Текст книги "Пациент всегда мертв"

Автор книги: Джонатан Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Глава 32

Добродетель не слишком помогала делу. Имя Джерома Куика в Интернете не упоминалось. То же самое с Рэймондом Дегуссой и Беннеттом Хэкером.

Эдвард Коппел, Сонни, был человеком состоятельным, но его общественный статус оказался невысок: всего двадцать упоминаний, шестнадцать из них – по поводу благотворительных взносов Коппела. Его называли инвестором и филантропом, но нигде ни одной фотографии.

Элбин Ларсен в киберпространстве был представлен намного полнее. За последнее десятилетие он совмещал занятия психологией с лекциями на тему роли психологии в повышении социальной активности населения. Ларсен читал их в своей родной Швеции, а также во Франции, Голландии, Бельгии, Канаде и Кении. Его имя выскочило шестьдесят три раза.

Такого рода передвижения по всему земному шару должны были бы противоречить интересам долгосрочной терапии, но опять-таки легче работать с пациентами, когда на самом деле они присутствуют только на бумаге.

Я начал более тщательно изучать все эти упоминания. Связи Ларсена с Африкой шли дальше простого чтения лекций – он был наблюдателем от ООН в Руанде во время геноцида, унесшего жизни восьмисот тысяч тутси, и консультировал последовавший за ним трибунал по военным преступлениям.

Из большинства ссылок можно было сделать вывод, что Ларсен делает хорошую работу. И ничего от мошенника или убийцы.

Тогда я решил более не углубляться в житие этого святоши и, переключившись на поиск психотерапевтических программ для условно освобожденных и прочих бывших преступников, нашел на удивление мало материала. Никаких правительственных проектов для Калифорнии – только субсидировавшаяся самим штатом школа водителей грузовиков для тех, кто недавно вышел из мест заключения. Тот проект привлек к себе серьезное внимание, когда один из выпускников школы, наглотавшись "колес", врезался на своем здоровенном грузовике в ресторан в Лоди. Но я не обнаружил указаний на то, что финансирование школы было после этого прекращено.

Все остальное, что мне попалось, относилось к научной сфере – кучка ученых-обществоведов отстаивала свои теории, для чего жонглировала терминами и цифрами.

Вообще практика лечения преступников была широко отображена в Интернете, но она не опиралась на традиционную психотерапевтическую методику. Некая группа энтузиастов в Болдуин-парке отстаивала медитацию и "позиционирующее излечение" бывших уголовников, а другая, в Лагуне, превозносила силу искусства и ремесел. Боевые искусства, особенно тай-цзи-цюань, были любимым способом лечения деятелей из Сан-Диего. Не оказалось недостатка в религиозных организациях, проповедовавших различные техники нравственного исцеления заблудших душ.

Я в течение часа пытался связаться с Госдепартаментом здравоохранения с помощью автодозвона, прежде чем мне удалось прорваться через автоответчик и переговорить с измученной дамой, которая сообщила, что слыхом не слыхивала о каких-либо лечебных группах для условно освобожденных, а если и есть хоть одна такая, то она не функционирует под юрисдикцией департамента исправительных заведений. Еще сорок минут мучений с коммутатором означенного департамента, когда меня футболили от номера к номеру, и наконец я добрался до оператора, который сказал мне, что рабочий день закончен.

Четыре пятнадцать. Мои ушедшие на налоги доллары не работали сверхурочно.

Я вернулся к последней дюжине упоминаний о подвигах Элбина Ларсена, которую перед этим просмотрел лишь поверхностно. Еще несколько выступлений, затем совместное заявление в интернетском Лагосе Ларсеном и неким комиссаром ООН по имени Альфонс Альмогарди, где содержалось обещание, что Объединенные Нации сделают все возможное, чтобы виновники геноцида в Руанде предстали перед судом.

