Текст книги "Книга убийств"

Автор книги: Джонатан Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 21

Сидя в одиночестве в крошечном кабинете за своим маленьким рабочим столом ужасного цвета, слушая рокот стиральной машины, которую только что загрузил грязным бельем, Майло чувствовал себя значительно лучше.

Освободившись от Алекса, он чувствовал себя лучше.

Потому что его способности иногда пугали Майло – этакая мозговая липучка для мух. Если что-то попало ему в голову, потом ни за что оттуда не исчезнет. Вот он сидит молча, как будто слушает тебя – по-настоящему, так, как учат в школе для психотерапевтов, – а потом вдруг выдает серию ассоциаций, гипотез и внешне абсолютно несущественных предположений, которые слишком часто оказываются правильными.

Карточные домики, которые гораздо чаще, чем им следовало, выдерживают порывы ураганного ветра. Майло, становившийся объектом такого непрекращающегося обстрела, чувствовал себя, как жалкий партнер на ринге, вынужденный сражаться с очень сильным противником.

И не в том дело, что Алекс на него давил. Просто он выдвигал предположения. И предлагал. Один из методов, которым учат психотерапевтов. Попытайся не обращать на все это внимания.

Майло не встречал человека умнее и лучше Алекса, но не мог находиться рядом слишком долго – общение с ним иногда выматывало, отнимало все силы. Сколько бессонных ночей он провел, потому что одно из предположений его друга что-то зацепило у него в мозгу?

Но, несмотря на свою врожденную интуицию, Алекс человек свободный, и работа полиции все-таки не его стихия. Кроме того, ему так и не удалось набраться опыта в одном очень важном вопросе: у него совершенно отсутствует чувство опасности.

В самом начале Майло относил это на счет легкомыслия переполненного энтузиазмом новичка и любителя. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы сообразить, что Алекс получает от опасности удовольствие.

Робин все понимала, и это ее пугало. За годы, что они вместе, она поведала о своих страхах Майло – Робин не жаловалась, скорее просто рассказывала о том, что есть. Когда они собирались втроем, и Алекс с Майло начинали говорить о неправильных вещах, и у нее менялось лицо, Майло это всегда замечал и быстро менял тему. Как ни странно, Алекс, несмотря на всю свою проницательность, иногда такие моменты пропускал.

Алекс наверняка знал, что чувствует Робин, но не сделал ни одной попытки измениться. И Робин смирилась. Любовь слепа, глуха и нема… А может быть, она просто настолько умна, что понимает – никого переделать нельзя.

Но вот Робин уехала в турне. И забрала собаку. Почему-то это казалось Майло неправильным. Алекс заявил, что у него все в полном порядке, но в первый день, когда Майло к нему зашел, выглядел он паршиво, да и сейчас он какой-то другой… словно погружен в самого себя.

Что-то не так.

Или нет?

Майло попытался пробиться сквозь защитные барьеры Алекса. Поработать психоаналитиком для психоаналитика.

А почему, черт подери, нет? Настоящие друзья должны помогать друг другу. Но ничего у него не получилось. Алекс не отказывался с ним разговаривать – вел себя открыто и вполне доброжелательно, но довольно внятно, сочувственно, отвратительно вежливо и упрямо показывал, что сдвинуть его с места не удастся.

Сейчас, когда Майло размышлял об этом, он вдруг задал себе вопрос: был ли хоть раз случай, когда удавалось заставить Алекса сойти с пути, на который он ступил? Майло такого не помнил.

Алекс всегда делает то, что хочет.

А Робин… Майло попытался, как смог, успокоить Алекса. И неплохо потрудился, чтобы вывести его из тупого оцепенения, в которое тот погрузился. Но всему есть предел.

В конце концов, человек должен сам справляться со своими проблемами.

Он встал, налил водки и розового грейпфрутового сока, убеждая себя в том, что витамин С сумеет справиться с окислением, но одновременно задавая себе вопрос, до какой степени его печень похожа на ту, что изображена в медицинском журнале, который показал ему Рик в прошлом месяце.

