Текст книги "Идеальный шпион"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

12

На рассвете того же дня, за десять минут до вышеописанного, Бразерхуд лежал без сна в одиночестве в своем промозглом закутке, ставшем его одиночной камерой, и прослеживал плывущие в изменчивом лондонском небе образы из прошлого. Так воображают себе внешнюю жизнь сидящие взаперти, думая, что спят и во сне грезят. Сколько же раз приходилось ему сидеть вот так – в резиновых лодках или на холмах, затерянных в Арктике, вжимая в уши наушники ватными рукавицами, чтобы услышать слабый шепот, свидетельствующий о том, что жизнь еще существует? Здесь, в комнате связистов, на самом верхнем этаже Главного управления не было ни наушников, ни морозных ветров, пробирающих тело сквозь отсыревшую одежду, леденящих пальцы связиста, ни велосипедного электрогенератора, который какому-нибудь бедолаге приходилось накачивать, из последних сил работая ногами, ни антенны, обрушивающейся прямо вам на голову, как раз в тот момент, когда она всего нужнее. И чемодана весом в две тонны тоже не было – такой чемодан приходилось закапывать в твердую, как камень, землю, когда немцы уже дышали вам в затылок. Здесь же наверху вместо всего этого рябые серо-зеленые ящики аппаратуры, с которых регулярно стирают пыль, и полный набор исправнейших переносных ламп и надраенных выключателей. И ручки настройки, и усилители. И приборы, уничтожающие атмосферные помехи. И удобные кресла для высших чинов, чтобы, сидя в них, покоить свои досточтимые задницы. И таинственное сжатие пространства, которое чувствуешь всей кожей, глядя на цифры, мелькающие в тесном окошечке так же быстро, как мелькают годы: вот мне сорок пять, вот семьдесят, а вот мне остается всего лишь десять минут до смерти.

На возвышении двое парней в наушниках следили за стрелками приборов. «Они никогда не поймут что к чему, – подумал Бразерхуд. – Так и сойдут в могилу, уверенные, что жизнь достают из целлофанового пакета». Бо Браммел и Найджел сидели внизу, как антрепренеры на генеральной репетиции. Позади них маячило с десяток теней, Бразерхуду совершенно безразличных. Он заметил начальника оперативного отдела Лоримера. Увидел Кейт и подумал: «Слава тебе Господи, жива!» Стоя у края этой своеобразной эстрады, Франкель хмуро докладывал о цепи поражений и провалов. Его акцент жителя Центральной Европы был еще заметнее.

– Вчера, двадцать девятого, по местному времени утром резидентура в Праге по телефону-автомату сделала попытку позвонить домой Наблюдателю, – сказал он. – Номер был занят. Проверяющий звонил пять раз в течение двух часов из разных районов города. Все время занято. Он пробовал связаться с Угрем. Номер не в порядке. Все испарились, ни с кем невозможно связаться. В полдень резидентура посылает девушку-связную в столовую, где обычно завтракает дочь Угря. Дочь его – девчонка сообразительная и, возможно, знает, где находится отец. Нашей связной шестнадцать лет, но про таких говорят «мал да удал». Связная слоняется там в течение двух часов, навещая оба зала попеременно и проверяя очередь. Никакой дочки Угря нет. Связная проверяет табель прихода на работу в проходной завода, сказав охранникам, что она ее товарка и соседка по квартире. Вид у нее настолько невинный, что ее допускают к табелю. Дочь Угря в табеле не отмечена и в качестве больной – также. Исчезла.

Присутствующие взволнованы, и никто ни с кем не разговаривает, каждый говорит лишь с собой. Помещение продолжает наполняться народом. «Сколько людей должно здесь находиться, чтобы можно было считать, что похороны всей нашей агентурной сети прошли достойно?» – подумал Бразерхуд. Еще восемь минут Франкель продолжал свое унылое перечисление.

