Текст книги "Страж"

Автор книги: Джордж Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

22

Оуэн неоднократно повторял мне, что существует множество способов преподнести одну и ту же историю. Он подразумевал различные ораторские стили, различную направленность повествования, в зависимости от аудитории и ситуации. Раньше я полагал, что он имеет в виду степень правдивости, и не соглашался с ним. Сейчас я уже не был уверен в неправильности такого подхода. Два человека, будучи свидетелями одного и того же события, могут иметь разные точки зрения на происходящее и, соответственно, по-разному его толковать. А если при этом они преследуют различные цели, то все становится еще более сложным.

Барды повествуют о том, что, когда Кухулин вернулся после пребывания на острове Скиаты и после посещения Альбы, сжимая в руке Гай Болгу, полный впечатлений и познаний в области боевых приемов и уловок, он вначале решил немного отдохнуть, чтобы залечить свои раны и подготовиться к завоеванию прекрасной Эмер. Восстановив свои силы, он вооружился и направился к замку Форгалла, чтобы предложить Эмер стать его женой. Его даже не выслушали, отказав и в руке Эмер, и в гостеприимстве. У стен замка Кухулин поведал о том, что на острове Скиаты на него напали наемные убийцы. Кухулин их уничтожил, но перед смертью они признались, что им заплатил Форгалл. По этой причине Кухулин снял с себя обязательства по отношению к отцу своей нареченной невесты и заявил о своем праве завладеть ею силой. Барды говорили, что он стоял на своей колеснице под стенами замка и говорил с Форгаллом на расстоянии. Затем Форгалл призвал Кухулина отказаться от Эмер и уйти, поскольку ему никогда не удастся захватить ее. В течение года и одного дня Кухулин пытался преодолеть защитные сооружения, но его усилия оказались напрасными. Тогда он сообщил Лири о том, что будет атаковать замок Форгалла не по правилам людей, а как воитель-чемпион, и в конце концов погонит перед собой Форгалла, его воинов и его челядь, как пастух гонит стадо коз. Лири запряг коней Кухулина и одел его в доспехи. Вскоре колесница с серпами на колесах была приготовлена, и на рассвете Кухулин атаковал замок. Он объезжал стены замка, повернувшись левым боком к стене, до тех пор, пока защитники уже не могли больше сдерживать свое нетерпение. Некоторые из них спрыгнули со стен и бросились на него, но Кухулин совершил могущественный «подвиг грома», так что из трех сотен нападавших только троим удалось вернуться обратно. Затем Кухулин выполнил «прыжок Соломона» прямо с колесницы, очищая от врагов стены и три внутренние линии обороны. Он трижды нанес удары по трем группам бойцов по девять человек, каждый раз убивая восьмерых из них и оставляя среднего воина невредимым. Эти трое были сыновьями Форгалла. Форгалл попытался скрыться от Кухулина, но свалился с крепостного вала и сломал себе шею. Кухулин выломал дверь комнаты, где Форгалл спрятал Эмер и ее сестру, сгреб их в охапку вместе с хранившимся там же золотом и серебром, и снова перепрыгнул через три крепостные стены. Колесница умчала их прочь от замка, а все оставшиеся в живых воины бросились за ними в погоню. Лири придержал колесницу, так что преследователи стали подбегать к ней поодиночке, а Кухулин убивал их одного за другим. Возле брода у Глондата на них напала целая сотня воинов, но Кухулин уничтожил и их, побросав воинов в тяжелых доспехах на глубину, и перестреляв из пращи тех, кому удалось справиться с течением, включая Калатина, родственника Форгалла из Коннота. Кухулин повторил то же самое возле бродов Круфойта, у Ат Инфойта и у Альбина, как он и обещал Эмер при их первой встрече.

Именно так рассказывали барды, но, конечно, на самом деле все случилось несколько иначе. Бардов никогда не смущало отсутствие достоверной информации, все знали, что их там не было, а я был.

В тот день, когда Кухулин вернулся из Альбы, он потребовал, чтобы я отвез его на встречу с Эмер. Я направил колесницу к замку Форгалла. Со стен замка на нас смотрели не меньше сотни копьеносцев. Они находились на расстоянии броска, так что я был весьма доволен, когда Кухулин издал вместо приветствия воинственный рев.

