Текст книги "Идеальный шпион"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

Она покачала головой.

– Почему нет?

– Я так понимаю, что мужчины ее теперь не интересуют, – сказала она и опять покраснела. – Она непредсказуема. Всегда была непредсказуема.

– Слышали когда-нибудь о человеке по имени Уэнтворт?

Она опять рассеянно покачала головой.

– Это уже что-то новое, – сказала она.

– А о Поппи?

– Мое время кончилось на Мэри. А если возникла Поппи, значит, у Мэри плохи дела.

– Когда вы в последний раз общались с ним, Белинда?

– Об этом меня и Найджел спросил.

– И что вы ответили Найджелу?

– Ответила, что общаться с ним после развода мне не было никакого резона. Мы были женаты шесть лет. Детей у нас нет. Брак наш был ошибкой. Зачем ворошить это?

– Это правда?

– Нет. Я солгала.

– Что же вы пытались скрыть?

– Он позвонил мне.

– Когда?

– В понедельник. Вечером. Пола, слава Богу, не было дома. – Она помолчала, прислушиваясь к звуку пишущей машинки Пола, ободряюще доносившемуся сверху. – Он говорил как-то странно. Я подумала, что он пьян. И поздно было.

– В котором часу?

– Думаю, около одиннадцати или в одиннадцать с небольшим. Люси еще сидела за уроками. Обычно я не позволяю ей заниматься так поздно, но предстояла контрольная работа по французскому языку. Он звонил из автомата.

– Платного?

– Да.

– Откуда?

– Он не сказал. Сказал только: «Рик умер. Жаль, что у нас не было детей».

– И это все?

– Сказал еще, что всегда ненавидел себя за то, что женился на мне, но теперь он смирился. И понял себя. И любит меня за то, что я так старалась. Спасибо.

– Все?

– «Спасибо. Спасибо за все. И забудь, пожалуйста, все плохое, что было». И повесил трубку.

– Вы рассказали об этом Найджелу?

– Зачем вы все спрашиваете об этом и спрашиваете? Я решила, что Найджела это не касается. Решила, что ни к чему, если они хотят поручить ему ответственное задание, рассказывать о том, что он был пьян и вел со мной сентиментальные беседы по телефону. И поделом Найджелу, если он врал мне.

– О чем еще расспрашивал вас Найджел?

– Обычная психологическая дребедень. Есть ли у меня основания подозревать Магнуса в симпатиях к коммунистам? Я сказала, что только если в Оксфорде. Найджел сказал, что им это известно. Я сказала, что не считаю политические симпатии студенческих лет фактором сколько-нибудь существенным. Найджел согласился со мной. Спросил, не замечала ли у него какие-нибудь отклонения – непостоянство, склонность к алкоголизму, к депрессии. Я и тут ответила «нет». Ведь один пьяный телефонный звонок еще не доказывает алкоголизма, а если и доказывает, я не собираюсь докладывать об этом четырем из магнусовских коллег. Я хотела его уберечь.

– Они должны были лучше знать, с кем имеют дело, Белинда, – сказал Бразерхуд. – А между прочим, вы бы сами доверили ему эту работу?

– Какую работу? Вы же сказали, что никакой работы не было! – резко бросила она, задним числом заподозрив в двурушничестве и его.

– Я хочу сказать, если бы была. Важная, ответственная работа. Поручили бы вы ему такую работу?

Она улыбнулась. Очень приятной улыбкой.

– Так ведь и было! Я же ведь замуж за него вышла, правда?

– Но теперь вы поумнели. Доверяете ли вы ему теперь?

Сердито хмурясь, она кусала указательный палец. Настроения ее менялись каждую минуту. Бразерхуд подождал, но ничего не последовало, и тогда он задал другой вопрос.

– Они не спрашивали ничего о его пребывании в Граце?

– Граце? Вы имеете в виду его службу в армии? Господи, так далеко они еще не заглядывали!

Бразерхуд покачал головой, словно желая сказать, что никогда не привыкнет к царящим в этом мире жестокостям.

– Грац они пытаются представить тем местом, где все началось, Бел, – сказал он. – У них уже готова грандиозная теория о том, как, проходя службу, он попал в руки мошенников. Что вы об этом думаете?

