Текст книги "Путь к славе, или Разговоры с Манном"

Автор книги: Джон Ридли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Фрэн была на сцене. Конечно, я видел Фрэнсис по телевизору, но вживе я видел Фрэнсис в последний раз на похоронах моего отца. Она изменилась. Вернее, ее изменили. Она чуть похудела, осветлила и завила волосы. На ней была не одежда – на ней были произведения высокой моды от кутюрье, которые с удовольствием предоставляли ей свои лучшие изделия в надежде, что она будет щеголять ими в телеэфире. Словом, Фрэнсис уже совсем не была похожа на прежнюю девчонку из Уильямсбурга. Ее превратили в белую барышню типа Дорис Дэй[49]49
  Дорис Дэй (наст. имя – Дорис фон Каппелхофф; р. 1924) – актриса и певица в основном мюзиклов; изображала также добропорядочных домохозяек.


[Закрыть], вот-вот готовую помчаться на собрание родительского комитета школы.

Она говорила, как ей предстояло говорить сутки спустя:

– Следующего джентльмена, который выйдет на сцену, мне особенно приятно представить вам, и не только потому, что он мой давний друг, но еще и потому, что он самый сногсшибательный молодой комик наших дней. Итак – дебют на телевидении! Джеки Манн – добро пожаловать на сцену!

Из-за кулис я прошествовал на сцену, на каждом шагу напутствуемый подсказками администратора.

– Здесь идите правее, Джеки, – направлял он меня. – Теперь продолжайте идти прямо к Фрэн…

Я делал, как было велено. Фрэн взяла меня за руки, крепко пожала их, поцеловала в щеку, пожелав удачи. Если не считать того, что мы находились в телестудии, напичканной оборудованием для освещения и съемки, что за репетицией наблюдали десятки телемехаников и агентов, следивших, чтобы все шло как по маслу, – то у меня появилось вдруг чувство, будто мы с Фрэн снова оказались на Четырнадцатой улице.

Администратор:

– О’кей, теперь Фрэн делает шаг в сторону…

Она сделала шаг в сторону.

– А вы, Джеки, выходите на свое место. – Он указал на звезду, нарисованную на полу. – Потом смотрите прямо в камеру и смешите двадцать два миллиона американцев.

– Только не надо давить на меня, ладно?

– Ну где же тот самоуверенный Джеки, которого я помню? – Фрэн ободряюще положила руку мне на плечо, успокоила теплым взглядом.

Я поправил ее:

– А я помню другое. Помню, как мы обычно стояли на перекрестке, и я боялся даже думать о завтрашнем дне, а ты уверяла меня, что все будет здорово.

– Как далеко мы ушли от того перекрестка, Джеки.

Я кивнул. Мы обменялись улыбками.

Фрэн дружески стиснула мне руку, чтобы я ничего не боялся.

– Фрэнсис. – Это двое парней в костюмах окликнули Фрэн.

Лицо у нее сразу скисло. Она пару раз быстро тряхнула головой, а глаза умоляюще повращались.

– Сейчас вернусь. – Она направилась к тем парням.

– Я совсем не хотел вас пугать, – заговорил администратор сцены. – Фрэн много добрых слов вам наговорила. Я уверен: вы отлично выступите.

– Можно задать вам один вопрос? Двадцать два миллиона – неужели столько людей будет смотреть эту передачу?

– Ну, в прямом эфире – чуть больше половины. А оставшаяся часть страны увидит ее в записи для Западного побережья.

Мое сердце будто переключили на другую скорость – оно так заколотилось, что даже ладони вспотели. Меня охватила страшная нервная дрожь, и я понимал, что завтра повторится то же самое, если не станет хуже.

Я подошел к столу с угощениями для персонала, попытался налить себе чашку чаю, но меня так трясло, что я ошпарил руку, пока донес чашку до рта. О еде не могло быть и речи. Мой желудок – который давно приноровился к сцене, но оставался новичком для телевидения, – реагировал на поднос с деликатесами посреди стола примерно так же, как на вид колючей проволоки вокруг ржаного поля.

И вновь мне подумалось: а может, Сид был прав? Может, я и в самом деле еще не созрел для Салливана. Сида мне очень здесь не хватало. Он не пришел – сказал, что ему нездоровится. Ну да. Я понял его в том смысле, что ему нужно опохмелиться.

