Текст книги "Безумные дамочки"
Автор книги: Джойс Элберт
Жанр:
Прочие любовные романы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)
– Завтра он будет в Бостоне. До понедельника его не будет.
– До понедельника?! Это точно?
– Точно, мисс Маррон.
– Но он говорил, что хочет опубликовать статью в понедельник. Она предназначалась для центрального разворота.
– Странно. – Раздраженная пауза. – Я знаю, что на этом месте будет статья мистера Нортропа.
– А, понимаю.
– Мне жаль, мисс Маррон.
– Мне тоже.
Ей хотелось разрыдаться, но для таких эмоциональных всплесков у нее не было времени, не было. Она опаздывала. Нужно бежать, ловить такси и нестись на выставку бюстгальтеров. Ей никогда так не хотелось никуда не ходить. Когда она приехала, несколько манекенщиц уже были на сцене. Бюстгальтеры были чудно сделаны, прекрасных цветов. Манекенщицы демонстрировали немногочисленной публике, как легко подгоняются лифчики под платье любого кроя, с любыми вырезами.
Следующий показ был в нескольких кварталах от этого зала. Весенние модели, и снова народу немного. «Покупатели весной замерзают. Посещение выставок падает», – записала Лу в блокнот. Несколько образцов было очень милыми. Ведущий объявил: «Они подойдут и для дискотеки, если надеть нижнее белье». Он был одним из партнеров в фирме, и вид у него был удрученный.
– Люди считают, что важна только осень, – рявкнул ведущий, когда Лу подошла попрощаться перед тем, как уехать к Дэвиду.
Они всегда обедали в одном ресторане, но это случалось не часто. В ресторане не было ни окон, ни свежего воздуха. Он был расположен на Тридцать седьмой улице, между Пятой и Шестой авеню, и его облюбовали для обедов служащие и постоянные клиенты из соседних зданий. Этот отрезок улицы был узким и темным, насыщенным запахом пищи и выхлопными газами.
Ресторан располагался на втором этаже, и, чтобы скрыть отсутствие окон, зал был декорирован под ночное время, когда на улице все равно темно. Лу всегда требовалось какое-то время, чтобы глаза привыкли к дымному тусклому свету, темно-красным скатертям. Возникала иллюзия, что ты в каком-то ночном клубе Нью-Орлеана.
Дэвид сидел на обычном месте, в глубине задней комнаты. Увидев ее, он начал медленно подниматься, но Лу жестом остановила его.
– Здесь слишком людно, чтобы быть галантным, дорогой, – сказала она, поцеловав его в лоб. – Я присяду.
Дэвид оставил ей более удобное место у стены.
– Что будешь пить? – спросил он через стол.
– Кампари с содовой.
– Один кампари с содовой, – сказал он официанту. – И один виски со льдом. Великолепно выглядишь, – сказал Дэвид, беря ее за руку. – Хотя уверен, что ты работала, как лошадь.
– Откуда ты знаешь?
– Рот. Он как-то изменяется, когда ты много работаешь. Не могу объяснить, в чем дело, но это так.
– Я содрогаюсь от мысли, как рот будет выглядеть к концу дня. У меня еще три показа. Хорошо, что я ночью выспалась. Угадай, куда я пошла ужинать?
– В «Элен»?
Они оба рассмеялись.
– Как ты догадался? – спросила она. – Я встретила…
Она рассказала о супружеской паре, которую они оба знали, о выставке в Еврейском музее.
– Но через несколько минут я ушла. Это был такой карнавал, что и не вообразить.
Официант принес напитки и дал меню.
– Сначала, – сказал Дэвид, – позволь вручить тебе вот это.
Достав из внутреннего кармана пиджака изящную коробочку «Картье», он положил браслет на стол. Камни таинственно мерцали в призрачном свете ресторана.
– У меня нет слов, – сказала Лу. – Что это? Я имею в виду, какие камни?
– Изумруды, рубины, розовый кварц и жемчуг. Тебе нравится?
Она надела браслет на свою изящную руку, боясь даже подумать, сколько это может стоить.
