Текст книги "Книга убийств"

Автор книги: Джонатан Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

– Полиция? – спросил он, когда я закрыл бумажник. Он носил не слишком аккуратную стрижку, длинные усы, свисавшие до самого подбородка, и разговаривал гнусавым голосом. Тощие руки покрывала выцветшая татуировка.

– Я подумал, что вы сумеете мне помочь, – заявил я.

– Как?

Спортивный Костюм поднял голову. Он был на пару лет моложе Харлея: светлые волосы коротко острижены, квадратный подбородок, красное лицо. Приземистый, со спокойными глазами. Я решил, что он бывший военный.

– Я хочу задать вам несколько вопросов про одного человека, который у вас работал некоторое время назад. Его звали Пирс Швинн.

– Про него? – переспросил Харлей. – Его тут нет уже сколько… пару лет?

Он взглянул на Спортивный Костюм.

– Пару, – подтвердил тот.

Харлей выразительно посмотрел на ремень.

– Вы купили его, чтобы с нами подружиться, или еще зачем-нибудь?

– Я купил его, потому что он мне понравился, – ответил я. – Но я не против и подружиться. Что вы помните про Швинна?

Харлей нахмурился:

– Когда он здесь работал, он был самым настоящим отбросом. Что с ним случилось?

– Вы его видели с тех пор, как он перестал у вас работать?

– Может, один раз видели, – ответил он. – А может, нет. Если он и приходил, то скорее всего с женой… верно? – Еще один вопрос в адрес Костюма.

– Наверное.

– А в чем дело? – спросил Харлей. – Что он натворил?

– Ничего. Всего лишь внутреннее расследование. – Я почувствовал себя ужасно глупо, если не сказать – преступно. Но если Майло может рисковать и нарушать правила, значит, могу и я. – Итак, мистер Швинн работал здесь пару лет назад?

– Совершенно верно, – презрительно улыбнувшись, ответил Харлей. – Если это можно назвать работой.

– А что, нельзя?

– Приятель, – сказал он и облокотился о прилавок, – я вот что вам скажу: это был подарок. Ему от нашей мамы. Магазин принадлежит ей. Он жил в квартале отсюда, в «Счастливой ночи». Мама его пожалела и позволила у нас убирать, и даже кое-что платила.

– Мотель «Счастливая ночь»? – спросил я.

– В квартале отсюда.

– Значит, ваша мать его пожалела, – повторил я.

– У нее доброе сердце, – сказал Харлей. – Правда, Роджер?

Костюм кивнул, затянулся и усилил звук Тревиса Тритта. Великолепный голос певца звучал исключительно жалобно. Меня он убедил.

– У Швинна были друзья? – спросил я.

– Нет.

– А как насчет Мардж – той женщины, что вышла за него замуж?

– Она иногда приезжает за кормом, когда у нее заканчивается запас того, что она покупает оптом, – ответил Харлей. – Да, она вышла за него замуж, но это означает, что она стала его женой, а не другом.

И когда же ты намерен поступить в юридический колледж, приятель?

– Мардж познакомилась с ним здесь, – сказал я.

– Наверное. – Харлей нахмурился. – Ее я тоже довольно давно не видел.

– Может, она заказывает корма через Интернет, как и многие другие, – предположил Роджер. – Нам приходится с этим мириться.

– Да уж, – равнодушно поддержал его Харлей. – Слушайте, ну все-таки почему вы о нем расспрашиваете? Он что-то сделал?

– Нет, – ответил я. – Он умер. Упал с лошади несколько месяцев назад.

– Понятно. Она про это не говорила. Мардж не говорила.

– А когда вы видели ее в прошлый раз? Харлей посмотрел на Роджера.

– Когда я видел ее в прошлый раз? Роджер пожал плечами:

– Четыре или пять месяцев назад.

– Большинство здесь заказывают все, что им нужно, у поставщиков, – сообщил Харлей. – И по Интернету. У нас дела идут не так чтобы очень.

– Итак, Мардж была тут после того, как Швинн умер, но ничего про его смерть не сказала.

– Видимо… но поклясться не могу. Слушайте, я точно не помню.

Роджер снова пожал плечами.