– Форгалл! Ты ничтожество, способное только свиней насиловать! Где теперь твои убийцы? Где те наемники, которых ты послал убить меня?

На крепостном валу появился Форгалл и посмотрел вниз на нас с Кухулином. Рядом с Форгаллом толпилось множество его приспешников.

– Не я посылал этих людей, Страж. Ты не можешь обвинять меня из-за каждого, кто на тебя нападает.

– Вовсе не из-за каждого, ты, фальшивый галльский торгаш, а только из-за тех, кому ты за это заплатил!

Форгалл несколько секунд помолчал.

– Чего же ты хочешь? – крикнул он.

– Жениться на твоей дочери, и ни на ком другом!

Форгалл приосанился.

– Тогда тебе придется умереть холостяком, поскольку Эмер не выйдет за тебя, пока она остается моей дочерью.

Кухулин дерзко ухмыльнулся, но во взгляде его отражалась твердость кремня.

– Можно помочь Эмер остаться без отца. Можно посодействовать ее папаше превратиться в сотню маленьких кусочков, забитых в свиную задницу!

– Но будет ли его дочь после этого продолжать любить тебя? – спокойно спросил Форгалл, будто Кухулин не оскорблял его, а просто высказывал предположение.

Я прошептал Кухулину, что в словах Форгалла есть логика. Рубка в капусту отца своей невесты вовсе не лучший свадебный подарок для любой девушки. Кухулин возразил мне:

– Если Эмер известно, что ее отец организовал на меня покушение, то, думаю, она поймет мою ярость. Я не упущу этот шанс. Как бы то ни было, она дала мне обещание, а я выполнил все ее условия.

Я подумал, уместно ли сейчас втолковывать Кухулин у, что его представление о возможных действиях женщин в случае, когда мужчины ждут от них чего-то, были, возможно, слишком, оптимистичны, особенно в Ольстере. После некоторых размышлений я решил все же этого не делать. Люди Форгалла стали собираться на стенах, выкрикивая в нашу сторону угрозы, размахивая копьями и целясь из луков. Время для дискуссии было не совсем подходящим. Наступил момент удалиться, по возможности, исходя из создавшегося затруднительного положения, с изяществом и непринужденностью.

Осада замка в течение года и одного дня – это совершеннейшая чушь собачья. В действительности она заняла всего пару жарких и пыльных дней. Мы провели две ночи, пытаясь проникнуть в замок, рассчитывая выкрасть Эмер и увезти ее с собой. На вторую ночь люди Форгалла чуть не схватили нас, и мы вернулись через стену без Эмер, зато сопровождаемые ливнем стрел, свистевших в опасной близости от наших седалищ.

– Хватит этих ночных игр в прятки на цыпочках, – сказал Кухулин. – Завтра мы пойдем и возьмем ее.

– Отлично, – произнес я. – Их сотни против нас двоих. Думаю, это интересный, быстрый, но болезненный способ умереть. Может, просто отправимся домой?

Кухулин посмотрел на меня. В его глазах плясали огоньки.

– Всегда нужно играть до конца, мой друг. Всегда играть до конца.

– Вот дерьмо! – воскликнул я и приготовился к смерти.

В действительности людей Форгалла бесила вовсе не колесница, повернутая левой стороной к ним, а наши голые задницы, нацелившиеся на них. Но я полагаю, что для бардов это казалось слишком примитивным, и лучше было придумать нечто более вызывающее, чем не та сторона колесницы. К тому времени, когда я закончил подготовку колесницы, она стала выглядеть как шар, утыканный ножами, а щиты, привязанные по сторонам, издавали страшный грохот, подобный небесному грому, так что эти придурки, пытавшиеся нападать на нее, страшно пугались и падали прямо под колеса, даже не понимая, что же случилось. Лошади топтали тех, кто ухитрялся увернуться, а Кухулин несся сзади и добивал оставшихся в живых. Потом он подбежал к стене, вспрыгнул на спины лошадей и затем уже с обезьяньей ловкостью перепрыгнул через стену. Я полез вслед за ним, но значительно медленнее, отбиваясь попутно от двух солдат, которых Кухулин позабыл прикончить, и побежал за ним со всей возможной скоростью, отчетливо понимая, что мы в ловушке, и почти наверняка обречены на гибель. Я проклинал его за глупость. Впереди воины пытались нападать на него, но теряли выдержку и начинали медлить, видимо вспоминая ходившие о нем легенды, так что Кухулин успевал убить их прежде, чем они могли сообразить, человек перед ними или нет. И каждый поверженный враг еще больше устрашал воображение остававшихся в живых. Однако Кухулин действовал разумно, прикончив многих, но только не братьев Эмер.

