Текст книги "Страж"

Автор книги: Джордж Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Оуэн принял серьезный вид, поскольку обожал, когда я спрашивал его совета.

– Ты сам это сказал, – сообщил он. – Мы должны увидеть Конора.

Действительно, все оказалось так просто (и одновременно так сложно). Мы погрузились в колесницу и отправились в тот замок, где находился Конор. Когда мы подъехали достаточно близко, его люди остановили нас. Они заставили нас сойти с повозки, тщательно обыскали (несмотря на возмущенные протесты Оуэна) и сопроводили к королю. Я знал большинство из них, и некоторых достаточно хорошо, но они вели себя недружелюбно и были настороже, подозревая во всем подвох. Я видел уже подобное выражение на лицах людей во времена беспорядков в Риме. Люди, не уверенные, что сделали правильный выбор, всегда ищут тех, кто, по их мнению, думает иначе. Они для них всегда враги, пока не докажут, что являются друзьями. Мы тоже сейчас относились именно к такой категории лиц.

Король сидел в тяжелом деревянном кресле. Выглядел он ужасно. Когда он послал меня ко двору Мейв, то был человеком действия, мужчиной в самом расцвете сил, полным энергии и жизни, уверенным в себе и способным с одного взгляда оценить человека. Сейчас он выглядел измученным, несчастным и опустошенным. Его тело безвольно обвисло в кресле, и только глаза горели ярким огнем, будто его лихорадило или он длительное время был лишен сна.

Я не знал точно, какой прием нас ожидает, но предполагал, что все же дружелюбный. В конце концов, мы ведь находились при дворе Мейв и вернулись в Имейн Мачу, а не остались с изгнанниками, что подтверждало наши добрые намерения. Однако достаточно было одного взгляда на Конора, чтобы понять, что у него на этот счет другое мнение. Он пристально смотрел на нас, сидя в кресле. В его запавших глазах светились подозрительность и неуверенность. Это явно был не Менелай, но уже и не тот Конор, которого мы знали. За эти несколько недель он превратился в кого-то другого.

Он вгляделся в нас и нахмурился.

– Прочь из комнаты! – закричал он. Я с удовольствием повернулся, намереваясь выполнить его приказ. – Кроме вас двоих, – добавил он уже более спокойно и жестом предложил нам сесть.

Остальные торопливо удалились, явно радуясь возможности сбежать. Атмосфера в связи с предшествующими событиями была напряженной, и Конор выглядел человеком, готовым наброситься на любого, кто встретится ему на пути. Мы сели напротив него, а он уставился на нас из-под насупленных бровей, молча ожидая, пока мы не остались с ним наедине. Наконец дверь захлопнулась за последним из его людей, и воцарилась мучительная тишина. Мы с Оуэном неожиданно сделали одно и то же движение, стараясь устроиться поудобнее и одновременно ощущая неловкость. Конор усмехнулся. Зрелище было не из приятных, это была всего лишь тень его знаменитой волчьей улыбки.

– Итак, – произнес он, – вы вернулись.

Я ответил не сразу и говорил, взвешивая каждое слово. В данном случае прямота показалась мне правильным выбором, поскольку вряд ли Конор был в настроении ходить вокруг да около.

– Да, как видишь. А ты не рассчитывал на это?

Он откинул голову и вдруг засмеялся, но смех был колючим и лающим. Такая реакция будто сняла напряжение внутри него, поскольку он сел прямо и задумчиво произнес:

– Какие у меня основания на вас рассчитывать? Бард, которого я и пальцем тронуть не могу, и кусок дрейфующего германского бревна. Или ты римлянин? Ни один из вас не обязан быть преданным мне, у вас нет семей, нет связей. Вы можете появляться и уезжать по своему усмотрению.