– Очень красиво, Дэвид. Прекрасно. Спасибо.
Когда она взяла его за руку, на глаза у нее навернулись слезы.
– Эй, – сказал он, – за столом не надо плакать. Это категорически запрещено.
– Это потому, что я ужасно счастлива.
Изумруды переливались в рубины, рубины – в розовый кварц, и только жемчужины выглядели непоколебимыми. Когда Лу смахивала слезинки, перед ее глазами стояло жемчужное ожерелье Коко Шанель, и она постаралась счастливо улыбнуться Дэвиду.
Глава 4
Был конец февраля, самого промозглого месяца в году, и Симона жила с Робертом Фингерхудом уже три недели и четыре дня. Обычно, если спрашивали, какой сегодня день недели, ей нужно было всерьез задуматься, чтобы вспомнить, потому что у нее была отвратительная привычка не запоминать не только дни недели, но даже и месяц. Однажды тихим июньским утром Симона подписала чек январской датой. Мужчина в ее туманном прошлом (тот крохотуля?) сказал, что она не может сориентироваться во времени потому, что не знает, где ее влагалище (да, это был крохотуля). Он также сказал, что именно поэтому у нее и пространственный кретинизм.
– Ты говоришь, что это из-за влагалища? – спросила Симона. Ее не убедил, но заинтересовал ход его мысли.
– Именно.
Он выглядел очень самоуверенным, как будто всю свою жизнь распутывал подобные узлы, так что теперь может давать необычные, но очень уверенные ответы.
– Ты не хочешь знать, где оно.
Последние слова были как-то забавно произнесены.
– А почему?
– Разве не ясно?
– Мне нет.
– Синдром зависти к пенису, глупышка. Если бы ты знала, где твое влагалище, ты должна была бы посмотреть на него, а там немного увидишь.
Она удивлялась, почему он думает, будто у нее нет привычки смотреть на свой лобок минимум пять раз в день, просто чтобы убедиться, что все на своем месте.
– Должна сказать, посмотреть есть на что, – ответила Симона, – если ты психически здоров.
– Спорю, что ты не смогла бы вот сейчас потрогать клитор, если это понадобится, – злобно сказал он.
– Ты ведешь себя гадко, и я не понимаю почему. Что я сделала? Почему ты оскорбляешь меня?
– Потому что ты красивая, рост у тебя сто шестьдесят три сантиметра, а я урод ростом сто десять сантиметров.
– Ты не урод, – искренне сказала она.
– Но рост у меня только сто десять.
Отрицать это не было смысла.
– Пусть и так. Но, когда ты ведешь себя нормально, у тебя прекрасная душа.
– И у меня триппер на большом пальце ноги. Хочешь, я засуну его тебе во влагалище? На всю жизнь отметина. Подумай. И тогда ты никогда не забудешь, какой сегодня день недели и месяц. Может, и в пространстве будешь лучше ориентироваться. А для тебя это большая проблема.
– Спасибо за все, – сказала Симона, удивляясь, как можно получить триппер на пальце ноги. Она не понимала (и никогда не поймет?) многих вещей. – Я предпочитаю не ориентироваться, чем…
Крохотуля, который был системотехником, пронзительно взглянул на нее.
– Ты меня хоть не жалеешь, – сказал он.
– Все время уходит на жалость к себе.
– Мне это нравится.
Симона встретила крохотулю на выставке электротехники в «Колизее» и переспала с ним главным образом для того, чтобы узнать, неужели и член у него соответствует росту. Но, подобно многим мужчинам его конституции, самый важный из всех жизненных органов жил самостоятельной жизнью. Они провели вместе пару недель, и часто, просыпаясь в кровати, она несколько секунд думала, что это ее ребенок. И когда он забивал ей, а делал это со всей доступной ему силой, Симона лежала, откинувшись на подушках, и была счастлива снова очутиться в объятиях мужчины. Вес не имеет никакого значения, когда трахаешься.