Разрушение и последующее жировое перерождение ткани печени вследствие цирроза.

Рик тоже никогда на него не давил, но Майло знал, что его не слишком обрадовало появление бутылки «Столичной» в холодильнике.

Так, пора переключать каналы: вернемся к Алексу.

Проблемы других людей гораздо увлекательнее собственных.

Майло прошел полмили до Ла-Сьенега, где находился салон проката автомобилей, и выбрал довольно свежий голубой «таурус». И поехал на восток по Санта-Монике, потом в Беверли-Хиллз и дальше в Западный Голливуд. Движение здесь было не таким напряженным, но на границе Западного Голливуда бульвар сужался и превращался в однополосное шоссе в обе стороны. Машины по нему ползли, точно черепахи.

Западный Голливуд, Город, Который Никогда не Перестанет Себя Украшать, на протяжении многих лет прокладывал улицы, потом строительные компании проваливались в пучину банкротства, не успев сделать ничего полезного, и Майло видел лишь канавы да кучи мусора. В прошлом году торжественно открыли новую, с иголочки, пожарную станцию – необыкновенное чудо архитектурного гения: башенки и прочие вычурные красоты, диковинной формы окна. Получилось очень даже симпатично, если не считать того, что пожарные машины не пролезали в слишком узкие двери, а столбы мешали пожарным. В этом году Западный Голливуд начал кампанию по установлению дружественных контактов с Кубой, решив стать городом-побратимом Гаваны. Майло сомневался, что ночная жизнь «Бойзтауна» понравится Фиделю.

Среди жертв дорожных работ были магазины, которые работали круглосуточно, и бары для геев. Людям нужно есть и развлекаться. Майло и Рик почти все вечера проводили дома – сколько же времени прошло с тех пор, как Майло в последний раз ездил по этому району ночью, один?

И вот он здесь.

Неожиданно Майло обнаружил, что улыбается, но весело ему не было.

Потому что чему, черт подери, радоваться? Пирс Швинн и/или его сообщник вынудили его снова заняться делом Джейни Инголлс, он ничего не добился, но зато все просто мастерски испортил.

Привлек к себе внимание.

«Плайа дель Соль». Улыбающийся говнюк Пэрис Бартлет. Первым делом, расставшись с Алексом, Майло проверил, зарегистрирована ли официально такая компания. Ничего. Затем попытался отыскать Бартлета во всех мыслимых и немыслимых базах данных. Как если бы его имя было настоящим.

Он очень сильно рисковал, потому что сказал Алексу правду: в отпуске Майло не имел права пользоваться источниками и возможностями, которые предоставляет управление своим служащим. Иными словами, ступил на опасную территорию. Впрочем, Майло попытался немного себя обезопасить, отправляя запросы под идентификационными номерами других полицейских. Тех, до кого ему не было никакого дела и которые работали в разных отделах. Кража личности – как он ее понимал. Майло на протяжении многих лет собирал самые разные сведения, прятал разрозненные листки бумаги в свой домашний сейф, потому что человек не может знать, когда его прижмут к стенке. Однако если кто-нибудь захочет проверить все как следует, он сразу поймет, кто отправлял запросы.

Он, конечно, очень умный, но поиски оказались напрасными: человека по имени Пэрис Бартлет не существовало.

Впрочем, по правде говоря, Майло предполагал, что так и будет. Если не считать того, что имя звучало как-то уж чересчур ненатурально, Бартлет со своими роскошными волосами, зубами и энтузиазмом выглядел не слишком естественно и был похож на актера. В Лос-Анджелесе это вовсе не означает, что он является членом Гильдии актеров и носит с собой целую папку собственных фотографий. Полицейское управление обожало принимать на работу парней, умеющих притворяться. Они работали тайными агентами. И, как правило, занимались наркотиками или проституцией, в особенности когда в течение нескольких недель устраивались облавы на улицах, а потом вокруг них поднимали шумиху в прессе.

В прежние времена подобные облавы назначали на пятницу и субботу и проводили с военным размахом и сладострастным удовольствием. Сначала агент выслеживал врага, а потом его атаковали объединенными силами управления.