Когда все оставшиеся в крепости воины собрались вместе и бросились на нас, он крикнул, чтобы я прыгал со стены, и мы помчались по окровавленной траве обратно к колеснице. Потом я правил ею, как лунатик, копья и стрелы гудели вокруг нас наподобие разъяренных ос, а Кухулин поражал первые ряды преследователей из своего лука, стоя в задней части колесницы, смеясь как безумец и призывая Эмер полюбоваться его искусством. Главное в этом искусстве, насколько я мог видеть, состояло в том, чтобы не свалиться на землю с подпрыгивающей, как взбесившийся от жары бычок, колесницы, поскольку кони мчались галопом по ухабистой дороге. Однако при этом он успевал сразить многих преследователей – их число неуклонно уменьшалось каждый раз, как я оглядывался. Потом им пришлось задержаться, чтобы их догнали те, кто отстал, и затем они снова устремились за нами. Когда некоторые из них догнали нас, Кухулин стал на обод повозки и начал с громкими криками скакать по нему, вышибая тех, кто пытался залезть внутрь, а затем приказал мне развернуться и направить колесницу прямо в гущу врагов. Они разумно расступились, попутно пытаясь наносить нам удары. Затем Кухулин снова издал яростный вопль, означавший, что он намерен выкинуть нечто действительно несуразное, например, напасть на толпу противников без оружия. В это время я изо всех сил сражался с лошадьми, пытаясь остановить колесницу, несшуюся в лощину. Когда я смог снова оглядеться, все, кроме Кухулина, были уже мертвы или умирали. Правду говоря, их были вовсе не сотни, но уж точно гораздо больше, чем один. Затем я заметил Эмер, стоявшую у ворот. Ее руки были сжаты в кулаки, а искусанные губы ярко выделялись на фоне побледневшего лица, как пролитое вино на мраморе. Кухулин взял ее за руку, и они вместе отправились в замок в Мюртемне, дарованный ему Конором. Мы слышали, что они поженились, но потом достаточно долго его не видели. Позже Кухулин привез ее в Имейн Мачу, и они вступили в брак уже по всем правилам, и мы разделили их радость, истребив острова еды и море вина.

В день бракосочетания я спросил у Эмер, выполнил ли Кухулин все ее немыслимые условия, но она только усмехнулась. Думаю, я все правильно понял, да и каждый, глядя на то, как она смотрит на него, понял бы, что он сделал все, что было необходимо.

Я вспомнил ее лицо и то, как они упивались лицезрением друг друга подобно томимым жаждой путникам. Ее лицо, повернутое не ко мне, а к Кухулину, заставляло меня чувствовать, как нечто драгоценное медленно отрывается где-то в глубине моей груди. До сих пор я ощущаю боль этой утраты.

О да! Должен еще раз признать, что одно и то же можно рассказать по-разному.

И было еще кое-что. Через несколько недель Каффа послал за мной. Раньше мне не доводилось бывать в его доме. Я почему-то считал, что в нем должно быть темно и немного сыро, и повсюду висят высушенные органы различных животных и прочие атрибуты колдовства, но ничего такого не увидел. В доме было сухо, тепло и весело, я не увидел ничего, что говорило бы о ремесле Каффы. Я сидел напротив старого жреца, не ожидая узнать ничего особо интересного. В сущности, я чувствовал себя в роли недалекого школяра, приготовившегося услышать лекцию на тему «я в тебе разочарован». Молодая жена Каффы принесла нам какой-то напиток, улыбнулась мужу и удалилась, оставив нас наедине.