Однако после того, как он сказал о большом пальце, она помчалась к гинекологу на обследование. Анализ на гонорею был отрицательным, но, несмотря на это, Симона больше не могла спать с крохотулей. Наверное, он просто пошутил насчет пальца, скажет она себе поздно ночью, лежа на верхней кровати. Он любил развлекаться подобным образом, но Симона не могла вычеркнуть его из памяти. Но стоило вспомнить крохотулю, она представляла, как он, сидя за ресторанным столиком, сует свой больной палец под трусы ничего не подозревающей партнерше, а ослепительно белая скатерть скрывает эту гнусность от всех окружающих.
Но как только Симона переехала к Роберту Фингерхуду, то неожиданно, к собственному удивлению, обнаружила, что ориентируется во времени. Это случилось потому, что она подозревала, что живет с Робертом в одолженном времени и его придется отдавать, оттого что в любой момент он может устать от нее и вежливо попросить освободить помещение. Возможно. А может, ее время с ним было таким восхитительным, что она болезненно хотела ощущать каждое хрупкое мгновение? Три недели и четыре дня. Еще всего лишь три дня, и они смогут отпраздновать первую круглую дату. Целый месяц вместе! У нее было ощущение настоящей молодой невесты, которая просыпается однажды утром и, к огромному удовлетворению, обнаруживает, что наконец-то научилась варить яйца за три минуты.
До того как переехать к Роберту, Симона, которая не проявляла признаков практичности, продемонстрировала атавистическую нормандскую наследственность. Вместо того чтобы избавиться от своей квартиры на Пятьдесят седьмой улице, она сдала ее в субаренду Хелен, другой модели из «Мини-Ферс инкорпорейтид». Хелен была счастлива снять квартиру на условиях Симоны.
– Может, я скоро захочу вернуться, – сказала Симона, – а может, и нет. Все зависит от того, как пойдут дела с Робертом.
Хелен ответила, что ее это не волнует, потому что смертельно хочет уехать из нынешней квартиры как можно быстрее. Она сыта по горло общением с соседкой, которую называла самыми плохими словами. Соседка забивала раковину грязной посудой и не мыла ее несколько дней, в ванной везде валялось ее белье, так что Хелен не могла ни с кем встретиться у себя дома. Сначала надо было все убрать. Квартира Симоны была недорогой, поэтому Хелен не нужно было искать компаньонку.
– Женщины не должны жить вместе, – сказала она Симоне. – Это неприлично. У каждой проявляются наихудшие качества. Она жалуется, что я разбила ее китайскую вазу. Ночью я якобы съела ее мороженое. Фу!
Симона не сказала Роберту, что пересдала свою квартиру подруге и что может вернуться туда в любую минуту, потому что он мог подумать, будто она не верит в серьезность его намерений. С другой стороны, дабы избежать прямой лжи, она просто сказала, что одна из ее коллег по работе «берет» квартиру, и это было в определенной степени правдой. А факт, что договор оставался на имя Симоны и официально она отвечала за все последствия проживания и за возможные поломки, вовсе не обязательно знать Роберту. У него хватает забот с диссертацией и обслуживанием пациентов в Детском центре.
В первую неделю после переезда Роберт купил цветоустановку «Аудио Колор», которую умудрился втиснуть в спальню. Безобидная вещица, похожая на телевизор, только экран шире и ниже по высоте. Когда Роберт присоединил ее к стереодинамикам, то сказал Симоне, что она станет свидетелем рождения новой концепции музыки.
– Это чудо, – сказал он, – преобразует музыку в цвет. Вот так вот. Я ставлю пластинку, а «Аудио Колор» рисует музыку на экране. Цветовые образы меняются в зависимости от звука, они становятся ярче, тусклее, изменяют цвет. Представляешь? Теперь ты не только слушаешь мелодию, ты видишь ее.
Не доверяя любой электронике, Симона ответила, что это очень интересно. Ей было стыдно признаться, что она не понимает даже того, как работает радио. Еще в детстве мать купила огромный напольный радиоприемник, и Симона любила заглядывать внутрь через заднюю стенку, удивлялась, как это музыка, голоса, новости чудесным образом помещаются в маленьких лампочках.