– Мардж вообще не слишком разговорчивая. Точка. Тревис Тритт получил свою порцию аплодисментов, и

его сменила Пэм Тиллис, которая принялась рассказывать про «Неприступную королеву».

– Речь идет о наркотиках или что-нибудь вроде того? – спросил Харлей.

– А почему вы спрашиваете? Харлей заволновался.

– Вэнс имел в виду, – ответил за него брат, – что «Счастливая ночь»… ну, про нее все знают. Люди туда селятся, а потом уезжают. Хотите оказать нам услугу? Уберите их оттуда. Наш квартал когда-то был приличным местом.

Я оставил машину на парковке около магазинчика, а сам отправился пешком к мотелю. Серое здание на двенадцать номеров, оштукатуренное и выстроенное в форме буквы «С», имело внутренний дворик и выходило на улицу. Дворик был выложен потрескавшимися кирпичами и выглядел так, будто никто не предполагал, что сюда будут заезжать машины, однако я увидел четыре грязные малолитражки и такой же грязный грузовик с кузовом, накрытым брезентом. Контора располагалась справа – крошечная квадратная каморка, где пахло потом, как в спортивном зале; там сидел молодой бритоголовый испанец в расшитой стеклярусом голубой ковбойке с кроваво-красным кантом. Впрочем, жирные кляксы под мышками и россыпь пятен цвета кетчупа на груди несколько портили впечатление от столь грандиозного образца портновского искусства. Поверх рубашки красовался тяжелый железный крест на стальной цепи.

Когда я вошел, у двери звякнул колокольчик, парень посмотрел на меня и тут же взглянул под конторку. Чисто инстинктивно. Видимо, проверил, на месте ли пистолет. Или хотел показать, что он вооружен. Надпись на стене у него за спиной гласила: «Только наличные». Чуть ниже то же самое по-испански. Парень не пошевелился, но глаза у него забегали, а левое веко начало дергаться. Скорее всего ему было года двадцать два или три, и он еще вполне мог выдержать пару лет всплесков адреналина и скачков давления.

Я показал ему свой жетон, и он покачал головой. На конторке лежал комикс – черно-белые фотографии, а под ними короткие подписи, получалась история, рассказанная просто и доступно. Глядя на них наоборот, я все-таки сумел прочитать «sexualismo» и «con passion».

– Ничего не знаю, – проговорил парень с сильным акцентом.

– Я еще ничего не спросил.

– Ничего не знаю.

– Повезло тебе, – сказал я. – Невежество – это благословение.

Он тупо посмотрел на меня.

– Пирс Швинн, – продолжал я. – Он здесь жил. Никакого ответа.

Я повторил имя.

– Ничего не знаю.

– Старик. Белый, седые волосы, седая борода. Ничего.

– Он работал в магазине Рэндалла. Непонимающий взгляд.

– Магазин Рэндалла «Одежда для ковбоев», в квартале отсюда.

– Ничего не знаю.

– Тебя как зовут?

– Ничего не… – В карих глазах зажглось понимание. – Густаво.

– Густаво, а дальше?

– Густаво Мартинес Райес.

– Ты говоришь по-английски, мистер Густаво Мартинес Райес?

Он молча покачал головой.

– А кто-нибудь здесь говорит?

– Ничего не зн…

Ничего не скажешь – настоящий мастер-детектив. Но я ведь уже здесь, почему бы не побывать еще раз в Оджае – зайти в магазин, где Мардж купила голубые альбомы – «О'Нил и Чапин»… рядом с «Небесным кафе»… из Англии… больше нет… я купила последние три.

А вдруг нет? Или Швинн тоже делал там покупки – сам.

Я выехал на соседнюю автостраду и через несколько минут оказался на шоссе номер тридцать три. Воздух был холодный и очень чистый, расцвеченный самыми разными оттенками солнечного дня, и я чувствовал аромат созревающих в соседних садах фруктов.

«О'Нил и Чапин» расположились в удобном коммерческом центре, которых полно вдоль дорог. Этот устроился в тенистом районе города, в нескольких милях от поворота к ранчо Мардж Швинн. Магазин занимал крошечный, крытый дранкой и обшитый вагонкой домик, вокруг которого росли дубы. Домик был выкрашен в ярко-зеленый цвет. От передней голландской двери молочно-белого цвета до самого тротуара шла дорожка, выложенная булыжником. На витрине красовалась надпись, состоящая из букв, вырезанных из золотой фольги:

О'НИЛ И ЧАПИН, ПОСТАВЩИКИ ОТЛИЧНОЙ БУМАГИ И КРАСОК. ОСН. 1986

Окна были закрыты тяжелыми дубовыми ставнями, около одной из них я заметил объявление:

 Уехала за товаром в Европу. Скоро вернусь.