Линки, присоединенные к этому материалу, привели меня на один общественный африканский веб-сайт. Речь шла о бурных событиях, происходивших в Кигали, столице Руанды: в июне 2002 года состоялся марш трех с половиной тысяч тутси, выживших во время резни; они заклеймили Международный уголовный суд как фарс. За восемь лет со времени создания суда прошло всего семь процессов над военными преступниками, и причем – лишь над младшими офицерами. Проходили годы – свидетели обвинения умирали или исчезали. Остальные, те, кто продолжал упорствовать, подвергались угрозам и преследованиям. Между тем обвиняемые, головорезы и их приспешники год от года богатели, а их адвокаты делили между собой законные средства, выделявшиеся Международным сообществом на проведение суда.

Наиболее впечатляющим со стороны участников марша протеста было обвинение в том, что судьи откладывают процессы над главными преступниками из боязни, что открытые слушания в суде выявят соучастие в геноциде служащих ООН.

Находясь в стенах своего офиса в Дублине, секретарь суда по имени Мэри Робертсон отреагировала на демонстрацию тем, что отругала манифестантов за "подстрекательские речи" и предостерегла от "разжигания нового витка насилия". Выступая в Лагосе, консультант суда, профессор Элбин Ларсен, подчеркнул сложность ситуации и предложил сохранять терпение.

Еще одно упоминание также пришло из нигерийской столицы. Оно привлекло мое внимание: это было описание программы под названием "Стражи справедливости", нацеленной на отвлечение молодых африканцев от преступной жизни.

Группа добровольцев из Европы предлагала синергические альтернативы тюремному заключению, которые ведут к эффективной реабилитации и поведенческому сдвигу через глобальный упор на взаимосвязь между общественно-альтруистической моделью поведения и коммунальными общественными нормами, установившимися в доколониальную эру, но разрушенными колониализмом.

Предлагавшиеся услуги включали в себя обучение детей, выработку профессиональных навыков, консультации по наркомании и алкоголизму, кризисное вмешательство и что-то под названием культурная демаргинализация. Синергичность иллюстрировалась использованием автобусов "Стражей" с водителями, являвшимися их питомцами, для перевозки к месту суда схваченных за уголовщину преступников. Большая часть добровольцев имела скандинавские имена, а Элбин Ларсен был указан как старший консультант.

Я распечатал эту статью и перешел к оставшимся упоминаниям. Еще выступления Ларсена, затем заключительная ссылка, помещенная три недели назад: календарь мероприятий в книжном магазине Санта-Моники под названием "Перо мощнее всего". Некий профессор из Гарварда по имени Джордж Исса Кумдис должен был выступать по проблематике Ближнего Востока, а Элбин Ларсен его представлять.

Выступление намечено на сегодня, на семь часов. Профессор Ларсен – очень занятой человек.

Я выбрал в статье о "Стражах справедливости" наиболее броские выражения и запустил их в несколько поисковых систем. "Синергические альтернативы", "эффективная реабилитация", "поведенческий сдвиг", "демаргинализация" и прочие выражения принесли массу академического словоблудия, но ничего полезного.

Было пять тридцать вечера, когда я отвалился от компьютера, толком так ничего и не обнаружив.

Я сварил кофе и стал пить вприкуску с рогаликом, глядя в кухонное окно на сереющее небо. Я понял, что купился на дешевый трюк, называемый киберпоиском, и решил проделать все снова старым добрым испытанным способом.

С Оливией Брикерман мы вместе работали в Западной педиатрической больнице – она как надзирающий работник социальной сферы, я как начинающий психотерапевт. Будучи на двадцать лет старше меня, Оливия считала себя моей приемной матерью. Я был совершенно не против этого, так как из нее получалась неплохая мать – тут тебе и домашняя еда, и веселый интерес к моим любовным похождениям.

Ее муж, международный гроссмейстер, вел в "Таймс" колонку шахматных эндшпилей. Потом он умер, и Оливия гасила чувство утраты, с головой окунувшись в работу. Она давала циклы краткосрочных, хорошо оплачиваемых государством консультаций, потом заняла более спокойную должность в старомодной школе в другом конце города, где я номинально числился преподавателем средних классов.

Оливия знала о правительственных субсидиях больше, чем кто-либо другой из моих знакомых.

В пять сорок она все еще была за своим рабочим столом.

– Алекс, дорогой!

– Оливия, дорогая!

– Приятно тебя видеть. Как жизнь?

– Жизнь ничего себе. Как ты?