Я попытался как-то унять свои нервы, попытался сосредоточиться на словах, которые сказал мне Сэмми, когда я впервые встретился с ним в Лас-Вегасе: что теперь я настоящая звезда. А звезды не нервничают. Я решил отхлебнуть чая. И почти все пролил на рубашку.

– Джеки?

Сзади меня оказался вдруг какой-то человек. Я и не слышал, как он подошел, даже краем глаза не заметил его. Просто сзади меня оказался какой-то человек, словно из-под земли вырос. У него было детское лицо. Хороший маникюр. Аккуратно постриженный. Весь такой аккуратненький. Вид у него был такой, словно он и через коровье пастбище запросто проскочил бы, даже не помяв одежды, и все так же сладко благоухал бы. А еще он улыбался. У него на лице была истертая широкая ухмылка, нацепленная неизвестно зачем, – разве только если ему за эту улыбку платили. Он показался мне одним из тех парней, с которыми пару минут назад разговаривала Фрэн.

– Джеки Манн? Лес Эльснер. – Он взял мою руку, пожал ее, даже не подождав, пока я сам ее протяну. – Сигареты «Фатима». Мы спонсируем передачу. Послушайте, Джеки, я тут хотел с вами кое о чем потолковать.

– Да вы просто с ума сошли, вы сами-то понимаете? Оба, вы оба с ума… вы просто… – Фрэн разгорячилась и раскраснелась. Разгорячилась от гнева, а раскраснелась оттого, что кровь яростно текла по жилам и приливала к светлой коже. – Вы просто с ума сошли!

Нас было в кабинете четверо. Фрэн, я, Лес (его широкая ухмылка успела сузиться до снисходительной усмешки) и, рядом с ним, какой-то парень из Си-би-эс. С ним Фрэн тоже недавно разговаривала. Он был почти такой же аккуратненький, как Лес, только более дешевого разлива. И он совсем не улыбался.

Парень из Си-би-эс сказал:

– Фрэн, это же только поцелуй.

– Правильно. Это только поцелуй. Тогда скажите мне, почему я не могу поцеловать моего друга…

– Фрэнсис, – перебил ее Лес.

– Моего друга в моем телешоу?

– Фрэнсис, мне понятны ваши чу…

– Это же «Шоу Фрэн Кларк». И если я хо…

– Это «Шоу Фрэн Кларк», которое спонсируют сигареты «Фатима». – Теперь Лес перешел в наступление: – И все дело в том, что некоторым людям может не понравиться это зрелище – как вы целуете цветного.

– «Цветного»! – передразнила его Фрэн. – Вы что, в сорок восьмом году живете? Нужно говорить «негр».

На самом деле, если верить Мо и его воинствующим товарищам, правильнее было говорить «чернокожий». Но я сидел и помалкивал, тихонько надеясь на то, что все как-нибудь уладится.

– Как бы вы его ни называли…

– Я называю его Джеки. – Фрэн отвернулась от Леса, как будто с ним больше не имело смысла разговаривать, и обратилась к телевизионщику: – Я столько времени потратила на то, чтобы вы разрешили мне позвать Джеки в мое шоу, и вот теперь вы заявляете, что мне нельзя его целовать?

Телевизионщик только и нашелся, что сказать:

– Фрэнсис…

– Я всегда его целую. – В доказательство Фрэн встала с места, подошла ко мне, наклонилась и поцеловала. На сей раз не в щеку. В губы. Очень крепко. Очень сильно. И долго. Со страстью, равнявшейся ее гневу. Я никогда не думал, что Фрэн умеет так хорошо целоваться. Оторвавшись от меня, крикнула в другой конец комнаты: – Ну как? Нравится вам?

– Довольно соблазнительно, – сказал Лес. – То, чем вы здесь, в этом кабинете, занимаетесь, – ваше дело. Мое дело – продавать сигареты «Фатима», а продавать сигареты «Фатима» станет очень трудно во многих частях страны, если наше имя будет отождествляться с расовой мешаниной.

Фрэн рявкнула в ответ:

– Ладно, что ж, давайте: я напялю белый колпак и сделаю вам парочку рекламных объявлений. Может, это поможет продать несколько пачек?

Улыбка не покинула лица Леса.

Парень из Си-би-эс ужом снова втиснулся в разговор:

– Фрэнсис…

– Хватит повторять мое имя!