Я осмотрелся по сторонам. Справа находился магазин, где продавали свечи, тоже закрытый. Затем «Марта, духовный наставник» и «Гуманос – теософский институт». Слева – одноэтажное здание, облицованное речной галькой: кабинет хиропрактика, офис нотариуса и страховой компании, туристическое агентство, специализирующееся на «экскурсиях для любителей природы». А рядом залитое солнцем глинобитное квадратное сооружение с деревянной вывеской на двери:

«НЕБЕСНОЕ КАФЕ»

Золотые звездочки резвились вокруг надписи. За голубыми льняными занавесками мелькали огни. Было уже почти три часа дня, а я так и не удовлетворил ни умственного, ни физического голода и решил, что в ситуации, подобной нынешней, булочки и травяной чай придутся очень даже кстати.

Однако, судя по рекламному щиту над открытой кухонной дверью, кафе специализировалось на французской кухне. И еще они предлагали настоящий кофе. Боже праведный!

Тихая музыка – звонкие колокольчики, флейта и арфа – лилась из динамиков, висящих около низкого потолка с деревянными балками. Голубые льняные скатерти на столиках. Женщина с аккуратно заплетенными в косу седыми волосами, в кожаной куртке, накинутой на мятое розовое платье, сидела за одним из столов и ела, судя по всему, рататуй. Официантов нигде не было видно, если не считать приземистой женщины с нездоровым цветом лица, в белом переднике и с голубой банданой. Женщина резала на кухне овощи.

Неподалеку от нее я заметил плиту на шесть конфорок, одна из которых горела, на ней стояла чугунная сковорода для блинов. На сковороде лежал очередной блинчик, и кухарка оторвалась от овощей, чтобы, взяв в руки полотенце, ловко перевернуть блин. Затем идеальной формы круг лег на тарелку, женщина положила сверху шпинат, смешанный со сливками, добавила немного мускатного ореха, завернула блинчик, поставила тарелку на прилавок и вернулась к овощам.

Седая женщина встала из-за стола и взяла блинчик.

– Очень красивый получился, Эйми.

Кухарка кивнула. На вид ей было около сорока: приплюснутое лицо, опущенные глаза. Из-под банданы выбивались светло-каштановые с серебристыми нитями волосы.

Я улыбнулся, но на лице кухарки ничего не отразилось, она продолжала резать овощи. Я прочитал меню.

– Как насчет блинчика с сыром нескольких сортов и кофе? Женщина повернулась и вышла из кухни через заднюю дверь. Я стоял и слушал перезвон колокольчиков и пение флейты с арфой.

У меня за спиной седая женщина проговорила:

– Не волнуйтесь, она вернется.

– Я сказал что-нибудь не то?

Она рассмеялась.

– Нет, просто Эйми очень стеснительная. Зато отлично готовит.

Эйми вернулась с небольшим кругом белого сыра.

– Вы можете сесть, – очень тихо предложила она. – Я вам все принесу.

– Большое спасибо.

Я снова попытался улыбнуться, у Эйми на мгновение дрогнули уголки губ, но она тут же принялась вытирать сковородку.

Женщина с седой косой закончила есть как раз в тот момент, когда Эйми принесла мне тарелку, кружку кофе и вилку с ножом, завернутые в тяжелую льняную салфетку. Сразу после этого она снова занялась овощами, а женщина с косой сказала:

– Получи, дорогая.

Она заплатила наличными. Я не видел, чтобы Эйми дала ей сдачу. И нигде не было написано, что тут принимают кредитные карточки.

Я развернул салфетку и посмотрел на тарелку. Два блинчика.

Не поворачиваясь ко мне, Эйми сказала:

– Вы должны будете заплатить только за один. Я сделала слишком много сырной начинки.

– Спасибо, – ответил я. – Они выглядят великолепно. Нож равномерно стучал по доске – тук-тук-тук.