– Вчера в семь утра по местному времени резидентура в Гданьске посылает двух местных ребят чинить телеграфный столб возле дома, где живет Актер. Дом его находится в тупике, и другого выхода из него нет. Обычно он каждое утро едет на работу в машине, выходя из дома в 7.20. Но вчера машины его возле дома не было. И на стоянке ее тоже не было. С того места, где они работают, они могут наблюдать за входной дверью Актера. Входная дверь заперта, никто через нее не входит и не выходит. Окна нижнего этажа затянуты шторами, нигде нет света, и свежих следов от машины на подъездной аллее тоже нет. У Актера есть близкий друг-архитектор. Актер любит иногда по дороге на работу выпить с ним чашечку кофе. К числу наших агентов этот архитектор не принадлежит и в списках не значится.

– Венцель, – уточняет Бразерхуд.

– Да, Джек, фамилия архитектора Венцель. Один из наших парней звонит господину Венцелю и говорит ему, что заболела мать Актера. «Как я могу связаться с ним, чтобы сообщить ему это неприятное известие?» – спрашивает он господина Венцеля. Тот отвечает: «Попробуйте позвонить в лабораторию. Насколько серьезно заболевание?» Парень говорит, что возможен смертельный исход и что Актер срочно должен выехать к ней. «Передайте ему это, – говорит он. – Сообщите ему, пожалуйста, что Максимилиан просит его быть у одра матери как можно скорее». «Максимилиан» – это условное обозначение краха. Значит, все кончено, сматывайся, спасайся любыми способами, не заботясь о средствах и о том, чтобы соблюсти декорум. Парень этот находчив. Кончив говорить с господином Венцелем, он тут же набирает номер лаборатории, где работает Актер. «Говорит господин Максимилиан, где Актер? Мне он срочно нужен. Скажите ему, что звонил Максимилиан и что дело касается его матери». – «Актер сегодня отсутствует, – отвечают они. – Он вызван на конференцию в Варшаву».

У Бразерхуда немедленно находится возражение.

– Никогда они так не ответят, – ворчит он. – Служащие этой лаборатории не распространяются насчет передвижений сотрудников. Лаборатория принадлежит одной организации высочайшей секретности. Кто-то хочет обвести нас вокруг пальца.

– Конечно, Джек. Я тоже подумал точно так же. Ты разрешишь мне продолжать?

Двое-трое людей повернули голову, ища в задних рядах Бразерхуда.

– Когда мы не смогли связаться с Актером, мы дали распоряжение в Варшаву попробовать выйти непосредственно на Вольтера, – продолжал Франкель. И через паузу: – Вольтер болен.

Бразерхуд издал сердитый смешок:

– Вольтер? Да он в жизни не болел!

– В министерстве говорят, что он болен, жена его говорит, что болен, любовница говорит, что болен. Отравился грибами. Болен. Такова официальная версия. И все отвечают одно и то же.

– Но это же только официальная версия!

– Что ты хочешь от меня, Джек? Хочешь сказать, что сделал бы на моем месте в то время, как я этого не сделал. Так? Полная темнота, Джек. И все глухо. Как после бомбежки.

– Ты говорил, что для Актера оставлялись инструкции, – сказал Бразерхуд.

– Оставлялись и продолжают оставляться. И вчера оставлялись. Деньги и инструкции от нас.

– И что же?

– Все на прежнем месте. Деньги и инструкции, в которых он нуждался. Новые документы, карты, все, что положено. Угрю мы сигнализировали визуально – один сигнал позвонить, второй – сматываться. Штора на втором этаже. Лампа на окне первого этажа. Все верно, Джек, не так ли? Совпадает с тем, что было установлено.

– Совпадает.

– Отлично. А он не откликается. Не звонит, не пишет, не сматывается.

В течение пяти минут единственными звуками в комнате были звуки ожидания: еле слышное, как вздох, поскрипывание пружин мягких кресел, щелканье зажигалок, стук спичечных коробков, шорох подошв передвигаемых ног. Кейт бросила взгляд на Бразерхуда, и он доверительно улыбнулся ей в ответ. «Мы думаем о вас, Джек», – произнес Бо, но Бразерхуд ничего не ответил, так как сам думал меньше всего о Бо. Прозвенел звонок. Один из служащих на возвышении сказал: «Угорь, сэр, на связи по расписанию», – и что-то поправил в приборах. Второй связист сделал включение. Никто не захлопал, не вскочил, не выкрикнул: «Значит, живой!»

