Текст книги "Страж"

Автор книги: Джордж Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

28

Я потащил Оуэна в сторону, где нас не могли услышать из толпы.

– Мы должны сейчас же уезжать, – прошептал я, – удирать, пока им не до нас.

Оуэн воззрился на меня с крайним удивлением.

– Ты что, с ума сошел? – спросил он слишком громко, и я сделал ему знак говорить потише, поскольку заметил, что к нам повернулись несколько голов.

– Ты сошел с ума? – спросил он снова, но уже тише. – Сейчас происходит именно то, ради чего Конор послал нас сюда. Все жители Коннота навеселе и начинают болтать не только о пиве, лошадях или женщинах, и не слишком заботятся о том, слышим ли мы их или нет. И в такое время ты намерен бежать?

В его словах был резон, хотя предчувствие говорило мне, что мы должны побыстрей уносить ноги. Оуэн хитро усмехнулся.

– Кроме того, – сказал он, – разве все это не забавно?

Я неожиданно понял, что Оуэн открыл для себя политику. Римляне воспринимают политику как нечто само собой разумеющееся, но интриги и домыслы, догадки, сбор компромата, поиск покровителей, торговля влиянием, закулисные интриги, удары в спину – все эти излишества и извращения, делающие двор местом, которое одновременно притягивает и ужасает, – все это было новым для Оуэна. Понятно, ему потребуется опыт и время, прежде, чем удастся во всем разобраться, но главное – то, что он воспринял саму идею. Теперь он уже мог разглядеть схемы и направления, о которых раньше даже не задумывался. Для меня все эти хитросплетения были уже пройденным этапом, и я не хотел больше иметь ничего общего с политическими интригами, мне нужны были только мир и спокойствие. Оуэн проклинал мою позицию стороннего наблюдателя, так как жаждал приобщиться к тому, что мне было хорошо известно и от чего я сознательно отказывался. Он напоминал мне ребенка, стремящегося совершить свои собственные ошибки, и в то же время я понимал, что он вполне самостоятельный человек. Впрочем, какое мне до этого было дело? Сейчас собственная безопасность заботила меня больше всего на свете, так что мне оставалось только пожать плечами.

– Ладно. Мы пока останемся, но только не говори потом, что я тебя не предупреждал. Стой на месте и слушай, что говорят, а мне нужно выпить. Похоже, день сегодня будет длинным.

Я оказался прав. Вооружившись кубком и бурдюком пива, я слонялся в толпе, вслушиваясь в разговоры, дружелюбно улыбаясь своей самой отрешенной пьяной улыбкой, если кто-нибудь начинал на меня косо смотреть, и предлагал выпить, если на меня смотрели подозрительно и слишком долго. В результате люди или становились моими друзьями или с отвращением отворачивались. Меня устраивали оба варианта. Несколько раз я встречался с Оуэном, но мы избегали друг друга. Порознь мы ничего не значили, но вместе превращались в шпионов.

Уже вечером, изнемогая от усталости, с заплетающимися ногами (думаю, что политика уже не казалась Оуэну такой забавной, как раньше), мы с Оуэном оказались сидящими среди толпы, на противоположных сторонах одного из больших костров, устроенных для согревания гостей ночью, до отправки их домой на следующее утро. Мы с Оуэном не подавали вида, что знакомы, и не встревали в беседу, чтобы в нас по акценту не узнали иностранцев.

– Она просто так, без драки, не сдастся.

Говоривший был дородным мужчиной среднего роста с большой бородавкой на щеке, портившей его лицо, в остальном довольно привлекательное. Он вещал тоном человека, которого не удивишь сюрпризами, приготовленными для него жизнью или его королевой. Ему отвечал мрачного вида воин с глубоким шрамом от меча на одном из предплечий.

– Ты прав, и это будет не слишком весело. Она заставит всех нас плясать на раскаленных углях, пока не успокоится.

Наступила пауза. Сзади раздался еще один голос. Было слишком темно, чтобы можно было рассмотреть говорившего, одетого в плащ с капюшоном.

– А мне жаль Эйлилла.

Это высказывание вызвало одобрительное хмыканье у многих.

– Но почему? – спросил Бородавка. – Он сам в это влез. К тому же ему от нее порой достаются и ласки, а нам – только шишки. Хотя, если честно, не думаю, что он удостаивается ее внимания слишком часто. – Все рассмеялись. – Похоже, она проводит большую часть своего времени, понося его, и оставляет в покое только тогда, когда ей под руку подворачивается кто-нибудь другой.