– Помнишь, как Сэмми Дэвис-младший выступал в шоу Эдди Кантора? Он пожал ему руку. Эдди только пожал Сэмми руку. И знаешь, как это потом ударило по продажам «Колгейт»?

– А сколько лет назад это было? Сейчас на дворе шестьдесят первый год. Мир меняется. Мир уже изменился.

– Недостаточно, – возразил телевизионщик. – И никогда не изменится настолько. Фрэ… – Он хотел было продолжить убеждать ее, но потом передумал. И подытожил: – В общем, целуй Джеки, плоди детишек с Джеки… Мне все равно, что ты будешь делать с Джеки, – но только не во вторник в восемь тридцать вечера по стандартному восточному времени на телеканале компании «Коламбиа».

Лес обратил свою улыбку на меня.

– Кстати, говоря о Джеки, мы даже не спросили у него самого, что он думает по этому поводу. В конце концов, это и его касается.

Он поступил коварно, втянув в это дело меня. До той минуты я не вмешивался в спор, и Лес понимал почему. Он вел себя как шулер, который, бросая кость со свинцовой начинкой, прекрасно знает, какой стороной она выпадет. А когда я замешкался с ответом, Фрэнсис тоже это поняла.

Сид. Если бы здесь был Сид, уж он-то сумел бы выпутаться, сумел бы отстоять меня.

После паузы, после душераздирающей паузы Фрэн взмолилась:

– Джеки… Джеки, не надо. Неужели это так важно для тебя? – Ее голос был полон боли. Ей было горько уже из-за того, что приходится задавать мне такой вопрос. – Неужели появиться на телевидении для тебя важнее, чем… – Она снова пересекла комнату, взяла мои руки в свои и стиснула их очень крепко, до кости, как если бы одним прикосновением хотела передать мне часть своей внутренней энергии. Тоном отчаянной мольбы она произнесла: – Постой за себя! Хоть раз, хоть один раз, пожалуйста, постой за себя!

Неужели это мне она такое говорила? Неужели она в самом деле?..

Ведь я уже бывал в похожей ситуации!

Я сумел постоять за себя много лет назад, когда Сид заявил, что ему нужен комик, но не нужна певица. И я постоял за себя и заявил Сиду, что, если он не возьмет Фрэнсис Клигман, то не возьмет и меня. И тогда он взял Фрэнсис. Сид устроил Фрэн запись, благодаря которой она попала на прослушивание в Си-би-эс, после чего получила на Си-би-эс пилотный выпуск, теперь у нее было свое шоу. А я, постояв за себя, что я получил? Приобрел билет на место у окна, чтобы наблюдать за чужим карьерным взлетом в небеса. Оказался зажат между двух огней – между парочкой хмырей и Фрэн Кларк, которая теперь говорила мне, чтобы я постоял за себя. Постоял за себя – хоть раз в жизни.

– Фрэн, это же… это только поцелуй… – Я глядел в сторону, когда выговаривал это.

Лучше бы я ничего не говорил.

Лучше бы я раскрыл ладонь пошире, замахнулся как следует и изо всей силы ударил милую Фрэнсис по лицу. Эффект был бы точно такой же. Может, боль от такого удара была бы меньше.

Фрэн попятилась. Она остановилась в середине комнаты и уставилась на меня, словно пытаясь – безуспешно – опознать человека, которого знала когда-то. Ее лицо выражало полное смятение. Рассматривай она меня хоть тысячу лет – и тогда, наверное, не смогла бы понять, в какое странное существо я превратился.

Господи, Сид, почему же ты не… Ты бы мог спасти дело. Ты бы мог…

Фрэн повернулась к тем двум типам.

Фрэн заявила:

– Это мое шоу, и, если захочу, я его поцелую.

«Его», сказала она. «Его» – как будто у меня больше не было имени. Как будто я был уже не человеком, а неким символическим предметом, единственное предназначение которого – позволить Фрэн отстаивать свои убеждения.

Начался новый виток споров. Я вышел из комнаты, не замеченный остальными, чтобы щепки летели уже без меня. Я вышел из комнаты, чувствуя себя змеей, которая прокладывает себе путь сквозь гущу сорняков.