– Связист нашел Угря, он говорит, что все готово к передаче, Бо, – дал ненужное пояснение Франкель. За его спиной совершали свои заученные манипуляции связисты, оставаясь глухими ко всему, кроме своих наушников. – Сейчас мы сделаем первое сообщение. Пользуемся магнитофонной лентой, записей от руки не производим. Как и Угорь. Усовершенствованная азбука Морзе. Перематывается в двух направлениях. Перемотка и дешифровка занимает минут пять… Видите? «Готовы к приему Говорите», – это мы передаем ему. Теперь опять говорит Угорь. Следите за красной лампочкой. Вот, она горит – он передает. Кончил.

– Говорил недолго, верно? – лениво произнес Лоример, ни к кому особо не обращаясь. Лоримеру уже случалось принимать участие в погребении агентурной сети.

– Сейчас подождем дешифровку, – объяснил аудитории Франкель с несколько наигранной безмятежностью. – Три минуты. Или пять, не больше. Как раз хватит на перекур, правда? Можно расслабиться. Угорь жив и здоров.

Связисты сменили катушки и наладили свои орудия.

– Счастье еще, что он жив, – сказала Кейт, и головы нескольких присутствующих резко обернулись к ней: люди удивлены такому проявлению чувств со стороны дамы с Пятого этажа.

Лента с одной из серых катушек перемоталась на другую.

Мгновение они слушают беспорядочный писк морзянки. Вдруг писк прекращается.

– Эй, – тихонько проговорил Лоример.

– Прокрутите опять, – предложил Бразерхуд.

– Что случилось? – спросила Кейт.

Связисты опять перемотали катушки и включили аппарат. Морзянка возобновилась и прекратилась точно на том же месте.

– Может быть, что-то не в порядке у передающей стороны? – спросил Лоример.

– Разумеется, – сказал Франкель. – Может быть, у них там что-то с пленкой, может быть, атмосферные помехи. Через минуту он возобновит передачу. Ничего страшного.

Более рослый из двух парней-связистов стянул с себя наушники.

– Ничего, если мы сейчас расшифруем, мистер Франкель? – спросил он. – Иной раз, если что-то не в порядке, они предупреждают об этом в сообщении.

По кивку Франкеля он переместил катушку на другой аппарат в дальнем углу помещения. И тут же раздался стрекот принтера. Найджел и Лоример быстро придвинулись к возвышению связистов. Принтер замолк. Хозяйским жестом Найджел вырвал листок и поднес его Лоримеру, чтобы с ним вместе прочесть сообщение. Но Бразерхуд уже двинулся по проходу. Взобравшись на эстраду, он выхватил сообщение из их рук.

– Джек, не надо, – еле слышно проговорила Кейт.

– Что не надо? – вдруг окрысился на нее Бразерхуд. – Не надо заботиться о собственных агентах? Что именно «не надо»?

– Распорядитесь напечатать еще одну копию, ладно, Франкель? – примирительным тоном сказал Найджел. – Тогда мы сможем все знакомиться с материалами, не толкаясь.

Бразерхуд держал перед собой листок. Найджел и Лоример, покорно пристроившись по бокам от него, читали сообщение, заглядывая ему через плечо.

– Обычное сообщение спецслужбы, – объявил Найджел. – Касается перемещения ракет на советской базе в горном районе к северу от Пльзеня. Ссылка на источник – сообщение Мирабо, поступившее десять Дней назад. Мирабо в свою очередь ссылается на своего дружка из рядов советских вооруженных сил, выступающего под кодовым именем Лео, – в прошлом, помнится, он неплохо поработал на нас. Буквально сообщение звучит так: «Источник Талейран подтверждает, что ракетоносители покидают…» Сообщение обрывается на полуслове. Видимо, что-то у них произошло. Если только, как вы говорите, это не атмосферные помехи.

– Передайте им, – не дослушав его, быстро начал отдавать распоряжения Франкель, обращаясь к рослому связисту. – Передайте следующее: «Звук искажен». Сообщите, пусть перепишут. Сообщите незамедлительно, если не могут передать сейчас, то мы подождем здесь, пока они смогут. Передайте, что мы приказываем сделать перекличку всех агентов сети. У вас есть для этого готовый текст или вам написать?

– Да передайте им хоть что угодно! – гаркнул вдруг Бразерхуд. – И перестаньте реветь все! Никто не пострадал.

