Текст книги "Путь к славе, или Разговоры с Манном"

Автор книги: Джон Ридли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Приятная женщина. От меня потребовались титанические усилия, чтобы не опускать взгляд ниже ее шеи.

Я поблагодарил ее и сказал, что, если она придет в «Максиз», я сделаю все возможное, чтобы о ней позаботились. Как будто ей было из-за чего волноваться!

Мисс Ли вернулась к своему столику, не сделав каких-либо встречных приглашений.

Часы показывали уже половину четвертого утра. Все по-прежнему развлекались – улыбались, целовали друг друга в щечки.

Кроме меня.

Я вернулся в гостиницу.

Там в этот поздний, вернее, ранний час – ведь было уже почти утро – работала Дори. Она спросила, где я был всю ночь, и я обрисовал ей, как сидел рядом со сценой в «Сайрос», как мне рукоплескали голливудские знаменитости, как я почти до утра кучковался и тусовался со всеми звездами местного небосклона; нарисовал эту картину куда более сочными мазками и яркими красками, чем те, на которые расщедрилась скучноватая действительность.

Дори сияла и расплывалась в улыбке, – возможно, она была единственной во всем Лос-Анджелесе, кто делал это искренне. Она поздравила меня, спросила, каково это – выступать, стоять на сцене перед толпой зрителей.

Я ответил заученными фразами:

– Сущая ерунда, куколка. Когда ты – звезда, когда шоу-бизнес – твоя жизнь, выступать на сцене перед публикой – сущая ерунда.

Дори сказала, что ей еще нужно закончить уборку, но скоро она освободится и с удовольствием еще послушает мои впечатления о сегодняшней ночи.

Я сослался на усталость, сказал, что поделюсь впечатлениями как-нибудь в другой раз, и отправился спать.

* * *

Мне следовало бы остаться в Лос-Анджелесе, еще понежиться на солнышке, еще покупаться в звездном свете. Или вернуться в Нью-Йорк, поработать в клубах, зашибить деньжат. Следовало бы – потому что, сделай я то или другое, сделай я еще что-нибудь, а не отправься в Сан-Франциско, я бы продолжил жить в неведении. Порой неведение так упрощает нам жизнь! Ты никогда не ощущаешь себя дураком оттого, что каких-то вещей вообще не знаешь, и не чувствуешь себя ущемленным из-за недостатка образования, когда обнаруживаешь, насколько ты ошибался в прошлом.

Я получил образование.

Я получил такое образование, которое дважды наполнило смыслом слова двух женщин. В первый раз это случилось там, в Сан-Франциско. А во второй раз произошло годы спустя, когда все закончилось там же, где и начиналось.

Я не планировал никаких выступлений в Сан-Франциско, даже не думал туда ехать. Но земля полнится слухами. После того, как в «Сайрос» Сэмми прославил меня, в кругах, имевших отношение к ночным клубам, я сделался предметом разговоров. Может, для голливудских звезд я и оставался безымянным лицом, но среди владельцев клубов приобрел себе имя. Мне поступило приглашение от Кейта Рокуэлла, которому принадлежал клуб «Красная Луковица». Он получил отказ от одного из исполнителей, и ему нужно было заполнить образовавшуюся брешь, причем заполнить быстро.

У меня как раз оказалось несколько свободных дней, а от возможности заработать лишние деньги я никогда не отказывался. Я проделал путь из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско. Проделал его на поезде, хотя мог бы подняться вдоль побережья и на плоту – мне было все равно, настолько разбухла у меня голова, готовясь вместить мое новое «я». Когда я прибыл в этот город, меня снова стали потчевать обхождением в стиле «мистер Манн», к которому я уже начал привыкать, а также сопутствующими услугами и усладами. Гостиница – «Сент-Реджис»; рестораны, поставлявшие еду клубам, все были исключительно высшего разряда. Что бы мне ни требовалось – добраться туда или сюда, познакомиться с достопримечательностями, купить то или это, – все исполнялось по первому моему слову. Я переставал быть просто Джеки Манном. Я становился Джеки Манном из Лос-Анджелеса. Джеки Манном, сенсацией Южной Калифорнии, приятелем знаменитостей.