– Все еще трепыхаюсь. Ну, как тебе твоя новенькая?

– Просто прелесть.

– Поздравляю. К тому же у вас одинаковая профессия, много общего. Не то чтобы я имею что-то против Робин. Я люблю ее, она милая. И новенькая тоже – и волосы, и глаза… Ничего удивительного, ведь ты такой симпатичный парень. Завел себе новую собаку?

– Пока нет.

– Собака – это хорошо. Я люблю своего Руди.

Руди был косматой, с бельмом на глазу дворнягой, обожавшей постное мясо.

– Руди просто молодчина, – кивнул я.

– Он умнее большинства людей.

Когда я в последний раз разговаривал с ней – три или четыре месяца назад, – у нее было растяжение связок на ноге.

– Как нога? Ты уже начала снова бегать?

– Ха! Туда, где никогда не был, вернуться невозможно. А если честно, то еще немного прихрамываю; надо бы сбросить вес. Однако все остальное – благодарение Господу. Так чем я могу тебе помочь, дорогой?

Я рассказал.

– Департамент исправительных заведений. Давно не имела дел с этими мужланами. Когда-то у них было несколько государственных субсидий на терапию, но это все для тюремных мероприятий – обучение заключенных с детьми быть хорошими матерями. Неплохая идея, но надзор – курам на смех. Никогда не слышала ни о каком внешнем проекте вроде того, о котором ты рассказываешь. И ты спрашиваешь об этом, потому что?..

– Потому что это может иметь отношение к некоторым убийствам.

– Некоторым убийствам… Что-то жуткое?

– Очень.

– Ты с Майло… Кстати, как он поживает?

– Трудится в поте лица.

– Он всегда будет такой. – Оливия какое-то время молчала. – Что ж, жаль, но ничего не приходит в голову. Однако это вовсе не означает, что таких государственных проектов нет. Я занимаюсь преподаванием в частной школе уже не один год и теперь не слишком много знаю о правительственных субсидиях… То, о чем ты говоришь, может быть пилотным проектом. Дай-ка я раскочегарю свой "Макинтош" и посмотрю… О'кей, вот, клик, клик, клик… Похоже, нет никаких федеральных пилотных проектов по посттюремной реабилитационной терапии. И штат тоже ничего не предпринимает. Может, по частной линии?.. Нет, и в этом списке ничего нет. Но, возможно, существует полноценный проект, а никакой не пилотный.

– Попробуй проверить по "Стражам справедливости", а если не сработает, то у меня для тебя есть еще наборчик ключевых выражений.

– Дай-ка их.

– "Синергический, демаргинализация, поведенческий сдвиг, глобальное взаимодействие…" – Я уже слышу, как вдалеке жалобно стонет мистер Оруэлл.

Я рассмеялся. Стал ждать. Слушал, как Оливия хмыкает и бормочет себе под нос.

– Ничего, – наконец сказала она. – Ни в одном банке данных, какие я смогла найти. Но не все закладывается в компьютер своевременно, зато есть старые добрые печатные листы. Я их здесь у себя не держу – придется идти в главный офис, но он уже заперт на ночь… Дай мне немного времени, дорогой, я посмотрю, что можно сделать.

– Спасибо, Оливия.

– Ты всегда больше, чем просто желанный гость. Заходи, когда будет время, Алекс. Приводи Эллисон. Она не вегетарианка или что-то вроде этого?

– Наоборот.

– О, как тебе повезло! Тогда обязательно приводи ее. Я замариную несколько стейков, я знаю толк в этом деле. Ты захватишь Эллисон и немного вина. А я могла бы пригласить нескольких приятных соседей.

Шесть тридцать. Позвонил Майло.

– Бухгалтер Джерри Куика был немногословен, но мне удалось кое-что из него вытянуть. Прежде всего у меня сложилось отчетливое мнение, что Куик не денежный клиент. Во-вторых, у Куика нет регулярного дохода, только навар от сделок, которые ему удается провернуть, и его бухгалтер никогда не видел квитанций – он просто записывает, что говорит ему Джерри. Как раз главная головная боль этого бухгалтера – нестабильные доходы Куика, поэтому трудно определить ожидаемую сумму налога.