– Глупости, – сказала она.

– Почему вы так уверены?

– Он был там счастлив. Он вернулся в Англию другим человеком. «Я состоялся, – все твердил он. – Дело сделано, Бел. Я нашел свою вторую половину». Он гордился тем, что так хорошо поработал.

– Он описывал эту работу?

– Он не мог. Слишком секретной и опасной была эта работа. Он сказал только, что, если я б знала, я гордилась бы им.

– Упоминал он кодовое название какой-нибудь операции, в которой принимал участие?

– Нет.

– Называл фамилии других агентов?

– Что за глупости вы спрашиваете! Ни за что он не стал бы этого делать!

– Говорил о командире?

– Сказал, что командир был блестящий. Магнусу все новое кажется блестящим.

– Если я произнесу название «Зеленые рукава», вам это что-нибудь скажет?

– Старинная английская песня.

– О девушке по имени Сабина вы никогда не слыхали?

Она покачала головой.

– Он говорил, что я у него первая.

– И вы ему верили?

– Трудно судить, если и он у тебя первый.

С Белиндой, как вспомнилось ему, молчание всегда приятно. Если ее умозаключения подчас бывают смешны, то молчаливые паузы между ними всегда дышат достоинством.

– Итак, Найджел с друзьями удалились вполне умиротворенные, – сказал он. – Ну а вы?

Ее лицо темнело на фоне окна. Он ждал, что она поднимет голову и повернется к нему, но этого не произошло.

– Куда бы вы отправились искать его? – спросил он. – Если бы были на моем месте?

Но она по-прежнему не двигалась, не отвечала.

– Куда-нибудь на взморье? Ведь ему, знаете ли, свойственны подобные фантазии. Иногда он берет кусочек и делится с ближним. Вас он тоже оделял ими? Шотландию? Канаду? Кочующие стада оленей? Добросердечная леди, всегда готовая его принять? Я должен знать это, Белинда. На самом деле должен!

– Я не стану больше говорить с вами, Джек. Пол прав. Не надо мне это делать.

– Что бы он ни совершил? И даже, как это может оказаться, чтобы спасти его?

– Я не верю вам. Особенно когда вы стараетесь проявить доброту. Он ваших рук дело, Джек. Он поступал так, как вы ему велели. Вы говорили, кем ему стать. На ком жениться. С кем развестись. Если он совершил зло, вы виноваты в этом не меньше, чем он сам. Избавиться от меня ему было не трудно – он просто отдал мне ключи и отправился к адвокату. А от вас как ему избавиться?

Бразерхуд сделал шаг к двери.

– Если найдете его, скажите, чтобы больше не звонил. И знаете что еще, Джек? – Бразерхуд остановился. Лицо его вновь помягчело, засветилось надеждой. – Написал он ту книгу, о которой столько говорил?

– Какую книгу?

– Великий роман-автобиографию, книгу, которая должна изменить мир.

– Он должен был написать такую книгу?

– «Когда-нибудь я запрусь ото всех и выскажу всю правду». – «Зачем же запираться? Выскажи ее сейчас», – сказала я. Но ему казалось, что это вряд ли возможно. Я не позволю Люси рано выйти замуж. И Пол, он тоже не позволит. Лучше мы посадим ее на таблетки, и пусть себе крутит романы.

– Где он собирался запереться ото всех, а, Белинда?

Но свет уже померк в ее глазах.

– Вы сами во всем виноваты, Джек. Вы и ваши спецслужбы. У него все было бы в порядке, если б ему не повстречались люди вроде вас.

* * *

«Подожди, – говорил себе Грант Ледерер. – Все они ненавидят тебя. И большинство их ненавистно тебе. Будь умницей, подожди своей очереди». В комнатке-выгородке посреди другой комнаты сидели десятеро. Псевдостены освещались псевдоокнами с видом на искусственные цветы. «В таких вот местах, – думал Ледерер, – Америка проигрывала все свои войны против маленьких смуглых людей в темных пижамах. В таких вот местах, – думал он, – в комнатах со стенами из дымчатого стекла, отгороженных от всего человечества, Америка проиграет и будущие войны, все, кроме самой последней». В нескольких метрах отсюда за этими стеклами лежала тихая дипломатическая заводь Сент-Джонс-Вуда. Но здесь внутри пахло Сайгоном и Лэнгли.