Выступления в «Луковице» проходили удачно. Публика в Заливе Сан-Франциско была смышленая, вдумчивая. Такой фешенебельный вариант нью-йоркского Гринвич-Виллиджа: эти люди приходили скорее послушать, чем только поразвлечься.

Я легко отработал неделю, и, поскольку все в Сан-Франциско шло как по маслу, мой эгоизм удержал меня там еще на какое-то время: мне хотелось потешить свое самолюбие, помариноваться в тамошних хлебосольных краях. Еще денек-другой поупиваться благодарностями за то, что я пришел и украсил чей-то день, как это умеет один только Джеки Манн.

То, на что я налетел, было почти неизбежно. Я настолько зарвался и обнаглел, что просто-напросто навязывался на пощечину.

Тот клуб назывался «У Энн, 440» и больше смахивал на кафе. Кафе с развлекательной программой. Я отправился туда не выступать – смотреть. А если говорить начистоту, то я пошел туда затем, чтобы сполна насладиться своей ролью: артист, работающий в фешенебельной части города, явился поглядеть, как развлекается прочая публика. Я попросил Кейта позвонить туда, заказать для нас столик. Он все обставил с большой помпой, дал понять, что придет сам Джеки Манн. Когда мы туда пришли, меня ожидал очень теплый прием: «Здравствуйте, мистер Манн» и «Вот ваш столик, мистер Манн». И, как будто всего этого было еще недостаточно, там должен был выступать один комик, с которым я пару раз работал в Нью-Йорке. Парень, который когда-то и вниманием меня не удостаивал. А теперь, услышав, что я в зрительном зале, он перед началом представления подошел ко мне, расплывшись в улыбке и заготовив широкие объятия, сказал, что он очень рад за меня, за мой успех. Это было неправдой. Он лебезил передо мной в надежде, что, если мне понравится его выступление, я замолвлю за него словечко кому-то, кто сможет протолкнуть его вверх по лестнице. То, что он мне завидует – а я это знал, – и вместе с тем вынуждает себя с горечью скрывать свою зависть, заискивая передо мной, и мысль, что я вообще гожусь на то, чтобы кто-то передо мной заискивал, – это был коктейль, от которого я захмелел еще больше.

Представление началось. Выступали комики, парочка певиц. Мой знакомый лез из кожи вон, стараясь произвести на меня впечатление.

Потом вышел Ленни Брюс.

Когда его объявили, я ни о чем таком не подумал. Я никогда о нем раньше не слышал, ничего не ожидал. Может, потому он так сильно меня хлестнул.

Он вышел на сцену.

Подошел к микрофону.

И начал говорить.

Он не просто стоял, отпуская остроты: он говорил – говорил о религии, политике, обществе и расовом вопросе, обо всем безумии, которое, казалось, на каждом углу рвалось наружу. Он легко и раскованно держался на сцене, давал себе как следует выговориться, а не перебегал от шутки к шутке. Но, выбрав какую-нибудь тему, он бросался на нее с акульей злостью, не опасаясь, что кто-то может обидеться, а скорее радуясь этому.

Он говорил.

О сексе. Он много чего говорил о сексе – о том, кто с кем, почему и как спит. Он не скупился на подробности. Он без стеснения сквернословил, употребляя непотребные слова, каких обычно даже в кафе не услышишь. Такие слова звучат разве что в прокуренных комнатах, в переулках и подворотнях. Тошнилово. Его юмор называли тошнотным. Но он не отступал от своего ни на шаг – ни назад, ни в сторону. Он был уверен, что говорит правильные вещи и имеет на это право. Он был предельно точен, его цель была совершенно ясна: это не тот случай, когда ругаются, чтобы ругаться, ругаются, чтобы шокировать. Его случай был совершенно иной: он орудовал шельмовскими словами целой новой науки. Он не старался гладко выговаривать свой текст, напротив, бормотал и частил без разбору, как бы показывая, что репетировать – ниже его достоинства. Его рутина не была рутиной: он растягивал последнее слово каждой фра-а-а-а-азы. И оно как бы зависа-а-а-а-ло. Заставляло тебя слушать, корешо-о-к! Заставляло тебя думать. А потом он вдруг-швырял-в-тебя-что-нибудь-меткое. Что-нибудь поострее ножа. И реагировать нужно было быстро – иначе порежешься.

Он говорил.