Я отрезал кусок блинчика, откусил и испытал настоящее наслаждение. А такого великолепного кофе мне не доводилось пить уже давно. Что я и сказал Эйми.

Она продолжала резать овощи.

Я сражался со вторым блином, когда дверь распахнулась. В кафе вошел мужчина и сразу направился к стойке.

Невысокий, толстенький, седой, он был в застегнутом на «молнию» красном спортивном синтетическом костюме с широкими, болтающимися отворотами на куртке. Коротенькие ножки украшали малиновые сабо и белые носки. Маленькие ручки с указательными пальцами, похожими на шишечки, и розовощекое, хитрющее, но добродушное лицо – как у эльфа на покое – довершали картину. Кожаный галстук «боло» удерживал на месте большой, бесформенный пурпурный камень. На левой руке сверкало огромное золотое кольцо с кабошоном.

Выглядел он на шестьдесят, но я знал, что в действительности ему семьдесят семь, потому что мы с ним уже встречались раньше. Кроме того, мне было известно, почему он предпочитает такой цвет: единственный оттенок, который он различает в окружающем его черно-белом мире. Редкая форма цветовой слепоты являлась одним из множества физических отклонений, с которыми он родился. Некоторые из них – вроде слишком коротких пальцев – были видны, другие, по его словам, нет.

Доктор Уилберт Гаррисон – психиатр, антрополог, философ, вечный студент. Милый, очень порядочный человек. Даже психопат, помешанный на мести, это понял и пощадил Гаррисона, когда решил рассчитаться с врачами, которые, по его мнению, издевались над ним.

Меня он не пощадил, и мы много лет назад познакомились с Бертом Гаррисоном, пытаясь во всем этом разобраться. С тех пор мы время от времени – не слишком часто – созванивались.

– Привет, Берт, – сказал я.

Он обернулся и, улыбнувшись, крикнул:

– Алекс!

Берт кивнул в знак приветствия Эйми, та, не глядя на него, налила чай и выбрала пирожное с миндальной глазурью со стеклянной витрины.

Постоянный посетитель.

– Спасибо, милая, – поблагодарил ее Берт, уселся за мой столик, поставил чашку и тарелку перед собой и схватил мою руку обеими руками.

– Алекс, как я рад тебя видеть.

– Я тоже рад вас видеть, Берт.

– Чем занимался в последнее время?

– Все как обычно. А вы?

В добрых серых глазах загорелся огонек.

– У меня появилось новое хобби – народные инструменты. И чем менее они известны широкому кругу любителей, тем лучше. Я обнаружил электронный магазин – как здорово, глобальная экономика в ее лучшем проявлении. Я выбираю что-нибудь, жду, как ребенок перед Рождеством, когда прибудет моя посылка, а затем пытаюсь понять, как на них играют. На этой неделе я заказал диковинку с одной струной из Камбоджи. Не могу запомнить, как она называется. Продавец обозначил ее как «тинкамаджиг из Юго-Восточной Азии». Звук у него ужасный – как будто у кота расстройство желудка, но у меня ведь нет соседей.

Дом Гаррисона, пурпурного цвета, устроился на высоком холме над Оджаем. Его окружали оливковые рощи и пустые, незасеянные поля и прятали от посторонних глаз заросли агав. Старый микроавтобус «шевроле» всегда стоял на пыльной дорожке, но при этом сверкал как новенький. Когда бы я ни приходил в дом Берта, входная дверь была не заперта.

– Звучит забавно, – сказал я.

– Очень забавно.

Он откусил кусок пирожного, из которого потек крем, облизнул губы и вытер подбородок.

– Очень вкусно. А ты как развлекаешься, Алекс?

Я задумался, как бы лучше ответить, и, видимо, что-то изменилось в моем лице, поскольку Гаррисон положил руку поверх моей и стал похож на озабоченного родителя.

– Что, совсем плохо, сынок?

– Неужели так заметно?

– Да, Алекс. Очень заметно.

Я рассказал Берту про Робин. Он подумал немного, потом проговорил:

– Звучит так, будто мелочи вдруг перестали быть мелочами.

– Ну, не такие уж и мелочи, Берт. Она действительно устала оттого, что я постоянно ввязываюсь во всякие рискованные предприятия.