Мы знали, что в действительности все было не так, хотя теоретически в его словах присутствовала доля истины. На практике же он в любой момент мог приказать нас прикончить. Он знал, что барды и в Ольстере, и в замке Мейв уже принялись за сочинение баллад о нем. Он нарушил законы гостеприимства, и, хотя при желании можно было придумать какое-нибудь преступление и похуже, но все соглашались с тем, что такого еще никогда не случалось. Поэтому убийство малоизвестного барда никак не ухудшило бы его положения, а обо мне даже никто бы и не вспомнил. Исходя из этих соображений, мы чувствовали себя довольно неуверенно. Говорил Оуэн, и мне оставалось только надеяться, что он не будет перечить Конору, чего вообще-то от него вполне можно было ожидать.

– Мы вернулись, поскольку встретили в замке Мейв Фергуса МакРота и других.

Конор неспешно кивнул.

– Да. И что?

Я постарался выглядеть благожелательным, но так, чтобы при этом не казаться виноватым.

– Рассказ о том, что здесь случилось, показался нам… приукрашенным эмоциями из-за последних событий. Мы вернулись, чтобы узнать, что же произошло в действительности.

Это прозвучало вполне убедительно, и, я бы даже сказал, искренне. В сущности, говорить правду было особенностью ремесла Оуэна. Конор сделал рукой вялый жест. У него был такой вид, будто для него ничего не имело значения. Внезапно я ощутил злость, которую тщетно пытался подавить. Конор посмотрел на меня, и я понял, что он об этом знает. Он приподнял брови, приглашая меня говорить, и я решился произнести вслух мучившие меня вопросы.

– Ты убил Найзи?

Он слегка помедлил с ответом.

– Я… разрешил это.

– И его братьев тоже?

– Да, – это он произнес уже без колебаний.

– И ты захватил Дердру против ее воли?

– С этим дело обстоит не так просто.

Я посмотрел прямо ему в глаза. Это было то же самое, что заглянуть ночью в глубокий колодец. Там царили неподвижность, темнота и тишина.

Он оглянулся, потом посмотрел на Оуэна и затем на меня. Вид у него был сконфуженный. Я не мог припомнить, чтобы когда-либо видел его таким. Оуэн взглянул на Конора, потом на меня и поднялся.

– Я предоставлю вам возможность побеседовать наедине, – официальным гоном произнес он и вышел так быстро, что я даже не успел его остановить.

Хотя, в сущности, я был рад, что он ушел. Поведение Конора тут же изменилось. Он так наклонился в своем кресле, что оказался от меня почти на расстоянии вытянутой руки, и заговорил, уставившись в пол. Его голос звучал тихо и монотонно, говорил он торопливо и сбивчиво, будто боялся, что его остановят, и он не сможет начать снова. Иногда, чтобы услышать его, мне самому приходилось наклоняться так, что наши головы почти соприкасались.

– Я стоял на стене над воротами, – произнес он, не поднимая головы. – Лири, я увидел, что она смотрит на меня. У меня было столько добрых намерений. Я обещал Каффе, я обещал самому себе, я обещал Фергусу, что ничего непредвиденного не случится, ничего – я поклялся в этом. Но потом, – тут его голос стал еще тише, – когда она посмотрела на меня, я перестал видеть и слышать. Я не слышал птиц, не видел яркого солнца – не замечал ничего, кроме нее. Она заполнила меня, Лири, она заполнила меня, и я снова стал ощущать себя восставшим из пепла. И, одновременно с этим, другая часть меня шептала, что она моя, что я, не страшась предсказания, когда-то согласился взять ее в жены, чтобы помочь своему народу, что я ждал ее, и что ее украли у меня, и, что еще хуже, украдена она сыновьями человека, который навредил моему отцу. Я ощущал полный душевный упадок, мне казалось, что я схожу с ума. Не знаю как, но я выдержал это пиршество. Они подсмеивались надо мной и говорили, что я, должно быть, устал гоняться за ними, и как они ловко скрывались от меня, а она весь вечер смотрела на него. Я уже ничего не чувствовал – ни любви, ни страсти, ни ненависти, ни боли. Я даже не понимал, дышу ли я еще или уже нет. – Его голос превратился в едва различимый шепот. – Когда поздним вечером ко мне пришел Эоген со своим планом убийства, я не сказал ничего, я ничего не сделал, не сказал ему «да», но и не остановил. Я мог это сделать, но не сделал. Я ничего не чувствовал и не мог говорить. Когда они убили его, я ничего не ощутил, и когда они привели ее ко мне, я тоже ничего не ощутил. С того дня, как он умер, мы с ней спали в одной постели, ели одну и ту же пищу, дышали одним и тем же воздухом, и я понимал, что люблю ее больше жизни, Ольстера и богов, но, тем не менее, ничего не чувствовал, кроме пустоты. Раньше, когда я оставался без нее, я всегда верил, что однажды она снова станет моей, что она хочет меня и даже любит, что ее украли, и что, когда она вернется ко мне, все встанет на свои места. Но теперь… теперь, когда я получил ее, когда у меня нет соперников, я смотрю на нее и знаю, что она ненавидит меня, а когда мы лежим рядом, я вижу в ее глазах только зимний холод. Когда я обнимаю ее, она лежит неподвижно, а удовольствие, которое я получаю, причиняет мне больше боли, чем агония, терзавшая меня все время, пока она была с Найзи. В итоге я ничего не приобрел и потерял все. Получив то, что хотел, я не имею сейчас ничего из того, что мне необходимо. – Он впервые посмотрел на меня. – Мне не нужен твой ответ, или твое сожаление, или твое осуждение. Я только хочу, чтобы ты знал.