– Гарри, при всем нашем величайшем почтении, – без всякого почтения пропищал Маунтджой, член кабинета министров, – все эти ваши давнишние видимые признаки прекрасного могли быть обрушены на наши головы беззастенчивым и неразборчивым в средствах противником, о чем некоторые из нас постоянно и твердили. Справедливо ли, на самом деле, опять щеголять ими? Я-то считал, что все это надежно похоронено еще в августе.

Векслер уставился на свои очки, которые он держал обеими руками. «Очки эти ему тяжелы, – подумал Ледерер. – Но видит он в них все слишком ясно». Положив очки на стол, Векслер поскреб свой ветеранский ежик обрубками пальцев. Что удерживает тебя? – мысленно обращался к нему Ледерер. – Может быть, ты переводишь с английского на английский? Или так парализующе подействовали на тебя выхлопы реактивного двигателя «конкорда», которым прибыл ты из Вашингтона? А может быть, ты полон благоговения к этим английским джентльменам, неустанно напоминающим нам, как высоко ценят они нашу свободу, и великодушно пригласившим нас отужинать в их высоком обществе? Но Господи Боже, ты же глава лучшей разведки мира! Ты мой начальник. Почему бы тебе не встать и не заставить их считаться с тобой? И как бы в ответ на эти молчаливые мольбы вновь раздался голос Векслера – так отрабатывает свой завод машина.

– Джентльмены, – заключил Векслер, произнеся это слово как «женлмены». «Заряди опять, прицелься хорошенько, не торопись», – промелькнуло у Ледерера. – Наша позиция, то есть суммарное мнение нашей службы относительно этого вопроса, вошедшего в повестку дня нашего совещания, а также вообще на данный момент, заключается в том, что мы располагаем суммой признаков и доказательств из самого разного рода источников, это во-первых, а во-вторых, некоторыми новыми сведениями, которые мы посчитали весьма знаменательными в плане оправданности нашей тревоги. – Он облизнулся. «Еще бы! – подумал Ледерер. – Если б я наговорил столько, мне бы вообще захотелось сплюнуть!» – Нам кажется, что сама логика требует от нас несколько отойти назад, по линии нашего основного курса, а после этого рассмотреть хорошенько новые данные в свете того, что происходило раньше. – Он повернулся к Браммелу, и на его морщинистом, но простодушном лице появилась извиняющаяся улыбка. – Вы хотите действовать по-другому, во всяком случае, как-то иначе, Бо, так почему вы нам прямо не заявите об этом, чтобы мы не доставляли вам неудобств?

– Дружище, вы должны действовать так, как удобнее вам, – сказал гостеприимный Браммел слова, которые он говорил всегда и всем, после чего Векслер вернулся к прерванному сообщению – сначала поместив папку в центре стола, потом передвинув ее направо с такой осторожностью, словно собирался приземлиться на крыло. И Грант Ледерер III, которому только что казалось, что кожу его раздирает чесотка, попытался умерить свой пульс и жар, и поверить в высокий смысл этого совещания. Где-нибудь, говорил он себе, будет оправдано и это достоинство, и секретность и всеведение секреткой службы. Жаль только, что место это, по-видимому, – лишь небеса обетованные.