Я так и не появился в том шоу. Позднее, уже поправив здоровье, Сид сказал мне, что пытался говорить с Фрэн, пытался придумать какой-нибудь компромисс, но ни она, ни спонсор не желали идти на уступки. И хотя парень из «Фатимы» и хмырь с Си-би-эс были уверены, что я им подыграю, они догадывались, что Фрэн им назло поцелует меня, а поскольку шоу выходило в прямом эфире, то добрая половина страны увидела бы, что на экране в режиме реального времени происходит братание рас. Потому я и не появился в шоу.

Это был всего-навсего поцелуй. Я понимал, что для Фрэнсис это знак дружбы, а дружба – нечто такое, чего не растопчешь лишь потому, что кто-то боится на следующей неделе не впарить покупателям столько же курева, сколько впарил на прошлой. Но для меня это был только поцелуй, только контакт губ со щекой, стоявший на пути между мной и двадцатидвухмиллионной аудиторией. Это я и попытался сказать Фрэн, попытался объяснить свою мысль: это только поцелуй.

Она не отвечала на мои звонки.

Я написал ей письмо.

Сид лично вручил его ей.

Он рассказал, что Фрэнсис порвала письмо, не читая. Порвала, а потом разрыдалась.

Когда-то Фрэн была моим лучшим другом, а я дважды сделал ей больно. Мою зависть – когда я позавидовал ее успеху, тому, что она попала к Салливану, а я – нет, – она смогла простить. Мое предательство – не смогла.

В том кабинете, когда она, стиснув руки, просила меня постоять за себя, я в последний раз виделся с Фрэнсис.

* * *

Чикаго. Две недели в Сент-Луисе. Кливленд…

Я снова ездил по гастролям. Получал хорошие деньги. Все шло хорошо.

Я по-прежнему был всего лишь клубным комиком.

Пожалуй, чуть более известным, чем некоторые другие. Пожалуй, публика у меня была получше. Но все равно – я был всего лишь клубным комиком.

Бостон, Филадельфия, Балтимор…

Лос-Анджелес.

После Балтимора у меня образовалось окно в расписании, и я устремился обратно на Запад. На самолете. Поезд был дешевле, но и медленнее. А я туда спешил.

– Здравствуй, Жаке.

Лилия ждала меня в аэропорту. Она была скромно одета, чтобы не привлекать к себе внимания. Эта скромная, в ее понимании, одежда, повергла бы в смущение королевских особ. Мне казалось, я должен был давным-давно наскучить такой женщине, как Лилия. Однако этого не происходило. Она подошла ко мне, я поздоровался с ней. Мы поцеловались, горячо и крепко; тело Лилии оставалось безмятежным, хотя ее губы искали мои. И тут я понял, что тот разлад, что составлял суть нашей связи, остался прежним.

Оказавшись снова вместе, мы с Лилией принялись мотаться по всем голливудским злачным местам. Шоу в «Пантейджес». Обед в «Мокамбо» или «Крещендо». С завидной скоростью, не замедляя ритма, я вновь заскакал на старом пони, как будто никогда и не падал. Только на этот раз я вел себя осторожнее. Мы с Лилией таились, скрывались, насколько это вообще возможно, бывая на публике. Ходили слухи и толки, но мы как могли сторонились камер, избегали возможного компромата, не поверить которому никакая девушка уже не смогла бы, сколько бы ни врал ей любимый.

Неизбежно возникает вопрос: как я мог? Как я мог, при такой девушке, как Тамми, – да и как я мог говорить, что люблю такую девушку, как Тамми, – разводить шашни на стороне?

Справедливый вопрос.

Ответ же состоит в том, что я оказался в западне между двумя враждующими страстями – любовью и желанием. Если бы я сидел в самолете, который вот-вот потерпит крушение, и знал, что через секунду меня не станет, то моя последняя мысль – моя единственная мысль – была бы о Тамми.

Я любил Тамми.

Но я не сидел в самолете, который вот-вот потерпит крушение. Я не думал о самом важном – я думал о сиюминутном. А в сиюминутной жизни любовь иногда вынуждена уступать желанию.

Я страстно желал Лилию.

* * *

Агентство «Уильям Моррис» было самым могущественным в мире агентством по поиску талантов. Если вы и не подозревали об этом, входя в его двери, то портреты клиентов, которыми были увешаны стены его представительства в Беверли-Хиллз, сразу давали вам это понять. Суперзвезды. Звездные фамилии: Берл, Монро, Пресли, Томас, Синатра, Дэвис, Мак-Куин.