С этими словами он уронил голову на руки, а его спина задвигалась вверх и вниз в ритме его рыданий.

Какое-то время я смотрел на него, думая, что же мне делать, потом снаружи раздался все усиливающийся шум. Я вскочил, боясь худшего. Правда, Оуэн говорил мне, что в Ольстере наемные убийцы не зарезали еще ни одного короля. Однако события здесь разворачивались по сценарию, больше характерному для Рима, а из опыта мне было известно, что свидетелей в таких случаях убирают без всяких колебаний.

Дверь распахнулась, и вошел не кто иной, как Кухулин. Он стал выглядеть старше, вырос, хотя и оставался очень худым и ниже ростом, чем большинство мужчин. Он остановился у двери, ожидая, пока Конор поднимет взгляд. Когда это наконец произошло, король казался несколько удивленным.

– Кухулин? И ты здесь? Ты со мной?

Кухулин кивнул:

– Конечно. Ты мой родственник и мой король. Я присягал на верность…

– Верность! – Конор сплюнул. – Что жители Ольстера знают о верности? Многие присоединились к нашим врагам, отправившись в Коннот. Будут ли они помогать этой адской суке в захвате Ольстера, как ты думаешь?

Я взял Кухулина за руку и вывел его из комнаты. Закрывая за собой дверь, я увидел, что голова Конора снова бессильно уткнулась в его ладони.

– Лири! Ты растолстел! – Кухулин ткнул меня в живот.

Я постарался вести себя сдержанно.

– Вовсе нет, но ты ведешь себя грубо. Впрочем, хватит об этом. Что тебе известно?

Кухулин пожал плечами.

– Найзи мертв, Дердра с Конором, Фергус и половина лучших воинов дезертировали в Коннот, Имейн Мача лежит в руинах. Я ничего не забыл? – он говорил совершенно спокойно, и это приводило меня в бешенство.

– А тебе этого мало?

Он, казалось, удивился. Я понял, что передо мной стоит совершенно не тот человек, которого я знал.

– Много всего случилось, и мне жаль, что я все пропустил.

– И?..

– И что? – он был в недоумении.

Он продолжал раздражать меня – это его качество осталось неизменным.

– Не изображай тупицу. Ты все еще с Конором или против него? – настаивал я.

Кухулин стал серьезным.

– Я ведь уже сказал тебе. Я поклялся ему в верности, как и все мы. Какой прок в верности, если я могу, как одежду, надевать и снимать ее по своему усмотрению?

– Даже если тот, кому ты поклялся в верности, уже недостоин ее?

– Ты так думаешь?

– Я хочу узнать, что думаешь ты.

– Я тебе уже говорил.

– Значит, ты с Конором.

– Я именно это и сказал.

– Против Фергуса?

– Нет, не против Фергуса. Фергус – мой друг.

