Текст книги "Страж"

Автор книги: Джордж Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Старая кормилица отвернулась, чтобы не видеть обращенного к ней прекрасного лица, и тихие слезы упали с ее щек, словно растаявший снег с темных веток деревьев.

Оуэн замолчал. Мы решили разделиться и искать сыновей Осны по отдельности. Я отправился на поиски, вспоминая Дердру, темные волосы, обрамлявшие ее лицо, и о том, что она рассказывала Найзи о своем детстве. Теперь я понимал, что за ее словами скрывается правда, которую она знать не могла.

11

Я внезапно проснулся. У меня раскалывалась голова.

На краю моей постели сидел Найзи. Он смотрел на меня со странным выражением лица, говорившим, скорее всего, о чем-то вроде сильного смущения.

– Что случилось? – спросил я.

– Я хочу с тобой поговорить.

Вздохнув, я спросил:

– А до утра это подождать не может?

– Уже и так утро. Почти.

Я выглянул в окно. До появления первых признаков рассвета на самом деле оставалось еще часа три. В очаге, обогревавшем комнату, все еще ярко горел огонь. Я проспал около часа. Этого было явно недостаточно.

– Ты сошел с ума. Сейчас не утро, и вообще неподходящее время для разговоров. Уходи, вернешься позже.

– Тогда будет слишком поздно.

Мне не понравился тон, которым он это сказал.

– А в чем дело, что случилось?

Он снова засмущался. На лице задергалась мышца.

– Я как раз об этом и хотел с тобой поговорить.

Мне стало понятно, что, если не выполнить его просьбу, все равно ничего путного из этого не выйдет, поэтому я сел поудобнее и сказал:

– Тогда говори.

Он присел на краешек моей кровати, ерзая так, словно постоянно чувствовал себя неуютно. Он словно завис над кроватью, и был настолько напряжен, что, казалось, его вот-вот разорвет. Я вылез из постели и направился в угол комнаты, где у меня хранился бурдюк с вином. Налив немного вина в кубок, я вернулся к кровати.

– Держи, – сказал я. – Выпей.

Он замешкался, потом одним движением опрокинул содержимое кубка в рот. Я боялся, что этого было недостаточно – все равно, что плюнуть в костер, но, похоже, вино сделало свое дело. Найзи перестал сильно трястись, однако я заметил, что его взгляд все время метался между дверью и мной. Создавалось впечатление, что его смущает моя нагота. Так, словно я… Тут в мою затуманенную голову проник луч света, и я понял, в чем дело.

– О Зевс, только не это! – отдуваясь, выдохнул я. – Она здесь, не так ли? Ты привел ее сюда?

На мгновение он стал похож на довольного щенка, а потом на испуганного маленького мальчика.

– Ты ведь никому не скажешь?

Я помотал головой, то ли уверяя, что не скажу, то ли просто в изумлении – даже не знаю, тем не менее я взял штаны и натянул их. Найзи явно успокоился и направился к двери. Из-за косяка показалась девичья рука, а потом и вся Дердра.

Она выглядела совсем юной. Впрочем, как и Найзи. В ту ночь они казались детьми, хотя ей уже исполнилось семнадцать, а Найзи был на год старше Дердры и уже доказал, что вскоре станет отличным воином. Какое-то время я молча смотрел на них, а они стояли, держась за руки, и ждали, чтобы я что-нибудь сказал. Оба они светились любовью; не было никакого смысла ни спорить, ни пытаться их разубедить, это было все равно, что сказать солнцу, чтобы оно не вставало. Мне нужно было что-то придумать, но на ум ничего не приходило.

– Как она… как Дердра сюда попала? – спросил я.

– Пришла, – гордо сообщил Найзи. – Я собирался ее забрать, но мы встретились на полдороги. Она знала, что я должен приехать.

– Я не хотела тебя ждать, – сказала Дердра.

Ее голос звучал как свирель весенним утром. Они попали в ужасную беду.

Словно почувствовав мои сомнения, Найзи повернулся ко мне.

– Ты сможешь нам помочь? – спросил он.