Каффа был необычайно худым и при этом очень прямо держался – как сидя, так и стоя. Его лоб почти всегда был нахмурен и изборожден морщинами, но, когда он обратился ко мне тогда, выражение его лица было еще более мрачным, чем обычно.

– Ты вряд ли сможешь уделить мне много времени, не так ли? – сказал он, и его голос больше походил на шелестящий шепот. Это был скорее не вопрос, а констатация, но не упрек. Мне даже показалось, что при этом он слегка улыбнулся, жестом отметая мои неискренние протесты. – Не беспокойся, – добавил он. – Я не сержусь, и вообще это не важно.

Я насторожил уши. Это было нечто новое – я никогда не слышал, чтобы жрец говорил, что его религия не имеет особого значения.

Он помолчал, как бы взвешивая свои последующие слова.

– Кухулин убил в крепости Форгалла человека по имени Калатин.

Я только пожал плечами.

– Может быть. Он убил многих, и часто делал это в крепостях.

Каффа кивнул. У меня было странное ощущение, что он улыбается даже тогда, когда его лицо не меняет своего выражения.

– Жена Калатина была беременна. Когда она узнала о смерти мужа, у нее начались роды, и они были трудными. Детей оказалось трое, но они родились сразу, поскольку срослись бедрами и спинами. Роды доконали женщину, но перед смертью она успела проклясть Кухулина.

Я снова хотел пожать плечами, но потом передумал.

– Это весьма печально.

Каффа посмотрел в окно, будто услышав отдаленный призыв.

– Этого ребенка или этих детей, называй как хочешь, забрала с собой повитуха, и больше их никто не видел. Говорят, что они обладают магической силой. Это… существо родилось от мертвого отца и умирающей матери, у него три разума в одном теле, и все, что ему осталось от матери, – это проклятие Кухулину. Они нанесут большой вред Ольстеру – я это вижу.

Он сделал паузу. Я ждал, но, похоже, его охватило состояние, близкое к трансу, и он витал где-то далеко. Я прокашлялся. Каффа заморгал, и снова вернулся к реальности.

– Это должно меня беспокоить? – спросил я.

Он взглянул на меня.

– Возможно, ты так не думаешь, – он улыбнулся. – У меня был сон, и во сне я увидел, что вскоре дочери Калатина придут к тебе, – он вскинул брови. – Вижу по выражению твоего лица, что ты не особо веришь в сны.

Я промолчал, а он встал и, когда я тоже встал, положил мне руку на плечо.

– В прошлом мне приходилось ошибаться, и, несомненно, такое возможно и в будущем. Надеюсь, что я ошибаюсь и сейчас. Но, если бы я не сказал об этом тебе, мое сердце было бы неспокойно, – его рука сжала мое плечо с неожиданной силой. – Прости старика за то, что побеспокоил тебя.

Я пробормотал что-то благодарственное и ушел.

Прямо возле дверей я встретился с Улинн и почти сразу же позабыл о словах старого жреца, но вскоре мне пришлось о них вспомнить.

23

В одно прекрасное утро король проснулся после очередной оргии и бросил затуманенный взгляд на окружавший его хаос. Я очнулся на несколько минут раньше и лежал, сосредоточив все свои усилия на том, чтобы не шевелиться. Король с грохотом стащил сапог с дубового стола, заставив мои глаза приоткрыться на ширину волоса, чтобы в них попадало как можно меньше слабого света, вонзавшегося в мой мозг с безжалостностью стилета. Даже для моего отупевшего разума было очевидно: Конор не увидел ничего, что хоть чуточку порадовало бы его. Зрелище множества спящих упившихся воинов, валявшихся среди остатков ночного пиршества, раньше никогда его не раздражало, но ведь власть производит на человека совершенно необычайное воздействие. Спросите об этом хотя бы Калигулу, а также Тиберия.

Король был в ужасном настроении, но голос его вовсе не пострадал.

– Вставайте!

По меньшей мере человек двенадцать немедленно вскрикнули от неожиданности, проклиная его или умоляя не вопить так громко. Конор нахмурился и закричал снова, еще громче.