Снова раздался дружный смех. Мне стало интересно – подобного я раньше никогда не слышал. Я попытался представить себе группу римлян, сидящих вокруг костра и перемывающих кости своему императору, как сейчас делали эти люди, обсуждая своих короля и королеву, и не смог – это было совершенно невообразимо. Доносчики и информаторы передали бы все дословно императору еще до того, как затихло бы эхо этих слов. Люди Коннота выражали свое мнение, не опасаясь доносчиков, так же, как они не боялись и самих короля и королеву. Мейв приводила их в ужас своим кошмарным нравом и исходящей от нее угрозой, а вовсе не тем, что была их королевой. Человек в капюшоне продолжал говорить.

– Если дело дойдет до войны, пойдешь ли ты за ней?

Друг Бородавки, Мрачный, человек с рубленым шрамом, горько засмеялся, не меняя угрюмого выражения, обосновавшегося на его физиономии.

– Не будь тупицей. Мейв и Эйлилл не пойдут воевать из-за личной ссоры. В конце концов, речь идет всего лишь о быке.

Несколько голосов выразили свое согласие с этим мнением, но кто-то позади меня пробурчал, что Мейв способна на все, если сочтет, что есть угроза что-либо проиграть или потерять – спор, раба, чашу для вина, – да и вообще что угодно. Сидевшие сзади согласились уже с этим суждением. Всем было известно, что она щедра к тем, кто, по ее мнению, этого заслуживал, но необычайно проницательна в отношении надувательства и воровства. Ее гордость требовала, чтобы она никогда не проигрывала.

– Если она не собирается воевать с Эйлиллом, то что же она намерена предпринять? – спросил человек в капюшоне.

Толстяк, сидевший рядом с Бородавкой, наряженный в одежду, которая казалась заимствованной с чужого плеча, с красным лицом и кубком в руке, периодически наполняемым из большого бурдюка, громко рыгнул.

– Ей придется где-нибудь раздобыть хорошего быка, такого, который окажется не хуже быка Эйлилла. Но все мы знаем, что в Конноте лучший бык – это Финбеннах.

Для жирного и грязного неряхи эти рассуждения были весьма толковыми. Наступило молчание – все переваривали эту свежую мысль. Вывод напрашивался сам собой. Если в Конноте нет лучших быков, то ей придется поискать в другом месте. Я уставился в свою чашу, а затем поднес ее к губам. Из-за ободка я мог видеть Оуэна, яростно махавшего мне, но так, чтобы не привлекать постороннего внимания. Он напоминал сейчас пса, предпочитающего не глядеть на кость, которую ему еще не пообещали. Я тупо смотрел на него, прежде чем понял, чего он хочет, но потом кивнул в сторону, намекая на тайную встречу, и встал со своего места, как будто намереваясь пойти облегчиться. Оуэн тут же вскочил и пошел в другом направлении.

Я решил, что это ловкий финт, и мой приятель вскоре объявится, поскольку в противном случае наш разговор просто не состоится.

Я уже осушил очередной кубок пива, когда он вынырнул из тени, в точности напоминая скудно оплачиваемого информатора из тайной службы Тиберия. Если бы не было настолько темно, каждый из окружавших нас людей мог задать вопрос, куда это он, такой настороженный, пробирается. Он явно наслаждался интригой, пока я не одернул его, обозвав идиотом и заставив умерить свой пыл.

– Суть секретности состоит во внешней обыденности, – процитировал я Сигенуса, который, возможно, и был двуличным головорезом, но знал свое дело, когда надо было провести врагов и первому пощекотать им ножом ребра. – Попытайся выглядеть незаметным, и все уставятся на тебя, будто твои волосы горят. А нужно всего-навсего лишь выглядеть естественным.

Я подумал, что такой совет был весьма уместен. Оуэн, похоже, осознал свою ошибку, но было очевидно, что для него гораздо интересней бесшумно красться в тени на цыпочках. Мне понадобилось какое-то время, чтобы объяснить, на кого он еще похож, и я вспомнил старых, измученных артритом фламинго, которых Тиберий держал на озере в своих владениях на Капри.

– Значит так. Ты уже понял, что происходит? – его возбужденный голос, наверное, донесся до Капитолийского холма.

Я, как мог, постарался его утихомирить.