И все, что он говорил, было взято из жизни. Никаких там шуточек про тещу, про свою толстую тетушку Этель. Если это не происходило в мире, если это не касалось какого-то события, чувства или происшествия, если это не царапалось и не кусалось, если это не заставляло тебя навострить уши и напрячь внимание, то у него не было на это времени. Он не желал об этом даже думать.

А кроме того, он говорил смешно. То, что говорил этот кудесник с бачками, прилизанными волосами и печальными глазами, этот шут дьявола, было смешно. Метко и смешно. Хлестко и смешно. Необузданно, провокационно, резко и…

После того, как он ушел со сцены, выступила певица, еще один комик, еще комик…

В конце концов я отлепился от своего сиденья, извинился перед Кейтом – сказал, что мне нужно вернуться в «Сент-Реджис». Я ушел, но у меня было такое чувство, что я пытаюсь улизнуть, испугавшись, что меня раскусят как мошенника, которым я себя внезапно ощутил.

Чем же я занимался? Все это время, пока я выбирался из дешевых забегаловок с развлекательной программой в кафе, из ночных клубов в клубы-рестораны, а потом наконец завертелся там, куда и мечтал попасть, – чем я занимался все это время? Байки, которые я травил, – по сравнению с Ленни, по сравнению с тем, что он выкладывал, – были старьем, изношенным и затасканным. Они были банальны, ничем не примечательны. Неотличимы от прочего трепа, на какой способен кто угодно другой. Кто угодно. Всякий, у кого было бы чуть-чуть сноровки, какой-нибудь опыт, мог взять мои номера, выскочить на сцену и исполнить мою программу. Я облапошил публику – видно, подкупил своим обаянием. Я одурачил ее, внушив, будто могу ей что-то предложить, потому что у меня есть собственное лицо, потому что я – «хороший» негр, которого ей незачем бояться. А в остальном уникальности во мне было не больше, чем в батоне хлеба.

Что отличало Ленни, так это наличие у него собственной точки зрения. У него была своя позиция.

У него был голос.

О чем бы он ни говорил, он говорил это так, словно ставил личную печать на каждую шутку, делая ее неповторимой. Он был абсолютно самобытен.

Вот что Томми пыталась вдолбить мне столько раз и что я только что наконец понял. Хочешь быть знаменитым? Отлично. Хочешь жить красивой жизнью? Кто же этого не хочет? Но если ты на самом деле хочешь оставить след – глубокий, вечный и неизгладимый, – тогда ты должен быть уникальным. Должен быть необыкновенным.

Итак, я обретался в своем гостиничном номере после всех теплых встреч, какие у меня были в городе. Я обретался там наедине с самим собой и с реальностью: то ли я – парень, который травит байки и будет продолжать травить их до тех пор, пока люди не устанут от моего затертого трепа, то ли я все же – как когда-то любила нашептывать мне мать – необыкновенный.

Не знаю, в котором часу я возвратился из клуба, сколько я просидел, но солнце уже стало пробиваться сквозь занавешенные окна, когда я наконец вышел из своего онемения. Я взял ручку, листки бумаги с шапкой «Сент-Реджис» и принялся писать.

* * *

Передача Фрэн вышла в эфир. Получасовое эстрадное шоу. Среди ее гостей была Джуди Холлидей и молодой и очень энергичный Бобби Дарин. Сид сообщил мне, что Фрэн хотела пригласить меня для комедийного номера. Си-би-эс отмела эту идею. Си-би-эс требовалось имя. Си-би-эс требовался кто-то, ради кого люди будут включать телевизор. Си-би-эс выбрала Луиса Ная. Пожалуй, это было имя. В те годы.

Фрэн спела три песни, в том числе свою последнюю – «Это не то, что ты делаешь». Спела отлично. Фрэн со всем отлично справилась. Программа получилась отличной, и рейтинги подтвердили это.

Вскоре Си-би-эс объявила, что с осени на их канале будет регулярно выходить «Шоу Фрэн Кларк».

Фрэн зажглась самой новой звездочкой на небосводе.