Симоне нравилось заниматься любовью, когда «Аудио Колор» рисовал на экране музыкальные картинки, доставляя им с Робертом эстетическое удовольствие. Чтобы дать ему возможность оценить цветовой спектакль, Симона хотя бы раз за ночь ложилась на Роберта сверху, что вызывало серию диких движений, так что Роберт наконец сказал ей: «Помедленнее».
– Быстро тебе не нравится? – спросила она, огорчившись, что все ее усилия не были оценены по достоинству.
– Нет. Делай так, как я, когда я сверху. Вот так.
Он нежно взял ее за бедра и показал.
– Медленно. Легко. Разве так не лучше?
– М-м-м, да. Наверное.
На самом деле все было, как прежде, ничего не изменилось. Она получала наслаждение только тогда, когда Роберт был в ней и пальцем ласкал при этом клитор. Симона возбуждалась, но, к ее огорчению, это не приводило к оргазму, которого упрямо старалась достичь все последние годы. Может, она никогда его и не достигнет, никогда, никогда, никогда. В светлые минуты эта мысль была мрачной, в мрачные минуты эта мысль ее уничтожала, и самое страшное было в том, что она не могла не думать об оргазме. Думала о нем весь день на работе, думала о нем еще больше, когда вечером возвращалась в квартиру Роберта и когда момент совокупления был близок.
В прошлом ее связи были столь случайны, столь отрывочны и столь неинтересны, что ей легко было оправдаться перед собой: ни одна девушка в здравом уме не кончит в таких диких условиях и с таким мудаком. После этого, чтобы доказать основательность своих оправданий, она перебирала в мыслях всех мужчин, с которыми побывала в постели, по очереди заново оценивая их, пока не выбивала всех до единого с арены сексуальных удовольствий. Симона достигла в этой игре такого совершенства, что весь список мгновенно возникал в ее сознании:
1. Психолог, который готовил астронавтов (импотент).
2. Программист (у него крошечный, как сосиска, член).
3. Друг из литературных кругов, Эдвин Куберстейн (она не считала, что чтение – это разновидность эротики).
4. Инженер по электронике (если ее не волновал пенис, то еще меньше волновала свечка).
5. Гитарист (писанье на кого-нибудь в ванной ее не возбуждало).
6. Два извращенца, парикмахеры (они целовались над ней в постели, и это должно ее трогать?).
7. Помощник стоматолога, заика (если бы он еще не пытался болтать в постели).
8. Стамос, греческий бизнесмен (его преклонение перед американской технологией вообще и перед электрическими зубными щетками в частности довело ее до кровавого поноса).
9. Аналитик рынка (кончал за пять секунд, а орал пять часов).
10. Мужчина в гавайских рубашках, который вливал ей во влагалище пенистый крем (он балдел, как кот от валерьянки, когда вылизывал его, но ничего не делал, чтобы помочь ей).
11. Козел, который трахал ее на раковине (жутко холодной, черт подери).
12. И, конечно, сукин сын крохотуля (страх перед триппером вряд ли возбудит девушку, правда?).
Симона не пыталась поместить в этот список Роберта Фингерхуда. Хотя и продолжала ждать, что он достанет какое-нибудь орудие извращений, ничего не происходило, и ей вскоре пришло в голову, что он первый мужчина, который казался нормальным в сексуальном отношении и при этом не успевал наскучить. Учитывая все это, Симона еще больше чувствовала свою неполноценность.
– Что у меня не так? – однажды ночью спросила она у Роберта. – Ты психолог. Должен разбираться.
У него появилась нежная задумчивая улыбка.
– Мы занимаемся твоим случаем, – ответил он.
– Может, предложишь мне тесты со смешными именами, которые ты даешь своим пациентам? А если они вскроют причину?
– Большая часть их создана специально для детей, – отметил Роберт.
– Но в том-то все и дело. Я просто ребенок.
Роберт пропустил последнюю реплику мимо ушей и сказал:
– Кроме того, даже если бы они были не для детей, неэтично с моей стороны тестировать тебя. Ты же не мой пациент.
