Текст книги "Идеальный шпион"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 40 страниц)

Рассказать, что я нашел в летнем доме Уотермастеров, забредя однажды таким же, как она, ребенком в большой заросший сад? Книжку с картинками, которую Дороти получила в качестве премии на уроках Закона Божьего, – «Житие Спасителя нашего в картинках». И знаете, что моя дорогая Дот с ней сделала? Закрасила цветным карандашом все лики святых. Сначала меня это возмутило, а потом я понял. Для нее это были лица из пугающего реального мира, к которому она не принадлежала. У них были друзья, им расточали добрые улыбки, которых она не знала. Она затушевала нх. Не из злости. Не из ненависти. Даже не из зависти. А из непонимания того, как они могут так легко жить. Взгляните снова на снимок. Замкнутое лицо без улыбки. Маленький ротик плотно сжат, уголки опущены – все тайны этого существа на прочном запоре. Человек с таким лицом не в состоянии избавиться от дурного воспоминания или происшествия, потому что ему не с кем поделиться. Он обречен накапливать их одно за другим до того дня, когда плотина прорвется от переполнения.

Хватит. Я опережаю события. Дот, она же – Дороти по фамилии Уотермастер. Никакого отношения ни к каким другим компаниям не имеет. Абстракция. Мной придуманная. Нереальная пустая женщина, вечно от чего-то бегущая. Повернись она ко мне спиной, а не лицом, я не меньше знал бы ее и не меньше любил бы.

* * *

А позади женщин из семьи Уотермастера, далеко позади, чисто случайно настолько далеко, насколько позволяет длина церкви, в самом конце длинного придела, на облюбованных ими скамьях, возле самых закрытых дверей, сидит цвет нашей молодежи в завязанных и слегка торчащих из-под крахмальных воротничков галстуках, с гладко прилизанными волосами, разделенными ровным, словно проведенным бритвой, пробором. Это ученики вечерней школы – как их любовно называют, завтрашние апостолы нашего престола, наша великая надежда, наши будущие проповедники с амвона, наши врачи, миссионеры и филантропы, наши будущие спасители. Это они благодаря своему рвению были наделены обязанностями, которые обычно доверяют людям более зрелого возраста: раздачей молитвословов и специальных объявлений, сбором пожертвований и хранением пальто. Это они раз в неделю на велосипеде, мотоцикле и машине, предоставленной добрыми родителями, развозят журнал, выпускаемый нашей церковью, в каждый богобоязненный дом, включая дом самого сэра Мейкписа Уотермастера, повару которого навечно даны указания всегда иметь наготове кусок торта и стакан лимонного напитка для разносчика; это они собирают несколько шиллингов арендной платы с обитателей принадлежащих церкви домишек для бедняков, они катают на лодках по Бринкли-Мер детишек, выезжающих за город, они участвуют в рождественских чаепитиях с Оркестром надежды и вносят живую струю в неделю Христианских деяний. И это они приняли на себя, как прямое поручение от Иисуса Христа, бремя Обращения Женской лиги с целью собрать пять тысяч фунтов в такое время, когда на двести фунтов могла год существовать целая семья. Не было двери, в которую они не позвонили бы в ходе своего паломничества. Не было окна, которое они не предложили бы вымыть, клумбы, которую они не предложили бы прополоть и вскопать во имя Иисуса. День за днем молодое воинство отправлялось трудиться и возвращалось, пропахшее перечной мятой, в дома, где уже давно спали родители. Сэр Мейкпис воспел им хвалу, как и наш священник. Ни одно воскресенье не заканчивалось без напоминания Отцу нашему об их преданности. И красная линия на фанерном градуснике у ворот церкви ползла вверх – она перебралась через пятьдесят, потом через сотни, подбираясь к первой тысяче, где, невзирая на все усилия молодых людей, казалось, и застряла. И дело не в том, что у них пропал импульс, – далеко не в этом. У них и мысли нет о провале. И Мейкпису Уотермастеру вовсе нет надобности напоминать им о пауке Брюса,[4]4
  Согласно легенде, когда шотландский герой Роберт Брюс в XIV в. вынужден был бежать от англичан в Ирландию, он взял с собой сердце паука, который на его глазах шесть раз пытался свить паутину и на седьмой раз преуспел.