* * *

Вышибала, эта горилла в костюме, не знал, что делать. У него не было охоты стоять там, посреди игрового зала казино, где все на него пялятся, и извиняться, точно маленькая девочка, которая запачкала платьице. Не было у него охоты и не извиняться, поскольку, если бы разошелся слух, что он невежливо обошелся с Сэмми Дэвисом-младшим, то ему влетело бы по первое число. Поэтому вышибала, глядя мимо меня – на меня-то ему начхать было, – сказал:

– Не заметил вас, мистер Дэвис. – Прозвучало это скорее как утверждение, чем извинение.

– Не заметил единственного цветного еврея в зале? Ну, малыш, а я-то думал, это у меня проблемы со зрением, – мгновенно отбрил его Сэмми, обратив счет в свою пользу: стало ясно, что громила для него – всего лишь предмет насмешек, не больше. Не убирая руки с моего плеча и еще не договорив своей остроты, Сэмми уже уводил меня в сторону.

Я ничего не сказал. Да мне и нечего было сказать-то. От той спеси, с какой я вышел из «Копы» и пересек зал, где располагались игровые столы для ограниченного круга лиц, не осталось и следа. После того страха, что нагнал на меня вышибала, и неожиданной помощи со стороны Сэмми я почти лишился дара речи. Но подумал, что лучше вести себя как ни в чем не бывало, будто звезды такой величины то и дело приходят мне на выручку.

– Спасибо, Сэмми.

– Сэмми? Ах, так мы уже запанибрата? Знаешь, ты меня очень огорчил. Я приветствую тебя со сцены в «Сайрос», а ты даже не удосуживаешься подойти ко мне в «Кингз».

– Вы видели меня там?

– Дружок, хоть у меня и всего один здоровый глаз, я о-о-ох как много им вижу, – царственным тоном пошутил он.

Мы подошли к столу с рулеткой. Люди потеснились. И не потому, что им не хотелось очутиться рядом с парочкой чернокожих: скорее, их заставляло посторониться звездное могущество Сэмми, они посторонились, чтобы мы могли там поместиться.

Я оценил это.

Я поставил сотню на черное.

Сэмми вытащил пятьсот долларов наличными.

– Ставки сделаны, – раздался голос крупье. Он крутанул рулетку.

– Сэмми… мистер Дэвис…

– Зови меня просто корешом.

Я чувствовал на себе множество взглядов, ощущал напор плотно обступившей нас толпы, жужжавшей, как неукротимый рой растревоженных пчел.

– Я не хотел вчера показаться невежливым, но там вокруг вас собралось столько людей, и все рвались пообщаться с вами – все эти знаменитости, ну, мне и показалось, что я только…

Шар остановился.

Крупье выкликнул:

– Двадцать два. На черном.

Толпа завороженно ойкнула.

Начали выплачивать по ставкам, и я потянулся за своим выигрышем.

Сэмми и бровью не повел. Закуривая «сигарету», он подковырнул меня:

– Ну, раз ты собрался мелочиться…

Его тысяча легла рядом с моими двумя сотнями. Тихонько, как бы невзначай, я отвел свою руку от стола.

Крупье запустил рулетку.

Люди торопились ставить на черное, не думая ни о выигрыше, ни о проигрыше, просто, чтобы, вернувшись домой, в свои родные зерновые или там помешанные на Библии штаты, можно было рассказать всей округе о том, как они делали ставки вместе с Сэмми Дэвисом-младшим. Делали это потому, что хотели походить на Сэмми Дэвиса-младшего – тоже сорить «зелеными», будто деньги ничего не стоят. Я поглядел на все эти кучи купюр, чуть ли не валившихся со стола. И, похоже, догадался, почему для этого единственного чернокожего здесь сделано исключение.

– Послушай, корешок, может, я чуточку перегнул палку тогда в «Сайрос» – я ведь до сих пор не слышал, как ты выступаешь. Но про тебя широко ходят слухи, что ты – сенсация. И тебе, и мне известно, что, не будь ты цветным, ты бы сейчас уже добился вдвое большего.

Шар упал в лунку.

Крупье выкликнул:

– Тридцать один. На черном.

Толпа, наэлектризованная ожиданием, взорвалась восторженными выкриками.

Сэмми потянулся за выигрышем, я тоже.

Разносчица коктейлей, только что не голая, как и все разносчицы коктейлей, медленно проплывала мимо.

– Милая, для кого вот это пойло? – кивнул Сэмми на один из бокалов у нее на подносе.