– Я об этом мечтаю.
Роберт как-то странно взглянул на нее.
– Если ты хочешь пойти к кому-нибудь, я мог бы порекомендовать хорошего…
– Нет, я не смогу разговаривать с незнакомым человеком. Не понимаю, как другие это делают. Я же буду рассказывать о себе сказки, все это будет только красивая ложь. Я снова стану Римой, девушкой-птичкой, и буду настаивать на этом. И как ты считаешь, что он на это скажет?
– Полли хочет печенье?
– Это не смешно.
– Как и твои фантазии.
– Ты имеешь в виду?..
Они были в постели, Роберт повернулся и поцеловал ее левую грудь.
– Я имею в виду, что считаю тебя восхитительной девушкой, даже если у тебя есть какие-то причуды.
Одна из вещей, которая удивила Симону, была в том, что Роберт предпочитал традиционную позицию «мужчина сверху, женщина снизу». В этом смысле он был единственным мужчиной из всех, кого она знала. Другие выбирали какие-то акробатические упражнения. Чем сложнее, тем лучше. Временами она подозревала, что все они закончили какую-то тайную школу, которая учила превращаться их в странные человеческие существа в момент совокупления.
Роберт Фингерхуд очень мало говорил, когда трахал Симону, а это было каждую ночь, но ему и не нужно было разговаривать, как быстро поняла Симона, поскольку его тело и его действия говорили сами за себя. После того как поцеловал ее грудь, он начал сосать ее, и, хотя Симона была не в восторге от своей груди, соски у нее набухли. И чтобы компенсировать недостаток чувства, она начала стонать и елозить по постели. Потом нервно прижала его голову к другой груди и сказала:
– Возьми их в рот обе сразу.
Сжав грудь так, чтобы Соски были рядом, Роберт накрыл их ртом, и язык быстро забегал от одного соска к другому.
Симона наслаждалась его действиями, потому что грудь все-таки была ее гордостью и радостью по сравнению со всем остальным, была так великолепно вылеплена, что она ощущала себя богиней, которая одаривает страждущего любовника. Да, Симона считала, что когда целуют грудь – это своего рода языческая жертва темной силе секса, и только страх перед тем, что грудь потеряет форму, если ее будут часто тискать, уменьшал радость. Ошибившись в распознавании страсти, Роберт выпустил грудь и впился в губы влагалища, чтобы убедиться, что оно мокрое и готово принять его. Все было сухо.
– Извини, – рассмеялась она.
Одной рукой Роберт начал ласкать клитор, а другой нежно гладил левый сосок («Потому что ты правша», – объяснил он прошлой ночью), и через несколько минут Симона начала истекать влагой. Ей нравилось, что она так быстро готовится к акту, но, с другой стороны, это была еще одна шуточка матери-природы: зачем делать так, что физически она быстро готовится к сексу, а финальной награды лишена? Это несправедливо, подумала Симона на французском языке, когда «Аудио Колор» неистово реагировал на песню Джери Саузерна: «Разве ты не знаешь, глупыш, что никогда не победишь, подумай сам, взгляни трезво на жизнь. Но каждый раз, когда я так хочу сделать, мысль о тебе останавливает меня…»
Затем Роберт вошел в нее, и Симона ощутила резкий неожиданный приступ желания, и на какую-то долю секунды возникла надежда, что, может, сейчас это случится, но тут же все исчезло, хотя она осталась открытой и влажной. Внешне демонстрируя чувственность, внутренне Симона была абсолютно холодной. Только грудь жила и все еще вздымалась от недавнего жертвоприношения. И теперь, лежа спокойно на спине, Симона неожиданно взяла в руки эти два призовых кубка и повторила жест Роберта, сжав их и показав своему любовнику, который был увлечен в пучину собственного эротизма.
– Вот! – закричала Симона. – Возьми их! Они твои!