– Не денежный клиент… А как в последнее время у него идут дела?

– Не смог выдавить из парня конкретики, но он дал понять, что Куик оплатил его чек с задержкой.

– На это же жаловался Сонни Коппел, так, может, Куик находится в критическом положении? А ведь надо содержать дом в Беверли-Хиллз плюс счета за лечение Гэвина…

– Да, это объясняет, почему Куик лезет в нечто не вполне легальное, но доходное. Но это никак не объясняет, почему Сонни и остальные хотят, чтобы он участвовал в деле. Парень – всего-навсего не слишком преуспевающий торговец металлами. Что он может предложить этим ребятам?

– Оружие – тоже металл.

– От психотерапии к оружию? Процветающий преступный синдикат?

– Я к тому, что торговцы любят всякие темные сделки. Куик повсюду скупает лом. А разве полиция не сдает в лом конфискованное оружие?

– Ага. Все, конечно, возможно, однако по-прежнему не привяжешь Куика к фокусам с терапией, да и к оружию тоже. Как на грех, я пока не могу найти этого ублюдка. Я получил список звонков с его домашнего телефона, но там нет ни одного в авиакомпании. Ничего, что хоть косвенно указало бы на то, куда он мог податься. Не смог найти ни одного телефонного номера, связанного с его бизнесом. Если не считать офиса Куика. А Шейла даже представить себе не может, где ее муженек находится. Поэтому, быть может, ты и прав: он пустился в бега.

– Как она это воспринимает?

– Шейла оказалась довольно сильно пьяна, но голос у нее был немного испуганным. Возможно, она считает, что это не просто очередная деловая поездка Джерри. Еще я зарулил в офис Куика. Заперто, ни намека на Энджи-голубые-ногти. Почта свалена у дверей, как ненужный хлам.

– Может, важная для него корреспонденция приходит куда-то в другое место?

– Это не удивило бы меня. Я звонил на квартиру Энджи в Северном Голливуде. Никто не ответил. Теперь о том, что происходит на других фронтах. Мистер Рэймонд Дегусса работает вышибалой в одном из клубов в Восточном Голливуде. Его имя всплыло в связи с вызовом полицейского патруля. Был шум в клубе, Дегусса сцепился с буйным посетителем, тот вызвал патруль, показал им фонарь под глазом и заявил, что Дегусса угрожал ему убийством. Однако свидетелей не оказалось, потерпевший был пьян, враждебно настроен и позволял себе оскорбительные выражения, поэтому никаких обвинений не выдвигалось.

– Угроза смертью. Чудный парнишка.

– Да, преисполненный такта и дипломатии. Если не считать этого единственного инцидента, он совершенно чист. А вот кое-что пожирнее: Беннетт Хэкер, наш чиновник по надзору, и в самом деле работал в офисе, где какое-то время трудилась Флора Ньюсом, но всего лишь две недели.

– Это достаточно долго. Что у тебя по графику на вечер… скажем, через час? – Я рассказал о выступлении Элбина Ларсена в книжном магазине. – Мы могли бы зайти понаблюдать, увидеть Ларсена в другой ипостаси. Если, конечно, ты не думаешь, что это его насторожит.

– В другой ипостаси? Неплохая идея. Чтобы Ларсен не насторожился, у нас имеется легенда. Мы хотели поговорить с ним о Мэри Лу и Гулле, но поскольку он такой занятой терапевтишка, не стали отрывать его от дел и решили встретиться с ним после работы.

– Неплохая легенда. Кроме того, она заставит Ларсена думать, что в центре нашего внимания по-прежнему его партнер. Бинчи продолжает следить за Гуллом?

– Да. Гулл ведет себя тихо… Говоришь, небольшая прогулка в книжный магазин? Конечно, давай сходим.

Я сообщил ему адрес.

– Встретимся в полуквартале к востоку, угол Шестой улицы, – сказал он. – Приезжай немного пораньше – в семь пятнадцать.

Глава 33

Я добрался до перекрестка Бродвея и Шестой улицы в семь десять. Движение было неторопливым. Небо походило на мятую жесть.