– Это для господина вон за…

Не слушая, Сэмми подхватил облюбованный бокал.

– Скажи ему, что он только что угостил Сэмми Дэвиса-младшего. – Бросил стодолларовую купюру на поднос. – Это, чтобы тебе на недостающую одежку хватило. – Еще одну бумажку вдогонку. – А это – чтобы ты ее не покупала.

Девица чуть не выпрыгнула из лифчика.

Отойдя от столика, я держался рядом с Сэмми. Люди вокруг хлопали, аплодировали этому сольному представлению. Он направился из казино в сторону номеров для гостей. Я, как собачонка, потащился за ним – за отсутствием каких-либо иных указаний.

Все неотрывно наблюдали за тем, как мы пересекаем зал, и атмосфера была пропитана скорее завистью, чем негодованием.

– Ну, мистер Дэвис… Такое хладнокровие – невероятно!

Он повел плечами.

– Выигрываешь, проигрываешь – какая разница! Насколько мне известно, деньги существуют для того, чтобы их тратить. И знаешь что, Джеки? Хватит строить из себя простачка с невинно распахнутыми глазами. Ты же сам теперь – звезда.

Услышав это от Сэмми, я почувствовал себя польщенным.

Но теперь, сраженный выступлением Ленни, я честно сказал:

– Да я обычный комик.

– Перестань скромничать. Ты – комик из «Копы». Комик из «Сэндз». А уж это кое-что значит! Вдобавок, ты – член клуба «ДФ». – Он сообразил, что я не врубаюсь, и пояснил: – «Друзья Фрэнка». Самый эксклюзивный клуб в мире, малыш! И это членство многого стоит.

– Синатра – это черт знает что за тип!

– И не говори! Никогда не знаешь – поцелует он тебя вот-вот или прибьет.

Я вспомнил свою первую встречу с Фрэнком – как он тогда дырявил какого-то бедолагу, до слез его доводил, а потом повернулся ко мне и тут же разыграл святого Франциска.

– Ага, – поддакнул я.

– Ты слышал о той вечеринке?

О вечеринке?

– Нет.

– Так вот. Вечеринка в Палм-Спрингс. Приглашена куча знаменитостей, и все такое. Среди гостей – Фрэнк. Он забалтывает какую-то девицу. Вовсю угощает ее выпивкой – надеется, что она наградит его маленькими радостями. Однако сверкающие глазки и короткая юбочка не собираются никого награждать никакими такими радостями. Во всяком случае – Фрэнка. Ну, большинство мужиков в лепешку бы расшиблись, но постарались уйти с синицей в руке. А звезде такой величины, как Фрэнк, надо было просто перейти к ближайшей бабе – вроде того, как выбираешь куски мяса с блюда… Наш герой ни того, ни другого не сделал.

Сэмми выдержал паузу.

Я замер, как делал ребенком, когда смотрел кино и пробовал угадать, что случится в следующей серии.

– И…

– Он засунул ее в форточку.

– Боже! Вы шутите!

– И не думаю, деточка. Начался сумасшедший переполох. Сверкающие глазки – на полу, вся в крови. Джуди Гарланд хлопается в обморок. Рок Хадсон верещит, как девчонка… А Фрэнк? Он смешивает себе очередной коктейль.

– Ну и…

– Ну и сукин сын. Да. Вот на что он способен. Самое странное – то, что он и на страшные гадости способен, и на добрые дела. Когда со мной случилась эта маленькая… – Сэмми показал рукой на левую часть своего лица. – Ну, ты знаешь.

Я знал, что левый глаз у него искусственный.

– Фрэнк бросил все свои дела и помчался в Сан-Бернардиногдетотамск, чтобы просто посидеть со мной в больнице. А потом, когда я совсем было нюни распустил, он вовремя дал мне пинок под зад, чтобы я снова вскочил в седло шоу-бизнеса. И вот что я тебе скажу: нет на свете чувака более терпимого к расовому вопросу, чем Фрэнк. Пусть только какой-нибудь бедолага к тебе прицепится – и увидишь, как он его отделает. Сколько дверей он пооткрывал для этого вот цветного еврея!