Засунув руки в карманы плаща, он двинулся по проходу. Найджел и Лоример все еще находились на возвышении. Два хориста, держащие перед собой текст гимна. Браммел стоически на покидал своего места в зале. Кейт не сводила с него взгляда, но во взгляде этом не было и следа стоицизма.

– Можете предложить им сделать перекличку, или вновь переписать сообщение, или свернуть все свое хозяйство, или броситься в речку и утопиться, – сказал Бразерхуд. – Все это не имеет уже ни малейшего значения.

– Бедняга, – сказал Найджел, обращаясь к Лоримеру. – Это ведь его ребята. Не выдержал напряжения.

– Никакие это не «мои ребята», и никогда они не были моими. Можете забрать их себе.

Бразерхуд огляделся, ища кого-нибудь, кто еще сохранял здравый смысл.

– Франкель, скажи мне, ради Бога. И ты, Лоример. Когда наша служба ловит агента другой спецслужбы, если в наши дни мы еще не разучились это делать, как мы поступаем? Если агент не хочет выходить из игры, мы запускаем его туда опять. Если такого желания у него нет, мы отправляем его в кутузку. Что изменилось? Не вижу разницы!

– И следовательно? – спросил Найджел, подыгрывая ему.

– Если мы опять запускаем его в игру, мы делаем это так быстро и незаметно, как только можем. Почему? Потому что мы хотим, чтобы противник думал, что ничего не изменилось. Мы хотим, чтобы все было шито-крыто. Мы не прячем его автомобиля, не запираем его дом. Мы не допустим, чтобы он, или его дочь, или еще кто-нибудь исчезли, растворились в пространстве. Мы не оставляем невостребованными деньги и инструкции, не выдумываем глупых историй о том, что кто-то отравился грибами. И не оглушаем радистов прямо в середине их сообщения. Это уж дело последнее. За исключением одного случая.

– Я что-то не понимаю тебя, Джек, старина, – сказал Найджел, которого Бразерхуд намеренно игнорировал. – И по-моему, никто не понимает. Мне кажется, ты очень расстроен, что естественно, и потому говоришь, прости меня, несколько туманно.

– За исключением какого случая, Джек? – спросил Франкель.

– Случая, когда мы хотим, чтобы противник считал, будто сеть его нами раскрыта.

– Но зачем такое может понадобиться, Джек? – с искренним недоумением спросил Франкель. – Объясни нам. Пожалуйста, объясни.

– А может быть, отложить объяснение до другого раза? – сказал Найджел.

– Этой чертовой сети никогда и не было. Они купили ее с потрохами еще бог знает когда. Они платили актерам, писали сценарий для них. Они купили Пима и – еще немножко – купили бы меня. И вас всех здесь они тоже купили. Вы только сами еще этого не поняли.

– Но зачем тогда им вообще было трудиться что-то передавать? – возразил Франкель. – Зачем инсценировать исчезновение агентов?

– Затем, старина, что они хотели заставить нас думать, будто они нашли Пима, в то время как на самом деле ничего подобного. Это единственное, что они могли нам соврать. Им надо было, чтобы мы протрубили конец охоты и вернулись домой к своему чаю с бутербродами. А разыскивать его они желают сами. Таковы благоприятные новости сегодняшнего часа. Пим все еще в бегах, и им он нужен не меньше нашего.

Они глядели, как, повернувшись, он шел по проходу к обитой войлоком двери, как отпирал замки. «Бедный старина Джек, – начали они шушукаться, когда зажегся свет. – Вся жизнь насмарку! Потерял всех своих ребят и не может заставить себя посмотреть правде в глаза. Ужасно видеть его в таком состоянии!» Лишь один Франкель, казалось, не испытал облегчения, когда Бразерхуд ушел.

– Ты уже отдал распоряжение переписать? – спросил Найджел.

– Сию минуту отдам, – отозвался Франкель.

– Вот и молодец, – сказал из партера Бо.

В коридоре Бразерхуд остановился, чтобы закурить сигарету. Дверь открылась и вновь закрылась. Это была Кейт.

– Не могу больше, – сказала она. – Безумие какое-то!

– Что до безумия, то вскоре его станет куда больше, – отрезал Бразерхуд, он был все еще сердит. – Это еще цветочки!

