питер завел сраных попугаев, у нее на стене может висеть Джордж Брент (или Джон Пейн). Любой из них будет хорошо контрастировать с пейзажем Халтберга. Беверли распирало от цитат. Столько лет не зря ездила по вторникам в галереи из Гарден-Сити! Она тогда читала путеводитель, в котором говорилось, что сюрреалистическая живопись так же красива, как сочетание зонтика со швейной машинкой на анатомическом столе.

– Я действительно хочу купить одну из ваших картин. Завтра я переговорю с Лео.

– А почему не сейчас?

– У меня очень болит голова. В таком состоянии я не хочу обсуждать денежные вопросы. Но я действительно заинтересовалась вашими работами.

– Хорошо. Смотрите, кто пришел на ужин!

Это была Симона в том же черном дождевике, который был на ней, когда Беверли заметила ее в вестибюле отеля «Мария Кристина» в Мексико-Сити.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Симона.

– Хочу подцепить твоего красавчика, но не очень в этом преуспела.

Симона и Стив счастливо улыбнулись друг другу.

– Стив – не Роберт Фингерхуд в той квартире, – сказала Симона. – Этот номер не пройдет.

– У меня давно никого не было. Ты не знаешь, каково мне. Я только что обедала с Йеном. Я хотела переспать с ним, но ему нужно искать новых болванов для своего шоу. Такие дела.

– Беверли хочет купить мою картину, – сказал Стив, обнимая Симону за талию.

– У нее бабки есть.

– Я не считаю, что Йен интересуется ими, – сказала Беверли. – Правда. (Но в глубине души она именно так и думала. Его интересовали не деньги сами по себе. Но устроенная жизнь, готовые дети, легкая жизнь. Да, в самом деле, он бы хотел тут же переехать и занять жилище другого мужчины. Беверли была убеждена, что, если бы не Питер, Йен вообще не обратил бы на нее внимания.) – У меня теплые воспоминания об этом плаще, – сказала Беверли Симоне. – А что под ним?

– Ничего.

Беверли разозлилась, что Симона побеждает ее на ее же площадке. Как можно сравнить ночную сорочку с наготой? И все же…

– А у меня только рубашка. – И Беверли распахнула полы пурпурного пальто, чтобы все удостоверились, что она говорит правду.

– У вас могут быть проблемы, – сказал Стив, уставившись на потрясающие соски.

– Хотите поспорить?

– Ты все еще ведешь двойную жизнь? – спросила Симона.

– Если двух полумужчин считать двойной жизнью, тогда – да.

– Пойдемте выпьем, – сказал Стив. – Может, «У Мэдисона»?

Девушки согласно кивнули.

– Часто тампоны не спасают от холода, – говорила Симона, когда они выходили из двери. – Даже если на улице не очень холодно.

После трех порций виски Беверли уехала домой. Швейцар Генри спросил, как она себя чувствует.

– Спасибо, Генри, гораздо лучше.

На самом деле ей было гораздо хуже, голова раскалывалась, а Питера долго не будет. Когда она поднялась, дети на кухне обсуждали с Маргарет проблемы сексуального воспитания.

– Вылупились яйца, что появляется? – спросила Салли.

– Цыплята, – ответил Питер-младший.

– У других животных тоже есть дети, – напомнила Маргарет. – Но яиц у них нет. Откуда же они появляются?

– Из капусты? – истерически захохотал Питер-младший, а сестра ущипнула его.

– Мама хочет выпить мартини, – объявила Беверли, – а потом ждать, когда позвонит дядя Йен.

– Кто это? – спросила Салли.

– Новый мужчина, дорогая.