Вечерами в Санта-Монике неизбежно прохладно; сегодня же морские ветры, принесшие с собой запах водорослей, сделали июньский воздух просто холодным.

Парочка бомжей катила магазинные тележки вдоль бульвара. Один из них что-то пробормотал и быстро прошел мимо меня. Другой взял предложенный мной доллар.

– Эй, мужик! – сказал он. – Хорошего тебе года!

– Тебе тоже.

– Мне? У меня был однажды классный год! – На нем была розовая кашемировая спортивная куртка, запятнанная и потертая, которая, видимо, некогда принадлежала крупному богатому мужчине. – Я вышиб дух из Майка Тайсона в Вегасе. Взял его бабу и сделал ее своей сукой.

– Хорошо тебе.

– Это было ну о-о-очень хорошо. – Он беззубо улыбнулся и потолкал свою тележку дальше.

Минуту спустя Майло обогнул угол Шестой и зашагал в мою сторону. Он переоделся в участке – напялил мешковатые джинсы и старую, цвета овсянки, водолазку, которая увеличивала его и без того внушительные габариты. Туристские башмаки звонко стучали по тротуару. Он налил себе на волосы что-то густое и блестящее, и они торчали во все стороны.

– Косишь под бумагомарателя? Под какого-нибудь поэта-ирландца? – На мой взгляд, он все равно выглядел как коп.

– Да, осталось только написать какую-нибудь дрянную книжонку. Так кто выступает сегодня вечером?

– Профессор из Гарварда. Какой-то Джордж Исса, Ближний Восток.

Мы направились к магазину.

– Исса Кумдис?

– Ты что, его знаешь?

– Слышал имя.

– Поразительно!

– Приятель, я ведь читаю газеты. Даже когда они не публикуют снимки убитых девушек. К слову, я стал шляться по клубам, пытаясь установить Кристи-Кристал. Но сегодня мы заняты интеллектуальным трудом… Вот так. Напоминает дни учебы в колледже, а?

Мы стояли перед книжным магазином, пока он обследовал фасад.

"Перо мощнее всего" представлял собой половину помещения на первом этаже с вывеской над разъеденным солью кирпичом. Большая часть потемневшего окна была заклеена рекламками и объявлениями. Сегодняшние чтения объявлялись клочком бумаги со словами: "Проф. Джордж И. Кумдис Откроет Правду о Подоплеке Сионистского Империализма". Рядом красовались рекламный стикер модного бренда кофе, надпись "Внутри Ява!" и сообщение о присвоенной департаментом здравоохранения категории "В".

– "В", – сказал Майло, – означает допустимый уровень мышиного помета. От выпечки из этого магазина я бы держался подальше.

Внутри пахло отнюдь не выпечкой, а плесенью да старой отсыревшей бумагой. Там, где стены не были прикрыты грубыми сосновыми книжными полками, открывалась голая кирпичная кладка. В центр помещения небрежно сдвинуты книжные шкафы на колесиках. Щербатые виниловые полы – цвета перестоявшего яичного крема. Двадцатифутовый потолок был исчерчен трубами и исцарапан лестницами – не библиотечными подставками на роликах, а простыми складными алюминиевыми стремянками, которые выдавались тем, кто рвался к высотам эрудиции.

Плотный длинноволосый молодой азиат сидел за прилавком, уткнувшись носом в нечто завернутое в простую коричневую бумагу. Надпись у него за спиной гласила "Не курить", однако он попыхивал индийской травяной сигаретой. Другая надпись над указующим перстом предлагала "Читать в задней комнате". Клерк даже не обратил на нас внимания, когда мы прошли мимо него и стали пробираться через лабиринт из неразобранных коробок.

Книжные корешки, которые я успел разглядеть, скрывали целую кучу всяких "измов", от которых несло подростковой революционностью. Майло осматривался и хмурился. Мы закончили наше путешествие в маленьком темном помещении в задней части магазина, уставленном примерно тридцатью красными пластиковыми раскладными стульями, повернутыми к кафедре. Пустые стулья. На задней стене виднелась надпись "Ванные комнаты (юнисекс)".

Никого, кроме нас.