[Закрыть] хотя он часто это делает. Ученики вечерней школы – мастера своего дела, как у нас говорят. Ученики вечерней школы – личный авангард Иисуса, и они будут «самыми высокочтимыми» в стране.

Их пятеро, и в центре сидит Рик, их основатель, управляющий, вдохновитель и казначей, все еще мечтающий о своем первом «бентли». Рик – полное имя Ричард-Томас, – названный так в честь его дорогого батюшки, всеми любимого Ти-Пи, который сражался в окопах первой мировой войны, прежде чем стать нашим мэром, и отошел в мир иной семь лет тому назад, хотя и кажется, что это было только вчера. Ах, какой же он был проповедник до того, как Создатель забрал его к себе! Том, Рик был тебе дедом чисто формально, ибо я никогда не позволила бы тебе встретиться с ним.

* * *

У меня есть два варианта выступления Мейкписа, оба неполные, оба без указания времени, места или источника, – пожелтевшие вырезки из газет, выхваченные, по-видимому, маникюрными ножницами из церковных страниц местной прессы, которая в те дни освещала все деяния нашего проповедника с такою преданностью, словно речь шла о наших футболистах. Я обнаружил эти вырезки в той же Библии Дороти, вместе с ее фотографией. Мейкпис никого впрямую не винил, Мейкпис не выдвигал никаких обвинений. Здесь у нас выражаются намеками – все выкладывают сами грешники. «Член парламента предупреждает о появлении у молодежи стяжательства, алчности», – пропел один журналист. «Опасность честолюбивых устремлений у молодежи великолепно высвечена». Во внушительной личности Мейкписа, объявляет анонимный писатель, «соединились кельтское изящество поэта, красноречие государственного мужа и железное чувство справедливости законодателя». Прихожане сидели «как завороженные, став наикротчайшими», – и уж больше всех Рик, который сидит в восторженном трансе, кивая крупной головой в такт краснобайству Мейкписа, хотя каждая валлийская нота его поучении – для ушей и глаз возбужденных слушателей вокруг – адресована через весь приход лично Рику и вдалбливается в него зловеще указующим уотермастерским перстом.

Вторая версия звучит менее апокалиптично. Самый Высокочтимый в нашем краю не стал обрушиваться на молодых грешников – вовсе нет. Он предлагал помощь споткнувшемуся молодому человеку. Он превозносил идеалы молодежи, сравнивая их со звездами. Если верить этой версии, можно подумать, что Мейкпис помешался на звездах. Он никак не мог от них оторваться, как не мог оторваться и журналист. Звезды – как судьба. Звезды ведут мудрых через пустыню к Колыбели Истины. Звезды светят нам во мраке отчаяния, даже в западне греха. Звезды разной формы, на каждый случай. Сияют над нами Господним светом. Человек, написавший это, если то не был сам Уотермастер, должно быть, принадлежал Мейкпису Уотермастеру душой и телом. Никто другой не мог бы так подсластить это внушающее трепет, грозное выступление с кафедры.

Хотя глаза мои в тот день еще и не были раскрыты, я ясно вижу Уотермастера таким, каким видел потом во плоти и буду всегда видеть, – высокий, как труба его фабрики, и такой же сужающийся кверху. Обрюзглый, с покатыми плечами и расплывшейся талией. Вялая рука с пухлой кистью выброшена в нашу сторону словно семафор. И влажный подвижный ротик, который должен был бы принадлежать женщине, слишком маленький даже для того, чтобы пропускать пищу, растягивающийся и сокращающийся, выбрасывая возмущенные звуки. И вот после того, как много-много времени спустя было произнесено немало страшных предупреждений и подробно обрисованы кары за грехи, я увидел, как он наконец взял себя в руки, откинулся назад и облизнул губы, как бы посылая нам прощальный поцелуй, о чем мы, дети, молились все эти сорок минут, сжимая ноги и умирая от желания писать, сколько бы ни писали до отъезда из дома. В одной из вырезок полностью приведен этот финальный нелепый абзац, и я приведу его снова сейчас – в их тексте, а не в моем изложении, хотя все проповеди Уотермастера, какие я слышал потом, завершались таким же образом и конечные слова их стали неотъемлемой частью натуры Рика и вошли в его плоть и кровь на всю жизнь, а следовательно, и на всю мою, – я был бы крайне удивлен, не звучи они в его ушах, когда он умирал, и не сопровождай они его к нашему Создателю, когда два кореша воссоединились наконец.