Я попытался заставить свой мозг работать. Было очевидно, что им нужно уехать, причем подальше. Им нужны были лошади, провизия, удача, деньги, оружие, место, где они смогут спрятаться, защита, еще и еще раз удача, плащ-невидимка, крылатый конь… Когда Конор об этом узнает, можно считать, что им конец. Для того, чтобы их поймать, он способен даже пересечь Стикс. Я напряг извилины, заставляя их шевелиться.

– Где сейчас Ардан и Эйнли?

– Ждут дома.

Нужно было действовать, делать все что угодно, но только не стоять полураздетым в своей комнате перед этими ольстерскими Геро и Леандром. Я накинул на плечи плащ.

– Оставайтесь здесь. Я все устрою. Только не выходите из дому.

Я тихо выскользнул из комнаты и отправился все устраивать. Что именно, я еще не знал.

Однако, принявшись за дело, я понял, что все гораздо проще, чем я предполагал. Я украл еду в кухне, забрал одеяла из свободной комнаты, которую приметил еще раньше – на случай если понадобится место с кем-нибудь встретиться, и позаимствовал кое-какое оружие у людей, спавших в пиршественном зале. Труднее всего оказалось добыть лошадей. Мне пришлось выводить их из загона по одной. Так я мог легко справиться с ними, не поднимая шума, что вряд ли получилось бы, если бы их сразу было две или больше. Поэтому мне пришлось четыре раза пробираться мимо спящей стражи, каждый раз чуть не умирая от страха, ожидая, что они проснутся и положат конец моему приятному пребыванию в Имейн Маче.

Я привязал лошадей к дереву, погрузил на них припасы, после чего направился к себе в комнату, чтобы забрать этих детей, надеясь, что у них хватило ума оставаться на месте.

Мои надежды оправдались. У самой двери что-то заставило меня остановиться и прислушаться. Потом я тихо подкрался к окну и заглянул в комнату.

Они не смогли тихо сидеть, дожидаясь моего возвращения. Их одежда лежала на полу возле кровати, и я увидел золотившиеся в мягком свете умирающего огня их нагие тела.

Он лежал на моей кровати, а она двигалась над ним. Ее длинные темные волосы падали на его лицо, когда она наклонялась, чтобы поцеловать его, а его руки медленно скользили по ее телу, остановившись в конце концов на грудях. Я смотрел, как он легко коснулся грудей губами, снова откинулся на ложе и выгнулся дугой, когда она опустилась на его бедра.

Обычно картины любовных утех кажутся мне скучными. Возможно, потому, что я предпочитаю заниматься этим сам, а не наблюдать за тем, как это делают другие. Но в тот момент я смотрел, словно завороженный. Я стоял у окна и наблюдал за ними, слыша даже самый тихий вскрик, чувствуя каждое движение. Я хотел Дердру больше, чем когда-либо хотел какую-либо женщину, желание было особенно сильным от сознания того, что этого никогда не произойдет. Мне оставалось только смотреть, и на короткое время я превратился в Найзи. Когда Дердра запрокидывала голову и с ее губ срывался стон, мне казалось, что именно мое тело заставляло ее это делать. Когда ее тело сотрясалось от наслаждения, а ее ноги сжимали его бедра, словно в борцовском замке, именно мои руки давали ей все то, что она чувствовала. Ощущение, что я был там, в комнате, было невероятно сильным. Когда все кончилось, я был как в тумане и не знал, что делать. Они в изнеможении упали на кровать, скользкие от пота. Там не было места для меня. Я сел на землю, съехав спиной по стене, чувствуя себя посторонним на этом празднике жизни.

Подождав еще минут пять, я негромко покашлял, из комнаты сразу же донесся поспешный шорох. Я постоял у двери еще минуту, потом вошел, стараясь на них не смотреть. Они уже оделись, держались за руки и были готовы к отъезду.