Я сидел за большим столом – дубовым монолитом, положенным на бок, вокруг которого, кажется, и была выстроена сама комната. Рядом со мной сидели Чет Розен, которого я уже знал, еще двое агентов, с которыми меня только что познакомили, и Эйб Ластфогель, которого я раньше не встречал, но о котором много слышал. Эйб возглавлял агентство «Уильям Моррис», а поскольку он был главой этого агентства, именно звонок из его кабинета сделал то, чего до сих пор не удавалось сделать Чету, а именно – сломить мою лояльность настолько, чтобы я согласился хотя бы прийти на ознакомительную встречу в «Уильям Моррис».

Похожий на четырехглазого бульдога с волнистыми волосами, этакий Дж. Эдгар Гувер в синем костюме, Эйб был на добрую пару десятков лет старше других агентов, также отличавшихся друг от друга возрастом, мастью и величиной. Что их еще объединяло, кроме синих костюмов, которые, по-видимому, являлись своего рода спецодеждой, так это определенно мошеннические ухватки, что, впрочем, не сразу бросалось в глаза. Неуловимые, замаскированные, эти черты составляли тем не менее неотъемлемую часть их поведения. Будто неброская мозоль развилась в каждом из них в ходе настольных игр, при этом острые края ее со временем пообтесались и стерлись. Люди эти, агенты, были такие гладкие-прегладкие. Точнее сказать – скользкие.

Встреча началась с трепа о том о сем: агенты болтали как бы между собой, но на самом деле в расчете на меня:

– Видели, какой успех был вчера у Берла с его спецвыпуском?

– Да, было отлично. Просто отлично.

– Надо будет повторить по госканалам.

– Знаешь, что я думаю: тот новый комик, с которым мы договор подписали…

– Воткнуть его в шоу Дэнни?

– Отличный шанс. Могла бы получиться целая серия.

– Я подниму этот вопрос на планерке.

Когда они покончили со своим агентским трепом, Чет приступил к делу:

– Я очень рад, Джеки, что вы нашли время и заглянули к нам. Мы все – ваши большие поклонники, и нам просто очень хотелось с вами поговорить.

Один из двух других агентов – кажется, его звали Хауи, – вставил не резким, но чуточку колким тоном:

– Обычно нам не приходится так уламывать людей, чтобы они согласились с нами встретиться.

– Ну, у Джеки же есть агент. Хороший агент, – вступил в разговор Эйб. – И я не хочу, чтобы вы хоть на секунду подумали, будто мы пытаемся вас переманить, Джеки. Мы не отбираем клиентов у мелких агентов.

Он пытался показать мне, какой он порядочный, однако то, как он произнес «мелких агентов», навело меня на противоположные мысли.

– А кстати, что случилось с «Шоу Фрэн Кларк»? – поинтересовался Чет. – Разве вы не должны были месяц назад в нем выступить?

– Не получилось… Там возникли сложности.

– Вас перенесли на другую дату?

– Не думаю… – Мне совсем не хотелось объяснять им, что произошло, но я повторил: – Возникли сложности, – понадеявшись, что эту тему оставят в покое.

Чет, похоже, не понял меня.

– Сложности? А что сделал Сид, чтобы их уладить?

– Все, что мог. Так он мне сказал.

– Да, но все-таки, – встрял Эйб, – что именно он сделал в ваших интересах?

– Я не… Все, что мог.

В комнате воцарилась тишина. Как будто где-то рядом посыпались одна за другой жалобы, и никто точно не знал, как же положить им конец.

– Джеки, мы вовсе не просим вас плохо отзываться о вашем агенте, но, мне кажется, ради вашего же блага, нам нужно кое-что обсудить. – Эйб говорил таким мрачным тоном, каким обычно говорят врачи о предстоящей операции, когда речь идет о почти обреченном пациенте. – Если брать комический жанр, то вы – один из самых популярных клубных комиков, работающих в настоящее время. Но вы – только клубный комик, и, говоря по совести, отчасти в этом виноват Сид.

Я было запротестовал.

Эйб не дал мне произнести ни слова:

– Да, я знаю, это он помог вам подняться на ту высоту, на которой вы находитесь, и я вовсе не хочу сказать, что сейчас он активно тянет вас назад. Я просто не думаю, что он обладает связями, необходимыми для того, чтобы продвинуть вас дальше. Дело в том, что в случае с артистами-неграми требуется особый подход к делу.