Уничтожить всех извращенцев.

Впрочем, военные действия велись в завуалированной форме, в отличие от тех времен, когда самым жестоким набегам подвергались бары для геев, где полиция устраивала настоящие погромы. По большей части в начале семидесятых ситуация изменилась, но Майло успел застать последние всплески активности: полицейское управление Лос-Анджелеса маскировало свои рейды, навешивая на них ярлык борьбы с наркотиками. Как будто в обычных клубах и барах никто не имел ни малейшего понятия о том, что такое наркотики.

Когда Майло только перешел в Западный Голливуд, был организован субботний рейд в частный клуб на Сепульведа, неподалеку от Венис. Он располагался вдалеке от шумных улиц, в помещении бывшей мастерской по окраске машин, где сотня или около того богатых и ухоженных мужчин, чувствуя себя в полной безопасности, общались друг с другом, танцевали, курили травку или принимали другие легкие наркотики, и наслаждались уединением в специально оборудованных ванных комнатах.

Однако у отдела по борьбе с проституцией и наркотиками имелись собственные представления о безопасности. Судя по тому, как начальник – настоящий самец, Д-II по имени Рейзан, у которого, по мнению Майло, имелась парочка собственных очень неприятных секретов, – излагал план операции, можно было подумать, что им предстоит разгромить исключительно опасный притон, где засела китайская мафия. Прищуренные глаза, военизированная лексика, чертежи и планы на доске…

Майло с трудом высидел на совещании, изо всех сил стараясь не выдать страха. Рейзан очень подробно объяснял своим подчиненным, что они должны делать с теми, кто окажет сопротивление, несколько раз повторил, что они имеют полное право пускать в ход дубинки и тому подобное. А потом, злобно ухмыляясь, предупредил всех, что они не должны никого там целовать, поскольку неизвестно, где побывали те губы. При этом он не сводил с Майло глаз, и тот хохотал вместе с остальными, одновременно задавая себе вопрос: зачем-черт-подери-он-это-делает? И убеждал себя, что у него просто разыгралось воображение.

В день рейда он позвонил и сказал, что простудился и не может прийти на работу, пролежал в постели три дня. Он был совершенно здоров, но старательно себя изводил тем, что не спал и не ел, только пил джин, водку, виски и персиковый бренди и все, что ему удалось найти у себя на кухне. На случай, если кто-нибудь из коллег решит его проведать, он должен выглядеть так, словно едва избежал смерти.

Ветеран войны во Вьетнаме, детектив, работающий в полицейском управлении, Майло вел себя, как нашкодивший мальчишка.

За три дня он похудел на восемь фунтов, а когда вылез из постели, с трудом устоял на ногах, так они дрожали. У него болели почки, и он никак не мог решить, отчего у него пожелтели глаза – может быть, от плохого освещения? Майло жил в мрачной берлоге, окна которой выходили на вентиляционные шахты, и сколько бы лампочек он ни включал, светлее внутри не становилось.

Когда Майло попробовал поесть в первый раз за три дня – слегка подогрев банку консервов, – его вырвало, а остальное вылилось с другого конца. Воняло от него, как от козла, волосы стали ломкими и сухими, а ногти то и дело ломались. Всю следующую неделю в ушах звенело, спина отчаянно ныла, и Майло выпивал по несколько галлонов воды в день на случай, если он вдруг что-то испортил у себя внутри. Когда он снова вышел на работу, в его ящике лежало уведомление о переводе, подписанное Рейзаном, – из отдела по борьбе с проституцией в отдел автомобильных краж. Его это вполне устраивало. Два дня спустя кто-то засунул под дверь шкафчика Майло записку:

Как поживает твоя дырочка, педик?

Майло заехал на стоянку около супермаркета «Здоровая пища», но остался сидеть в «таурусе», изучая окрестности на предмет чего-нибудь необычного. По дороге из дома в пункт проката, а потом в супермаркет он внимательно следил, нет ли за ним «хвоста», но ничего такого не заметил. Впрочем, жизнь совсем не похожа на кино, и правда состоит в том, что в большом городе с напряженным движением никогда и ни в чем нельзя быть уверенным.