* * *

Опять наступила ночь, и Мэри за весь день умудрилась не выброситься из окна верхнего этажа и не исписать стены столовой непристойностями. Она сидела на кровати все еще почти трезвая и поглядывала то на книгу, то на телефон. У телефона появился второй провод. Провод этот вел к серой коробке и по виду словно там кончался. «Это уже что-то новенькое, – думала она. – В мое время подобных штучек не было». Щедро плеснув себе в стакан виски, она поставила стакан на стол, чтобы он был в пределах досягаемости. Вот он, черт тебя дери. Хочешь выпить – пей. А не хочешь – пусть стоит, где стоит, пропади он пропадом! Она была одета. Предполагалось, что у нее головная боль, но головная боль была выдуманным предлогом, чтобы вырваться из общества Фергюса и Джорджи, обращавшимися с ней теперь с почтительностью тюремных надзирателей, накануне ее казни через повешение. «Как насчет того, чтобы сразиться в такую увлекательную игру, как „Скрэббл“, Мэри? Вы не настроены? Ну ничего, ничего, конечно, не надо. Этот пастуший пирог – просто вкуснятина, правда, Джорджи? Такой потрясающий пастуший пирог я ел только в детстве у няни. Наверное, все дело в заморозке, правда? Он как бы доходит в заморозке, может такое быть, а?» В одиннадцать вечера, вся кипя от внутреннего негодования, она покинула их, предоставив им заниматься своим вечерним туалетом, а сама пошла к себе, к книге и к присланной вместе с ней сопроводительной записке. Отливная бумага, серебристая кромка – на таких карточках шлют поздравления с годовщиной свадьбы. Бумага на конверте тоже отливная. Гнусного вида херувим трубит в трубу, в левом углу.

«Дорогая Мэри,

я так огорчилась, узнав о постигшей М. горестной утрате. Вот раздобыла это по дешевке сегодня утром и прикинула, что, если бы ты переплела ее для меня, как раньше это делала, – в кожу, наклеенную на холст, и с заглавием, написанным золотыми буквами между первой и второй линейкой на корешке? Форзацы, на мой взгляд, выглядят недостаточно старинными, может быть, их вообще вырвать? Грант тоже в отъезде, так что, думаю, я вполне понимаю, каково тебе приходится. Не постараешься ли сделать это побыстрее? Хочу приготовить сюрприз к его приезду И, разумеется, плата, как обычно?

С любовью, дорогая,

Би»

Удерживаясь от того, чтобы схватиться за бутылку виски или воскресить в памяти образ некоего усатого джентльмена, Мэри, мобилизовав все свои профессиональные навыки, обратилась к записке. Почерк не был почерком Би Ледерер. Записка была подделкой и, как было ясно всякому, знакомому с правилами игры, подделкой зловещей. Автор записки отдал щедрую дань особенностям американской каллиграфии, но в готическом очертании некоторых букв чувствовалось немецкое влияние. «Что, если бы ты переплела» вместо «не переплетешь ли». Какой американец так напишет? И орфография, совершенно несвойственная Би: даже слова «постигшей» и «горестной» написаны верно. Да Би в жизни так грамотно не написала бы! Она, которая вечно делает ошибки! Письма на такой же бумаге, которые она писала Мэри в Грецию, изобиловали перлами, вроде «монупулировать» и «утвирждение». Что же до «кожи, наклеенной на холст», то Мэри переплела для Би уже три книги, и Би ни разу еще не вдавалась в технические детали, ограничиваясь лишь пожеланием, «чтобы книжка хорошо смотрелась у Гранта на полке, ну как в ваших старинных английских библиотеках бывает». «Кожа, наклеенная на холст», заглавие «между первой и второй линейкой» – все это идет не от Би, а от составителя записки. А предположение, что «форзацы выглядят недостаточно старинными»? Да Би просто движется вперед семимильными шагами – ведь всего месяц назад она расспрашивала Мэри, где та достает «такую хорошенькую пленочку», чтобы наклеивать на обратную сторону обложки.