– Но Фергус уже не друг Конору. Он находится у Мейв, в ее замке.

– Тогда, если он выступит против Ольстера, я буду с ним сражаться. Я буду защищать Ольстер от любого, кто на него нападет. Но пока Фергус не является моим врагом.

Это была интересная мысль. Он не был против кого-то в отдельности, но против всех врагов сразу. Мне оставалось только предполагать, что будет, когда Фергус поведет армию Мейв через горные перевалы в Ольстер, а на его пути окажется Кухулин.

– А ты? – спросил Кухулин.

– Я?

Он испытующе смотрел на меня.

– Ты с Конором?

Я пожал плечами.

– Я ведь нахожусь здесь.

Но разве я был человеком Конора? Нет. Но я был колесничим Кухулина.

32

Я видел многие армии на марше. Я видел, как неукротимый Семнадцатый легион отправлялся на войну со скифами. Я видел, как воины моего племени возвращались после того, как помогли Арминию уничтожить Вара и три его легиона. Я видел армии угрюмых иберийцев; еще ребенком я бежал рядом с толпами своевольных раскрашенных галлов из вспомогательных войск. В общем, я видел перемещения самых разных войск, и из всех мне запомнились две армии.

Лучше всего я помню то войско, в составе которого сражался мой отец. Вначале в нашей деревне собралась группа воинов. К группе из двадцати бойцов во главе с отцом почти сразу же присоединились еще несколько таких же групп и отдельные воины из близлежащих деревень. К концу дня отряд насчитывал примерно двести человек. На следующий день к ним продолжали присоединяться более мелкие группы, а потом они встретили еще один отряд примерно равный им по численности. Они знали, что такие же отряды собираются по всей стране. Как падающий дождь образует лужи, которые переполняются и выливаются ручейками, вырастающими в ручьи, а затем потоки соединяются в могучие реки, впадающие в моря, так и наши мужчины объединялись и продвигались к месту общего сбора. У них не было времени на формирование колонн и необходимости в приказах на марше. Если группа встречала препятствие, то разделялась и обходила его. Встретив на пути упавшее дерево, часть людей шла вправо, другие – влево, потом они снова объединялись. Таким образом армия кельтов двигалась по местности, не оставляя никаких следов своего прохождения, за исключением черных кругов от костров на лесных полянах.

Я также помню, как видел на марше армию Тиберия, направлявшуюся покорять некоторые из наших племен, – те, которые не приняли договор, заключенный остальными племенами. Это была карательная экспедиция, организованная для того, чтобы показать тем, кто не подчинился, что сопротивляться бессмысленно. Кроме того, те, кто покорился и через чьи земли проходили войска Рима, должны были убедиться в том, что они поступили правильно, подчинившись неизбежному. Римляне шли по стране, как изголодавшийся грабитель проходит по кладовой богатого хозяина, подчищая все, что имеет хоть какую-то ценность, и не заботясь о том, оставляют они следы своего присутствия или нет. Тиберий рассылал вперед разведчиков, выявляющих поселения, где было достаточно пищи, и затем соответствующим образом изменял маршрут. Кельтские глупости о том, что передвигаться следует так, как вода течет через лес, здесь были не в ходу. Любое препятствие на пути легионов подлежало уничтожению. Если это было невозможно, римляне прорубали путь сквозь препятствие или карабкались на него, или строили мосты и виадуки через него, показывая тем самым, что они его обнаружили, исследовали и, в конечном итоге, покорили. Направляясь куда бы то ни было, они оставляли за собой свидетельства своего пребывания. Преследуемая этим цель была проста. Продвигаясь достаточно быстро, они оставляли за собой дорогу, поддерживаемую специалистами в нормальном состоянии, строили и укрепляли базы снабжения, а также оставляли станции со сменными лошадьми. И, конечно, гарнизоны. Повсюду оставались гарнизоны, как узлы в паутине, так, чтобы на расстоянии прямой видимости при необходимости имелась поддержка. Больше всего они боялись засад и всегда вырубали лес по обе стороны дороги на расстоянии полета стрелы. Римляне чувствовали себя неуютно, двигаясь в тени деревьев. Они предпочитали уничтожить лес, чем рисковать перемещаться вблизи деревьев. Со времен Ромула, еще задолго до того, как самодовольный идиот Квинтилий Вар направил двадцать тысяч хваленых воинов Августа в огромный темный лес, где их полностью разгромили легковооруженные германцы, римляне всегда боялись сражаться не по своим правилам. После поражения Вара меры предосторожности были возведены в ранг религии. Армия римлян стала продвигаться по местности подобно огненной колеснице, прожигая перед собой путь с широкими просеками по сторонам.