Майло наблюдал за тем, как покупатели входят в магазин, в конце концов убедился, что за ним никто не следит, и направился к небольшим лавочкам – которые на самом деле были кое-как восстановленными сараями, – расположенным напротив торгового центра. Химчистка Локсмита, мастерская по ремонту обуви, почтовое отделение Западного Голливуда.

Он показал свой жетон пакистанцу, который принимал почтовые отправления – еще одно нарушение правил, Стеджес – и спросил, какой ящик зарегистрирован на номер джипа. Служащий держался не слишком дружелюбно, однако просмотрел регистрационные карточки, а потом покачал головой:

– «Плайа дель Соль» у нас нет.

У него за спиной располагались металлические ящики. И висела куча рекламных плакатов: «Федерал экспресс»,

«Ю-пи-эс»[17], резиновые штемпели, оформление подарков в присутствии клиентов. Майло нигде не заметил ни разноцветных лент, ни упаковочной бумаги.

– А когда они перестали абонировать ящик? – спросил он.

– Наверное, больше года назад.

– Откуда вы знаете?

– Потому что нынешний жилец абонирует этот ящик вот уже тринадцать месяцев.

Жилец.

Майло представил себе маленького гнома, живущего в почтовом ящике. Крошечная плита, холодильник, кроватка, кабельный телевизор размером с ноготок, по которому показывают сериал.

– А кто сейчас абонирует ящик? – спросил он.

– Вы же знаете, я не могу вам сказать, сэр.

– Проклятие! – возмутился Майло и достал двадцатидолларовую бумажку.

Нарушать правила, так с размахом…

Пакистанец посмотрел на купюру, которую Майло положил на прилавок, и тут же накрыл рукой худое лицо Эндрю Джексона. Затем повернулся спиной к Майло и выдвинул один из пустых ящиков. Майло тем временем быстро нашел нужную карточку.

«Мистер и миссис Ирвин Блок».

Адрес на Синтиа-стрит. Всего в нескольких кварталах отсюда.

– Знаете их? – спросил Майло.

– Старые, – ответил пакистанец, не поворачиваясь. – Она приходит каждую неделю, но они ничего не получают.

– Ничего?

– Ну, иногда, очень редко, всякую дрянь.

– В таком случае зачем им абонентский ящик? Служащий повернулся к нему с улыбкой.

– Всем нужен абонентский ящик, и друзьям своим скажите.

Он потянулся к ящичку, но Майло крепко держал его в руках и быстро пролистал карточки на букву «Б». Никакого Бартлета. Впрочем, «Плайа дель Соль» там тоже не оказалось.

– Прекратите, пожалуйста, – попросил пакистанец. – А если кто-нибудь войдет?

Майло выпустил ящичек, и служащий убрал его под прилавок.

– Вы давно здесь работаете?

– Ну… – пробормотал пакистанец, словно вопрос неожиданно оказался слишком для него трудным. – Десять месяцев.

– Значит, вы не имели дела ни с кем из «Плайа дель Соль»?

– Не имел.

– А кто работал здесь до вас?

– Мой двоюродный брат.

– Где он?

– В Кашмире.

Майло наградил его хмурым взглядом.

– Правда, – сказал парень. – Он сказал, что сыт по горло.

– Западным Голливудом?

– Америкой. Нравами.

И никаких вопросов о том, почему Майло расспрашивает про «Плайа дель Соль». Судя по всему, работа научила его не быть любопытным, решил Майло.

Он поблагодарил пакистанца, но тот сказал:

– Могли бы продемонстрировать мне свою благодарность и каким-нибудь другим способом.

– Ладно, – не стал спорить Майло и низко поклонился. – Большое вам спасибо.

Уходя, он услышал, как парень проворчал ему в спину что-то на языке, которого Майло не знал.