Не обмолвившись ни словом, мы сели на лошадей и отправились в путь. Мы ехали целый день и полночи, а потом я показал им дорогу к побережью и повернул обратно. По пути в Имейн Мачу я дважды видел вдалеке всадников, направлявшихся в мою сторону, и делал круг, чтобы не встретиться с ними. Пару часов я потратил, выискивая оленя, и в конце концов нашел старую самку, которая оказалась достаточно медлительной для моих не ахти каких охотничьих навыков. Когда я вернулся домой, было уже почти темно. Во дворце царил хаос. Старая кормилица рассказала Конору о тайном бегстве влюбленных, и король разослал по всем дорогам вооруженных всадников, надеясь, что им удастся перехватить беглецов, но его действия не увенчались успехом. Стражи у ворот встретили меня подозрительными взглядами, но потом увидели оленя и, учитывая то, что я слыл никудышным охотником, успокоились. Мое алиби было признано. Мне удалось сделать достаточно удивленное лицо, выслушивая новости о Дердре и Найзи. Никому не пришло в голову сообщить Конору, что меня не было в замке целых два дня, а в разговорах с Оуэном мы оба избегали даже намеков на случившееся. Люди, которых Конор послал ловить беглецов, вернулись ни с чем. Некоторое время король пребывал в мрачном настроении, но постепенно все успокоилось, и жизнь вернулась в нормальное русло. На какое-то время.

12

У меня снова разболелась голова, причем виноват в этом был я сам. Я уже бывал на достаточном количестве пирушек с участием Коналла, чтобы знать, что начиналось все с пары кубков вина, затем следовала целая серия тостов, что неизбежно приводило к соревнованию – кто кого перепьет, и в итоге пирушка плавно заканчивалась дракой. В последнее время он стал просить средиземноморских купцов, чтобы они привозили все более и более крепкие вина, которые затем подсовывал нам без всякого предупреждения. Новейшее его приобретение прибыло к нам с Кипра – это была густая сладкая смолистая смесь, которая охватывала все жизненно важные органы человека железными обручами, а потом их сжимала. Я одобрительно относился к идее пить, как настоящий герой, однако сомневался, что пьянство в компании с Коналлом позволит мне прожить достаточно долго, чтобы и умереть как герой.

Именно в тот момент, когда я попытался снова заснуть, после того как вывернул свое нутро чуть не наизнанку над ночным ведром, в мою комнату, производя не меньше шума, чем стая голубей, опустившихся на поле, полное голодных котов, вошел Оуэн. Он попытался разбудить меня, столкнув с кровати.

– Лири, пойдем скорее! На, быстрее надевай свою одежду. Давай, да не лежи ты так!

– Я тебя предупреждаю, – тихо прорычал я, даже не подумав сдвинуться с места. – Попробуй пихнуть меня еще раз, и я убью тебя без капли сожаления.

У Оуэна хватило ума прекратить свои попытки стащить меня с кровати, однако он продолжил бегать по комнате и возбужденно тарахтеть, пока у меня не лопнуло терпение.

– Иди отсюда! – рявкнул я. – Иди, пока я не превратил тебя в еду для собак. А если угрозы тебя не пугают, тогда уйди ради дружбы, или из жалости, или по какой сам захочешь причине, но только оставь меня в покое!

Оуэн в два прыжка пролетел всю комнату и, не обращая внимания на злость в моем голосе, опустился на колени возле кровати. Его лицо оказалось на расстоянии ладони от моего. Он понял свою ошибку, как только я на него дохнул. Его глаза разошлись в разные стороны, а кожа приобрела бледно-зеленый оттенок. Он задохнулся, сглотнул и отступил на безопасное расстояние.

– Ты должен пойти! – возбужденно произнес он, как только обрел способность дышать. – Каффа читает пророчество!

Я застонал – и потому, что представил, как Каффа порет чушь о своих приятелях из царства Аида, и оттого, что у меня было такое чувство, будто только что на мой желудок приземлился слон.

– Каффа пророчествует, – пробормотал я. – Как увлекательно!

Оуэн не сдавался. Он придвинулся ко мне, потом спохватился и снова отступил.

– Нет, нет, ты должен пойти! Такие события, как пророчество жреца-друида, случаются только раз в году, или еще реже!

– И это слишком часто, – процедил я сквозь сомкнутые зубы.

Наступила тишина. Через некоторое время я с замирающим сердцем сдался и приоткрыл один глаз. Оуэн сидел в противоположном углу комнаты и ждал. Увидев, что я смотрю на него, он сразу же принялся меня добивать.

– Ты всегда говоришь, что хочешь узнать о нас побольше, а когда происходит событие, благодаря которому ты за час узнаешь больше о нашей жизни, чем за целый месяц, ты отказываешься!