Майло повернул назад, снова оказался в лабиринте коробок и примостился на одной из них. Я к нему присоединился.

Превосходная позиция. Мы могли наблюдать за происходящим в аудитории, оставаясь невидимыми.

– Хорошо, что мы пришли раньше, – сказал я. – Заняли самые лучшие места.

Майло бросил взгляд на пластиковые стулья:

– Здесь можно заниматься групповой терапией.

В течение следующих десяти минут никто не появился, и мы коротали время, листая книги. Майло казался смущенным, потом его лицо приняло задумчивый вид. Я, просматривая книги, к тому времени как по одному стали собираться люди, прошел ускоренный курс обучения по следующим темам: 1. Производство самодельных бомб; 2. Возделывание почв гидропонным методом; 3. Вандализм на службе высшего добра; 4. Этические добродетели Льва Троцкого.

Слушатели расселись по стульям. Дюжина людей или около того, поделившиеся, как показалось, на две группы. В первой – двадцатилетние ребята, все в пирсинге и лейблах, с заплетенными в многочисленные косички волосами и в дорогих искромсанных ножницами джинсах. Во второй – шестидесятилетние пары в скромной одежде, у женщин – строгие седые пучки, у мужчин – завитые бороды и тряпочные шапочки.

Исключение составлял плотный, с волнистыми волосами мужчина лет пятидесяти, одетый в морской бушлат, который был застегнут на все пуговицы, и в мятые, в мелкую клетку, брюки. Очки в темной оправе. Выдающийся вперед подбородок покрыт щетиной. Широкие плечи и внушительные ляжки. Вообще он выглядел так, словно только что закончил организацию забастовки докеров. Мужчина разместился в центре первого ряда и сидел, скрестив руки на выпуклой груди и хмуро глядя на кафедру.

Майло изучал его, прищурив глаза.

– Там, в первом ряду, очень сердитый парень.

– Видимо, здесь это не редкость.

– Похоже, – сказал Майло. – Местной публике есть на что сердиться. Им куда уютней и приятней в Северной Корее.

Семь сорок, сорок пять, пятьдесят. Ни Элбина Ларсена, ни лектора, ни руководства магазина. Молчаливая аудитория. Все просто сидели и ждали.

Примерно в восемь в комнату вошли Элбин Ларсен и высокий, преисполненный достоинства мужчина в жокейском пиджаке из шотландки, с замшевыми вставками на локтях, коричневых фланелевых брюках и сияющих желтых полуботинках. Я ожидал какого-нибудь среднеазиата, но профессор Джордж Исса Кумдис был мужчиной с вальяжной внешностью оксфордского профессора. Я дал бы ему от пятидесяти пяти до шестидесяти лет и посчитал бы человеком, привыкшим к комфортному образу жизни. Его волосы цвета соли с перцем курчавились над белоснежным воротником рубашки. Репсовый галстук, возможно, имел какое-то символическое значение. Вздернутый нос, впалые щеки, тонкие губы.

Элбин Ларсен взошел на кафедру и заговорил тихим голосом. Никаких любезностей, никаких благодарностей аудитории. Прямо к теме.

Израильское угнетение палестинского народа.

Ларсен говорил легко, с минимальной модуляцией, криво усмехнулся, упомянув "глубокую историческую иронию" – евреи, жертвы угнетения, стали величайшими угнетателями из всех ныне существующих.

– Как странно, как горько, – монотонно говорил Ларсен, – что жертвы нацизма переняли нацистскую тактику.

Одобрительное бормотание аудитории.

Лицо Майло не выражало ничего. Его взгляд перебегал от Ларсена на аудиторию и обратно.

Поведение доктора оставалось сдержанным, но речь становилась все более резкой и обличительной. Всякий раз, когда он произносил слово "сионизм", его глаза мерцали. Слушатели начали разогреваться в теме, кивали все сильнее.

За исключением крепкого мужика в морском бушлате. Его руки лежали на коленях, он слегка покачивался на своем сиденье в первом ряду. Голова немного отклонена назад. Я хорошо рассмотрел его профиль. Сжатые челюсти, прищуренные глаза.

Майло вновь посмотрел на этого мужика, и его нижняя челюсть тоже закаменела.