Выполняя команду, Роберт механически взял ее грудь, держа, как будто это был ненужный груз. Только и всего. Когда звуки слов Симоны отдавались в ее ушах, она чувствовала себя полной дурой. Зачем она, как тот крохотуля, демонстрировала свои чувства? Роберт сочтет ее идиоткой. Она уже хотела спросить об этом, когда ощутила знакомое учащенное дыхание и судорожные движения члена.
– О-о-ох, – выдохнул он и задвигался еще быстрее. – О-о-ох…
Затем без всяких дураков впрыснул в нее все, и в этот момент у Симоны возникла жгучая неприязнь к нему, ядовитое желание прервать этот приступ наслаждения, наслаждения, которого сама не могла испытать, и в эту секунду она прошла через бездны отчаяния, подобные тем, что испытывал крохотуля.
На следующее утро, когда они одевались, Симона спросила:
– Тебя не волнует, что я не кончаю?
– А тебя это волнует?
– Да, конечно, – призналась она, застегивая чулочный пояс на тоненькой талии, – но я к этому уже привыкла. Надеюсь, тебя это не очень огорчает и тебе не становится хуже. Ты же не виноват. Это что-то со мной, сама не знаю что.
– Я попробую не расстраиваться, – заверил Роберт, и его рука легко пробежала по ее обнаженной груди. – Никогда не видел такой красивой груди. Сколько раз тебе это говорили?
– Четырнадцать миллионов раз. Но до тебя эти слова ничего не значили.
Роберт уже надел рубашку и брюки и сейчас возился с галстуком. Симона зашла ему за спину, обняла за талию и нежно склонила голову на спину.
– Я люблю тебя, – сказала она. – Ты – просто чудо.
Он обернулся и прижал девушку к себе.
– Ты славная девчушка, и я счастлив с тобой. Ты не хочешь одеться? Опоздаешь на работу.
Она по-военному отсалютовала ему.
– Да, хозяин.
Симона никогда не была так влюблена и до сих пор не могла разобраться во всех сложностях своих чувств. Тот факт, что Роберт не любит ее, еще не разросся в ее сознании до зловещих размеров. Ее пока слишком занимали собственные ощущения, чтобы всерьез думать об этом. Сейчас то, что он ее не любит, создавало некоторую неуверенность, которая разрушала привычный ритм жизни, но она не могла понять, в чем это проявлялось. Мысль была в ней: он ее не любит. Слабая, смутная боль во всем теле, но она надеялась, что со временем боль исчезнет. Или, наоборот, станет такой сильной, что нужно будет лечиться. Поскольку пока этого не произошло, Симона продолжала жить в стране чудес, где царят любовь и покорность. Чувство влюбленности переполняло Симону восхищением, и ей было жаль Роберта, который не разделял ее восторга, у нее даже было чувство превосходства над ним. Ей было жаль всех, кто не был влюблен. Как, должно быть, скучно они живут, пресной жизнью, какой она жила до встречи с Робертом. До знакомства с ним жила, как в тумане, и не осознавала этого. Он ворвался в ее жизнь, как луч слепящего солнца.
Почему именно Роберт, спрашивала себя Симона. Он не из тех, в кого она раньше считала возможным влюбиться. Правда, Роберт привлекателен, но не так, как ей хотелось бы. Темные волосы и глаза иногда казались чужими, враждебными, потому что она выросла среди светловолосых и голубоглазых людей. Симона не могла вспомнить, как выглядел ее отец, потому что он умер, когда она была маленькой, но мать показывала его фотографии. На них был изображен коренастый светловолосый мужчина с густыми усами, и мать говорила, что они были рыжеватыми. Инстинктивно Симона знала, что у отца вряд ли были волосы на груди. Она не знала, почему пришла к такому выводу, который прочно укрепился в ее памяти. Кто мог физически быть более противоположным ее любимому папочке, чем Роберт с его длинным телом, гладко выбритым лицом и курчавыми черными волосами на груди?