– Вставайте! Вы – вонючая немытая груда трусливых завсегдатаев сортиров. Я что – сам с собой разговариваю? Есть ли в этом зале среди вас хоть кто-то, похожий на мужчину? Луг знает, что здесь нет ни одного человека, даже отдаленно напоминающего настоящего героя. Вы – сборище тупоумных косомордых ублюдков, помесь ведьм и впавших в старческий маразм свинопасов! Никудышные невежественные осквернители ночных горшков! А ну-ка поднимайтесь!

Конор, несомненно, знал, о чем говорил, но в последней тираде не было никакой необходимости. Он стал на длинный главный стол и пошел вдоль него, рыча, как Стентор[9]9
  Стентор – в греческой мифологии («Илиада») воин, способный кричать так же громко, как кричат одновременно пятьдесят человек.


[Закрыть], и раздавая пинки всем, кто оказывался на его пути. Кутилы, заснувшие прямо за столом, существенно пострадали, но те гуляки, которые задолго до этого предусмотрительно свалились под него, оказались в относительной безопасности. Однако в то время как люди, устроившиеся возле стола, вопили и в панике пытались уклониться от его разящих сапог (причем некоторые умоляли его успокоиться, а другие огрызались), те, кто проснулся под столом, попали под град чаш с прокисшим вином и кусков жирного мяса, а в одном случае на кого-то даже и помочились сверху. Таким образом, за несколько мгновений зал наполнился какофонией голосов, а сонные и полупьяные мужчины пытались сообразить, кто их атаковал, где находится враг, где же, о проклятье, их мечи и что это за страшный шум, из-за которого невозможно хоть слегка проспаться?

Я откатился подальше от источника опасности и прислонился к стене. Моя голова раскалывалась, и я твердо намеревался сидеть не шевелясь (если меня оставят в покое), пока в ней не прояснится. Король продолжал бушевать, причем каждый его выкрик отзывался в моей бедной голове с силой мечей, ударяющих о металлические щиты, но я хотя бы находился вне пределов его досягаемости.

– Вы – разжиревшие каплуны! – гремел король. – Упившиеся ледащие ничтожные слабосильные навозные жуки! У любого мальчишки больше гордости, ума и способностей быть полезным Ольстеру, чем у всех вас, вместе взятых! Я бы не пустил вас даже в свинарник, чтобы не обидеть блох, живущих в соломе, не говоря уже о возмущении и удивлении свиней, если бы им пришлось с вами общаться! Вы – фоморские глисты! Какой вообще от вас толк? Все остальные ирландцы насмехаются над Красной Ветвью. Так называемые герои превратились в самодовольных ничтожеств! Они уже не пьют для храбрости, они пьют для того, чтобы забыть, что они – лишь тени тех, кем были раньше!

Его слова начали проникать в сознание присутствующих, и я попытался понять, к чему же Конор клонит. Калигула или Нерон могли безнаказанно проклинать даже своих лучших воинов, зная, что у тех нет выбора, кроме как молча слушать, но кельтский король – это не римский император. Он всего лишь первый среди равных. Его положение обеспечивает ему почет и уважение, но ему необходима поддержка сторонников, чтобы не лишиться этого положения. Конор оскорбил мужское самолюбие своих воинов, что во многих странах было бы достаточной причиной для поединка, но бойцы, собравшиеся в то утро в зале Красной Ветви, неоднократно доказывали, что не нуждаются в поводах для схватки, но всегда готовы к ней – хотя бы ради развлечения. С другой стороны, я всегда считал короля человеком умным и надеялся, что он знает, что делает.

– Все вы перепившиеся свиньи, жалкие трусы! Пожиратели падали, пиявки, черви, паразиты! – кричал король, почти сорвав голос. – Когда последний раз кто-нибудь из вас убил врага Ольстера? Я не говорю об убийстве в пьяной драке собутыльника. Кто из вас защитил честь Ольстера на поле битвы?

Наступила пауза, во время которой слышно было только злобное бормотание и лязг мечей, извлекаемых из металлических ножен. Через некоторое время Конор снова заговорил, но уже более спокойно, однако с таким сарказмом, который даже меня, не относившегося к воинской братии, заставлял ощущать себя весьма неуютно.