– Откуда мне знать? – Я допил свое пиво, стараясь привести мысли в порядок, но это не особо помогло. – Эта женщина способна на все. К тому же она полусумасшедшая, но это не помеха. В сущности, в Риме для получения высших должностей это почти обязательное условие.

– Думаю, что дело обстоит гораздо хуже, – в его голосе прозвучало беспокойство.

– Но почему?

– Они говорят, что во всей Ирландии есть только один бык, равный быку Эйлилла. Он известен как Коричневый бык из Кули и является собственностью Дейры МакФича. – Оуэн посмотрел на меня, а я озадаченно смотрел на него. Он выложил главное: – Кули находится в Ольстере. – Он снова остановился, но это не помогло. Оуэн никак не мог добиться от меня нужной реакции. Тогда он заговорил с той интонацией, которую используют при разговоре с очень глупыми детьми. – Возможность сделать Мейв очень счастливой или страшно злой находится в руках жителя Ольстера. Она отправится за быком в Кули и получит его – тем или иным способом.

Я все еще пытался сообразить, в чем же проблема.

– Сможет ли этот ольстерец просто так отдать ей своего прославленного быка? Скажем, дать его взаймы, если для нее это так много значит? – Оуэн говорил очень серьезным тоном. – Тот, кто будет принимать это решение, уже встречался раньше с Мейв и не питает никаких добрых чувств к Конноту, – этот вывод прозвучал весьма зловеще.

– Что тогда произошло?

– Дороги Дейры МакФича и Мейв уже пересекались, еще до того, как она встретила Эйлилла и стала королевой. Двух сыновей Дейры убил Фирд, брат Мейв, когда братья пытались помешать ему увести сотню голов лучшего скота Дейры. В ответ Дейра сжег дотла один из домов Фирда.

– И что было дальше? – Я чувствовал, что намечается очередная кульминация.

– В том доме тогда находилась сама Мейв, и она едва успела спастись. А ее любовник оказался не столь прытким.

Я посмотрел на Оуэна и снова увидел тревогу в его глазах.

– Значит, ты полагаешь, что он откажется одолжить Коричневого быка?

Оуэн только пожал плечами.

– Кто знает, – сказал он. – Это случилось очень давно, и жрецы вроде бы все уладили, причем Фирд заплатил за пролитую кровь, и настоящей войны тогда не было. Многое зависит от того, как она за это возьмется и кого отправит просить быка. Нам снова остается только ждать.

Я принял самый задумчивый вид, на какой только был способен.

– На месте Мейв я бы использовал для переговоров двух сочувствующих ей жителей Ольстера.

Услышав такой вывод, Оуэн рассмеялся вместе со мной.

– Она едва ли…

На мое плечо опустилась огромная рука, заставившая меня согнуться в коленях. Эта рука имела вес и размеры взрослого барсука, которого выронил высоко летящий орел.

– Лири из Ольстера?

Я резко развернулся, как хорошо натренированный воин, каковым я, собственно говоря, и был, поднял одну руку и схватился другой за меч, готовясь к схватке. Затем я замялся, сглотнул, кивнул и использовал поднятую руку, чтобы почесать ею голову настолько беззаботно, насколько это было возможно в данной ситуации. Не стоило игнорировать вопрос, особенно если он попал по адресу, а тот, кто спрашивал, имел размеры Колизея, но, пожалуй, был все же выше ростом. Он был едва ли не самым большим человеком, какого я когда-либо видел. Гигант ухмыльнулся, заставив мои поджилки затрястись, и одними пальцами развернул меня к себе, как шахматную фигуру.

– Королева просит тебя и твоего приятеля немедленно явиться к ней. Не будете ли вы столь добры пройти со мной?

Прозвучало это приглашение вовсе не как вопрос. Оуэн выглядел оскорбленным, но он сдержался, поскольку посланник был не из тех, с кем можно было спорить. С ним следовало соглашаться, приберегая свои возражения до более благоприятных времен, например когда он будет пьян и заснет где-нибудь в одиночестве, а у вас под рукой в качестве достойного аргумента окажется тяжелая дубинка.

– Но я не хочу никуда идти!

Я посмотрел на него с отвращением.

– Отлично, а я не желаю оставаться здесь! Давай лучше предстанем перед королевой и посмотрим, сколько нам удастся продержаться!

Наш визит к Мейв был не слишком продолжительным. Гора на ногах, которую она послала, чтобы доставить нас, не очень-то с нами церемонилась. Мы шли, стараясь не давать громадине слишком нас торопить, в то же время сознавая, что это практически невозможно.