Кроме того, что Роберт был прямой противоположностью отцу, он не был похож ни на одного мужчину, с которыми она прежде встречалась. Полное несоответствие. Роберт был спокойным, скромным, вдумчивым и добрым. Мужчины, которых она раньше выбирала, были более яркими личностями, их стиль одежды был индивидуален, необычен, если сравнивать с Робертом при его склонности к консерватизму. У них были эмоциональные всплески. Они были гораздо эксцентричнее Роберта и, несомненно, не такие опытные. Симона сообразила, что все они похожи на нее. Возможно, выбрав Роберта, она проломила стену, которая отделяла детство от взрослой жизни. Симона всегда ненавидела Марселя Пруста, а ее заставляли читать его. Она навсегда запомнила великолепное описание того, что случилось, когда Свану надоела Одетта, на которой он был женат много лет. Сван вспоминает о прежних днях, когда встретил беспутную Одетту, когда увлечение ею стало маниакальным; он вспоминает, как ревновал ее, как ему было больно; припоминает, как унизился до слежки за ее домом; и вот в эту минуту воспоминаний о прошлых глупостях он иронически скажет себе: «А она даже не была женщиной, которая мне нравится».
И потому что Роберт Фингерхуд не был любимым типом Симоны, ей никогда не приходило в голову, что она очень быстро стала зависимой от него. Когда Симона говорила: «Я люблю тебя», – она имела в виду: «Ты нужен мне». И эту потребность в нем ощущала с первой же ночи, когда пошла с ним в постель. Эта потребность главным образом основывалась на практических повседневных заботах. Нужно, чтобы кто-то присматривал за ней, можно не платить за квартиру, и романтичную и мечтательную Симону устраивала такая любовь, но она не становилась страстью, как у Тристана и Изольды, которых боготворила. А поэтому Симона инстинктивно не раскрывалась Роберту до конца, прятала самое нежное, а он, ощущая это, еще больше тянулся к ней. Она пробуждала в нем желание победы, он хотел владеть ею полностью, не потому что хотел долго жить с нею, а потому что хотел был свободным от нее. И поскольку Симона отдавала лишь часть себя (хотя и большую часть), Роберт стремился овладеть и остальным.
Возникновение любви – это такая глубокая тайна, что на первых порах обе стороны совершают все мыслимые ошибки, ошибки, которые становятся очевидными лишь спустя много месяцев, а то и лет, когда лучше узнаешь другого человека и неожиданно взгляд проясняется и ты видишь близкого совсем в ином свете. Ошибка Симоны в эти первые дни состояла в том, что она не понимала, насколько Роберт увлечен ею. Она видела, что он заботится о ней, но не осознавала, что это значит для него (он умел скрывать свои подлинные чувства). Не нуждаясь в ее помощи в повседневной жизни, Роберт очень увлекся ею, чего Симона не могла не оценить. Она возбуждала его чувства. Ему нравился ее внешний вид, и в то же время он сожалел, что не любит ее. Для любви не хватало чего-то очень существенного. Но Симона была нужна ему. То, что она как-то ускользает, мучило Роберта, его страсть была сильнее, чем ее. И если Симона говорила: «Я люблю тебя», – то он сказал бы: «Я желаю тебя». Рима, девушка-птичка, наконец-то нашла гнездышко, гнездышко, в котором ее кормили, охраняли и заботились о ней, и мистер Фингерхуд, без пяти минут доктор, нашел дикую птичку с красивым оперением и непредсказуемостью поведения, присущей воздушным созданиям.
И пока Симона высчитывала, когда она надоест Роберту и он попросит ее уйти, Роберт высчитывал, когда он надоест ей и она улетит за горизонт. (Он любит только мое тело, думала Симона. Она любит меня только за ум, думал Роберт. И оба были по-своему правы.) В течение первого месяца, когда они были вместе, напряженность и возбуждение обоих окрашивали их отношения в пестрые краски. Каждый день казался им последним днем жизни на Земле перед вселенским взрывом. Оба наслаждались обостренным чувством бытия, наслаждались каждой секундой восхитительной жизни. Дни казались бесконечными, наполненными чудными воспоминаниями. Во время работы они думали друг о друге, а ночью их тела сплетались, и они молились, чтобы утро никогда не наставало. Поворотной точки в любви люди обычно не замечают. Что-то изменилось, но почему? Очень часто человек не понимает, насколько нежны и хрупки связи между людьми.