– Я не слышу никакого ответа. Может быть, вы забыли не только искусство боя, но и обычную речь? Я спрашиваю, кто из вас последним убил противника в бою? – уже почти шептал он. – Почему вы молчите? Потому что сделали нечто полезное так давно, что уже не помните, когда это было? А может, я все время спал, пока мои храбрые герои уничтожали всех врагов Ольстера, так что уже нет никакой нужды отправляться на поиски тех, кто крадет наш скот, охотится за нашей дичью, сжигает наши поля, берет в плен наших женщин? Так ли это? И разве по этой причине вы все сейчас пьянствуете здесь? – снова возвысился его голос, рука одним взмахом обвела всех присутствующих, в том числе и меня, а нога в нетерпении притопнула но столу почти танцевальным движение. – Тогда я очень рад! Идите сюда, снова наполним наши кубки и начнем пировать, потому что у Ольстера больше нет врагов и мы сможем насладиться миром и полной безопасностью.

Коналл Победоносный стукнул мечом плашмя по широкому деревянному столу. При этом раздался грохот, как будто закрывали огромную, окованную металлом дверь.

– Ты несправедлив! – проревел он, и в его голосе прозвучали ярость и обида.

Глаза героя метали молнии, а на его лбу вздулась огромная вена, извивавшаяся, как змея под сапогом. С тех пор как я почувствовал на себе тяжесть его руки в день своего приезда в Ольстер, я с осторожностью приближался к Коналлу. Его щедрость и гостеприимство были безграничны, что является качеством любого уважающего себя героя, и он мог быть весьма любезным, если вы играете в его игру и так, как он того желает, но в то же время Коналл всегда напоминал мне медведя, в бешенстве готового сокрушить все вокруг, если что-то было не по нем. Коналл едва не прикончил нескольких мужчин, считавших себя его друзьями, только за то, что они посмели предположить, что, возможно, он не был величайшим героем Ольстера всех времен. Пожалуй, Конору угрожала опасность, и я заметил, что несколько воинов подняли свои мечи, демонстрируя готовность защищать его, тогда как Коналл с угрожающим видом пробирался к королю.

– Ты прав, мы все сейчас здесь.

Коналл описал мечом дугу, чтобы включить в нее всех, при этом ударил мечом плашмя по лицу дородного воина, который без звука свалился, как пустой мешок. Коналл этого даже не заметил.

– Мы сейчас здесь, но по твоему приказу, – продолжал он. – Многие из нас только несколько дней назад вернулись с границы, и каждый из собравшихся здесь воинов убил сотни врагов. Я не потерплю таких обвинений ни от кого. Все знают, что голова каждого, кто осмелится высмеивать меня, украсит мою колесницу, а головой его жены будут играть псы.

По залу пронесся одобрительный шепот. Король стоял, уперши кулаки в бока, и окидывал всех испепеляющим взглядом.

– О, я вижу! Все в порядке, не правда ли? Ничего не нужно делать? – он выдержал эффектную паузу, а потом выбросил вперед руку с вытянутым указательным пальцем. Все, кто находился в том месте, куда он указывал, вздрогнули и отшатнулись. – Калум! Калум МакДональд! Как поживает твой отец?

Краснолицый мужчина, стоявший позади этой группы, дерзко мотнул головой.

– Он мертв, как тебе известно.

Король смотрел на него в упор.

– Ну, да. Я осведомлен об этом. А как поживают его убийцы?

– Живы, как тебе известно! А насчет тебя я не уверен! – зарычал Калум, вытаскивая меч и устремляясь в сторону Конора.

Толпа вначале стала в растерянности раздаваться, давая ему дорогу, но потом все поняли, что он задумал, и кинулись его останавливать. Его схватили, когда расстояние от него до короля не превышало длины копья, и обезоружили. Калума крепко держали, в то время как он пытался вырваться, выкрикивая проклятия.

– Ты не имеешь права, ты не имеешь права! Никто не имеет права обвинять меня…

Король никак не отреагировал на его слова. Он спрыгнул со стола и встал перед Калумом. Его рука мягко легла на плечо кричащего мужчины. Конор покачал головой и прижал палец к его губам. Вопли Калума сменились рыданиями, и он до крови прикусил свою нижнюю губу. Конор дал знак освободить его и обнял всхлипывающего воина.

Затем король развернулся и обратился ко всем присутствующим. Его голос звучал негромко и спокойно, он говорил как человек, открывавший другим непреложную истину.