* * *

Англичане командировали на совещание свою обычную громоздкую и сверхвлиятельную группу: Ингрэм, поддерживаемый Службой безопасности, Маунтджой, член кабинета министров, и Дорни из Министерства иностранных дел развалились вокруг стола в разнообразных позах, выражающих недоверие или же явное презрение. Изменились, как заметил Ледерер, лишь места сидящих за столом: если до сей поры Джек Бразерхуд располагался возле Браммела, то теперь на его месте был браммелевский помощник и клеврет Найджел, в то время, как Бразерхуд переместился в торец стола, откуда и оглядывал собравшихся, как большая поседевшая хищная птица, намечающая себе жертву. С американской стороны за столом было четверо. «Как же типично для нашего особо тесного сотрудничества, – подумал Ледерер, – что англичане всегда заботятся о численном перевесе! Если на самом деле наша служба численно превосходит этих подонков в пропорции девяносто к одному, то здесь мы превращаемся в преследуемое меньшинство!» Справа от Ледерера, прочистив горло, собирается вступить в схватку с тем, что он называет «непростые обстоятельства момента», Гарри Векслер. Слева от Ледерера раскинулся в кресле Мик Кэрвел, глава американской резидентуры в Лондоне, капризный бостонский миллионер, пользующийся репутацией блестящего человека на основании данных, Ледереру неведомых. Дальше небезызвестный Артелли, рассеянный математик из службы связи, вид у него такой, словно его привезли прямо их Лэнгли. И между ними сижу я, Грант Ледерер III, не симпатичный даже себе самому, предприимчивый стряпчий из Саутбенда, штат Индиана, чьи неусыпные заботы о собственной карьере и на этот раз сплотили здесь всех, чтобы доказать то, что ясно было уже шесть месяцев назад, а именно: компьютеры ничего не выдумывают, не делают реверансов противнику в обмен на подачки, не наговаривают заведомую ложь на высокопоставленных британских служащих. Они говорят лишь позорную правду и, не уступая ни обаянию, ни требованиям национальных традиций и канонов, доносят эту правду до Гранта Ледерера III, так, казалось бы, рвущегося заслужить этим всеобщее порицание.

Беспомощно внимая барахтанью Векслера, Ледерер решил, что чужак здесь не Векслер, а он сам, Ледерер. Ведь это же великий Гарри Векслер, – спорил он сам с собой, – который в Лэнгли был наместником самого Господа Бога на земле! Кого на все лады расписывал «Тайм» как легендарного американского искателя приключений. Чьим звездным часом был Залив Свиней и кто организовал хитрейшие из разведывательных акций во время вьетнамской войны. Кто нанес такое количество смертельных ударов экономикам стран Центральной Америки, что и представить себе невозможно, и вступал в сговор с виднейшими и умнейшими представителями мафии, не брезгуя опускаться на самое дно. А рядом я, честолюбивый выскочка. И о чем я думаю? Думаю о том, что человек, не умеющий ясно говорить, не умеет и ясно мыслить. О том, что самовыражение – это обратная сторона логики и что исходя из этого критерия можно заключить, что у Гарри Векслера не в порядке голова, хоть и держит он в своих руках мое драгоценное будущее.

К облегчению Ледерера, голос Векслера внезапно вновь обрел уверенность. А произошло это потому, что он обратился непосредственно к докладной Ледерера:

– «В марте 81 года надежный перебежчик сообщил, что…» – «Кличка Дамбо», – машинально отметил про себя Ледерер, сам превращаясь в компьютер. – В Париж внедрен вербовщиком из Резервного отдела. Год спустя перебежчиком стал сам вербовщик. – «В мае 81 года отдел связи сообщил, что…» – Ледерер покосился на Артелли, надеясь перехватить его взгляд, но Артелли, видимо, был в эту минуту на связи с самим собой. – «Также в марте, но уже 82 года источнику информации, внедренному в польскую разведку во время его визита в Москву с целью установления контактов, было рекомендовано…» – «Кличка Мустафа, – вспомнил Ледерер и брезгливо содрогнулся, – погиб, пав жертвой чрезмерного усердия, когда помогал польской разведке вести расследование». Сумбурно, на грани провала, Векслер все же дошел до кульминации своего утреннего сообщения: – «Смысл всех этих доказательств, женлмены, остается неизменным, – объявил он, – и заключается он в том, что вся наша разведывательная сеть на Балканах, другими словами, усилия западных спецслужб направляются разведкой Праги, и утечка происходит под самым носом союзнических англо-американских спецслужб в Вашингтоне».

В воздух от этого сообщения никто не подпрыгнул. Полковник Карузерс не вытащил из глаза свой монокль, чтобы воскликнуть в сердцах: «Ох уж эти происки наших врагов!» Сенсации Векслера уже сравнялось шесть месяцев. Трава поблекла, и помертвели кроны.