Мы дошли до номера Сэмми. Возле двери стояла девушка – юная, в облегающем комбинезоне и майке. Косметика – яркая, разноцветная, густо наложенная на щеки и глаза, говорила о том, что это – свежеиспеченная певичка.

Белая певичка.

Можно было догадаться, что она уже давно припарковалась здесь, но ожидание нисколько не утомило ее. Улыбка ее равнялась первому и второму томам предвкушения. Похоже, ей не терпелось лично поставить автограф на заключительном томе.

– И еще, детка, – добавил Сэмми на прощанье, хотя казалось, будто он обращается к девушке, – когда эти двери открываются, они распахиваются настежь.

Сэмми отворил дверь в комнату, отступил на шаг в сторону и сделал широкий жест рукой, пропуская девушку вперед, как истинный джентльмен, хотя он явно собирался предаться с ней совсем не джентльменскому занятию.

Взяв в спутницы науку, преподанную мне Сэмми, я отправился обратно в «Копу» через казино. В мою сторону глазели многие, но никто не сказал ни слова.

* * *

Канзас-Сити. Канзас-Сити, штат Миссури. Была середина дня, я отдыхал. Накануне я поздно лег спать, заглянул в джазовый клуб после представления. Только что поел. Барбекю. Если вам по вкусу такая еда, мясо, политое разными острыми соусами, то в Канзас-Сити подают лучшие на свете барбекю. Я валялся на кровати в гостиничном номере, ни о чем особенно не думая. Моя жизнь достигла такой точки предсказуемости и легкости, что от меня почти не требовалось никаких глубоких раздумий. Сид договаривался о моих представлениях – я их отрабатывал. Отрабатывал их хорошо и получал соответственную плату. Я выступал в Нью-Йорке. Выступал в Лос-Анджелесе. Выступал в Лас-Вегасе. В каждом городе я выступал в лучших клубах. Единственным изображением на экране моего мысленного радара было телевидение. Как бы хорошо я ни был устроен, я понимал, что мне необходимо добрать национальной известности, если я хочу устроиться еще лучше.

Сид по-прежнему убеждал меня не волноваться: со временем я заполучу и телевидение.

В одиночестве, в тишине гостиничного номера, я честно признался себе: мне уже порядочно надоело это слышать.

Зазвонил телефон. Я лениво потянулся к тумбочке, поднял трубку.

– Алло?

– Джеки Манн? – Голос был нерешительный. С акцентом. Вероятно, южным. Миссури – пограничный штат. Тут гуляло множество акцентов.

– Да.

– Джеки, я… э… Ну, я вчера видел ваше выступление, и все ужас как смешно было. Я просто… мы с женой, мы оба…

– Спасибо за добрые слова. И спасибо за звонок. – Последнюю фразу я проговорил в том смысле, что теперь пора бы повесить трубку. Но человек на другом конце провода не уловил моего намека.

– Так я думал, что, ну… моя жена хотела вам лично сказать, как ей понравилось ваше представление.

Я был не против поклонников. Готов был примириться даже с тем, что поклонники звонят мне прямо в номер. Но почему это мне должны звонить поклонники, что называется, самого низшего пошиба?

Я сказал:

– Сейчас мне не…

– Это займет всего минутку. Моя жена, я же сказал, она… Ну, знаете, ей так приятно будет. Она от вас прямо тащится.

Тщеславие. Меня раздирало тщеславие. Несмотря на усталость, я согласился:

– Ладно, раз всего минутку…

– Вот и молодец, Джеки. Увидимся внизу, в баре.

Пять минут спустя. Бар почти пустовал. Всего несколько человек. Одна пара. В глубине зала, за столиком – какой-то мужчина. Он помахал мне стаканом. Один, без жены. Может, это он мне звонил. А может, тут целый клуб поклонников Джеки Манна. Я подошел к нему.

– А-га-а-а, Джеки Манн, – протянул он. – Садитесь, Джеки Манн.

Я огляделся.

– А где же ваша жена?

– А, она сейчас подойдет, с минуты на минуту. Да вы пока садитесь, вот стул.