Ларсен, проговорив еще некоторое время, наконец широким жестом указал на Джорджа Иссу Кумдиса, взял в руки лист бумаги и зачитал фрагменты из его резюме. Когда он закончил, Исса Кумдис вышел к кафедре. В тот момент, когда лектор начал говорить, шаги, раздавшиеся за нашими с Майло спинами, заставили нас обернуться.

В коридорчик вошел какой-то мужчина. Лет тридцати пяти, чернокожий, холеный, очень высокий, одетый в хорошо сшитый серый костюм и черную рубашку, застегнутую на все пуговицы. Он увидел нас, виновато улыбнулся и повернул назад.

Майло проследил глазами, как мужчина засеменил, отдаляясь от нас, и вдруг резко нырнул куда-то вправо. Чернокожий больше не появлялся, но Майло почему-то начал нервно растирать руки.

Откуда это напряжение? Всего-навсего идет лекция в книжном магазине. Видимо, слишком много работы и слишком мало результатов. Или у Майло чутье более развито, чем у меня.

Профессор Джордж Исса Кумдис расстегнул пиджак, пригладил волосы, улыбнулся присутствующим и выдал шутку: он, мол, привык к лекциям в Гарварде, где аудитория недотягивает до периода половой зрелости. Несколько смешков из зала. Мужик в бушлате снова принялся раскачиваться. Его рука потянулась к затылку и стал что-то там скрести.

– Истина, неоспоримая истина, – вещал Исса Кумдис, – в том, что сионизм является самой отвратительной доктриной в мире, учением, напичканным злобой. Считайте сионизм злокачественной опухолью современной цивилизации.

Один из молодцов с пирсингом и лейблами хихикнул в ухо своей подружке.

А Исса Кумдис совсем разошелся, назвав евреев, переехавших в Израиль, военными преступниками.

– Каждый из них заслуживает смерти. – Пауза. – Я бы отстреливал их лично.

Тишина.

Даже для этой аудитории сказано слишком сильно.

Исса Кумдис улыбнулся и погладил лацкан пиджака.

– Я кого-нибудь обидел? – осведомился он. – Я очень на это надеюсь. Соглашательство – враг истины, а я как ученый проповедую истину. Да, я говорю о джихаде, когда…

Он замолчал, открыв рот.

Мужик в бушлате вскочил на ноги.

– Гребаный наци! – выкрикнул он, расстегивая пуговицы.

Майло уже направлялся к нему, когда Бушлат выхватил пистолет и выпалил прямо в грудь Иссе Кумдису.

Белоснежная рубашка лектора стала красной. Он стоял с широко раскрытыми глазами. Прикоснулся к груди и посмотрел на свою красную липкую руку.

– Ты жалкий фашист, – пробормотал лектор.

Он остался стоять на ногах. Дышал отрывисто, но все же дышал. Равновесия не терял. Смертельная бледность отсутствовала.

Красные ручейки стекали по его рубашке и пачкали полы пиджака.

Опозорен, но жив и здоров.

Человек в бушлате выстрелил снова, и лицо Иссы Кумдиса превратилось в красную маску. Он закричал и стал лихорадочно тереть лицо. Элбин Ларсен сидел на своем стуле, ошеломленный, неподвижный.

– О Господи! – воскликнул кто-то.

– Это свиная кровь! – крикнул мужчина в бушлате. – Ты – арабский трахатель свиней! – Он кинулся к Иссе Кумдису, споткнулся, упал, поднялся.

Лектор, ослепленный кровью, продолжал тереть глаза.

Бушлат в очередной раз поднял свое оружие. Черный пластиковый пистолет для пейнтбола. Визжа: "Фашист!", – одна из женщин со второго ряда, из группы седовласых, вскочила и схватилась за этот пистолет. Бушлат попытался ее стряхнуть. Она, щипаясь и царапаясь, вцепилась ему в рукав и повисла на нем.

Майло ринулся в бой, маневрируя между зеваками и распихивая стулья, когда спутник женщины, лысый, со скошенным подбородком мужчина в бабушкиных очках с толстыми стеклами и в майке с надписью "СССР" подпрыгнул и принялся по-заячьи барабанить по затылку Бушлата. Тот ответил ему, и мужчина упал навзничь.