«Идеалы, юные братья мои… – Я так и вижу, как Мейкпис тут приостанавливается, снова бросает взгляд на Рика и начинает сызнова: – Идеалы, возлюбленные братья мои, можно сравнить с дивными звездами, которые сияют над нами… – Я так и вижу, как он поднимает свои печальные, отнюдь не сияющие, как звезды, глаза к сосновому потолку. – …Нам их не достичь. Миллионы миль отделяют нас от них. – Я так и вижу, как он поднимает безвольно висящие руки, словно намереваясь подхватить падающего грешника. – Но, братья мои, какую же великую пользу мы извлекаем из их присутствия!»

Запомни этот образ, Том. Джек, вы подумаете, что я – сумасшедший, но эти звезды – какой бы это ни было глупостью – играют существенную роль в оперативной разведке, ибо дают первое представление о твердой убежденности Рика в уготованной ему судьбе, и их влияние не ограничивается Риком, – да и как могло быть иначе, ибо что такое сын пророка, как не осуществленное пророчество, даже если никто на всей Божьей земле так и не обнаружил, о чем каждый из них пророчествовал? Мейкпис, как все великие проповедники, вынужден был обходиться без занавеса и аплодисментов. Тем не менее в наступившей тишине, – а у меня есть свидетели, которые клянутся, что так все и было, – слышно, как Рик дважды шепотом повторяет: «Красиво». Мейкпис Уотермастер тоже слышит – он шаркает своими большими ногами и, приостановившись на ступеньках, ведущих с кафедры, усиленно моргая, озирается, словно кто-то грубо его обозвал. Мейкпис усаживается на свое место, орган гремит «Какие помыслы горят в наших сердцах». Мейкпис снова встает, не зная, к чему прислонить свою до смешного узкую спину. Гимн исполняют вплоть до нудного конца. Ученики вечерней школы, с Риком, завороженным образом звезд, посредине, идут по проходу и натренированным строем рассыпаются по церкви – каждый на свое место. Рик, со свойственной ему сегодня, как и каждое воскресенье, шустростью, подходит к ламам Уотермастера с блюдом для пожертвований, – голубые глаза его блестят сверхъестественной сметкой. Сколько они дадут? Как быстро? Тишина придает напряженность этим серьезнейшим вопросам. Сначала леди Нелл заставляет его постоять, пока она роется в сумочке и что-то бурчит, но Рик – само долготерпение, сама любовь, сами звезды сегодня, и каждая дама, независимо от возраста и красоты, награждается его взволнованной и полной святости улыбкой. Но если слабоумная Нелл глупо улыбается ему и пытается взлохматить его прилизанные волосы и спустить прядь на его высокий христианский лоб, то моя крошка Дот смотрит только в землю и все молится, молится, теперь уже стоя, и Рику приходится тронуть ее пальцем за локоть, чтобы оповестить о своей божественной близости. Я чувствую сейчас его прикосновение к моему локтю, и оно преисполняет меня слабосильной ненависти и одновременно преданности. Мальчики выстраиваются перед престолом, священник принимает дары, бормочет благословения и велит всем, кроме Комиссии по подготовке Обращения, быстро и спокойно покинуть церковь. «Непредвиденные обстоятельства» начинают разворачиваться, а с ними и первое великое испытание для Ричарда Т. Пима – правда, первое в ряду многих, но именно это испытание по-настоящему порождает у него желание предстать перед судом людским.