Другой агент – четвертый из находившихся в комнате – кивнул и поддакнул.

– Думаю, тут такой вопрос нужно задать: вас устраивает, что вы – только клубный комик? – Этот задал этот вопрос и замолчал.

– Нет.

– Тогда о какой карьере вы мечтаете? – спросил Чет. – Чего вы хотите?

Чего я хочу? Что ж. Того же, чего хотел всегда. Денег, славы. Уважения. А если кто-то помешает мне получить все это? Тогда я хотел, как Синатра, давить всех, кто встанет на моем пути.

Как это все заполучить?

– Салливана, – ответил я. – Я хочу выступить в шоу Салливана.

И вот что я вам скажу: если я думал, что тут небеса разверзнутся и эти четверо разразятся насмешками, услышав о моих великих планах, то я ошибся. Они просто сидели как сидели и лишь кивнули – так, будто я попросил пластинку «Риглиз».

Чет поинтересовался:

– А еще?

Я только моргнул.

– Ну, я имею в виду – еще какие-нибудь телепередачи, может быть, собственное шоу, роли в кино…

– Не знаю. Я никогда не…

– Вы никогда не обсуждали это с Сидом? – спросил Хауи. – Никогда не разрабатывали вместе долгосрочные планы?

– Я полагал… Я думал – ну, если только я попаду к Салливану…

Снова тишина. Будто немые жалобы опять пронеслись по комнате. И молчание агентов как бы говорило: «Ах, Джеки, бедный ты, глупый мальчишка».

Эйб:

– «Шоу Эда Салливана» – вещь хорошая. Очень хорошая. Говоря начистоту, для такого артиста, как вы, шоу Салливана – это как раз то, что надо. Но вам следует смотреть на эту передачу не как на самоцель и предел мечтаний, а лишь как на начало своего дальнейшего восхождения.

И опять четвертый агент закивал и задакал. Единодушная поддержка, как на баптистском собрании.

Чет:

– А можно полюбопытствовать: почему вы еще не выступали у Салливана? Прослушивания неудачно проходили?

– Меня не прослушивали.

– Даже не прослушивали? – переспросил Чет с выражением шока и недоверия.

– Сид хотел убедиться, что я готов к этому. Он говорил: я должен быть готов перед тем, как меня будут прослушивать.

– Ну куда уж там дальше готовиться – вы же выступали на разогреве у «Крысиной Стаи»?

Я нервно прыснул:

– На самом деле Фрэнк не любит это назва…

– У «Крысиной Стаи» в «Сэндз», – внес поправку Хауи.

Как я сразу и догадался, эти парни оказались скользкими.

Говорили, что не собираются очернять Сида. Свое слово они сдержали. Зато так повели разговор, что я сам каждой своей фразой очернял его.

Эйб – Чету:

– Ты разве не знаешь Боба Пречта?

Эйб – мне:

– Боб – это продюсер Салливана.

Чет:

– Знаю, конечно. Я его почти каждую неделю вижу в «Сарди». Кажется, он мне кое-чем обязан.

Эйб поглядел на меня, поднял руки ладонями кверху, как бы говоря: дескать, вот оно, на блюдечке.

Да. На блюдечке. Салливан. Салливан – и все, что за ним должно было последовать. Салливан сидел и поджидал меня. Мне нужно было лишь руку за ним протянуть.

Что мне и оставалось сделать.

Но я не мог.

Каждое слово, которое произносили эти люди, взывало напрямую к тем амбициям, что управляли мною последние лет пять. Картина, которую они мне нарисовали, представлялась ясной и сверкающей на солнце, как гладь озера Миннесота. К тому, что они предлагали – дать мне как раз то, чего я больше всего хотел, – оставалось лишь протянуть руку. Но как раз этого я и не мог позволить себе. На моем пути стоял Сид. Я не мог вот так взять и предать забвению все то, что он для меня сделал, ради каких-то парней, которые умели ловко ворочать языками.

Но всей моей верности Сиду хватало только на то, чтобы выговорить:

– Что ж, мне нужно подумать.

– Не торопитесь, – согласился Эйб. Согласился, как будто ему и в самом деле было безразлично, какое решение я приму. – Мы лишь хотим, чтобы вы в любом случае комфортно себя чувствовали.