– Я имел в виду твои чувства. Твое беспокойство по поводу Робин.

– Я знаю, что веду себя как настоящий параноик, но постоянно возвращаюсь к тому времени, когда она ушла от меня в первый раз.

– Робин совершила ошибку, – сказал Берт. – Но заплатила за нее высокую цену, и тебе стоит подумать о том, чтобы постараться… ну, отодвинуться от ее боли.

– От ее боли? – спросил я. – Вы думаете, она все еще переживает, ведь прошло столько лет?

– Если она позволяет себе об этом думать, полагаю, она чувствует себя значительно хуже, чем ты.

Берт встречался с Робин всего дважды, однако я всерьез отнесся к его словам. Через несколько месяцев после того как сгорел наш дом, мы отправились в Санта-Барбару, чтобы немного развеяться, и наткнулись на Берта в антикварной лавке на Стейт-стрит. Он просматривал научные трактаты восемнадцатого века. На латинском языке. (Мое очередное хобби, ребятки.) При этом Берт перепачкал в пыли весь джемпер.

– Она очень сильно тебя любит, – сказал Берт. – По крайней мере любила, когда я видел ее в прошлый раз, а я сомневаюсь, что столь глубокое чувство может взять и пропасть. – Он откусил еще пирожного и собрал крошки миндаля с тарелки. – Язык тела… язык сознания, все было на месте. Помню, я тогда подумал: «Эта девушка создана для Алекса».

– Я тоже так думал.

– Береги то, что у тебя есть. Моя вторая жена была именно такой. Она принимала меня со всеми моими странностями.

– Вы думаете, Робин принимает меня таким, какой я есть?

– Будь иначе, она бы давно от тебя ушла.

– Но заставлять ее терпеть мою любовь к риску жестоко.

Берт сжал мою руку.

– Жизнь похожа на автобусную остановку, Алекс. Мы намечаем маршрут, но делаем короткие перерывы между приключениями. Только ты сам можешь выбрать свою дорогу – и надеяться на то, что Бог будет к тебе благосклонен. Ну и что же привело тебя в Оджай?

– Я приехал полюбоваться на пейзажи.

– Тогда пойдем ко мне, я покажу тебе свои новые приобретения.

Мы доели, и Берт настоял на том, чтобы заплатить по счету. Старый микроавтобус стоял перед кафе, и я поехал за Бертом в город, потом мы выбрались на Сигнал-стрит, миновали дренажную канаву, засыпанную мелкими камешками, тут и там через нее до самой дороги были перекинуты пешеходные мостки.

Дверь в пурпурный дом была не заперта и прикрыта видавшей виды ширмой. Берт быстро поднялся по ступеням и провел меня в гостиную, которая нисколько не изменилась с тех пор, как я побывал в ней последний раз: маленькая, темная, с дощатым полом, заставленная старой мебелью, повсюду разбросаны шали и подушечки, пианино по-прежнему на своем месте, в эркере ряд пыльных бутылок.

Только сейчас здесь негде было сесть: рядом с пианино стоял громадный, чеканной бронзы гонг. А на всех стульях и диванах – барабаны, колокольчики, лиры, цитры, дудочки и арфы и еще куча предметов, которые я видел впервые. На полу за стулом, примостившимся около пианино, лежала громадная шестифутовая конструкция, украшенная потрескавшимся деревом. Гаррисон провел палкой по ее краю, и я услышал громкую, но приятную мелодию.

– Бали, – объявил он. – Я выучился играть на ней «Старого Макдональда». – Он вздохнул. – Когда-нибудь наступит черед Моцарта. – Он расчистил место на диване и предложил: – Устраивайся поудобнее.

Усевшись, я заметил за диваном какой-то металлический предмет. Сложенное инвалидное кресло.

– Это моего приятеля, он попросил меня подержать его, – пояснил Берт и уселся на жесткий стул. Правой рукой он провел по арфе с педалью, но так легонько, что она не издала ни звука. – Несмотря на все проблемы, ты выглядишь неплохо.

– Вы тоже.

– Не сглазь. – Он постучал по краю арфы, и на сей раз в воздухе повис короткий звук. – Соль… немножко резковато. Итак, ты здесь проездом? В следующий раз позвони, и мы вместе поужинаем. Если только не хочешь побыть в одиночестве.