Исса Кумдис, протерев наконец глаза, молча взирал на эту потасовку. Элбин Ларсен подал ему платок и повел в глубь магазина.

К тому моменту как Майло добрался до места схватки, в кучу-малу влез еще один седовласый, и Бушлат был завален на пол. Женщина, которая боролась за пистолет, наконец им завладела. Она направила дуло вниз, стрельнула струей крови в Бушлата, но тот лягнул ее, отчего прицел сместился, и дама угодила в брюки своего спутника.

– Дерьмо! – крикнул тот. Его лицо побагровело, и он принялся топтать распростертое тело Бушлата.

Майло оттащил его прочь. Бушлату удалось подняться на ноги, он нанес размашистый удар в направлении Бабушкиных Очков, но промахнулся и снова потерял равновесие. Исса Кумдис и Ларсен проскользнули в общую ванную комнату.

Женщина опять прицелилась из пистолета, но Майло сжал ей руку и оружие упало на пол.

– Кто вы такой?! – вскрикнула она.

Пара молодцов в пирсинге и лейблах поднялась со своих мест.

Я подскочил как раз в тот момент, когда кто-то крикнул: "Бей фашиста!" – и толпа разразилась криками и проклятиями.

Майло схватил Бушлата за рукав и потащил к заднему выходу.

Молодые люди бросились за ними и оказались на расстоянии вытянутой руки от Майло. Лейтенант остановил того, что был покрупней, быстро и сильно сжав ему бицепс. В глазах парня вспыхнула боль.

– Все под контролем, земляки, – сказал Майло. – Спокойно.

Он даже не показал свой значок. Один его тон заставил замереть этих молодцов на месте.

Я открыл заднюю дверь, и Майло вытащил Бушлата на соленый вечерний воздух.

Пока дверь медленно закрывалась, я оглянулся. Большинство наблюдателей оставались сидеть на своих местах.

В нескольких футах за складными стульями, наполовину скрытый полками с книгами, притаившись на собственном наблюдательном пункте, стоял высокий худой негр в хорошем сером костюме и черной рубашке.

Позади магазина находился темный переулок. Майло шел быстро, подталкивая мужчину, если тот останавливался. Бушлат начал ругаться и сопротивляться, и Майло что-то сделал с его рукой, отчего он взвизгнул.

– Пусти меня, коммунистический ублюдок!

– Заткнись;

– Ты…

– Я из полиции, идиот.

Бушлат попытался остановиться. Майло пнул его в пятку, и мужчина невольно прыгнул вперед.

– Полицейское государство! – Его голос был хриплым и дребезжащим, слова вылетали между частыми вздохами. – Значит, ты фашист, а не коммуняка!

– Еще один помешанный. – Майло нашел машину, припаркованную в нескольких ярдах от нас, подпихнул Бушлата к ней и, бросив на капот, вынул наручники и защелкнул их на руках мужчины.

С того момента, как Бушлат прицелился из своего игрушечного пистолета, до настоящего времени прошло не более пяти минут.

– Чертов антисемит!

– Держи пасть закрытой и опусти голову!

Майло тщательно обыскал его, вынув кошелек и кольцо с ключами.

– Я точно знаю, сколько там, поэтому, если ты…

Майло слегка прикоснулся к ключице Бушлата, и тот замолчал на полуслове.

Мне было слышно, как машины погромыхивают по Бродвею, но в ocтальном вечер выдался тихим.

Майло проверил кошелек:

– Здесь двадцать баксов. Ты считаешь по-другому?

Молчание.

Потом:

– Нет.

– Целых двадцать долларов. Приготовился провести чудную ночь в городе, умник?

– Он Гитлер! Та свинья. Он лжет, он Гитлер…

Майло, не обращая на него внимания, читал его водительские права.

– Элиот Саймонс… А это что здесь… удостоверение Сидарс-Синай, дипломированный медбрат… Ты санитар?

– Санитар в хирургии, – сказал Элиот Саймонс. – Он Гитлер, он лжет, заявляет, что он…