Не это я надеялся услышать. Мне-то хотелось, чтобы меня еще попытались уломать, уговорить и убедить, чтобы мне помогли преодолеть ту преграду, что стояла между преданностью и нетерпением. Но вместо этого я услышал «спасибо», «всего наилучшего» и «будем держать связь». Я побрел к лифту, спустился в вестибюль и вышел на улицу, навстречу калифорнийскому солнечному свету, и вернулся к той жизни, какую знал.

* * *

– Что случилось, Джеки?

Я только услышал голос Тамми, пусть по телефону, – и все безумие моей жизни тотчас показалось менее безумным. Ее голос словно обладал материальностью, само прикосновение которой способно было меня успокоить.

Она снова спросила:

– Что случилось?

– Да я сегодня тут с агентами встречался. С ребятами из «Уильяма Морриса».

– Ты уходишь от Сида? – Она не обвиняла меня. Не осуждала. Просто спросила.

– Нет. Нет, я не могу так поступить. Он столько для меня сделал, всегда был со мной рядом, – нет, я не могу просто взять и порвать с ним. Наверно, я никогда не смогу этого сделать. – Я помедлил. – Но иногда я гляжу, куда меня завела жизнь: вот я хорошо выступил в таком-то клубе, вот меня познакомили с таким-то типом, который представляет меня такой-то звезде, которая пристраивает меня туда-то… Насколько все это – заслуга Сида, а насколько – просто удача? Если же я завишу только от удачи, то что случится, когда удача от меня отвернется?

– Тогда, может быть, тебе лучше оставить Сида и подписать договор с ребятами из «Морриса».

Я не ожидал услышать такое. Во всяком случае, не от Тамми.

– Или так – или ты будешь всю оставшуюся жизнь держать зуб на Сида, считая, что он тебе не дает развернуться, – а это тоже нехорошо.

– Да я никогда… Да что я…

– Просто скажи ему правду. Пусть ему будет больно, но такой человек, как Сид, никогда не возненавидит тебя за правду.

Она была как скала. В моем мире, где все смешалось, спуталось, как какой-то несуразный клубок, Тамми была как… Я рухнул на кровать. Поглядел затуманенными от слез глазами на тумбочку: коробка. Коробка с колечком, которое должно было красоваться на пальце у Тамми. Я всегда брал его с собой. Почему же…

Потому что.

Потому что однажды я преодолею себя, сяду на самолет или на поезд, а если надо, и пешком пойду, но доберусь до Тамми. Я надену ей на палец это кольцо. И назову своей навеки.

Тамми, по телефону:

– Так легче, Джеки. Говорить правду всегда легче.

Правду. Мне захотелось сказать Тамми правду. Прямо сейчас, по телефону, мне захотелось сказать: «Я был с другой женщиной. С очень красивой, очаровательной женщиной. Я был с ней, спал с ней, она мне нравилась, но то, что я чувствую к ней, – это совсем не то, что я чувствую к тебе. Понимаешь, Тамми? То, что я чувствую к ней, не имеет ничего общего с тем, что я чувствую к тебе».

А она скажет: «Да, понимаю». А может, повесит трубку, чтобы позвонить снова через год, а может, через день или через десять лет. Но она снова позвонит мне, и мы начнем долгую, медленную работу – будем заново выстраивать наши отношения. А может, она швырнет трубку и никогда больше не захочет разговаривать со мной. Как бы то ни было, вранье закончится. Я уничтожу тот грех, который сотворил сам.

Но такая правда лишь очистит мою совесть, сказал я себе. А вранье не давало мне причинить боль Тамми.

Я поглядел на часы. Мне пора было собираться на представление в «Максиз».

Мы с Тамми попрощались.

* * *

Ранним утром – звонок. Я сонной рукой снял трубку.

– Джеки Манн?

– Да.

– Вам звонят из приемной Гарри Кона, – сказала женщина на другом конце провода. – Мистер Кон хотел бы встретиться с вами.

– Со… – Боже! Еще не продрав глаза ото сна, не отойдя от шока, я пытался мысленно разглядеть свое расписание. – Я мог бы встретиться завтра по…

– Сегодня. Если можно, он бы хотел встретиться с вами сегодня. – Женщина говорила быстро, как будто ее торопили.