– Нет, я с удовольствием с вами встречусь.

– Разумеется, нам всем нужно иногда побыть наедине с самим собой, – кивнул он. – Чтобы обрести состояние равновесия.

– Вы живете один, Берт.

– У меня есть друзья.

– И у меня тоже.

– Майло.

– Майло и другие.

– Ну, это хорошо… Алекс, я могу тебе помочь?

– Нет, – ответил я. – Что вы имели в виду?

– Все, Алекс.

– Вы бы мне очень помогли, если бы умели раскрывать старые, сложные дела.

– Сложные дела, – повторил он. – Убийство. Я кивнул.

– Тело может остыть, а дело быть старым, – проговорил он. – Но мне кажется, что память о человеке остается. Не хочешь рассказать мне, что тебя беспокоит?

Я не хотел. Нет, очень хотел.

ГЛАВА 23

Я рассказал Берту об убийстве Джейни Инголлс, не упоминая имен, мест действия и «Книгу убийств». Но скрывать имя Майло счел бессмысленным. Берт Гарри-сон встречался с Майло и даже давал ему показания во время расследования дела о несчастной любви.

Пока я говорил, он не спускал глаз с моего лица. Когда я закончил, Берт сказал:

– Эта девушка – та, что отравила собаку, – выглядит настоящим чудовищем.

– В лучшем случае она неадекватна.

– Сначала собака, потом человек… типичная схема… впрочем, у тебя есть только свидетельство соседки.

– Отклонения в поведении в медицинской карте девушки согласуются с показаниями соседки. Она выделялась среди других учеников школы, Берт. Вероятно, ее семья потянула за веревочки – и она там оказалась. Так девушку удалось спрятать на время расследования убийства.

Он сложил руки на коленях.

– И ничего не известно о другой возможной жертве… вероятно, Майло пытается ее отыскать.

– Да, пока нам ничего не удалось выяснить, – кивнул я. – Скорее всего она мертва. А девушка с отклонениями бесследно исчезла. В газетах о ней никаких упоминаний. Похоже, семья продолжала дергать за веревочки.

– Заботливые, – усмехнулся Берт.

– По части укрытия улик и пособничества.

– Хм… Алекс, если Майло отстранили от расследования двадцать лет назад, как ему удалось получить дело обратно?

– Он ведет расследование неофициально, – ответил я. – По просьбе человека, который знал, что мы работаем вместе, и не сомневался, что я все передам Майло.

– О чем ты говоришь, Алекс?

Я задумался о том, сколько могу ему рассказать. Потом поведал про «Книгу убийств» и ее возможную связь с Пирсом Швинном.

– Пирс? – переспросил он. – Так вот почему ты здесь.

– Вы его знали?

– Да. Я знаком и с Мардж, его женой. Милая женщина.

– Мы с Майло побывали на ее ранчо несколько дней назад, – сказал я. – Весьма вероятно, что альбом заполнил снимками Швинн, однако Мардж утверждает, будто он фотографировал только ландшафты.

– Утверждает? – удивился Гаррисон. – Вы ей не верите?

– Нам показалось, она говорила правду.

– Я бы ей поверил, Алекс.

– Почему?

– Потому что она честная женщина.

– А Швинн?

– О нем я также не могу сказать ничего плохого.

– А вы хорошо его знали, Берт?

– Встречались изредка. В городе – в магазинах, в Маленьком театре.

– А вы не знаете кого-нибудь, кому он мог доверять – кроме Мардж? Человеку, которому Швинн отдал «Книгу убийств»? Альбом отправили на мой адрес через семь месяцев после его смерти.

– А ты уверен, что за ней стоит Пирс?

– Снимки сделаны на месте преступления для ПДЛА[19] и скорее всего похищены из старых досье. Швинн увлекался фотографией, часто носил с собой камеру и делал собственные снимки места преступления. Кроме того, Мардж сказала, что она купила для Пирса три одинаковых альбома для фотографий с обложками из синей кожи в магазине «О'Нила и Чапина». Она показала нам два альбома, а третий исчез, и Мардж не знает, куда он мог пропасть. Вот почему я вернулся сюда. Я намеревался поговорить с владельцем магазина, чтобы выяснить, продавал ли он другие альбомы.