Что-то в нем… Что-то в нем было такое, что меня сразу неприятно зацепило. То ли его выговор. Мне никогда не нравились эти южные звуки. То ли его запах: изо рта у него несло спиртным, а одежда пропахла куревом. Одежда! Его мятый костюм вышел из моды еще несколько лет назад – по широким лацканам можно было сосчитать годы, как по кольцам на пне, – но южанин носил его в гордом неведении, даже не подозревая, что смотрится шутом гороховым в этом гостиничном баре, где туристы щеголяют в «Лакосте», а на бизнесменах – одежда из самых шикарных тканей.

Стало быть, это белый бедолага с Юга. Ну так и что? Он же – поклонник. Вот, значит, какого успеха я добился: даже нищие южане от меня в восторге. Я сел.

Он сказал:

– Я не надеялся, что вы правда сюда спуститесь. Артисты, они… Ну, ведь как про них там, в журналах со сплетнями разными, пишут. Гордые все такие. Куда им – на лифте проехаться, чтобы с каким-то там поклонником встретиться. А вот вы, Джеки, другое дело. Вы не…

– Простите, но, боюсь, я не…

– Мы с моей миссис – мы не здешние, понимаете? Мы тут вроде как в отпуске. Подкопить деньжат пришлось. Нынче все так дорого. Все-все. А мы не богачи.

Я ничего не ответил – не хотел смущать горемыку, соглашаясь с тем, что и так было на нем написано.

– И вот мы сюда приезжаем, и жена хочет посмотреть представление. Ну, денег-то у меня немного, но, раз женщина чего-то хочет, тут уж сами знаете, Джеки. Кстати, выпить не желаете?

– Рановато еще.

Как бы решив показать, что я неправ, парень отхлебнул из своего стакана.

Я бросил нарочито долгий взгляд на свои часы. Минута, которую, как он обещал, должна была продлиться наша встреча, явно грозила растянуться на целые десять.

– Я не хочу показаться невежливым, но мне в самом деле нужно…

– Дайтон.

– Простите? Я не…

– Вы спросили, как меня зовут, так ведь? Дайтон Спунер.

Я вытащил ручку, потянулся к салфетке для коктейля:

– Мистер Спунер, давайте я вам просто дам автограф, и вы потом…

– Но оно вам ничего не говорит, мое имя. Мне ваше тоже ничего не говорило. Жена захотела пойти на шоу, и я вижу – в клубе выступает Джеки Манн. Я веду ее на шоу и ни о чем таком не думаю.

Я привстал.

– Передайте своей жене, что мне очень жаль, но я…

– Мы тут в отпуске, я же сказал. Я же сказал, мы не здешние. Знаете, откуда я, Джеки? Я из Флориды.

Я пристально посмотрел на этого парня и вдруг понял, почему мне сразу стало не по себе, как я его увидел: ухо – его ухо было обезображено, будто кто-то кончик отгрыз. Крыса? Или собрат по разуму? Я снова сел. Ноги у меня внезапно так ослабли, что мне ничего больше не оставалось делать.

– Ну? Теперь начинаешь что-нибудь припоминать, парень?

Я припомнил. Последний раз, когда я видел это зажеванное ухо, я сидел во тьме флоридской ночи в машине с тремя южанами, которые везли меня неизвестно куда, чтобы как следует отколошматить.

– Ну да, твое имя ничего мне не говорило, но, как только ты вышел на сцену, я сразу тебя вспомнил. Я сказал: «Черт, это же тот самый черномазый, который тогда удрал от нас». Значит, ты и вправду артист, как ты тогда и говорил.

Он присосался к своему стакану. Я почти физически ощутил, как он постепенно наливается спиртным, как делается все мрачней и угрюмей.

Злобно сузив глазки, он продолжал:

– Да, ты настоящая звезда, и все такое. Все тебе хлопают, смеются… Настоящая черномазая звезда.

Тогда ночью, в темноте, когда я был один, а с ним были еще двое, этот тип наводил на меня смертный ужас. Сейчас, при свете дня, я видел его таким, каков он есть, – дешевый алкаш, и он меня нисколько не пугал. Бояться пьяниц меня отучил отец.

Ко мне уже начало возвращаться самообладание.

– Ты тут поосторожней. Здесь тебе не флоридская глухомань.

– Это тебе надо быть поосторожней, черномазый.

На ум мне пришла одна мысль. Нехорошая мысль. Я быстро осмотрелся по сторонам, нет ли поблизости кого-то еще из той троицы белых мерзавцев: может, они приехали сюда довершить то, что им не удалось тогда сделать.