* * *

Я сто раз представлял себе, как он выглядел в то утро. Стоял в одиночестве и задумчивости у входа в полную людей комнату. Рик, сын своего отца, чье великое славное наследие прорезало морщинами его лоб. Рик, ожидавший, подобно Наполеону перед сражением, того момента, когда Судьба протрубит и призовет его к наступлению. Никогда в жизни он нигде не появлялся с ленивым видом, никогда не опаздывал и не оставлял по себе плохого впечатления. В то дождливое воскресенье, когда Божий ветер свистел среди сосновых балок над головой, а безутешное человечество, сидевшее на передних скамьях, не слишком ловко себя чувствуя, дожидалось Рика. Но звезды, как мы знаем, – подобны идеалам и неуловимы. Начали поворачиваться головы, заскрипели скамьи. Рика все нет. Ученики вечерней школы, уже собравшиеся на своих скамьях, облизывают губы, нервно поправляют галстуки. Рики удрал. Рики физически не способен выносить неприятности. Дьякон в коричневом костюме с непонятной застенчивостью дилетанта направляется, прихрамывая, к ризнице, где, возможно, прятался Рик. Внезапный грохот. Все головы резко поворачиваются, и взоры всех вперяются в конец прохода, где находится большая западная дверь, которую внезапно открыла снаружи чья-то таинственная рука. На фоне серых облаков над морем появляется силуэт Рика Т. Пима, доныне известного всем нам в качестве естественного наследника Дэвида Ливингстона;[5]5
  Ливингстон Дэвид (1813–1873) – шотландский миссионер.


[Закрыть] он торжественно склоняется перед своими судьями и своим Создателем, закрывает за собой большую дверь и почти тотчас исчезает на ее черном фоне.

– Просьба от старенькой миссис Харманн к вам, мистер Филпотт. – Филпотт – фамилия священника. А голос принадлежит Рику, и все, по обыкновению, замечают, какой он красивый, как он объединяет, как все любят его, как он пугает и притягивает своей неизменной самоуверенностью.

– Вот как – и о чем же она просит? – говорит Филпотт, страшно взволнованный этой вестью, поступившей столь издалека. Филпотт ведь тоже валлиец.

– Она была бы рада, если бы завтра ее подвезли до Общей больницы в Эксетере, чтобы она могла повидать своего мужа до операции, мистер Филпотт, – говорит Рик с еле заметной ноткой укора. – Похоже, она считает, что он не вытянет. Если вам это не с руки, я уверен, кто-то из нас мог бы позаботиться о ней, верно, Сид?

Сид Лемон – кокни, чей отец не так давно переехал на юг из-за артрита и, по мнению Сида, скоро помрет от скуки. Сид любимый адъютант Рика, шустрый и озорной, как и все городские мальчишки. Сид навсегда – даже и сейчас – останется для меня Сидом и чуть ли не духовником, каким никто для меня не был, кроме Поппи.

– Посидим с ней вместе хоть всю ночь, если понадобится, – заявляет Сид со страстной прямотой. – И весь следующий день, верно, Рики?

– Помолчите, – буркает Мейкпис Уотермастер.

Но это относится не к Рику, который в этот момент запирает церковную дверь изнутри на засовы. Мы с трудом различаем его в пронизанной пятнами света полутьме портала. «Щелк» делает первый засов, установленный так высоко, что Рик с трудом дотягивается до него. «Щелк» делает второй, находящийся совсем внизу, так что Рику приходится пригнуться. Наконец, к явному облегчению слабонервных, он соизволяет двинуться вперед, к помосту виселицы. Ибо к этому времени наиболее слабые из нас уже всецело зависят от него. К этому времени мы уже мысленно молим его, сына старика Ти-Пи, улыбнуться нам, заверяем, что ничего против него не имеем, осведомляемся о здоровье милой дамы, его бедной матушки, ибо эта милая дама, как всем известно, находится ныне не в себе и никто не в силах вывести ее из этого состояния. Она сидит, величавая вдова, в доме на Эйрдейл-роуд, в комнате с задернутыми занавесками, под гигантской цветной фотографией Ти-Пи с регалиями мэра и плачет и молится, чтобы ей вернули покойного мужа. А в следующую секунду – чтобы он оставался там, где он есть, и она была бы избавлена от позора. А еще в следующую – подстрекает Рика, словно старый понтер, каким она втайне является: «Выложи им все, сынок. Разбей их, прежде чем они разобьют тебя, поступи с ними, как поступил твой отец, даже ударь по ним сильнее». К этому времени наименее практичные служители нашего импровизированного трибунала уже были перетащены, если не подкуплены, на сторону Рика. И словно желая еще больше подорвать их авторитет, валлиец Филпотт в своей невинности совершает ошибку, поставив Рика рядом с кафедрой, на то самое место, с которого он с таким блеском и проникновением читал нам заданный на день урок. Более того: валлиец Филпотт сам подводит Рика к этому месту и разворачивает стул, чтобы Рик мог сесть. Но Рик не настолько послушен. Он продолжает стоять, удобно положив руку на спинку стула, словно намереваясь его усыновить. И заводит с мистером Филпоттом диалог на более легкие темы.