– Владелец, – отозвался Берт, – это симпатичная женщина по имени Роберта Бернштейн, сейчас она в Европе.

«О'Нил и Чапин» ее любимая игрушка. – Он прижал прямой указательный палец к губам. – Создается впечатление, что это дело рук Пирса…

– Но?

– Никаких но, Алекс. Ты представил серьезные доводы.

– Как вы думаете, кому он мог передать альбом?

Берт скрестил ноги и принялся задумчиво теребить край брючины.

– Я видел только одного человека рядом с Пирсом – Мардж. Могу лишь повторить: сомневаюсь, что она в этом замешана.

– Потому что она честный человек.

– Следует учитывать, что Пирс старался ее оберегать. Не могу себе представить, чтобы он мог подвергнуть Мардж опасности.

– Вы говорите так, словно хорошо их знали, – заметил я.

Он улыбнулся:

– Я психиатр. И мне позволено теоретизировать. Нет, мы не ходили друг к другу в гости, но у нас маленький городок. И мы постоянно встречаемся с одними и теми же людьми. Вероятно, я делаю выводы по бессознательной жестикуляции и мимике Пирса, когда они находятся рядом.

– Он старался ее защищать?

– Да, это бросалось в глаза. Мардж его поведение нравилось. Мне это представляется интересным. Она никогда прежде ни с кем не жила. Ее семья с давних пор поселилась в нашем городке, и она уже много лет управляла ранчо в одиночку. Люди определенного возраста привыкают к своему образу жизни и не слишком охотно его меняют. Однако Мардж была довольна. Швинн тоже.

– Вам известно, что Пирс работал детективом?

– Мардж говорила, – ответил Берт. – Вскоре после того, как они стали жить вместе. Кажется, в театре. В вестибюле, во время антракта. Она представила меня, и мы начали беседовать о банковском ограблении – в газетах напечатали, что после перестрелки преступникам удалось скрыться. Мардж сказала что-то вроде: «Если бы Швинн продолжал работать, он бы их нашел».

– И как отреагировал Пирс?

– Если я не ошибаюсь, то никак. Он ничего не сказал. Впрочем, он почти всегда предпочитал помалкивать.

Майло описывал Швинна как человека агрессивного, склонного много говорить. За двадцать лет он мог сильно измениться.

– Мардж говорила, что Пирс обрел покой.

– Ну, ей лучше знать… Значит, Швинн был напарником Майло. Любопытно. Наш мир тесен.

– А что вы можете сказать относительно его смерти? Он упал с лошади.

Берт изменил позу, потер ладонью розовую щеку, а потом его рука скользнула по изящной концертине.

– Ты подозреваешь, что несчастный случай тут ни при чем? Но почему, Алекс?

– Потому что мой разум так работает.

– Понятно, – сказал он.

Мне показалось, что я слышу смех Майло.

– Мир тесен, – повторил Берт. – Вот и все, что я могу тебе сказать… хочешь чаю, Алекс? Подожди, ты ведь играешь на гитаре, верно? У меня есть то, что может тебя заинтересовать. Гавайская арфа-гитара Кнудсена, сделанная в начале века. Быть может, ты знаешь, как настроить инструмент?

Спальня для гостей оказалась заполненной музыкальными инструментами и древними подставками для нот. Некоторое время я слушал, как он играет на скрипке и рассуждает о музыке, ритмах и культуре. Потом Берт пустился в воспоминания о Чили. Затем последовали рассуждения об этнографических исследованиях в Индонезии, Берт рассказал о лете, проведенном за изучением музыкальной культуры в Зальцбурге, о выступлениях перед детьми в израильском кибуце после террористических актов.

Однако он не упоминал о Санта-Барбаре, где провел много лет в школе для детей с отклонениями в психике – а ведь она находилась совсем рядом. Вполне подходящее место для Кэролайн Коссак.

Память Берта поражала избирательностью – он вспоминал только хорошее. Быть может, именно по этой причине ему не хотелось думать о том, что молодая девушка способна на такую жестокость.

Он закончил свой рассказ и вскинул вверх руки.

– Я такой зануда… ты, наверное, уже подумал, что я выжил из ума.

– Вовсе нет, Берт, – возразил я.