Ледерер решил вместо всего, что говорил Векслер, слушать то, что он не говорил. Ничего о моих прерванных занятиях теннисом, например. Ничего о том, что женитьба моя под угрозой, сексуальная жизнь изувечена, что я пренебрег своими отцовскими обязанностями начиная с того утра, когда меня, оторвав от всего остального, прикомандировали к великому Векслеру в качестве его вернейшего раба на 25 часов в сутки. «У вас юридическое образование, вы владеете чешским и разбираетесь в чешских делах». Так на разные лады твердили ему. «И что самое главное, у вас гибкий ум. Дайте ему работу, Ледерер. Мы ждем от вас великих свершений». Ничего о ночах, проведенных за компьютером, когда пальцы на клавишах коченеют от усталости и чуть ли не отваливаются, потому что в компьютер надо вводить все новые и новые обрывочные факты. Зачем я это делал? Что это вселилось в меня? Просто я почувствовал внутри шевеление таланта, и тогда я, оседлав его, выехал навстречу собственной судьбе. Фамилии и сведения обо всех офицерах западной разведки, в прошлом и настоящем, имевших выход на Чехословакию, на центр или периферийные службы – безразлично.

В четыре дня Ледерер собрал целое досье любопытнейших данных. Фамилии связных, подробности их перемещения, привычки, сексуальные и каникулярные пристрастия. За один напряженнейший уик-енд Ледерер подготовил общую сводку, в то время как Би оставалось лишь молиться за них обоих. Фамилии всех чешских курьеров, служащих, официальных лиц, всех приезжавших в Штаты, легально и нелегально, и выезжавших оттуда плюс отдельно представленные их описания и внешние приметы в дополнение к тем, что указываются в фальшивых паспортах. Даты и официально обозначенные цели этих путешествий, частота и продолжительность пребывания. Ледерер разложил их всех как облупленных за три коротких дня и ночи, в то время как Би была уверена, что он развлекается с Мэйзи Морс из Отдела проверки, у которой марихуана уже из ушей идет.

По-прежнему пренебрегая этой и многими другими благородными жертвами своего подчиненного, Векслер пытался теперь донести до аудитории чудовищный абзац, посвященный «нашей общей осведомленности в вопросах чешской методологии относительно манипулирования находящимися на связи».

– Вы имеете в виду агентов, Гарри? – спросил Бо Браммел, никогда не упускавший возможности пошутить, если полагал, что шутка эта сыграет на руку его репутации. Сидевший возле него коротышка Найджел подавил ухмылку, пригладив волосы.

– Можно считать да, сэр, видимо, это имелось в виду, – признал Векслер, а Ледерер, к удивлению своему, ощутил позыв к нервной зевоте в то время, как слово взял взъерошенный Артелли.

* * *

Записями Артелли не пользуется и говорит сжато, с экономностью математика. Несмотря на фамилию, в речи его проскальзывает французский акцент, который он маскирует бронксовской ленивой растяжкой.

– Поскольку видимые признаки продолжали множиться, – говорит он, – моему отделу было приказано провести обследование радиопередач, которые велись с крыши чешского посольства в Вашингтоне, а также из других мест, определенных как чехословацкие учреждения в США, за период 81 и 82 годов, в особенности из консульства в Сан-Франциско. Наши служащие вновь проанализировали расстояния, частоты, вариации и возможные зоны приема. Мы просмотрели все радиоперехваты за этот период, хотя прекратить передачи, когда они велись, мы были не в состоянии. Наши служащие подготовили расписание этих передач, с тем чтобы можно было сопоставить их с перемещениями подозреваемых лиц.

– Погодите минутку, хорошо?

Голова коротышки Найджела совершает поворот, как флюгер под резким порывом ветра. Даже Браммел, спустившись с высот, проявляет признаки истинно человеческого интереса. Из своей ссылки на конце стола Джек Бразерхуд нацеливает дуло своего указательного пальца прямо в пупок Артелли.