Больше я не мог этого выносить. Я оперся на локоть, и из моей глотки раздалось негромкое рычание:

– А это потому, идиот, что я умираю. Пусть бы Каффа предрекал хоть конец света, я все равно остался бы здесь лежать, ничуть об этом не жалея. Пусть Каффа превратится в орла и вознесется в задницу Великого короля, я даже шагу не сделаю, чтобы увидеть это чудо. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Не желаю никуда ходить и слушать чушь какого-то полоумного старика, рассказывающего о том, как он смешал барсучьи мозги с языками дюжины жаворонков и левой рукой намазал этой смесью голову своей жены с помощью уха оцелота, после чего ему явилось видение, будто урожай окажется хорошим, король будет в добром здравии, а на мой день рождения прольется дождь, – я повысил голос. – Ты понял? Мне наплевать. Я не верю в предсказания, и мне не интересно наблюдать, как старый мошенник станет обманывать кучу доверчивых полудурков. Я рад, что вам это доставляет огромное удовольствие, но меня, пожалуйста, оставьте в покое.

Я снова упал на подушку. В голове бухало, как в морском гроте во время шторма. Со лба скатилась капля маслянистого пота и повисла на губе; на вкус она была похожа на подсоленное вино.

Оуэн молчал почти столько, сколько, по его мнению, требовалось, чтобы я подумал над его словами.

– Пойдем, – наконец сказал он таким тоном, которым взрослые разговаривают с капризным ребенком, и схватил меня за руку.

Я понял, что он собирается сейчас сделать.

– О нет, нет, только не это! – заорал я, готовясь дорого продать свою жизнь.

К несчастью, именно в этот момент меня подвел желудок, и в течение минуты мне было совершенно безразлично, что со мной происходит. Когда я наконец оторвал взгляд от ведра, вокруг меня стояло несколько пар ног. Я пытался сопротивляться, но обладатели ног подхватили меня и куда-то потащили, не обращая никакого внимания на мои слабые стоны.

Существует поговорка: от того, что делает с тобой вино, нет другого лечения, как еще больше вина. Эта поговорка неверна. У ольстерцев есть лечение и еще одна поговорка о том, что иногда лекарство может быть хуже болезни. Эта поговорка верна.

В Риме есть бани – собственно, в каждом городе империи есть бани – это культурные места, куда люди ходят, чтобы повидаться с другими людьми, побриться, съесть что-нибудь, помыться и согреться, цивилизованным и благородным способом выгнать из себя вместе с потом последствия удовольствий предыдущего вечера. В Ольстере бань нет. На самом северном краю Имейн Мачи к угловой части стены пристроена маленькая хижина, сделанная из тонких деревянных досок и покрытая большими пластами дерна, собранного на мягком черноземе, окружающем Имейн. Пол в ней выложен квадратными плоскими камнями. Жертву помещают в эту хижину, после чего мучители разжигают в яме под камнями огонь. Вскоре камни раскаляются. Тогда изверги брызгают на камни воду, отчего образуется огромное количество пара, и тот, кто находится внутри, зажаривается чуть не до смерти. Считается, что это излечивает его болезнь. Действительно, если жертва переживет это страшное испытание, что весьма сомнительно, она выходит из хижины в несколько лучшем состоянии, однако для того, чтобы почувствовать какое-то улучшение, ей приходится провести в таких жутких условиях целый час.

В этот раз я провел там целую жизнь, а то и две, и, выйдя оттуда, напоминал вареную свеклу. Оуэн радостно поинтересовался, улучшилось ли мое самочувствие. Если бы у меня остались силы, я бы разорвал его на кусочки и скормил воронам. Поскольку сил не осталось, я просто кивнул и вложил в свой взгляд всю злость, на какую был способен. Судя по всему, Оуэн остался доволен. Он взял меня под руку и повел во двор замка.

В центре двора сидел Каффа, который, больше чем обычно, напоминал одного из тех продажных и развращенных паразитов, что набивались в зал сената, и, когда там присутствовал император, превозносили его до небес, а как только он уходил, начинали осыпать проклятиями. Тогда они получали возможность вернуться к серьезному делу распродажи чести Рима тому, кто даст самую высокую цену. Борода Каффы выглядела очень внушительной, его поведение оказывало не меньшее впечатление – разумеется, на тех, кто верил его штучкам. Лично я находил его торжественный вид забавным, а выводы, сделанные на основе изучения куриных потрохов, – поверхностными. Каффа был человеком гордым, но, тем не менее, не обижался на меня за мое неверие. Он мне нравился, был ко мне добр, и только печально улыбался, когда я говорил ему, что думаю по поводу его верований. В конце концов мы молчаливо согласились не мешать друг другу пребывать в сетях своих заблуждений.