Армия Мейв и Эйлилла была и похожа, и непохожа на все прочие армии. Мы поднялись на близлежащий холм и наблюдали за ней, находясь на расстоянии, не досягаемом для стрел. Мы знали, что Мейв не беспокоят наши наблюдения. Наоборот, она хотела, чтобы новость об их приближении распространилась как можно быстрее. По галльским понятиям ее армия считалась огромной, хотя армия Тиберия была значительно больше. Из рассказов Оуэна я знал, что здесь обычно армия формируется примерно так же, как собиралась армия моего отца, когда небольшие группы людей на ходу сливались в более крупные отряды. Однако Мейв, собрав всех вождей вместе во время Подсчета, не позволила кому-либо из них вернуться домой, чтобы лишний раз увидеть своих жен и детей. Таким образом, все войско выступило одновременно.

Его численность увеличилась за счет бойцов из Ленстера, присоединившихся к воинам Мейв частично потому, что издавна считали себя союзниками коннотцев, о чем большинство из них уже успели позабыть, но в основном из-за возможности получить часть добычи. Жители Коннота недолюбливали их и не доверяли им, но, несмотря на это, с их стороны глупо было бы отказываться от дармовой помощи. Кроме того, это были отборные могучие воины, закаленные в битвах, не боявшиеся никого и ничего, а война для них была таким же естественным состоянием, как дыхание. Их слава свирепых бойцов была так велика, что Эйлилл решил распределить этот отряд среди своих подразделений примерно равномерно. Кухулин с одобрением прокомментировал такое мудрое решение, несмотря на то, что это усложняло нашу задачу. Прежде всего, это помешало отряду из Ленстера получить статус элитного подразделения, укрепило решимость воинов Коннота сражаться вместе со своими союзниками, и, наконец, увеличило доверие между людьми из разных государств. Ходили слухи, что Мейв намеревалась создать для себя из воинов Ленстера нечто вроде преторианской гвардии, но Эйлилл решительно этому воспротивился. Одно дело, когда она время от времени запускала в свою постель молодого солдата с хорошей мускулатурой, и совсем другое – если бы она оказалась окруженной целой сворой потенциальных любовников, охраняющих ее спальню. По этой причине его позиция по данному вопросу была вполне понятна.

Когда вождь галлов призывал племена на войну, того, кто последним прибывал к месту сбора, хватали и казнили перед всей армией еще до начала военного похода. Это было и жертвоприношением, и заставляло всех действовать более расторопно. В данном случае в этом не было никакой необходимости, поскольку основная часть подданных боялись Мейв больше смерти.

И тут я в первый раз вспомнил о том, что Фердия был родом из Ленстера. Следовательно, он тоже находился где-то неподалеку от Мейв, связанный клятвой на верность своему вождю.

Пока мы следили за колонной, марширующей в направлении Ольстера, к нам подскакал всадник с флагом перемирия. Я был шокирован, узнав в нем самого Эйлилла. Мне трудно было представить себе, чтобы властелин Рима мог в одиночестве отправиться на встречу с тремя воинами той страны, на территорию которой он намеревался вторгнуться. Он приветствовал нас, как ни в чем не бывало, будто мы встретились для совместной охоты. Кухулин ответил ему тем же, но не сказал, кто он такой, поскольку не хотел, чтобы Эйлилл узнал его имя. Оуэн, сидя на лошади, поднял в приветствии руку, но тоже ничего не сказал. Я решил, что все они, должно быть, рехнулись, но решил подчиниться правилам, установленным большинством.