Указания Мейв были краткими и четкими. Оуэн должен был отправиться с отрядом воинов, чтобы уговорить занять королеве на время Коричневого быка из Кули. Когда она обратилась к нам со своего трона, вид у нее был зловещий.

– Ты и МакРот будете говорить с ним (МакРот был герольдом Мейв и широко известным бардом). Попросите Дейру во имя мира между нами дать мне Коричневого быка взаймы на один год. В конце года я пришлю ему вместе с быком пятьдесят хороших телок. А если его будет тревожить мысль о возможности потери своего драгоценного быка, скажи ему следующее. Если он лично приедет сюда с быком, я подарю ему землю на равнине Эйла, равную по площади его владениям, а также колесницу для возвращения домой, которая стоит три раза по семь рабынь. Более того, если он пожелает, я не против провести с ним несколько часов на пуховой перине. Передай ему, что за такую услугу я всегда буду ему верным другом. Думаю, он понимает, что будет означать и какие последствия иметь его отказ.

Оуэн должен был ехать, а мне пришлось остаться. Слово «заложник» не использовалось, но мы не были настолько наивными, чтобы расценивать мое положение как-то иначе. Мейв называла меня своим гостем, но гостям не чинят препятствий в возвращении домой. Если Оуэн не вернется, то для меня не исключалась возможность порадовать собак Мейв, внеся разнообразие своей особой в их меню.

– Но что, если Дейра окажется несговорчивым? – уточнил Оуэн.

– Тогда ты объяснишь ему, насколько это важно, и будешь уговаривать его, пока он не согласится, это понятно? – втолковывал я ему. Меня ужасала возможность того, что Оуэн из принципа совершит какой-нибудь поступок, который повлечет за собой мою мученическую смерть. – Прошу тебя, сделай то, что она говорит, возьми этого проклятого быка и возвращайся за мной, хорошо?

– А ты не можешь сбежать?

Я сделал три успокаивающих глубоких вдоха и затем ответил.

– Из этого замка? Не исключено. Но тогда мне нужно отыскать свою колесницу, чтобы иметь возможность проехать весь Коннот по незнакомой дороге, преследуемый разъяренной бандой вооруженных людей, знающих здесь каждый камень. – Я посмотрел на него умоляюще. – Если ты не можешь вести себя умно, то, по крайней мере, постарайся быть здравомыслящим, ведь мы говорим о моей жизни.

Он успокаивающим жестом положил руку мне на плечо.

– Не беспокойся, старина. Я вернусь вместе с быком.

Он оказался прав только наполовину.

– Что же, во имя богов, не сложилось?

Выглядел Оуэн ужасно, поскольку явился ко мне прямо с дороги, даже не умывшись. Обычно он был требователен в отношении личной гигиены, почти как римский трибун, так что я сразу понял: у нас серьезные проблемы. Он сел на кровать с видом человека, не спавшего трое суток, как и оказалось в действительности, и при каждом его движении с его одежды сыпалась пыль. Его дорога сюда была долгой и тяжелой, что делало ему честь, но сейчас он сидел неподвижно и молчал, в чем не было никакого смысла.

Я подошел, поднял его с постели и потащил к большому сосуду с водой, стоявшему в углу, и, прежде чем он сообразил, что происходит, окунул его голову в воду. Там я продержал ее совсем немного и вытащил. Оуэн выпустил в мою сторону струйку воды и замахнулся кулаком.

– Неблагодарный!..

Я без труда блокировал удар, схватил его за руку, развернул и повел к кровати. Усадив его, я снова пересек комнату и швырнул ему полотенце, затем налил нам обоим по большому кубку пива и уселся перед ним на корточки.

– Оуэн, ты бард, а я твоя самая благодарная аудитория. Я не буду тебя перебивать, но сейчас ты или заговоришь, или, к сожалению, я вынужден буду прикончить тебя здесь и сейчас. Скажешь ли ты, во имя Зевса, что же случилось?

Он нахмурился и схватил кубок. Затем постепенно на его лице появилась легкая улыбка, и я улыбнулся в ответ. Оуэн принялся вытирать мокрые волосы. Потом он начал свой рассказ, и постепенно наши лица помрачнели, но я, как и обещал, не перебивал его.