– «Арсенал» в субботу потерпел поражение, – говорит Рик. «Арсенал» в лучшие времена был второй великой любовью мистера Филпотта, как и Ти-Пи.

– Не будем сейчас об этом, Рик, – говорит мистер Филпотт в волнении. – У нас есть дело, о котором, как тебе хорошо известно, нам следует поговорить.

Наш пастор с несчастным видом занимает место рядом с Мейкписом Уотермастером. Но Рик достиг своей цели. Он установил связь с Филпоттом, хотя тот вовсе этого не хотел, он предстал перед нами человеком чувствительным, а не злодеем. И, сознавая, что он этого достиг, Рик улыбается. Всем нам сразу – грандиозно, что вы сегодня здесь, с нами. Его улыбка сплачивает нас – в ней нет нахальства, она впечатляет своим состраданием к человеческим слабостям, приведшим нас к этой злополучной ситуации. Только сам Мейкпис да Перси Лофт, великий стряпчий из Доулиша, известный как Перси-Писака, примостившийся с бумагами рядом с ним, сидят с каменными лицами, всем своим видом выражая неодобрение. Но Рику они не внушают ужаса. Ни Мейкпис, ни, уж конечно, Перси, с которым у Рика в последние месяцы установились отличные отношения, основанные, как говорят, на взаимном уважении и понимании. Перси хочет, чтобы Рик учился на адвоката. Рик склоняется к этому, а пока хочет, чтобы Перси дал ему деловой совет относительно кое-каких сделок, которые он замышляет. Перси, вечный альтруист, оказывает услуги бесплатно.

– Замечательно вы сегодня выступали перед нами, сэр Мейкпис, – говорит Рик. – Никогда не слышал ничего лучше. Эти ваши слова будут звучать в моей голове подобно райским колоколам, пока меня не призовет к себе Господь, сэр. Здравствуйте, мистер Лофт.

Перси Лофт выступает сейчас в слишком официальной роли и потому молчит. А сэр Мейкпис привык к лести и воспринимает ее как должное.

– Садись же, – говорит наш либеральный член парламента данного округа и мировой судья.

Рик тотчас повинуется. Рик – не противник властей. Как раз наоборот: он сам власть, как мы, колеблющиеся, уже знаем, – властитель и одновременно судия.

– Куда ушли деньги, собранные по Обращению? – спросил без дальних околичностей Мейкпис Уотермастер. – За один только прошлый месяц было пожертвовано около четырехсот фунтов. Триста за предыдущий месяц и еще триста в августе. По вашим подсчетам за этот период было получено сто двенадцать фунтов. Ничего из этой суммы не положено на счет, и нет наличности. Куда ты все это девал, мальчик?

– Купил автобус, – говорит Рик, и Сид, сидевший вместе с остальными на скамье, чуть, по его собственным словам, не окочурился.

* * *

Рик говорил двенадцать минут по часам отца Сида, и, когда закончил, между ним и победой – Сид был твердо уверен – стоял один только Мейкпис Уотермастер.

– Пастор был завоеван еще прежде, чем твой папа открыл рот, Постреленок. Ну, иначе и быть не могло: ведь это он дал Ти-Пи первый раз выступить с кафедры. Старина Перси Лофт – ну, у Перси к тому времени были дела поважнее, верно ведь?

Рик уже заткнул ему рот. А остальные склонялись то туда, то сюда, вверх-вниз, как трусы у шлюхи: надо же было понять, куда прыгнет Их Светлость Высокочтимый Мейкуотер.

Прежде всего Рик великодушно объявляет о своей полной ответственности за все.

– Вина, – говорит Рик, – если она есть, – должна быть свалена у его порога.