Подделка настолько очевидна, заключила Мэри, и так мало похожа на Би, что очевидность этого кажется почти преднамеренной – то есть подделка выполнена достаточно хорошо, чтобы обмануть дурака Фергюса, сразу заинтересовавшегося ею, когда ее доставили, и достаточно плохо для того, чтобы послужить сигналом Мэри искать в ней другой, скрытый смысл.

Например, тот смысл, что ее о чем-то предупреждают.

Она заподозрила это с самого первого момента, Когда открыла дверь посыльному, в то время как идиот Фергюс юркнул в чулан с этим своим устрашающих размеров револьвером – на случай, если посыльный окажется переодетым русским шпионом, – предположение, по здравом размышлении, не такое уж безосновательное, так как Би в жизни своей не пользовалась услугами посыльных. Би сама завезла бы книжку, бросив ее в почтовый ящик, когда отвозила бы Бекки в школу. Или перехватила бы Мэри в дамском клубе во вторник, предоставив ей потом тащить книгу домой самостоятельно.

– Можно прочесть записку, Мэри? – спросил Фергюс. – Формальность, конечно, но вы ведь знаете, какие формалисты они все там в Лондоне. Би… Так, значит, это от миссис Ледерер, жены американского джентльмена?

– Да, это от нее, – подтвердила Мэри. Что ж, на мой взгляд, элегантная книжка. И к тому же по-английски. Вид у нее вполне антикварный.

Опытными пальцами он перелистывал книгу, на секунду задерживаясь на карандашных пометках проглядывая на просвет кое-какие страницы.

– Это тысяча шестьсот девяносто восьмой год, – сказала Мэри, указывая на римские цифры.

– Боже мой, вы и в этой белиберде разбираетесь!

– А теперь можно я заберу ее обратно?

Дедушкины часы в прихожей пробили двенадцать. Фергюс и Джорджи сейчас уже, без сомнения, блаженно покоятся в объятиях друг друга. В бесконечные дни своего заточения Мэри наблюдала, как развивается их роман. Сегодня вечером, когда Джорджи спустилась вниз к обеденному столу, по ее сияюще счастливому виду было совершенно ясно, что ее недавно трахали. Через год они образуют еще одну парочку в каком-нибудь подсобном отделе, где, по традиции, властвуют нижние чины – в группах наблюдения, или там, где устанавливают микрофоны, в хозяйственном отделе или отделе перлюстрации. Еще через год, когда, подтасовав сведения о сверхурочных и средствах на бензин, они докажут Фирме, что их дальнейшее проживание за городом нерентабельно, они получат кредит на дом в Ист-Шин, заведут двоих детей, станут достойными претендентами на получение образования для детей за счет Фирмы. «Я начинаю ревновать, как сучка, – подумала Мэри без всякого раскаяния. – Потому что сейчас не имела бы ничего против сама провести часок с Фергюсом». Подняв телефонную трубку, она секунду выждала.

– Куда вы звоните, Мэри? – без промедления отозвался голос Фергюса.

Как бы ни был Фергюс увлечен сейчас любовью, он начеку и готов пресечь любые нежелательные телефонные контакты Мэри.

– Мне одиноко, – ответила Мэри. – Я хочу поболтать с Би Ледерер. Имеете возражения?

– Магнус все еще в Лондоне, Мэри. Задерживается.

– Я знаю, где он. И знаю эту басню. К тому же я уже достаточно взрослая.

– Все это время он регулярно звонил вам по телефону, вы с ним достаточно общались, а через день-два он приедет. Главное управление перехватило его и задержало для инструктирования. Вот и все, что произошло.

– Все в порядке, Фергюс. Я отлично себя чувствую.

– А обычно вы звоните ей так поздно?

– Если оба – и Грант, и Магнус – в отъезде, звоню.

Мэри услышала щелчок, после чего в трубке появился сигнал набора. Она набрала номер и тут же вслед за этим услыхала стоны Би. Опять у нее это дело, жаловалась Би, и такие боли, так ее выворачивает, прямо черт-те что! Зимой ее всегда так прихватывает, особенно когда Грант в отъезде и приходится поститься. Хихикание.

– Черт побери, Мэри, я и вправду не могу без этого жить. Можешь считать меня последней сукой!

– Я получила чудесное длинное письмо от Тома, – сказала Мэри.