Он отправился на Синтиа-стрит, к дому, где жили мистер и миссис Ирвин Блок, выдал себя за переписчика населения и пять минут поболтал с Сельмой Блок, которой, судя по всему, недавно исполнилось лет сто. Она оказалась такой сгорбленной и крошечной, что легко могла поместиться в почтовом ящике вместе со своим длинным синим халатом и прической цвета шампанского. У нее за спиной на сине-зеленом диване сидел мистер Блок – немой, неподвижный, с пустыми глазами призрак примерно такого же возраста, который время от времени прочищал горло, но больше не проявлял никаких признаков жизни.

Пять минут рассказали Майло про Блоков гораздо больше, чем ему хотелось бы знать. Оба работали в кинобизнесе: Сельма – костюмершей на нескольких крупных студиях, Ирвин – бухгалтером в «МГМ». Трое детей живут на востоке. Один из них ортодонт, средний «ушел в мир финансов и стал республиканцем, а наша дочь вяжет и шьет ручные…».

– У вас нет другого адреса, мэм? – спросил Майло, делая вид, что записывает ответы, но рисуя в своем блокноте какие-то каракули. Миссис Блок все равно не могла его раскусить, ее голова находилась примерно на уровне его живота.

– Нет, дорогуша. У нас есть почтовый ящик рядом с супермаркетом «Здоровая пища».

– Почему, мэм?

– Потому что мы любим здоровую пищу.

– Зачем вам почтовый ящик, мэм?

Крошечная лапка Сельмы Блок вцепилась в рукав Майло, и у него появилось ощущение, будто кошка пытается воспользоваться его рукой, чтобы забраться наверх.

– Политика, дорогуша. Политические брошюры.

– Понятно, – пробормотал Майло.

– А какую партию вы поддерживаете, дорогуша?

– Никакую.

– А нам, дорогуша, нравится партия «зеленых» – они такие активные.

Сельма еще сильнее вцепилась в его рукав.

– Вы держите ящик для корреспонденции партии «зеленых»?

– Конечно, – заявила Сельма Блок. – Вы еще слишком молоды, но мы помним, какой была жизнь раньше.

– Когда?

– В прежние времена. Эти ужасные антиамериканские фашисты, живущие в Америке. Мерзкий Маккарти.

Отказавшись от чая с печеньем, Майло убрался от миссис Блок и принялся бесцельно кружить по улицам, пытаясь решить, что же делать дальше.

«Плайа дель Соль». Алекс оказался прав, звучит действительно как название какой-то недвижимости. Так что, вполне возможно, тут замешаны Коссаки – а им помогает полицейское управление Лос-Анджелеса. Проблемы. Снова.

Чуть раньше Майло узнал адрес «Предприятий Коссаков», оказалось, что они находятся на бульваре Уилшир, но номера он не запомнил, эти времена остались в прошлом. Он позвонил в службу информации и выяснил, где точно.

Небо потемнело, и движение стало не таким напряженным, Майло добрался до места за пятнадцать минут.

Братья Коссак разместили свой штаб в трехэтажном комплексе из розового гранита, который занимал целый квартал к востоку от Художественного музея округа Лос-Анджелеса. Много лет назад здесь были бросовые земли – окраина Мили Чудес, нисколько не соответствующей своему названию. В сороковые годы началось строительство целой улицы самых разных магазинов, попасть на которую можно было с парковки, расположенной в конце улицы. Двадцать лет спустя, когда город начал расти в западном направлении, в центре остались лишь здания в отвратительном состоянии да офисы, занимавшие помещения с низкой рентой. Единственным чудом было то, что часть улицы вообще сохранилась.

Сейчас начался новый цикл: возрождение города. В Художественном музее – не то чтобы это был настоящий музей, но во дворе устраивались бесплатные концерты, а Лос-Анджелес ни на что особенно и не претендовал – имелись экспозиции с куклами и произведениями народных промыслов. Если Коссаки успели вовремя и приобрели землю под большим сверкающим зданием из розового гранита, значит, им очень повезло.