И что характерно в изобилующей парадоксами жизни Ледерера, это то, что из всех собравшихся в этой комнате одному Бразерхуду он хотел бы служить и подчиняться, если бы представилась такая возможность, вопреки тому, а возможно, именно благодаря тому, что все его попытки понравиться своему герою получали всегда железный отпор.

– Послушайте, Артелли, – говорит Бразерхуд, – ваши люди строят очень многое на том, что всякий раз, как только Пим покидал Вашингтон, отправляясь ли в отпуск или же для того, чтобы посетить другой город, передачи зашифрованных радиограмм из чехословацкого посольства прерывались. Подозреваю, что это же, как ударный момент, вы собираетесь изложить и сейчас.

– Несколько расцветив, но да, собираюсь, – достаточно любезно отвечает Артелли.

Указательный палец Бразерхуда по-прежнему целится в его жертву. Руки Артелли сложены на столе.

– Предполагается, стало быть, что стоит Пиму выехать за пределы территории, охватываемой вашингтонским передатчиком, и чехи знать его не желают? – продолжает атаку Бразерхуд.

– Правильно.

– И каждый раз, когда он возвращается в столицу, они опять тут как тут: «Хелло, а вот и вы, добро пожаловать». Верно?

– Да, сэр.

– Тогда посмотрим на дело с другой стороны, хорошо? Если вам надо замарать человека, разве можно найти лучший способ это сделать?

– Не в наши дни, – спокойно отвечает Артелли. – Десять лет назад – может быть. Но не в восьмидесятые.

– Почему же?

– Это было бы глупо. Все мы знаем обычную практику спецслужб – вести передачи вне зависимости, слушает или не слушает их принимающая сторона. Подозреваю, что они… – Он делает паузу. – Может быть, предоставить это мистеру Ледереру? – говорит он.

– Нет, нет, не надо, изложите вы, – повелительно бросает Векслер, не поднимая глаз.

Подобная резкость со стороны Векслера ни для кого не является неожиданностью. Характерной чертой их совещаний, хорошо известной всем присутствующим, является умолчание имени Ледерера, если не явный запрет на него. Ледерер – их Кассандра. Никто еще не просил Кассандру выступать на экстренных совещаниях.

Артелли как шахматный игрок – не спешит.

– Передающая техника, которую нам пришлось тут исследовать, устарела даже к моменту пользования ею. Это разлито в воздухе, это ощущается интуитивно. Давнишний запах. Запах устойчивой, привычной связи между двумя людьми. Связи, возможно, длившейся годами.

– Но это все крайне субъективно! – восклицает Найджел весьма сердито.

В комнате воцаряется атмосфера враждебности, и граница – деления национальные. Бразерхуд ничего не говорит, но лицо его красно. Заметит ли это кто-нибудь еще, помимо него, Ледерер не знает. Бразерхуд покраснел, сжал кулак на столе и на секунду, кажется, потерял над собой контроль. Ледерер слышит, как тот ворчит: «Выдумки и чушь», но остальное ему не слышно, потому что Артелли решается продолжать.

– Но более важное наше открытие состоит в том, какой код применялся в этих передачах. Как только мы поняли, что используются старые технические методы связи, мы подвергли передачи разного способа анализам. Ведь не сразу же догадаешься искать паровой двигатель под капотом «кадиллака», верно? Мы решили читать сообщения, учитывая, что принимающая сторона, мужчина это или женщина, видимо, прошла обучение некоторое время назад и не владеет современными кодами или же не решается их использовать. Мы стали искать коды попроще. В особенности подозрение вызвал метод заранее обговоренного текста в качестве основы шифровального ключа.

«Если кто-нибудь здесь и понимает, что он говорит, то виду он не подаст», – думает Ледерер.

– Приняв это, мы немедленно начали обнаруживать некоторую последовательность структуры. Пока что для нас это все еще алгебра. Но кое-что наблюдается. Это логический словесный ряд. Может быть, кусок шекспировского текста. Может быть, детский стишок готтентотов. Но за всем угадывается какой-то стройный текст. И из этого текста черпается основа их кода. И мы подозреваем – возможно, это покажется некой мистикой, – что текст этот как бы соединяет передающего и принимающего, как мог бы соединять живой человек. Все, что нам требуется, это одно слово. Лучше – но не обязательно – начальное. Остальная расшифровка – это лишь вопрос времени, после чего все будет раскрыто и обнародовано.