– Я выбрал Калума не потому, что он один такой, или чтобы обидеть именно его. Он лишь один из многих, кому есть чем заняться. Кто из вас может сказать, что его честь ни разу не унизили, что ему некому мстить за смерть близких людей, что за ним не осталось неисполненного долга и неоплаченных обид?

Я улыбнулся сам себе. Конор поймал их всех на крючок. Его насмешки взбесили их, но в то же время они вынуждены были признать правоту короля. Каждый из них прекрасно знал: если он попытается сказать, что к нему это не имеет отношения, ему обязательно припомнят какой-нибудь давно забытый случай, пятнающий его честь, или неотомщенную смерть человека, напрямую с ним не связанного. Конор ударил по самому слабому месту. Они жили, придерживаясь определенных принципов, и эти принципы были абсолютными. Их нужно было соблюдать всем и всегда, иначе это вообще не имело смысла.

Коналл пыхтел и рычал, поглядывая вокруг из-под нахмуренных бровей, проверяя, не собирается ли кто-нибудь доставить ему удовольствие, сразившись с ним. Некоторые мужчины тоже горделиво посматривали вокруг (но только не на Коналла), как бы вызывая желающих испытать на прочность их честь, но в целом озлобление начало уже спадать. Многие, потупясь, смотрели в пол, иные переминались с ноги на ногу и посвистывали. Толпа стала рассеиваться, поскольку говорить больше было не о чем. Конор увидел, что я смотрю на него и, возможно, даже заметил на моем лице улыбку. Легким взмахом руки он показал, что я не должен высовываться.

Потом король вернулся на свое место и уселся, уперев одну ногу в стол. Затем он сделал резкий толчок ногой и стал наблюдать, как стол переворачивается, а остатки ночного пиршества и грязные тарелки разлетаются по выстеленному тростником полу.

– Так-то лучше, – удовлетворенно заявил он, вытягивая ноги.

Я уселся поблизости и стал наблюдать. Он устроился поудобнее, налил себе чашу выдохшегося пива, глотнул, скривил лицо и сплюнул. Недовольным ревом он потребовал свежего пива, не обращаясь к кому-то конкретно, затем расслабился, скрестил руки на груди и посмотрел на меня.

– Итак, мой друг, явившийся из моря, – сказал он, – чем ты намерен заняться, когда мои герои отправятся выполнять свой долг? – он произносил это не официальным, а ироническим тоном.

– Но разве все, что ты сказал, не относится и ко мне тоже?

– Не совсем. Ты ведь не коренной житель Ольстера.

– Верно, но я ведь и не житель другой страны. К тому же я ем твой хлеб, сплю в твоем замке и живу по тем же законам, что и другие.

Конор покачал головой.

– Это не так. У тебя собственные законы. Ты можешь находиться среди нас, но никогда не станешь одним из нас. Ты – германец без рода и римлянин без племени. Тем не менее, Ольстер будет твоим домом, пока я жив, но иногда я думаю о том, каким же ты видишь свое будущее.

– И ты говоришь об этом именно сейчас, напомнив своим людям о долге?

Он пожал плечами.

– Сейчас неспокойные времена.

– Особенно если король сам провоцирует своих подданных?

– Да, если хочешь. Ну, так каковы твои планы?

– Ты хочешь спросить, что я буду делать теперь, когда ты настолько взбудоражил воинов Красной Ветви, что скоро в замке Имейн Мачи не останется ни одного мало-мальски стоящего собутыльника, в то время как мертвые тела врагов Ольстера усеют все его границы, а те немногие, которым посчастливится унести ноги, будут гадать, какая чума свалилась на их бедные головы?

Король продемонстрировал мне волчий оскал зубов.

– Думаю, ты правильно понял, что здесь происходит.

Затем он оглянулся в поисках какой-нибудь выпивки, но ничего не обнаружил, и снова потребовал пива. Из-за спины высунулась рука, водрузившая перед ним большой кувшин с пивом. Это оказалась рука Улинн. Вероятно, у меня был удивленный вид, поскольку Улинн не имела никакого отношения к прислуге, но женщина только подмигнула мне и исчезла.