Вокруг старого мошенника разместился Отряд Юнцов, расположившийся полукругом. По какой-то причине ольстерцы считали, что вопросы предсказателю должны задавать дети. Наверное, это было каким-то образом связано с их невинностью или доверчивостью. Дети любят сказки почти также сильно, как взрослые.

Когда появились мы с Оуэном, все уже, похоже, подходило к завершению. Каффа заканчивал отвечать на запутанный вопрос, заданный Фолломайном, старшим сыном Конора. Голос его звучал, как положено – напевно и размеренно – и все собравшиеся дружно кивали в ритме его речи (или, возможно, засыпали). Все улыбались. Судя по всему, они остались довольны пророчествами Каффы. Они, очевидно, забыли, что поддерживать у них состояние удовлетворенности было его работой.

Мы стали позади группы детей и как раз услышали последний вопрос, который задал друиду Найал.

– Отче, для чего будет хорош сегодняшний день?

Оуэн прошептал мне, что это традиционный заключительный вопрос. Я кивнул. Это мне было уже известно, но я не собирался сообщать об этом Оуэну, поскольку для него это был бы очередной повод поговорить.

Старик откинул назад голову, словно груз его знания был слишком тяжел. Он замолчал, сделав положенную паузу, а затем снова открыл рот.

Ничего не случилось. На несколько секунд он замер, казалось, не в силах ни шелохнуться, ни вымолвить слово. Потом он снова расслабился и заговорил.

Голос его звучал обычно, в противоположность тому напыщенному неестественному тону, который большинство друидов, включая Каффу – нет, особенно Каффа! – как правило, использовали в таких случаях.

– Сегодняшний день хорош для того, чтобы принять оружие, – сказал он. – Мальчик, который сегодня возьмет в руки оружие и станет мужчиной, будет величайшим героем из тех, кого когда-либо знал Ольстер. Однако жизнь его будет короткой.

Снова молчание. Каффа моргнул и затряс головой, словно ошеломленный или ослепленный ярким светом, хотя свет был обычным, потом пророк улыбнулся и протянул руки мальчикам, чтобы они помогли ему подняться.

Оуэн толкнул меня под ребро, и показал глазами на противоположную сторону двора. В тени стоял Кухулин. Его тело было напряжено почти так, как если бы с ним случился какой-нибудь припадок. Потом он как будто расслабился и посмотрел на нас. Встретившись со мной взглядом, он вприпрыжку подбежал к нам с Оуэном.

– Пойдете со мной? – спросил он. – Мне будет нужна помощь.

Не дожидаясь нашего согласия, он направился к королевским покоям. Я настолько удивился, что продолжал стоять с открытым ртом. Оуэн, учуяв, что может получиться неплохая история, схватил меня за локоть и подтолкнул вперед, заставляя следовать за мальчиком.

Король сидел за столом. Он только что закончил завтракать и вполголоса разговаривал с очень хорошенькой служанкой. Ее реакция не оставила у меня сомнений, что мы выбрали весьма неудачный момент для обращения к королю; исключением, пожалуй, могло быть только известие о вторжении вражеских войск в его королевство. Я попытался ретироваться, надеясь, что он нас не заметил, однако Кухулин взглянул на меня так, словно я его предал, поэтому мне оставалось только вжать голову в плечи и поплестись к столу с как можно более извиняющимся видом. Кухулин пристроился за мной, Оуэн – за ним. Я чувствовал себя так, словно был голым. Король повернулся. Как только он увидел нас, улыбка замерла на его губах, будто ее вырезали в камне.

– Так… – протянул он. – Это что такое? Делегация? – он помахал рукой, давая свое благословение. – Ваша просьба удовлетворена.