Майло припарковался на одной из боковых улиц, поднялся по широким гладким ступеням из гранита, прошел мимо мелкого черного пруда с неподвижной водой и усеянным монетами дном и оказался в вестибюле. Справа стоял стол для охраны, но охраны не было видно. Половина лампочек не горела, и в вестибюле гуляло эхо, словно ты попал в огромную пещеру. Размещались здесь финансовые компании и те, что занимались шоу-бизнесом.

«Предприятия Коссаков» находились на третьем этаже восточного крыла.

Майло поднялся наверх на лифте, вышел в пустой коридор с белыми стенами и белым ковром на полу. На одной из стен висела одинокая литография – нечто желто-белое и аморфное, видимо, так какой-то гений представил себе яйцо всмятку. По левой стене располагались двойные белые двери. Изнутри не доносилось ни единого звука.

За спиной Майло медленно закрылась дверь лифта. Он повернулся, нажал на кнопку и стал ждать, когда лифт поднимется.

Вернувшись на Уилшир, он продолжил изучать здание. Многие окна были освещены, включая и третий этаж. Пару недель назад власти округа предупреждали о возможных проблемах с электричеством, призывая всех к экономии. Либо Коссаки плевали на власти, либо кто-то засиделся допоздна на работе.

Майло зашел за угол, сел в свой «таурус», развернулся в противоположную сторону и остановился так, чтобы видеть подземную парковку, одновременно стараясь прогнать давно знакомое чувство: зря потраченное время, бессмысленное сидение в засаде, которое ничего не дает. Но в его работе почти так же, как в игровых автоматах в Лас-Вегасе: иногда, очень редко, тебе везет. А что еще нужно, чтобы стать жертвой страсти, с которой тяжело бороться?

Через двадцать три минуты открылась металлическая решетка, и появился довольно потрепанный «субару». За рулем сидела молодая чернокожая женщина, которая разговаривала по мобильному телефону. Через шесть минут после нее: новенький «БМВ». Молодой белый парень, с торчащими в разные стороны волосами, тоже с мобильным телефоном в руке, разговаривал о чем-то с таким энтузиазмом, что чуть не столкнулся с грузовиком. Водители обменялись ласковыми словами и разъехались.

Майло подождал еще полчаса и уже собрался уезжать, когда ворота снова открылись, и он увидел пепельного цвета «линкольн таун-кар» с номерными знаками, сделанными на заказ: «ССССССС». Окна затемнены больше, чем разрешено законом – даже со стороны водителя, – но в остальном весьма приличный и консервативный автомобиль.

«Линкольн» остановился на светофоре, затем повернул на запад. Движение было достаточно напряженным, Майло смог пристроиться за ним через две машины и без помех следить за своей добычей.

Серый «линкольн» проехал примерно полмили на запад до бульвара Сан-Винсент, затем повернул на север, на Мелроуз, снова на запад, на Робертсон и в конце концов остановился около ресторана на юго-западном углу.

Гладкая стальная дверь. Над ней такая же стальная табличка с выгравированным названием заведения:

SANGRE DE LEON

Новое заведение. В прошлый раз, когда Майло здесь проезжал, тут находилась забегаловка, в которой подавали ирландские и индонезийские национальные блюда. До этого какое-то вьетнамское бистро, где работал знаменитый шеф-повар из Баварии, а финансировали его кинозвезды. Майло решил, что посетители бистро никогда не служили в армии.

А еще раньше появлялись и тут же умирали штук шесть заведений, в которых новые владельцы делали ремонт, устраивали торжественное открытие, получали обычные восторженные отзывы в «Лос-Анджелес мэгэзин» и «Базз», а через несколько месяцев закрывались.

Этот угол явно не приносит удачу. То же самое можно сказать и о противоположной стороне улицы – отделанное бамбуком одноэтажное сооружение весьма диковинного вида, где когда-то кормили морепродуктами, было закрыто, на окнах тяжелые ставни, подъездные дорожки перекрыты цепями.

«Sangre de Leon». Кровь льва. Аппетитно. Майло мог бы побиться об заклад, что это заведение тоже долго не продержится.