Ложь. Письмо она действительно получила, письмо длинное, но отнюдь не чудесное. В письме содержался подробный рассказ о том, как здорово он проводил с дядей Джеком прошлое воскресенье, и рассказ этот заставил Мэри похолодеть.

Би поведала ей, что Бекки обожает Тома.

Прямо-таки до неприличия. Можешь, представить себе, каково будет этим детишкам однажды очнуться от грез и ощутить la différence?[42]42
  Разницу (фр.).


[Закрыть]

«Да уж, могу, – подумала Мэри. – Всем существом они возненавидят друг друга». Она расспросила Би, как та провела день. «Обычная фигня и мельтешня», – отвечала Би. Должна была встретиться с Кейти Крейн из Кангадского посольства для обычной партии в сквош, но из-за недомогания Би они превратили это в кофепитие. Потом салат в клубе.

– Господи, когда кто-нибудь научит этих паршивых австрияков готовить приличный салат? А завтра днем в посольстве благотворительная лотерея – в пользу контрас Никарагуа. Господи, кому нужны эти контрас?

– Тебе лучше выйти, проветриться и, может быть, чего-нибудь купить себе. Платье, старинную безделушку или что другое.

– Слушай, да я же шевельнуться не могу! Знаешь, что сделал этот недоносок? По пути в аэропорт перевернул «ауди»! Меня лишили машины, лишили нормальной половой жизни!

– Я лучше положу трубку, – сказала Мэри. – У меня предчувствие, что Магнус может, как обычно, позвонить поздно ночью, и, если будет занято, скандала не избежать.

– Да, а как он это воспринял? – рассеянно осведомилась Би. – На грани слез все время или успокоился? Некоторые мужики, по-моему, по отношению к отцам втайне только и испытывают, что желание их кастрировать. Послушала бы ты иной раз Гранта!

– Смогу ответить на твой вопрос, лишь когда он вернется, – сказала Мэри. – До отъезда он со мной и словом не успел перемолвиться.

– Очень убит, да? Вот Гранта ничем не прошибешь, мерзавца!

– Да, поначалу его здорово шарахнуло, – призналась Мэри. – Сейчас, по голосу судя, ему лучше.

Едва она успела положить трубку, как раздался сигнал внутреннего звонка.

– Почему вы не упомянули про ту красивую книжку, что она прислала вам, Мэри? – посетовал Фергюс. – Я думал, вы для этого звоните.

– Я объяснила, почему звоню. Я звонила, потому что мне было одиноко. Би Ледерер только и делает, что шлет мне книги. Для чего, черт возьми, мне упоминать очередную книгу? Для вашего удовольствия?

– Я не хотел обидеть вас, Мэри.

– Она ничего не сказала про книгу, так почему должна говорить я? «Уж слишком я взъерепенилась, – подумала она, мысленно осадив себя. – Так можно заронить в его голову вопросы!» – Послушайте, Фергюс. Я устала и раздражена, понимаете? Оставьте меня в покое и займитесь тем, что у вас вдвоем так хорошо получается.

Она взяла в руки книгу. Ничто другое, ни одна книга в мире не могла бы с такой отчетливостью изобличить отправителя. «De Arte Graphica.[43]43
  «Об изобразительном искусстве» (лат.).


[Закрыть] Искусство живописи». Автор текста С. А. Френуа. Перевод на английский и предисловие о соотношении слова и образа мистера Драйдена. Она осушила стаканчик виски. Та самая книга. Вне всякого сомнения. Книга, которую Магнус притащил мне в Берлине, когда я еще принадлежала Джеку. Взбежал вприпрыжку по лестнице с этой книгой. Сжимая ее в руке, постучал в обитую железом дверь Особого отдела, служившего нам тогда укрытием. «Эй, Мэри, открой!» Это было еще до того, как мы стали любовниками, до того, как он начал звать меня «Мэбс».

– Слушай, мне надо, чтобы ты выполнила для меня одну срочную работу. Сможешь поставить здесь в переплете ТСС? Сегодня вечером, сможешь? Такой, чтобы туда мог вместиться один листок шифрограммы?

Я изобразила недоумение, потому что флирт между нами уже шел полным ходом. Сделала вид, будто слыхала о ТСС только применительно к номерам дипломатических машин, чтобы заставить Магнуса с самым серьезным видом объяснить мне, что ТСС значит Тайник Секретных Сообщений и что Джек Бразерхуд назвал ее в качестве лучшей кандидатуры для подобного рода работы.