Все вместе мы довольно долго смотрели на плотные колонны войск, двигавшихся на Ольстер. Затем Эйлилл заговорил:

– Вы видите, что происходит?

Кухулин кивнул. Эйлилл торопливо продолжал:

– Я прошу вас опередить армию и отправиться к Конору с максимально возможной скоростью, чтобы убедить его в тщетности сопротивления. Объясните ему, что нет необходимости в бессмысленном кровопролитии.

Мы с Кухулином обменялись взглядами. Кухулин задал формальный вопрос.

– Что должен сделать Великий король Конор, чтобы получить мир?

Эйлилл выглядел изнуренным, измученным заботами, а его голос казался по-стариковски слабым.

– Скажите ему, что, конечно, мы потребуем дань. Скот, рабов, золото. Однако передайте ему, что наши требования не будут нереальными. – Он улыбнулся. – Ах да. Разумеется, мы также потребуем быка из Кули.

– А если он откажется?

Эйлилл описал вытянутой рукой широкий полукруг справа налево, охватывающий бесконечную походную колонну.

– Вы все сами видите, – сказал он. – Вам известны настроение и намерения королевы. Тогда мы возьмем с собой в Коннот все, что пожелаем, и вы не сможете нас остановить. К тому же, когда наша армия уйдет, на этом все не закончится. С нами идут также жители Ленстера и просто бандиты, которые вообще не ссорились с Ольстером, а просто ищут, чем поживиться. Они не уйдут вместе с нами. Они останутся, чтобы грабить и насильничать, пока их не вытеснят, а для этого потребуется много времени; и много жертв. Ценой этому будет множество сожженных домов, угнанного скота и рабов. Всего этого пока еще можно избежать. Если Конор согласится на то, о чем я сказал, граница Ольстера останется неприкосновенной. Мы сможем избежать резни, ваши земли будут спасены от огня и разорения, и на этом ссора между нами закончится. – Он сделал театральную паузу и выпрямился. – Но, если вы попытаетесь сопротивляться, то будете разбиты, ваших женщин уведут с собой, мужчинам подрежут сухожилия на ногах и заберут в рабство, ваши дети будут расти без родителей, ваши дома будут сожжены, урожай конфискован, а поля останутся мертвыми и бесплодными.

Он снова замолчал, пытаясь по нашим лицам понять, как мы реагируем на его ультиматум. Кухулин выглядел так, будто Эйлилл говорил ему о переменчивости погоды, а мне оставалось надеяться, что на моем лице не отражается то, что творилось у меня в душе.

Эйлилл продолжил свою речь:

– Я не пытаюсь вас запугать, а только излагаю факты. Такова ожидающая вас реальность и таково будущее Ольстера, если только вы не уговорите Конора подчиниться. Мне не известно, работает ли это пресловутое проклятие Мачи, о котором мне уши прожужжали дочери Калатина.

При упоминании их имени я содрогнулся, а по моей коже прошла волна холода. Эйлилл заметил мою реакцию, но не понял, в чем тут дело. Он снова заговорил.

– Не имеет значения, охватила ли мужчин Ольстера слабость или нет. Если да, значит вам уже сейчас конец. Если же нет, то еще раз советую вам посмотреть вокруг. Вы не сможете противостоять нам и умрете ни за что. – Он снова улыбнулся. – Фергус – хороший ваш друг и друг Ольстера. Он всячески пытается замедлить наше продвижение. – Эйлилл посмотрел на свою огромную армию. – Но вы сами видите, что это не имеет никакого значения. На несколько дней раньше или позже – это никак не повлияет на результат в целом. Ольстер обречен. Передайте все, что я сказал, Конору.

Мы с Кухулином какое-то время сохраняли неподвижность, а потом молча кивнули Эйлиллу. Он развернул лошадь и поскакал обратно. Мы тоже отправились в путь в полной тишине, и только через некоторое время Кухулин заговорил.

– Как ты думаешь, зачем он это сделал?

– Он сделал лучшее из того, что мог сделать, – ответил я.

Кухулин казался удивленным.