Чтобы держать любовника в руках, его нужно держать в страхе, а поскольку Симона была проще, чем он, Роберт быстро понял, что ему нечего бояться; она ни к чему не стремилась, ей не к чему было стремиться, она зависела от него больше, чем он думал сначала. Не понимая этого, Симона расслабилась и перестала провоцировать и дразнить его, и последовал немедленный результат – Роберт начал сомневаться, любит ли он ее. Ему ничто не угрожало, и он мог позволить себе любить, но в то же время ему было все скучнее с маленькой зависимой птичкой.
Симону восхищала профессия Роберта. Когда она видела его дома в старом свитере и выцветших джинсах, то не могла представить его в роли строгого и умелого психолога, которому родители вручали здоровье своих детей.
– Чем же ты все-таки занимаешься в клинике? – спросила она одним воскресным утром.
– Помимо всего прочего, я ставлю диагнозы и лечу болезни.
– Помимо чего прочего?
– Ну, большинство людей полагают, что главной и единственной целью клиники типа Детского центра является индивидуальная психотерапия, но на самом деле это только одна из его функций. Мы занимаемся образованием родителей, учителей, подготовкой учителей, сексуальным воспитанием в школах, психологической гигиеной подростков вне школьных стен.
Симона растерялась окончательно.
– Но ты все же лечишь детей? – настаивала она.
– Да, мадам. Меня все знают.
– От чего ты их лечишь?
– От того, чем они болеют.
– А ты откуда знаешь?
– Сначала мы их тестируем.
– Значит, все эти…
Он снисходительно улыбнулся:
– …все эти тесты со смешными названиями…
Роберт часто приносил домой справки со штампом крупными буквами: «Конфиденциально и секретно». Именно в этих справках, которые Симона иной раз просматривала, она нашла названия тестов, на которые ссылался Роберт. В справках были фразы типа: «Полная шкала оценки Гарриет. 95 % ошибок по сравнению со средним показателем 40 %». Или о другом ребенке: «Показатели Джона отмечены индикаторами Бендер-Гештальт, у него склонность залезать на поля теста с рисунками». Или еще: «Олигофрения отмечена в карте № 3 теста Роршаха, и это объясняет трудности Нэнси в мотивировках».
Симоне это казалось полной абракадаброй, наподобие разговоров в книге «Алиса в стране чудес», и она не могла поверить, что детские болезни можно обнаружить тестами типа ДШУДУ (Детская шкала умственной деятельности Уэчлера, как объяснил Роберт). Симону угнетали хладнокровие, механистичность и бездушие всего этого процесса.
– Подумай, что было бы, если бы ты дал свой тест рисунков автору «Маленького принца», – сказала она Роберту. – Помнишь, что ты мне рассказывал о Сент-Экзюпери? Как он в шесть лет нарисовал удава, который проглотил слона, а взрослые решили, что он нарисовал шляпу. И когда он нарисовал слона внутри удава, то взрослые огорчились и сказали, что ему следует заняться географией. Какие жуткие результаты были бы у Антуана де Сент-Экзюпери, если бы ты протестировал его в детстве! Могу себе представить твои выводы.
– Можешь? – развеселился Роберт.
В конце справок были заключения психологов, и сейчас Симона процитировала отрывки из них:
– Поскольку двигательная координация Антуана и чувствительность к деталям нарушены, то появляются доказательства более сложных проблем, порождающих заторможенность. Антуана следует поощрять и переориентировать, чтобы уверенность в себе… В общем, ля-ля, бу-бу.
– Кажется, ты все знаешь, – рассмеялся Роберт.
– Я умею читать, если ты об этом. И все равно спрашиваю: а как быть с душой человека?
– А в чем дело?
– Как ты ее диагностируешь?
– Сейчас мы и не пробуем, но разве на душу не влияет здоровье или болезнь разума?
– Альбер Камю считает иначе. Он говорит, что если тело болеет, то душа чахнет.