Дайтон улыбнулся: мой страх добавил очко в его пользу.

– Не трусь, парень. Со мной никого нет. Только жена, я же сказал, но она сейчас в мотеле. – Он внимательно огляделся по сторонам. – Ну, мы-то не можем в таких местах останавливаться.

Он подал знак официанту, чтоб тот принес ему еще выпивки.

И продолжил:

– Да. Только я и моя жена. С Джессом я уже не корешусь. Помнишь Джесса? Рыжего Джесса. После той ночи он вроде как немного свихнулся. Призраки ему всё мерещились. – Дайтон ухмыльнулся. – И с Эрлом больше не корешусь. Кончено! Эрла больше нет. Эрл умер, и это ты его убил.

Я ничего не ответил. От волнения у меня на лице заплясали мышцы.

– Ты убил Эрла.

– Я…

– Ну да, а ты как думал? Взял стальную трубу, долбанул человека по башке. И что – думал, он не умрет?

В одно мгновенье прошлое будто ожило. Тот красношеий, тощий толстяк, двигался на меня, поблескивая кастетом, готовый приняться за дело. Я замахнулся трубой и ощутил столкновение металла с костью: вибрация через ствол трубы передалась моему телу. Но, пусть воспоминания были вполне отчетливыми, я все же запротестовал:

– Я не уби…

Подошел официант и поставил перед Дайтоном новую порцию спиртного.

Когда он удалился, я повторил, понизив голос:

– Я его не убивал.

Дайтон отхлебнул из своего стакана, посмаковал глоток, а заодно посмаковал и это мгновенье. Потом полез в карман, вытащил газетную вырезку – рваную, пожелтевшую, – явно ровесницу того пиджака, из которого он ее выудил. Широким жестом – бездарный актеришка, играющий перед грошовыми зрителями, – он протянул вырезку мне.

Я пальцем не шевельнул, тем самым выражая свой протест, – но это длилось лишь секунду. Затем я взял вырезку, развернул. Газетный текст гласил:

МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ ПОГИБ ОТ НАПАДЕНИЯ

Местный житель погиб вчера поздней ночью. По свидетельствам очевидцев, на него напал цветной бродяга.

Эрл Колмбз из Кендалла был убит в Северном Майами, как заявляет полиция, от одного удара по голове тупым предметом.

Свидетели – Джесс Рэнд и Дайтон Спунер, оба также жители Кендалла, – рассказали, что ехали вместе с жертвой в машине. По пути они увидели цветного мужчину, который куда-то шел в одиночестве и, похоже, чем-то был расстроен. Они остановились и спросили у цветного, не нужна ли ему помощь. Тогда бродяга замахнулся металлической трубой, ударил Колмбза по голове и убил его. Затем цветной скрылся с места преступления. Рэнд и Спунер, пытаясь оказать помощь пострадавшему Колмбзу, не стали догонять подозреваемого.

Заметка продолжалась. В ней сухо излагались подробности, переданные свидетелями, говорилось о том, что полиция разыскивает подозреваемого цветного, упомянуты наследники Колмбза. Но там ни слова не было ни про медный кастет Эрла, ни про ту их доску с гвоздями. Заметка умолчала о том, что жертва – несчастный скончавшийся Эрл Колмбз – вместе с дружками собирался в ту ночь линчевать негра.

Однако…

Однако получается, я убил человека. Нечаянно, в ходе самообороны, но все же – я убил человека. Не знаю, что я ощутил – омерзение, чувство вины или печаль, невзирая на истинные обстоятельства той ночи, – но все это вместе вызвало у меня тошноту, которая собралась комком в животе, а оттуда разлилась по всему телу. И вскоре я уже целиком, с головы до ног, чувствовал на себе скверну смертоубийства.

Каковы бы ни были мои чувства – Дайтону их было не понять. Похоже, ему даже на своего покойного дружка было наплевать: он только радовался, что привел меня в такое состояние.

Превозмогая новое болезненное ощущение, я отбросил заметку.

– Все было не так.

– Так написано в газетах. А газеты не врут.

– Это была самозащита. Это вы трое…

– У тебя есть свидетели?

Человек в машине – тот, что спас меня… Но разве теперь найдешь его!