Он снова повернулся к девушке. Аудиенция была окончена. Впрочем, я его не виню, девушка действительно была очень хороша. Я пребывал в растерянности. Конор не хотел нас видеть, однако мои друзья напирали на меня сзади, так что уйти я не мог. Я застыл на месте и ждал, но я не хотел просто стоять вот так вот, ничего не делая, поэтому стоял с открытым ртом. Для разнообразия я попытался один раз издать мычащий звук, но прозвучал он как-то не очень отчетливо, поэтому я решил просто стоять с открытым ртом, не мыча.

Постепенно до Конора дошло, что мы не ушли. Он попытался сделать вид, что мы все-таки ушли, но это не сработало, мы явно его отвлекали. Наконец он сдался и повернулся ко мне с раздраженным вздохом.

– Лири, – произнес он.

Я попытался отозваться, но голос пропал. Король снова вздохнул.

– Я ведь сказал «да», даже не выслушав вашу просьбу, – он говорил тихим низким голосом, в котором величайшая учтивость сочеталась с явной угрозой. – Что я еще могу сказать?

На губах служанки появилась жеманная улыбка. Если бы на ее месте был кто-нибудь другой, эта гримаска вызвала бы только раздражение, но в ее исполнении выглядела очень мило. Конор вопросительно смотрел на меня, словно ожидая ответа. Кухулин пнул меня в лодыжку. Я понял, что моя проблема заключается не только в том, что я стою перед чрезвычайно недовольным королем, ощущая при этом внезапную боль в лодыжке и по-дурацки открыв рот, но и в том, что оказался в роли делегата, которому не сообщили суть петиции. Я не имел представления о том, зачем мы сюда пришли.

– Я… Мы с Оуэном… то есть мы… Мы привели Кухулина. С вами увидеться, – я попытался улыбнуться, давая понять, что этим все объяснил.

Конор посмотрел на меня, потом на Кухулина, потом снова на меня, а затем медленно кивнул, как кивают взрослые при виде безобидного, но довольно глупого ребенка, принесшего им полюбоваться тщательно собранную коллекцию песочных куличиков.

– Да, я вижу, что вы привели Кухулина, – медленно произнес он, с трудом сдерживаясь. – Я вот только не понимаю и надеюсь, вы простите мне недостаточную проницательность, почему именно вы привели его сюда? К тому же вы сами видите, что я занят.

Я тоже терялся в догадках, поэтому решил, что сейчас Кухулин должен объяснить, чего он хочет, или нам всем надо уйти. Я шагнул в сторону, чтобы не мешать мальчику лицезреть короля.

Кухулин посмотрел на дядю. Или на отца. Или на того и на другого одновременно.

– Я хочу принять оружие, – объявил он.

Лицо Конора приобрело чрезвычайно благосклонный вид.

– И ты примешь его, в один прекрасный день.

– Нет, это должно произойти сегодня, я хочу… нужно, чтобы… Мне нужно, чтобы это произошло сегодня, сейчас. Я должен… именно в этот день. Сегодня… сегодня тот самый день, когда это нужно сделать. Так сказал Каффа.

В этот день многое происходило впервые. Я не припомню, чтобы Кухулин когда-нибудь обращался ко мне за помощью, не помню, чтобы он выглядел испуганным, просил об одолжении, терялся в разговоре. Сегодня он все это сделал. Сейчас он казался совсем ребенком. Конор видел перед собой девятилетнего мальчика, который довольно невразумительно требовал, чтобы ему дали оружие, потому что он хотел драться со взрослыми людьми, в то время как сам Конор был занят взрослыми делами. На лице Кухулина было написано отчаяние. Возможно, в первый раз со времени своего появления в Имейн Маче он не мог получить то, чего хотел, зная, что управится с этим лучше других. Его мечта сейчас зависела от благосклонности другого человека, и он был охвачен острым чувством неудовлетворенности, с которой большинству людей, даже принцам, приходится сталкиваться еще в детстве.

Конор вздохнул и сделал серьезное лицо, как и подобало королю.

– Удовлетворить твою просьбу невозможно, ты слишком юн.

– Нет, не юн! – вскричал Кухулин. – Сегодня самый лучший день для того, чтобы герои стали воинами. Это сказал Каффа.

Конор простил ему дерзкое непослушание, однако был явно раздражен.

– Пусть даже и так, но почему ты решил, что это касается тебя?