– И когда же это произойдет? – спрашивает Маунтджой. – Полагаю, что к году тысяча девятьсот девяностому?

– Возможно, и так. А возможно, сегодня вечером.

Внезапно становится очевидно, что Артелли знает больше, чем говорит. Гипотеза стала для него непреложной истиной.

Бразерхуд первым подхватывает намек.

– Почему же все-таки сегодня – говорит он. – Почему не к тысяча девятьсот девяностому?

– В чешских передачах появилась вообще какая-то странность, – с улыбкой признается Артелли. – Тут и там в эфире появляются обрывки информации. Прошлой ночью пражское радио обратилось вдруг к какому-то профессору, которого в природе не существует.

Как крик о помощи, обращенный к тому, кто способен воспринимать лишь членораздельную речь. Потом, мы постоянно слышим сигналы о помощи – на коротких волнах, сигналы направляемые из чешского посольства в Лондоне. Четыре дня кряду они вклинивали свои коротковолновые сигналы в основную трансляцию Би-би-си. Словно чехи потеряли в лесу ребенка и кричат на все лады в надежде, что крики эти каким-нибудь образом дойдут до него.

И еще прежде, чем замер монотонный голос Артелли, включается Бразерхуд.

– Разумеется, следуют сигналы из Лондона, – яростно начинает доказывать он и с вызовом опускает сжатый кулак на стол. – Разумеется, чехи действуют! Господи, сколько раз еще надо это вам объяснять! Два года без перерыва эти проклятые чехи ведут передачи оттуда, где появляется Пим, и, разумеется, передачи эти совпадают с его передвижениями. Это радиоигра. В нее играют, когда хотят замарать человека. Вы упорно повторяете одно и то же и ждете, пока у кого-то не выдержат нервы. Чехи не дураки. Иной раз мне кажется, что глупость проявляем мы.

Артелли бесстрастно поворачивается к Ледереру и криво усмехается, как бы говоря: «Посмотрим, сможете ли поразить их вы». При этом Гранту Ледереру совершенно некстати вспомнилось роскошное обнаженное тело Би, лежащее на его теле, и ангельская прелесть ее ласк.

– Сэр Майкл, я вынужден начать с другого конца, – безмятежно произносит Ледерер заранее заготовленные слова и прямо обращается к Браммелу: – Я перенесусь на десять дней назад, в Вену, если вы не возражаете, сэр, а оттуда проследую в Вашингтон.

Никто не смотрит на него. Начинай, откуда считаешь нужным, говорили они ему, и скажи наконец то, что должен сказать.

* * *

В нем проснулся другой Ледерер, и он с радостью приветствует новую версию самого себя. Я охотник за наградами, курсирующий между Лондоном, Вашингтоном и Веной, держа Пима постоянно в поле моего зрения. Я тот самый Ледерер, кому Би, едва только нам удается улизнуть от микрофонов, громогласно сетует на то, что Пим еженощно делит с нами наше супружеское ложе. Тот самый Ледерер, который ночью то и дело просыпается в поту сомнений и неуверенности, чтобы, проснувшись утром, опять застать Пима, прочно расположившегося между нами. Тот самый Ледерер, который весь последний год – начиная с того момента, когда фамилия Пима впервые подмигнула мне с компьютерного экрана, – выслеживал его, вначале как абстракцию, затем как друга-сумасброда. Заседал с ним в бесконечных комиссиях и комитетах – верный и такой расположенный к нему друг. Веселился с ним и его семьей на семейных пикниках в Венском лесу, а потом стремглав летел к письменному столу и со свежими силами анализировал и разлагал на части то, чем только что наслаждался. Я тот самый Ледерер, который слишком легко привязывается к людям, а потом мстит тому, кто его держит и не отпускает от себя, который то благодарен великому Векслеру за каждую его кривую ухмылку и дружеское похлопывание по плечу, а то, минутой позже, напускается на него с бранью, зло высмеивая его, всячески унижая, стирая в воспаленном мозгу его образ, мстя ему за то, что он стал еще одним из моих разочарований.