– Мы добрались до Кули без особых проблем. Мне удалось уговорить коннотских идиотов предоставить мне возможность самому поговорить с Дейрой, с которым я пару раз встречался. Меня привели к нему, усадили рядом на пирушке, и я приступил к его обработке. Вначале он был не слишком доброжелательно настроен, но, когда я несколько раз повторил ему все доводы относительно благосклонности Мейв и все материальные аргументы, дело стало меняться к лучшему. Конечно, он много рассуждал о своей чести и гордости своих людей, и заломил непомерную цену, но я знал, что люди Мейв уполномочены заплатить ее, поэтому только улыбался, слушая его пространные речи.

Я подумал, что оказался прав в отношении того, что Оуэн открыл для себя политику и нашел в ней свое призвание.

– Мы договорились о цене, и Дейра устроил для нас грандиозное пиршество, чтобы отметить сделку. Разумеется, эти тупоголовые болваны напились, и все пошло из рук вон плохо, так что все мои усилия оказались напрасными.

Выражение, появившееся при этих словах на его лице, было мне знакомо, поскольку я раньше уже видел нечто подобное в Германии на утонченной физиономии одного грека, которого Тиберий использовал для ведения трудных переговоров с упрямыми вождями местных племен. Тогда один из генералов Тиберия решил поучаствовать в обсуждении в самый критический момент. Кислое лицо Оуэна в точности соответствовало унылому виду изощренного дипломата, использовавшего все искусные ходы, которые были в его распоряжении, и затем увидевшего, как несколько слов, брошенных придурком в военной форме перечеркнули несколько дней его титанических и вполне успешных усилий.

– Прежде чем я успел вмешаться, несколько людей Дейры уже сцепились с некоторыми из этих коннотских волов, сопровождавших меня. Все они кричали одновременно, пока не взревел сам Дейра, и все сразу заткнулись. Должен сказать, что он умеет быть убедительным. Он пожелал узнать, что происходит, и все снова заговорили, поэтому он схватил за шиворот одного из своих людей и одного из коннотских кретинов и тряс их до тех пор, пока дело не прояснилось.

Оуэн замолчал, я тоже ничего не говорил. Он жадно выпил большую порцию пива.

– Ты вполне можешь догадаться, что случилось. – Я замотал головой. – Люди из Кули убеждали посланников Мейв в том, что они должны прыгать от счастья, раз Дейра не помнит зла и дает им взаймы своего замечательного быка. Даже за чрезмерную плату это гораздо больше того, что они заслуживают. Они, видимо, слишком увлеклись, и один из коннотцев решил, что выслушал уже достаточно, и ответил, что Дейра правильно поступил, отдав им быка, поскольку в противном случае они сами бы его забрали. Можешь себе представить, что потом началось. Все схватили друг друга за горло, но Дейра все же смог предотвратить резню, поскольку его людей было в четыре раза больше. Дейра от злости едва мог говорить, но все же взял себя в руки и призвал своих людей не нарушать священный закон гостеприимства. Нас под конвоем отправили спать, а на следующее утро после завтрака, который нам неуважительно швырнули, мы немедленно отправились восвояси. Это произошло три дня назад. И вот я здесь.

Я открыл было рот, чтобы задать свои вопросы, но потом молча закрыл его. В сущности, спрашивать было не о чем. Но потом я все же задал единственный вопрос, который меня теперь волновал.

– Что же теперь будет?

Оуэн выглядел очень озабоченным.

– Не знаю, но мои спутники сказали, что она сделает именно то, о чем они заявили в Кули.

Я был ошеломлен.

– Забрать его? Но ведь это означает вторжение в Ольстер! Не начнет же она войну из-за быка? Или начнет?

Оуэн выглядел очень измученным.

– Она сделала бы это в любом случае, даже если бы не узнала о проклятии Мачи.

Я смотрел на него, не веря своим ушам.

– Что ты сказал? Но ты ведь в это не веришь, правда?

Он кивнул, и его голова почти свалилась на грудь от усталости.

– Не имеет значения, верю я или нет, – сказал он. – Но все остальные верят. Все воины попадают в свои постели и будут на них кататься от боли. Ничего не случится только с теми, кто по происхождению чужестранец, – он попытался кисло улыбнуться. – И, конечно, не пострадают женщины, дети и глубокие старики. И, разумеется, барды.

Я не видел в этом никакого смысла.

– Но ведь все в Ольстере ольстерцы по крови!

Оуэн слегка наклонился.

– Но не Кухулин, мой друг, – произнес он голосом засыпающего на ходу человека, – не Страж.