– Хорошо. Сегодня можно…

– В шесть часов. Мы пришлем за вами машину. Вы живете в «Сансет-Колониал», верно?

– Да.

– Машина приедет за вами в пять тридцать. Увидимся вечером.

Она положила трубку.

Я стиснул телефон. Схватился за него, как за якорь, чтобы не сорваться и не уплыть в дальний конец безумия. Гарри Кон. Директор студий «Коламбиа», где снимались Рита Хейуорт, Фрэнк Капра, Гарри Купер, Монтгомери Клифт, Ава Гарднер и, наконец, моя Лилия.

Гарри Кон – и он пришлет за мной машину.

Снова: Господи!

Я в возбуждении принялся крутить телефонный диск. Пытался дозвониться до Лилии, сообщить ей новость. Ее не было. Позвонил Сиду. Не застал и Сида. Счет ноль – два, что ж! Я немного успокоился, остыл. Уговорил себя не устраивать переполоха из-за того, что мне позвонил Гарри. Не надо понапрасну с ума сходить. Не надо заранее фантазировать о кинопробах, о съемках и прочем. Не надо…

Господи!

День то тянулся слишком медленно, то мчался слишком быстро, и вот часы показали пять. Выбирая одежду, я волновался, как перед первым свиданием, наконец облюбовал какой-то костюм, а в пять двадцать спустился в вестибюль гостиницы. Длиннющий «линкольн» уже ждал возле подъезда. Раскрылась задняя дверь, и ко мне направился какой-то человек. Это был не человек, а бритва – таким острым во всех смыслах он казался. Отточенные ногти, тонкий вкус в одежде. Колючий взгляд. Можно было бы счесть его несколько фатоватым, если бы его внешний вид не говорил, что если не с той стороны к нему подойдешь, то рискуешь порезаться. Зато улыбка – совсем наоборот – была очень, очень приятная.

– Джеки, – не столько спросил, сколько констатировал он, очевидно зная, кто я такой. – Нили Мордден. Очень приятно познакомиться. – Рукопожатие оказалось крепким. – Готовы?

Я сказал, что да, он отступил на шаг, пропуская меня в машину.

Когда мы уселись и машина тронулась с места, он спросил:

– Не хотите чего-нибудь выпить?

– Нет, спасибо, мистер Мордден.

– Нили. Кстати, познакомьтесь, это Дом.

О-о-очень далеко впереди шофер, сидевший за баранкой, развернулся в мою сторону настолько, насколько это позволяла ему сделать толщина туловища.

– Как поживаете? – У него был чистейший бруклинский акцент.

– До Галча недалеко, – заметил Нили.

– А что это?

– Гоуэр-Галч. Студии «Коламбиа». Прямо через бульвар Сансет в Гоуэр. Совсем недалеко. – Нили откинулся на спинку своего сиденья, и глубокое кожаное кресло с мягким скрипом поглотило его.

Я по-прежнему сидел на краешке своего сиденья.

– Нервничаете?

– Пожалуй. – Какие уж тут сомнения! – Да. Я со многими встречался, но тут вдруг мне звонит директор студии… А что он за человек?

– Гарри? Он сукин сын. – Нили произнес это с той же приятной улыбкой на лице, с какой здоровался со мной. – А если вы расскажете кому-нибудь, что я так говорил, я буду это отрицать до самой смерти. Но все-таки это правда: Гарри – сукин сын.

– Я слышал еще, что он скуп.

– Да? От кого?

От Лилии – но черта с два я стал бы произносить ее имя.

– Да так, – ответил я.

– Правильно, – похвалил Нили мою скрытность. – Но от кого бы вы это ни слышали, это тоже правда. Гарри – сукин сын, причем скупой сукин сын. Если он может выудить из вас пенни, то постарается выудить и два. Но как бы то ни было, я неплохо у него получаю.

– А что вы, э-э… ну, то есть…

– Я – технический помощник мистера Кона. Во всяком случае, так называется моя должность. А делаю я всё, что понадобится мистеру Кону.

– М-м, очень любопытно.

– Обычная работа, никакого показного блеска, но Голливуд же не весь из звездной пыли и сказок состоит. Некоторые люди позируют перед камерами. Другие трудятся. – Он похлопал меня по коленке. – Расслабьтесь, Джеки. Ехать нам недолго, но постарайтесь получить удовольствие от этой поездки.