Хотя в голове у меня промелькнула мысль: Он чем-то озабочен.

– По правде говоря, теперь я плохо помню недавние события. Впрочем, вполне в рамках возрастной нормы.

– По-моему, с вашей памятью все в порядке, – заверил я Берта.

– Ты очень добр ко мне… – Он обвел рукой спальню. – Мои игрушки позволяют отвлечься от неприятных мыслей, Алекс. Мальчику необходимо хобби. – Он ухватился пухлыми пальцами за мое плечо. Пальцы оказались цепкими. – Мы ведь оба хорошо это знаем, не так ли?

Мы выпили чаю, а потом я сказал, что мне пора возвращаться в Лос-Анджелес. Проводив меня до машины, Берт проговорил:

– Эта девушка. Просто ужас, если твои предположения верны.

– Вы сомневаетесь? Он кивнул:

– Мне трудно поверить, что молодая женщина способна на столь чудовищную жестокость.

– Я не утверждаю, что она действовала в одиночку, Берт, или являлась инициатором убийства. Однако она могла заманивать жертвы, а потом отходить в сторону или принимать участие в насилии.

– У тебя есть предположения о личности главного преступника?

– У девушки был приятель, шестью годами старше, с криминальным прошлым. Он даже подозревался в убийстве.

– На сексуальной почве?

– Нет, с целью ограбления.

– Понятно, – задумчиво проговорил Гаррисон. – А почему ты о нем не рассказал?

– Прежде всего прикрывали девушку.

– А парень беден?

– Черный торговец наркотиками.

– Понятно. И что стало с юным убийцей?

– Он также исчез.

– Девушка и молодой парень, – сказал он. – Это может все изменить. С точки зрения психологии.

– Команда убийц, – сказал я. – Один из вариантов сценария: они вместе выбирают жертвы на вечеринке, потом заводят их куда-нибудь, насилуют и убивают.

– Ситуация Свенгали – Трильби[20], – заметил Гаррисон. – Доминирующий мужчина, послушная женщина… именно в таких случаях впечатлительные юные женщины способны на крайние проявления насилия. Ведь почти все эпизоды, связанные с сексуальным насилием, определяются Y-хромосомами, не так ли? Что еще тебе известно об этом типе?

– Если не считать того, что он не только продавал наркотики, но и сам их употреблял, нам известно, что он сумел найти человека, который помог ему выйти из тюрьмы под залог. А потом проявил редкую расчетливость – прикончил его. В результате попал в розыск. Парень до сих пор остается в списках разыскиваемых преступников. Еще одно из незаконченных дел Майло.

– Печальное совпадение для Майло, – сказал Берт. – Наркоман в чистом виде – героин?

– Да, он употреблял героин, но не только.

– Хм… Тогда все легко объяснимо.

– В каком смысле?

– Когда речь идет о сексуальных садистах, обычно всплывает алкоголь или марихуана, верно? Нечто не слишком сильное, позволяющее снять запреты, но не притупляющее либидо. Другие наркотики – амфетамины, кокаин – могут вызвать стремление к насилию, однако параноидального порядка. Но героин? – Он покачал головой. – Опиаты имеют успокаивающее действие. Если отбросить необходимость красть, чтобы получить героин, город, полный наркоманов, подсевших на иглу, стал бы самым безопасным местом для жизни. Я никогда не слышал, чтобы наркоманы совершали жестокие преступления на сексуальной почве.

– Во всяком случае, когда они находятся под воздействием наркотика, – уточнил я. – Однако наркоман, имеющий героиновую зависимость, в период ломки может быть очень опасным.

– Наверное. – Берт почесал в затылке. – Но даже и в таком случае, Алекс, разве насилие не будет носить импульсивный характер, ведь оно порождено разочарованием? Наркомана интересует игла и наркотик, зачем ему заманивать молодых девушек, насиловать и убивать их? Ведь ему трудно долго удерживать внимание, не так ли? Во всяком случае, так было раньше, когда я работал с наркоманами.

– А когда вы этим занимались?

– Во время интернатуры, в федеральной больнице Лексингтона.

– И где вы только не бывали, Берт…

– О, я и в самом деле посетил немало мест… прости мою болтовню, Алекс. Но что мне известно о преступниках? Это ты эксперт.