Рассуждения о звездах и идеалах – ничто в сравнении с теми афоризмами, которые он бросает нам:

– Если надо нацелить перст указующий, нацеливайте его сюда. – И тычет в собственную грудь. – Если должна быть расплата, вот вам адрес. Я тут, перед вами. Пошлите мне счет. И пусть на его ошибках учатся те, кто его в это вовлек, если таковые были, – призывает он своих судей, ребром пухлой руки – для вящей убедительности – припечатывая слова.

Женщины любовались руками Рика до конца его дней. Они делали выводы на основании толщины его пальцев, которые он, жестикулируя, всегда держал вместе.

– Откуда он научился ораторскому искусству? – почтительно спросил я как-то Сида, когда мы сидели за «маленькой выпивкой», как они с Мег это называли, у камина, в их доме в Сербитоне. – С кого он брал пример, если не считать Мейкписа?

– С Ллойд-Джорджа, Хартли Шоукросса, Эйвори, Маршалла Холла, Нормана Биркетта и других великих адвокатов своего времени, – мгновенно ответил Сид, как если бы речь шла о лошадях. – Твой папа относился к закону с таким уважением, как никто другой. Он изучал речи адвокатов и воспроизводил их особенности лучше, чем молол языком. Он бы стал большим судьей, если бы Ти-Пи дал ему такую возможность, верно, Мег?

– Да он стал бы премьер-министром, – решительно заявила преданная Мег. – Кто мог сравниться с ним? Один только Уинстон![6]6
  Имеется в виду премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль (1874–1965).


[Закрыть]

Затем Рик переходит к изложению своей теории собственности, которую с тех пор он излагал при мне много раз во многих вариантах, но тогда, по-моему, он ее только раскрывал. Суть ее состоит в том, что деньги, проходящие через руки Рика, являются поводом для нового прочтения законов собственности, поскольку все, что он делает с этими деньгами, идет на благо человечества, чьим главным представителем он является. Одним словом, Рик не берет, а дает, и те, кто называет это иначе, просто не верят ему. Последний довод излагается посредством все нарастающей бомбардировки страстными, грамматически взрывными псевдобиблейскими фразами:

– И если кто-либо из вас, сегодня здесь присутствующих… может найти доказательство хотя бы какой-то прибыли… одной-единственной выгоды… будь то в прошлом, будь то припасенной на будущее… прямо или косвенно вытекающей из этого поступка… и пошедшей мне на благо… поступка, хоть и осуществленного из честолюбия, не будем ходить вокруг да около… пусть тот человек выйдет сейчас вперед, с чистым сердцем… и укажет перстом куда положено.

От этой речи всего один шаг до божественного видения – «Компания автобусов Пим и Спасение душ лимитед», приносящая выгоду благочестию и подвозящая прихожан к престолу.

Волшебный ящик отперт. Отбросив крышку, Рик демонстрирует ослепительный набор перспектив и цифр. Проезд на двухъярусном автобусе из аббатства Фарлей до нашего престола ныне стоит два пенса. Проезд на троллейбусе из Тамберкомба стоит три пенса, проезд на такси вчетвером из любого из этих мест стоит шесть пенсов, а автобус фирмы «Грэнвилл Хастингс» стоит девятьсот восемь фунтов, если платить наличными; в нем тридцать два сидячих места и восемь стоячих. Только по воскресеньям, – а мои помощники, здесь присутствующие, провели, джентльмены, тщательнейшие изыскания, – свыше шестисот человек тем или иным способом покрывают общее расстояние в четыре с лишним тысячи миль, чтобы преклонить колени у этого прекрасного престола. Потому что они любят эту церковь. Как любит ее и Рик. Как любим ее все мы – не будем скрывать, – каждый мужчина и каждая женщина, присутствующие здесь. Потому что они хотят из периферии попасть в центр своей веры. Это одно из выражений самого Мейкписа Уотермастера, и Сид говорит, немного нахально было со стороны Рика сказать такое прямо перед ним. Еще три дня в неделю – на выступления Оркестра надежды, занятия Христианскими деяниями и собрания Группы Женской лиги по изучению Библии – покрывается расстояние в семьсот миль, и три дня остаются для обычных коммерческих операций, а если вы мне не верите, смотрите на мою руку, как я сметаю со своего пути сомневающихся конвульсивными ударами локтя, не разжимая согнутых пальцев. Глядя на эти пальцы, становится ясно, что вывод может быть только один:

– Джентльмены, если мы будем брать только половину обычной стоимости и предоставим бесплатный проезд всем инвалидам и пожилым людям, всем детям до восьми лет… с полной страховкой… при соблюдении всех прекрасных правил, которые по справедливости должны соблюдаться при эксплуатации коммерческого транспорта в наши более беспокойные времена… при наличии профессиональных шоферов, полностью сознающих свою ответственность, богобоязненных людей, набранных из нашей среды… учитывая амортизацию, стоимость гаража, ремонта, бензина, билетов и всего остального и полагая, что три дня коммерческих операций дадут нам лишь пятьдесят процентов заполнения… Фонд получит сорок процентов чистой прибыли и возможность всем угодить.

Мейкпис Уотермастер задает вопросы. Остальные либо переели, либо недоели и потому молчат.

– И вы, значит, купили его? – говорит Мейкпис.

– Да, сэр.

– Но вы же несовершеннолетние, во всяком случае половина из вас.

– Мы воспользовались посредником, сэр. Это превосходный адвокат из нашего округа, который по скромности желает остаться анонимным.

Ответ Рика вызывает редкую улыбку на неправдоподобно тонких губах сэра Мейкписа Уотермастера.

– Вот уж никогда не встречал адвоката, которому хотелось бы остаться анонимным, – говорит он.

Перси Лофт, насупясь, уставился рассеянным взором в стену.

– И где же он сейчас? – продолжает сэр Мейкпис.

– Что именно, сэр?

– Автобус, мальчик.

– Его красят, – говорит Рик. – Он будет зеленый, с золотыми буквами.

– И с чьего же разрешения вы приступили к осуществлению этого проекта? – спрашивает Уотермастер.

– Мы попросили мисс Дороти перерезать ленточку, сэр Мейкпис. И уже составили пригласительные билеты.

– Да кто вам разрешил? Мистер Филпотт? Или дьякон? Или Комиссия? Или я? Истратить девятьсот восемь фунтов из Фонда, из этих крох, предназначенных для вдов, на покупку автобуса!

– Мы хотели удивить всех, сэр Мейкпис. Мы хотели преуспеть. А если распустить заранее слух, чтоб пошли разговоры по городу, тогда из новости весь воздух выпустишь. А так о «Компании общественного вспомоществования» узнает ничего не подозревающий мир.

Теперь Мейкпис, по словам Сида, начинает играть в кошки-мышки.

– А где книги?

– Книги, сэр? Я знаю только одну книгу…

– Твои записи, мальчик. Цифры. Ты же сам вел всю бухгалтерию, как мы слышали.

– Дайте мне неделю, сэр Мейкпис, и я вам отчитаюсь в каждом пенни.

– Это не называется вести бухгалтерию. Это называется сочинять. Неужели ты ничему не научился у твоего отца, мальчик?

– Прямоте, сэр. Смирению перед Иисусом.

– Сколько же ты истратил?

– Не истратил, сэр. Вложил.

– Сколько?

– Полторы тысячи. Если округлить.

– А где сейчас автобус?

– Я же сказал, сэр. Его красят.

– Где?

– В Бринкли у «Бэлхема». Это фирма, которая строит автобусы. Величайшие либералы в нашем графстве. Истинные христиане – все до одного.

– Я знаю «Компанию Бэлхема». Ти-Пи десять лет продавал им лесоматериалы.

– Они выставляют честный счет.

– Ты, говоришь, намереваешься заняться обслуживанием публики?

– Три дня в неделю, сэр.

– И будешь пользоваться остановками общественного транспорта?

– Безусловно.

– А тебе известно, как отнесется к такому предприятию «Доулиш энд Тамберкомб трэнспорт корпорейшн» в Девоне?

– Притом, что это удовлетворяет нужды публики – они не смогут воспрепятствовать этому, сэр Мейкпис. За нас сам Господь Бог. Как только они увидят, какой возникнет подъем, почувствуют пульс, они отступят, дадут нам возможность выплыть. Они не могут остановить прогресс, сэр Мейкпис, и не могут остановить поступательное продвижение христиан.

– Значит, не могут, – говорит сэр Мейкпис и пишет какие-то цифры на лежащей перед ним бумажке. – Отсутствует также арендная плата в количестве восьмисот пятидесяти фунтов, – замечает он, не переставая писать.