– Что ты хочешь этим сказать? Он – наш враг.

– Я знаю многих гораздо худших мужчин и женщин, которых следует считать врагами. Он всего лишь попытался остановить все это, пока дело не зашло слишком далеко.

Оуэн был мрачнее тучи.

– Я бы никогда не подумал, что муж Мейв окажется трусом, – выкрикнул он.

Копыта лошадей простучали трижды, прежде чем я ответил.

– Так вот кем ты его считаешь! Только потому, что он попытался предотвратить уничтожение множества невинных людей, ты называешь его трусом. И это все, что ты в состоянии увидеть в его поступке?

Кухулин наклонился вперед, заставляя лошадь ускорить бег.

– Оуэн прав, – прокричал он.

– Вот дерьмо! – прорычал я.

У меня исчезло всякое желание говорить с ними. В этот момент Эйлилл больше казался мне другом, чем Кухулин или. Оуэн. Эйлилл хотел остановить войну. Конечно, я знал вполне достаточно о Коноре, чтобы быть уверенным, что тот плюнет им в лицо и скорее умрет, чем сдастся, а его люди с радостью умрут в бою вместе с ним. Тем не менее Эйлилл пытался что-то сделать и был в большей степени озабочен спасением жизни многих людей, чем собственной гордыней, и это вызывало у меня уважение.

Мы намного обогнали армию Мейв и долго ехали в молчании. Пришла и ушла ночь, а на рассвете Кухулин повернул на запад, в свои владения. Прежде чем отправиться в Имейн Мачу, он хотел убедиться, что Эмер находится в безопасности.

Когда мы направили усталых лошадей вниз по холму к руинам великого замка, Имейн выглядел беззащитным. Утреннее солнце освещало коричневые стены, торчавшие на горизонте, как сломанный зуб. На валу показались силуэты двух стражников. Мы помахали им и увидели, что они движутся к тому месту, куда мы должны были подъехать. Я крикнул им, чтобы дали нам что-нибудь выпить с дороги, и мы поехали к воротам. Там мы с Оуэном слезли с лошадей и, похлопывая друг друга по плечам и улыбаясь как идиоты, стали рассуждать о горячей ванне и выпивке до того, как попадем к Конору, и вообще ощущали себя отличными парнями, как вдруг в землю рядом со мной вонзились две стрелы. Я остановился как вкопанный и посмотрел вверх. Лицо лучника разглядеть было трудно, поскольку солнце светило из-за его спины.

– Аид на ваши головы! Что это за игра такая? – завопил я.

– Возможно, Имейн захватили враги! – прошипел Оуэн.

– Возможно, у тебя репа вместо головы, – рявкнул я. – Как они могли сюда попасть, если мы их намного опередили и мчались сюда по прямой без остановок?

– Не стоит так бесноваться! Если замок не захвачен врагами, тогда скажи, если ты такой умный, почему они в нас стреляют?

Мне трудно было что-то возразить, поэтому я снова крикнул в направлении стен.

– Не стреляйте! Мы – друзья!

– Меня не интересует, с кем вы дружите! – раздался голос сверху.

Теперь уже заговорил Оуэн.

– Мы посланники и привезли важные новости для короля. Я – бард, а мой друг…

Я положил руку ему на плечо, заставив замолкнуть. Я узнал голос стражника – это была женщина.

– Улинн? – окликнул я ее.

Наступила пауза, а затем темная фигура наклонилась над зубчатым парапетом. Ее рыжие волосы спускались по плечам и цеплялись за колчан со стрелами, висевший на спине. Солнце поднялось выше, и я смог увидеть ее лицо. Также я заметил в ее руках стрелу, нацеленную прямо мне в сердце.

– Что здесь происходит?

Улинн сплюнула в сторону – в точности так, как это делал Коналл. При мысли, что они теперь вместе, я ощутил душевную боль.

– Великие воины Ольстера валяются в постели, как женщины, мучающиеся от родовых схваток, поэтому женщины Ольстера должны выполнять мужскую работу и защищать Ольстер от врагов. Именно этим я сейчас и занимаюсь.