– Мы для передачи сообщений используем книжный магазин, – пояснил Магнус. – Потому что агент наш – любитель антиквариата.

Разведчики его ранга обычно подробностями намеченной операции так щедро не делились.

«А я отодрала форзац, – вспоминала она, тихонько ковыряя переплет. – Соскоблила кусочек картона, почти до самой кожи. Другие стали бы снимать кожаный верх, чтобы проникнуть внутрь с лицевой стороны». Только не Мэри. Для Магнуса должно быть все в полном ажуре. На следующий вечер он пригласил ее пообедать вместе. А еще через день они очутились вместе в постели. Наутро я сказала Джеку о том, что произошло, и он повел себя безукоризненно и великодушно и сказал, что нам обоим очень повезло и что он ретируется, предоставляя нас друг другу, если я так хочу. Я сказала, что хочу. И была так счастлива, что даже поделилась с Джеком одной забавной деталью – сказала, что свела нас с Магнусом книга «De Arte Graphica. Соотношение слова и образа», что неудивительно, если вспомнить, что я страстная поклонница живописи, а Магнус мечтает написать роман-автобиографию.

– Куда это вы, Мэри? – сказал Фергюс, возникая перед ней в темном коридоре.

В руках у нее была книга. Она ткнула ее Фергюсу под нос.

– Не спится. Хочу немного поработать. А вы возвращайтесь к своей милой даме и оставьте меня в покое!

Прикрыв дверь подвала, она быстро прошла к своему рабочему столу. Через считанные минуты в дверь впорхнет Джорджи с чашкой хорошо заваренного чая для меня, чтобы удостовериться, не улизнула ли я куда-нибудь или, чего доброго, не перерезала ли себе вены. Наполнив миску теплой водой, Мэри смочила в ней тряпку и принялась усердно отмачивать форзац. Наконец форзац отстал. Обнажился картон. Взяв скальпель, она стала отдирать его верхний слой. Если б это был старинный картон, вот это была бы работа! Старинный картон делали из настоящей пеньки, которая добывалась из такелажа старых кораблей. Пенька была просмоленной и очень плотной. Для того чтобы снять такой слой, потребовался бы не один час. Но тут она могла быть спокойна. Картон был современный, и крошился он, как сухая земля. Она продолжала удалять верхний слой картона, и вдруг в какой-то момент на обратной стороне кожаного переплета, точно в том же месте, где она устраивала тайник для Магнуса, обнажился листок с сообщением. Разница была лишь в том, что тогда сообщение было закодировано цифрами, сейчас же в глаза ей бросились большие буквы: «Дорогая Мэри». Быстро сунув записку в лифчик, она опять принялась за скальпель и стала удалять остатки форзаца, как если бы и впрямь хотела переплести книгу заново – в кожу, о чем и просила Би.

– Мне просто захотелось посмотреть, как вы это делаете, – объяснила Джорджи, опускаясь рядом с ней на стул. – Мне тоже просто необходимо какое-нибудь хобби. Без этого не удается расслабиться.

– Бедняжка, – сказала Мэри.

* * *

Наступил вечер. Бразерхуд был сердит. На протяжении последних двух дней он чувствовал, как гнев неотвратимо овладевает всем его существом. Вчера, когда он покидал зал заседаний в Сент-Джонс-Вуде, где он лгал, чтобы спасти шкуру Браммела, это чувство впервые дало о себе знать. Гнев, как верный друг, не покидал его во время свидания с Томом и поездки на вокзал в Рединг. «Пим нарушил моральные запреты. Он по собственной воле поставил себя вне закона». Гнев этот достиг белого каления сегодня утром в комнате связистов и разгорался вновь и вновь с каждым бессмысленным совещанием, каждым раздробленным и распадающимся на части часом после него. Бразерхуд слушал, как его аргументы, аргументы профессионала, которого немного жалеют и полностью винят в случившемся, используются против него, и наблюдал, как беззастенчиво, у него на виду, его же собственная, привычная ему апология Пима принимается повсеместно и, подновленная, превращается в официальную политику бездействия.