Он нашел темное местечко на Робертсон, остановился по диагонали от ресторана и выключил фары. После очередного ремонта здание выходило на улицу серой оштукатуренной стеной без окон, украшенной длинными лохмотьями какого-то растения, ужасно похожего на высохшие сорняки. Армия швейцаров в розовых курточках – все до одного очень симпатичные особы женского пола – охраняла парковку у входа в заведение. Весьма скромную парковку, которую полностью заняли семь «мерседесов».

Водитель «таун-кара» – огромный детина, почти такой же могучий, как охотники за головами Немерова – выскочил из машины и бросился открывать заднюю дверцу. Первым наружу выбрался толстый, с пухлыми щеками мужчина лет сорока с вьющимися редеющими волосами. Его лицо напоминало раскаленную докрасна вафельницу.

Майло сразу узнал Харви Коссака. С тех пор как его фотография появилась в газетах в последний раз, он довольно сильно прибавил в весе, но в остальном почти не изменился. Следом за ним появился тип повыше, с похожей на пулю бритой головой и усами, как у Фрэнка Заппы, свисающими до самого подбородка – братишка Бобо, но без гладко зачесанных назад блестящих волос. Молодящийся придурок средних лет? Голый череп как демонстративный протест? В любом случае он явно с удовольствием проводил время перед зеркалом.

Харви Коссак был в темном спортивного покроя пиджаке с плечиками, черной водолазке и черных слаксах. И в белых кроссовках – просто образец элегантности.

Бобо вырядился в коротенькую кожаную курточку, плотно облегающие джинсы, черную футболку и высокие черные сапоги. И еще черные очки. Кто-нибудь, вызовите «скорую» – у нас тут передозировка крутости.

Из «линкольна» появился третий пассажир, и шофер позволил ему самостоятельно закрыть за собой дверцу.

Номер Три был одет так, как принято в деловых кругах Лос-Анджелеса. Темный костюм, белая рубашка, самый обычный галстук и ботинки. Он оказался ниже братьев Коссаков: узкие плечи, сутулый, морщинистое, с вислыми щеками лицо, громадная плешь, хотя он не казался старше их. Крошечные овальные очечки и длинные светлые волосы, скрывающие воротник, противоречили образу делового человека.

Крошечные Очечки притормозил, когда Коссаки направились в ресторан – Харви уверенным твердым шагом, а Бобо, раскачиваясь и мотая головой в такт какой-то одному ему известной мелодии. Водитель вернулся в машину и начал пятиться назад, а Очечки прошел мимо розовых дамочек, которые засияли ослепительными улыбками, исполненными ожидания. «Таун-кар» развернулся на юг по Робертсон, проехал квартал и, погасив фары, остановился у тротуара.

Очечки, оглядываясь по сторонам, постоял еще несколько секунд на площадке перед рестораном. Он смотрел прямо на «таурус», но Майло не заметил, чтобы его обеспокоило присутствие здесь другой машины. Нет, этот тип нервничал просто так – дергал руками, вертел головой, что-то бормотал, на стекла его очков падал свет и вспыхивал яркими отблесками.

Глядя на него, Майло подумал, что Очечки ужасно похож на вороватого бухгалтера в день аудиторской проверки. В конце концов Очечки провел пальцем под воротником, расправил плечи и направился получать удовольствие от львиного гемоглобина.

За тридцать семь минут, что Майло просидел перед рестораном, больше никто не приехал поужинать. Когда одна из розовых девушек, так и не получивших чаевых, отошла от дверей и закурила, Майло выбрался из машины и направился к ней.

Девушка была великолепна: крошечная, рыжеволосая, с очень голубыми глазами, такими голубыми, что казалось, их сияние разгоняет ночной мрак. Лет двадцати. Она заметила Майло, но курить не перестала – черная сигарета с золотым фильтром. Неужели «Шерман»? Разве их еще выпускают?

Девушка подняла голову, когда Майло был уже в трех футах, и улыбнулась сквозь никотиновое облако, которое плыло у нее над головой в теплом ночном воздухе.