– Мы не враги Ольстера! – негодующе воскликнул Оуэн.

Я увидел, что Улинн снова собирается сплюнуть.

– Но вы были у Мейв.

– По распоряжению Конора! Спроси у него, если ты нам не веришь. К тому же разве ты не покинула лагерь Конора?

Она пожала плечами.

– Я так и сделала. Но сейчас это лагерь Ольстера и случилось так, что и Конор оказался в нем. Как только мы отправим Мейв обратно, я уйду отсюда.

Я снова почувствовал боль в груди.

– Рад тебя видеть. Мы можем войти?

Тетива ослабла.

– Да.

Должно быть, мое лицо выражало надежду, поскольку Улинн нахмурилась.

– Учти, что ничего не изменилось.

Возникла пауза, затем прозвучала команда, и засовы были отодвинуты. Вскоре одна половина гигантских деревянных ворот открылась. Я огляделся и увидел, что внутренний двор, обычно шумный, полный животных и людей, спешащих по своим делам, был почти пуст. В дальнем его конце несколько женщин упражнялись в стрельбе из лука, а остальные неподалеку от нас тренировались биться на мечах. Ими руководил какой-то старик. Заклятие Мачи, очевидно, сильнее всего подействовало на тех, кто мог бы оказаться наиболее полезным для защиты Ольстера. Видимо, старик тоже страдал немощью, поскольку во время движения глаза его прищуривались, а губы сжимались. Кроме него; нигде не видно было ни одного взрослого мужчины.

Улинн с мрачным выражением лица спустилась к нам по ступеням.

– В замке не осталось ни одного мужчины, способного держать оружие, – сообщила она. – Вы – первые мужчины в стоячем положении, которых я увидела за всю неделю.

Видимо, я улыбнулся при мысли о том, что являюсь в округе единственным мужчиной в стоячем положении, поскольку она тут же резким тоном добавила:

– Не рассчитывайте, что мы рады вас здесь видеть. – Она посмотрела на нас с сомнением. – Колесничий и бард. Если не найдется гораздо больше таких же, как вы, а, желательно, и гораздо лучших, то с нами скоро будет покончено.

Я понимал, что сейчас не время для споров с ней.

– А где король?

Впервые за все это время она заговорила радостным тоном.

– В своих покоях. У него боли сильнее, чем у всех прочих. Каффа говорит, что на этот раз все будет хуже и тянуться будет дольше, чем раньше.

Вместе с Оуэном мы направились в комнаты короля, сопровождаемые Улинн. В каждом коридоре до нас доносились крики боли мужчин. Мимо нас прошла угрюмая женщина с кувшином.

– Теперь они с большим состраданием будут относиться к родовым мукам женщин, – весело ухмыляясь, заявила Улинн.

Мы с Оуэном молча сглотнули и продолжили свой путь.

Дверь в комнату Конора была открыта, так что я мог видеть его кровать. На ней, как пойманная гадюка, корчился от боли голый король. Две женщины пытались накрыть его медвежьей шкурой, но он сбрасывал ее, снова и снова.

– Король примет вас прямо сейчас, – прошептала Улинн и, прежде чем удалиться, посмотрела на него со смешанным выражением гнева и удовлетворения на лице.

Когда мы приблизились, боль, видимо, несколько ослабла и Конор в изнеможении вытянулся на постели. Из его горла вырывалось хриплое дыхание. Весь он был покрыт потом и издавал такой запах, будто не мылся целую неделю. Его глаза приоткрылись, и он, нетерпеливо шевеля пальцами, сделал мне знак приблизиться.

– Так, значит, это правда. Мейв идет на нас?

Я молча кивнул. Его потемневшее лицо исказила гримаса страдания.

– Тогда мы все умрем, – сказал он.

Его тело снова выгнулось, как в агонии. Я попытался ему помочь, хотя в данном случае ничего не мог сделать. Можно было подумать, что боль будет мучить его вечно, но в тот момент, когда его тело, казалось, было уже не в состоянии ее терпеть, Конор снова упал на кровать с криком изнеможения. Я решил уточнить ситуацию.