Не важно, что я младше Пима на целых двадцать лет. В Пиме я различаю то же, что различаю в себе – душу, тонкую и переменчивую. Он, как и я, один из тех, кто даже за игрой с детьми испытывает тягу к самоубийству или насилию. «Господи Боже, он один из нас! – хочет выкрикнуть Ледерер прямо в лицо этим сонным лизоблюдам вокруг. – Не из вас, конечно, а из меня. Мы с ним оба законченные психопаты». Но, разумеется, ничего подобного он не выкрикивает. Он говорит – здраво и умно рассказывает про свой компьютер.

Но еще перед этим, по-прежнему спокойно и бесстрастно, Ледерер обрисовывает ситуацию, которая сложилась в августе, когда обе стороны – Ледерер бросает уважительный взгляд на своего героя Бразерхуда – договорились, что дело Пима следует бросить, а комиссию по расследованию – распустить.

– Но брошено это дело не было, правда? – говорит Бразерхуд, не давая себе труда на этот раз чем-нибудь предварить свое вмешательство. – Вы продолжали наблюдение за его домом и, могу поклясться, запустили парочку-другую жучков и в других местах.

Ледерер бросает взгляд на Векслера. Векслер хмурится и трет лицо, как бы говоря: «Ах, не впутывайте меня во все это!» Но Ледереру вовсе не хочется принимать эту подачу, и он бестактно выжидает, пока вместо него мяч не подхватит Векслер.

– С нашей стороны, Джек, было принято решение суммировать все доказательства, которыми мы в настоящий момент располагаем, – нехотя поясняет Векслер. – Мы склонились тогда к тому, чтобы постепенно ослабить… э, не нагнетая драматизма… медленно свести на нет…

Последовавшую тишину нарушает Браммел, который с бодрой улыбкой произносит:

– Одним словом, вы хотите сказать, что наблюдение продолжалось. Это вы подразумеваете?

– Но очень ограниченное, абсолютно минимальное на всех уровнях, Бо.

– По-моему, мы все договорились отозвать собак немедленно, Гарри. Насколько мне известно, мы свою часть договора выполнили.

– Наша служба приветствовала договор в целом, самый дух его, Бо, но в свете открывшихся возможностей и учитывая возникшие обстоятельства и видимые признаки…

– Благодарю, – произносит Маунтджой и бросает карандаш, как человек, отталкивающий тарелку с едой.

Но тут уж огрызается Векслер, а огрызаться Векслер умеет.

– Надеюсь, вы не раскаетесь в этой благодарности, – отрезает он и воинственно упирает костяшки пальцев в кончик носа.

Дело Ганса Альбрехта Петца, продолжает Ледерер, всплывшее полгода назад, поначалу, кажется, возникает в контексте, не имеющем никакого касательства к Пиму. Петц появился как обычный чешский журналист на конференции «Восток – Запад» в Зальцбурге и был там замечен как новое лицо. Человек немолодой, сдержанный и интеллигентный, паспортные данные прилагаются. Ледерер включил его имя в список и обратился в Лэнгли с просьбой о всесторонней проверке. Из Лэнгли ответили, что «ни в чем не замечен», но советовали проявить осторожность. Месяц спустя Петц всплыл опять, появившись в Линце с целью освещения в печати сельскохозяйственной выставки. С другими журналистами он не выпивал, снискать к себе расположение не старался, в павильонах появлялся редко и печатных отзывов никаких не представил. Ледерер поручил своим референтам прочесать всю чешскую прессу в поисках статей Петца – единственное, на что они наткнулись, это состоящая из двух параграфов заметка в «Социалистическом крестьянине», подписанная Г.А.П., о недостатках тракторов тяжелых западных моделей. А потом, когда Ледерер уже совсем было позабыл о нем, пришло подтверждение из Лэнгли: Ганс Альбрехт Петц, он же Александр Хампель, офицер чехословацкой разведки, недавно был на конференции независимых журналистов в Афинах. Без особого разрешения в контакты с Петцем-Хампелем не вступать. Ожидать поступления новой информации.