Она улыбнулась, потому что Майло держал в руках очередную взятку. Две двадцатки между указательным и большим пальцами плюс история о журналисте, который работает на себя. Сорок баксов, ровно в два раза больше, чем он заплатил пакистанцу на почте, но девушка – выяснилось, что ее зовут Вэл – была значительно симпатичнее. И разговаривать с ней тоже оказалось легче.

Через десять минут Майло вернулся в «таурус» и проехал мимо «таун-кара», в котором с открытым ртом спал шофер. Бритоголовый латиноамериканец. Рыженькая сообщила Майло, как зовут Очечки.

– А, так это Брэд. Он работает с мистером Коссаком и его братом.

– С мистером Коссаком?

– Мистер Харви Коссак. И его брат. – Голубые глазки показали на ресторан. – Он владеет этим заведением вместе с…

Последовало перечисление имен знаменитостей, и Майло сделал вид, что потрясен.

– Наверное, классное место.

– Было, когда открылось.

– А теперь – нет?

– Ну, вы же знаете, как это бывает, – сказала девушка и закатила глаза.

– А как тут кормят?

Симпатяшка с парковки улыбнулась, сделала затяжку и покачала головой:

– Откуда мне знать? Здесь сто баксов самое простое блюдо стоит. Может, смогу попробовать, когда получу свою первую большую роль. – Она грустно рассмеялась, а потом добавила: – Когда рак на горе свистнет.

Такая юная и такая циничная.

– Голливуд, – сказал Майло.

– Угу.

Вэл снова оглянулась. Остальные девушки слонялись без дела, некоторые курили. Наверное, чтобы не поправиться, подумал Майло. Любая из них могла легко устроиться куда-нибудь моделью.

Вэл заговорила совсем тихо, почти шепотом:

– Если по правде, я слышала, что кормят здесь отвратно.

– Так и название у заведения подходящее. «Львиная кровь».

– Да уж. Глупость, верно?

– А какая здесь кухня?

– Кажется, эфиопская. Или еще какая-то африканская. Ну и латиноамериканская, наверное. Не знаю, может, кубинская? Иногда они приглашают оркестр, и отсюда кажется, что играют кубинскую музыку. – Она повела бедрами и прищелкнула пальцами. – Я слышала, скоро им конец.

– Кубинской музыке?

– Нет же, глупый. Ресторану.

– Пора искать новую работу? – спросил Майло.

– Никаких проблем. Праздники бар-мицвы будут всегда. – Она затушила сигарету. – Ты, случайно, работаешь не на «Вэрайети»? Или, может быть, на «Голливудского репортера»?

– Как правило, я пишу статьи для телеграфного агентства.

– Кто-то заинтересовался рестораном?

– Я езжу по городу, – пожав плечами, сказал Майло. – Если хочешь найти нефть, нужно копать.

Она посмотрела на «таурус», и в ее улыбке появилось сочувствие.

Еще один неудачник, не сумевший покорить Лос-Анджелес.

– Ну, если вдруг перейдешь на работу в «Вэрайети», вспомни мое имя – Шатака Дейл.

Майло повторил.

– Красивое. Но Вэл тоже неплохо.

В голубых глазах появилось сомнение:

– Ты и правда так думаешь? А мне кажется, что Шатака – это… ну, немного слишком.

– Нет, – возразил Майло. – Отличное имя.

– Спасибо. – Она прикоснулась к его руке, уронила окурок на тротуар, затоптала его, и в глазах у нее появилось мечтательное выражение – болезнь тех, кто стремится пробиться в актеры. – Ладно, пора идти.

– Спасибо, что уделила мне время, – сказал Майло и вынул из кармана еще двадцатку.

– Ты та-а-акой милый, – сказала девчонка.

– Далеко не всегда.

– Ну, не наговаривай на себя… Слушай, ты же встречаешься с разными людьми. Может, знаешь приличного агента, потому что мой – настоящее дерьмо.

– Я вожу дружбу только с агентами, которые все крушат вокруг себя.