Конор снова скрестил ноги. Меня всегда восхищали легкость и изящество его движений. Его лицо все еще было покрыто красными и белыми пятнами – результат вчерашней попойки, – а на щеках появились следы лопнувших сосудиков, но глаза его были ясными, а взгляд – острым. Он улыбался. Со мной Конор всегда держался дружелюбно, доверял мне и вообще обращался со мной, как с единственным здравомыслящим человеком из всего двора. Он обладал харизматическим обаянием. А если восхищаешься кем-то, то, даже понимая, что он тешит твое самолюбие с определенной целью, не можешь ему сопротивляться.

– У тебя свежий взгляд на вещи, и ты сам видишь, чем мне приходится заниматься. Как это происходит в твоей стране?

Я помолчал, погрузившись в раздумья, прежде чем дать ответ.

– Там все совсем иначе – так солнце отличается от луны. Твои люди не боятся тебя, а римляне страшатся потерять свое положение и влияние при дворе, их пугает перспектива впасть в немилость.

Конор презрительно хмыкнул.

– Но какой же во всем этом толк? – воскликнул он.

Мне оставалось только развести руками и пожать плечами. Что можно сказать королю, который спрашивает вас, для чего нужна власть? Конор нахмурился, но потом его лицо посветлело.

– Ну ладно, – произнес он. – Значит, все твои приятели отправляются на войну. Но чем же займешься ты сам?

Я немного подумал, но понял, что и сам не знаю ответа. В течение многих месяцев, с тех пор, как Кухулин отправился в Мюртемн с Эмер, мои обязанности сводились к тому, чтобы избавиться от похмелья, а назавтра снова удариться в пьянство. Я мог только гадать, какой ответ желает услышать Конор.

– Я тоже пойду бить врагов Ольстера, – наконец выпалил я, довольный собственным бравым ответом.

Он улыбнулся.

– Прекрасное предложение, но ни один из героев Ольстера не захочет ничьей помощи. Враги Ольстера пожалеют о том, что родились, уже через пару дней и без твоего участия.

Я протянул к нему руки.

– Тогда что же я должен для тебя сделать?

Этот вопрос оказался правильным.

– Завтра Оуэн отправляется в Коннот.

– Но для чего? – в недоумении спросил я. Оуэн мне ничего не сказал. Но почему он не сообщил мне об этом, если, Зевс свидетель, он рассказывал мне о себе все по многу раз?

– Чтобы закончить свое обучение. Чтобы кое-что узнать. Чтобы напугать Мейв, если это возможно, рассказами о больших шарах в штанах наших страшных воителей. Чтобы наблюдать, слушать и запоминать. А потом он вернется и расскажет мне о том, что узнал.

Я пришел в ужас. Я много слышал о Мейв и знал Оуэна, и для меня это звучало так, будто мучительная смерть Оуэна была вопросом нескольких дней.

– Но разве Мейв допустит его присутствие? А если и так, позволит ли она ему все увидеть? А если позволит и он увидит больше, чем ей хотелось бы, разрешит ли она ему вернуться?

Конор самодовольно откинулся в кресле.

– О да. Конечно, он увидит только то, что она позволит ему увидеть. Но он увидит лучшее из того, что у нее есть, а только это меня и интересует. Меня не слишком волнует, сколько у нее людей, хотя я был бы не прочь, если бы она сочла возможным дать об этом знать. Вы также должны приглядеться и к королю. Я желаю знать, что за тип этот Эйлилл. Управляет ли он всем или подчиняется ей? Что их удерживает вместе? Какие настроения у них при дворе? Присягают ли вожди ей на верность? Служат ли они ей по своей воле или под угрозой силы? С ней ли еще кланы Мордах и Рорэй, или же правдивы слухи о том, что почти все они дружат с Ленстером? Узнайте, объединится ли армия Ленстера с Коннотом? И еще мне интересно, полны ли по-прежнему залы замка Мейв оружием и висят ли там на стенах человеческие головы, или она предпочитает тихую и спокойную жизнь? – Он засмеялся глухим лающим смехом. – Нет, если серьезно, я этого от нее вовсе не ожидаю. – Он улыбнулся самой этой мысли. – Но я обязательно должен об этом узнать.