Кухулин даже задрожал от волнения и боязни окончательного отказа. Я наблюдал за происходящим, сочувствуя мальчику. Он знал, что не может настаивать, что взрыв гнева не поможет ему ничего добиться, но, охваченный жадным стремлением достичь своей мечты и осознанием возможности неминуемого краха всех надежд, просто не мог вполне совладать со своими чувствами. Мышцы под его кожей подрагивали, словно независимо от него самого.

Оба посмотрели на меня. Кухулин – с отчаянием, написанным во всем его облике, а Конор возмущенно и негодующе. От меня явно ожидали, что я должен принять участие в обсуждении.

– А еще Каффа сказал, что жизнь героя будет короткой, – сказал я, просто чтобы что-нибудь сказать.

– Возможно, короткой, если считать на дни, но у подвигов своя мера, – ответил Кухулин.

Конор медленно кивнул.

– Хороший ответ.

– Позаимствованный из хорошей поэмы, – пробормотал Оуэн.

Кухулин повернулся к нему с искаженным от бешенства лицом, и тут король рассмеялся.

Конор был единственным, кому было дозволено смеяться над Кухулином. Другие мальчики, пытаясь поднять его на смех, быстро ощущали на себе тяжесть его руки, и, как правило, у них хватало ума этого больше не делать, а взрослые, чувствуя его внутреннюю энергию, полагали, что смеяться над ним – себе дороже (собственно говоря, многие из них считали его нудным. Они восхищались им, но не испытывали желания тратить на него свое время). Только Конор отказывался видеть в Кухулине того, кем он был. Он не пытался скрыть свою привязанность к мальчику, за что тот боготворил его, но обращался Конор с ним, как со слегка туповатым деревенским кузеном, частенько заставляя Кухулина краснеть от досады. Возможно, кое-кому из нас также следовало попробовать такой подход.

Конор продолжал улыбаться, когда мальчик резко повернулся и сердито уставился на него.

– Почему вы надо мной насмехаетесь?

Конор попытался принять серьезный вид.

– Я над тобой не насмехаюсь. Но к чему такая спешка? Проведи еще годик-другой со своими друзьями в Отряде Юнцов.

– Если мне суждено стать героем, то ждать я не хочу. Если мне суждено умереть молодым, то я должен как можно скорее начать жить как мужчина.

Мы с Оуэном обменялись взглядами, ощущая себя взрослыми людьми, понимающими, что к чему, однако не смогли найти аргументы, опровергавшие логичность его слов. Конор решительно встал.

– Хорошо, мой юный кузен. Давай поищем тебе оружие.

Король наклонился, прошептал на ухо служанке нечто такое, отчего та залилась краской и направилась в его покои. Он с сожалением оторвал взгляд от фигуры удаляющейся девушки и пошел в сторону оружейной. Кухулин вприпрыжку побежал за ним, словно молодой пес на весенней охоте. Потом он вдруг вспомнил, что вот-вот станет мужчиной, принял серьезный вид, перестал резвиться и зашагал степенной походкой, держась в шаге от короля.

– Э… а кто выступит в роли его отца? – словно размышляя вслух, произнес Оуэн.

Он как бы озвучивал то, что наверняка должно было прийти в голову Конору. Он говорил точно таким же тоном, какой, как мне помнится, использовал секретарь Тиберия, когда Тиберий собирался принять решение, которое вряд ли можно было осуществить на практике. Этот тон позволял намекнуть на возможную ошибку, не нанося обиды, что в Ольстере для мелкой сошки было не менее сложным делом (тонкий момент), чем в императорском дворце на Капитолийском холме. Отцовство Кухулина не относилось к темам, которые разумные люди осмеливались затрагивать в присутствии Конора. Поднимать этот вопрос было все равно, что называть мальчика незаконнорожденным ублюдком, или обвинять Конора в кровосмешении, а Дектеру – в обмане, или называть Суалдама рогоносцем, а может быть, даже делать все это одновременно, и, вдобавок, намекать еще на некоторые обстоятельства. Обсуждать эту тему означало нарываться на неприятности. Впрочем, Оуэн был прав. Для того чтобы вручить мальчику оружие, нужен был мужчина. Обычно в этой роли выступал отец. Если отца не было, как правило, это делал вождь.

Конор ответил практически без колебаний.

– Я выступлю в роли его отца, – сказал он, не оборачиваясь, и скрылся в оружейной.