– Мы и деньги за аренду тоже вложили в дело, сэр.

– Это же больше полутора тысяч.

– Считайте две тысячи. Накругло. Я думал, вы хотите знать только про деньги Фонда.

– А пожертвования – как с этим обстоит дело?

– Кое-что и оттуда тоже.

– Если сосчитать деньги из всех источников, какой получится капитал?

– Включая индивидуальных вкладчиков, сэр Мейкпис…

Уотермастер разом выпрямился.

– Так у нас, значит, есть еще и индивидуальные вкладчики? Ну и ну, мой мальчик, что-то ты перехватил. Кто же это?

– Частные клиенты.

– Чьи?

У Перси Лофта такой вид, будто он сейчас заснет от скуки. Веки у него опущены, а козлиная бородка уткнулась в грудь.

– Сэр Мейкпис, я не волен это раскрывать. Если «Компания общественного вспомоществования» обещает держать что-то в тайне, она выполняет свое обещание. Наш лозунг – прямота и честность.

– Компания зарегистрирована?

– Нет, сэр.

– Почему нет?

– Из соображений защиты. Надо держать все шито-крыто. Как я и говорил.

Мейкпис снова начинает что-то писать. Все ждут дальнейших вопросов. Но ничего не происходит. Мейкпису явно не по себе, и в то же время он всем своим видом дает понять, что точка поставлена, и Рик чувствует это прежде остальных.

– Все равно как на приеме у старика доктора, Пострел, – рассказывал мне потом Сид. – Он-то уже понял, отчего ты загибаешься, только ему надо сначала выписать тебе лекарство, а уж потом он сообщит тебе добрую весть.

Снова говорит Рик. Хотя никто его об этом не просил. И голос у него такой, какой бывает, когда он загнан в угол. Сид услышал тогда, я же потом слышал лишь дважды. Приятным это звучание никак не назовешь.

– Я, собственно, мог бы принести вам всю отчетность сегодня вечером, сэр Мейкпис. Понимаете, счета в сейфе. Мне надо вынуть их оттуда.

– Отдай их полиции, – говорит Мейкпис, продолжая писать. – Мы здесь не детективы, мы – церковники.

– Мисс Дороти, возможно, думает иначе, может ведь она иначе думать, сэр Мейкпис?

– Мисс Дороти не имеет к этому никакого отношения.

– А вы ее спросите.

Тут Мейкпис перестает писать и немного резко поднимает голову, говорит Сид, и они смотрят друг на друга – маленькие, как у ребенка, глазки Мейкписа глядят неуверенно. А у Рика в глазах вдруг появляется блеск стального острия, обнаженного в темноте. Сид так далеко не заходит в описании этого взгляда, потому что Сид не хочет касаться темных сторон того, кто был героем его жизни. А я зайду. Это взгляд ребенка сквозь прорези маски. Он отрицает все, что отстаивал мгновение назад. Это взгляд язычника. Взгляд аморальный. Ему жаль, что вы приняли такое решение и что вы смертны. Но выбора у него нет.

– Ты что же, хочешь сказать, что мисс Дороти внесла какой-то вклад в этот проект? – говорит Мейкпис.

– Можно ведь внести нечто большее, чем деньги, сэр Мейкпис, – говорит Рик словно бы издалека, а на самом деле стоя совсем близко.

Дело в том, говорит тут Сид довольно поспешно, что Мейкпису не следовало вынуждать Рика использовать этот аргумент. Мейкпис – человек слабый, а держаться старался жестко, – хуже таких людей просто не бывает, говорит Сид. Будь Мейкпис разумнее, будь он человеком, способным поверить, как остальные, и относись он чуть лучше к бедному сыну Ти-Пи, вместо того чтобы не верить в него и заодно подрывать веру всех остальных, он мог бы все уладить по-дружески, и все могли бы радостно разойтись по домам, веря в Рика и в его автобус, а ему это было очень нужно. Вышло же так, что Мейкпис оказался последним препятствием к достижению цели и у Рика не оставалось иного пути, как уничтожить его. Так Рикки и поступил, верно ведь? Вынужден был, Пострел, это же понятно.