Текст книги "Идеальный шпион"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

Услышав слово «Афины», Ледерер почувствовал себя так, словно в комнате резко упало атмосферное давление.

– Был в Афинах когда? – раздраженно буркнул Бразерхуд. – Какой нам прок от сведений, если в них не указываются даты?

Найджел неожиданно занялся своей шевелюрой. Хмурясь, словно от приступа боли, он крутил теперь своими наманикюренными пальчиками один за другим какие-то седоватые рога над ухом.

Опять заговорил Векслер и, к удовольствию Ледерера, уже не так уважительно-робко.

– Конференция в Афинах проходила с 15 по 18 июня, Джек. Хампеля видели там лишь в день открытия. Номер в гостинице он забронировал на три ночи, но не проспал в нем ни одной. Расплачивался наличными. Судя по греческим источникам информации, в Афины он прибыл 14 июня и страны потом не покидал. Вероятнее всего, покинул он ее уже с другим паспортом. Похоже, что он летал на Корфу. Списки пассажиров греческих авиалиний, как всегда, сплошной сумбур, но похоже, что на Корфу он летал, – повторил Векслер. – К этому времени человек этот вызывал у нас уже пристальный интерес.

– А мы не слишком забегаем вперед? – говорит Браммел, чья любовь к порядку всегда возрастает в минуты острых кризисов.

– Я хочу сказать, черт побери, это ведь может быть все та же старая штука. Вина как результат случайного совпадения. То же самое, что и с радиосигналами. Когда мы сами хотим замарать и опорочить человека, мы играем в эту же игру. Выбираем кого-нибудь из стариков спецслужбы, в чьей биографии есть кое-какие темные пятна, но, конечно, ничего позорного, и пускаем его по следам несчастного, так сказать, параллельно всем его передвижениям, ожидая того момента, когда противник воскликнет – «Ага-а! Наш-то агент, оказывается, шпион!» Подстреливаем их же собственными руками. Проще простого. Хорошо. Хампель следует всюду за Пимом. Но где доказательства какой бы то ни было деловой активности Пима?

– В настоящий момент их нет, сэр, – с напускным смирением признается Ледерер, приходя на помощь Векслеру. – Однако задним числом контакт Пима и Ганса Альбрехта Петца нами зафиксирован и установлен. Во время Зальцбургской конференции Пим и его жена были там же на музыкальном фестивале. Петц останавливался в гостинице, которая находится в двух сотнях ярдов от гостиницы Пима.

– Та же история, – упрямо гнет свое Браммел. – Все подстроено. Видно невооруженным глазом. Верно, Найджел?

– Очень уж явно, – говорит Найджел.

Опять это давление. «Может быть, машины, заглушая звуки, поглощают и кислород», – думает Ледерер.

– Не будете ли вы так любезны сообщить нам дату возникновения афинского следа? – спрашивает Бразерхуд, по-прежнему озабоченный, главным образом, датами.

– Десять дней назад, сэр, – говорит Ледерер.

– Не очень-то вы спешили посоветоваться с нами, правда?

Разозлившись, Векслер быстрее облекает свои мысли в слова.

– Но, послушайте, Джек, нам же ни в коей мере не хотелось раньше времени обрушивать на вас компьютерные данные случайных совпадений!

И, обращаясь к Ледереру, своему мальчику для битья:

– Какого черта ты тянешь?

Десять дней назад. Ледерер поглощен работой в аппаратной их службы в Вене. Поздний вечер, и он отклонил два приглашения на коктейль и одно – на обед, сославшись на легкую простуду. Он позвонил Би и дал ей услышать волнение в его голосе и чуть было не бросился к ней, чтобы рассказать ей все тут же и не откладывая, потому что он всегда делится с ней всем, а иной раз, когда дело застопоривается, даже может кое-что и присочинить во имя сохранения собственного лица. Но тут он предпочитает остаться один. И хотя руки его от напряжения уже затекли в суставах, он все печатает и печатает. Вначале он воспроизводит на экране даты всех отлучек и возвращений Пима из Вены и в Вену и устанавливает с непреложной очевидностью, что даты обеих его поездок в Зальцбург и Линц полностью совпадают с соответствующими датами поездок Петца, то есть Хампеля.

– И поездки в Линц тоже? – резко обрывает его Бразерхуд.

– Да, сэр.

– И вы, конечно, как я думаю, сопровождали его туда, вопреки нашему уговору?

– Нет, сэр, Магнуса в Линц мы не сопровождали Мэри Пим находилась в гостях у моей жены Би. И в ходе невинного дружеского разговора совершенно на другую тему, этого чисто женского общения, нами, мистер Бразерхуд, и была получена это информация.

– Но он мог и не ездить в Линц. Возможно, он сказал так жене из соображений конспирации.

Ледерер с большой неохотой соглашается с такой возможностью, но одновременно он мягко высказывает предположение, что это не столь уж существенно в свете сигнала, полученного из Лэнгли этим же вечером; это сообщение он и зачитывает всему синклиту старших офицеров англо-американских спецслужб: «Сообщение это легло на мой стол через пять минут после того, как выяснилась история с Линцем. Цитирую: „Петц-Хампель – одно и то же лицо с Иржи Заворски, родившимся в Карлсбаде в 1925 году, западногерманским журналистом чешского происхождения, который совершил девять нелегальных поездок в Штаты в период с 1981 по 1982 год“».

– Превосходно, – выдохнул Браммел.

– Даты рождения в подобных случаях бывают не совсем точны, – бестрепетно продолжает Ледерер. – Наш опыт подсказывает, что подложные паспорта обычно имеют тенденцию прибавлять владельцу паспорта год или два.

Едва этот сигнал ложится ему на стол, как Ледерер уже воспроизводит на экране даты и места пребывания г-на Заворски в Америке. «И тут-то все и прояснилось», – говорил Ледерер, пусть и не так многословно – это одно нажатие кнопки слило все воедино – континенты сблизились, три журналиста конца 50-х годов стали одним и тем же чешским шпионом неопределенного возраста, и Грант Ледерер III, благодаря безукоризненной работе наших служб связи, мог воскликнуть: «Аллилуйя!» и «Би, я обожаю тебя!», обращаясь к обитым изоляционной ватой стенам.

– Каждый американский город, который посетил Петц-Хампель-Заворски в 1981–1982 годах, в это же самое время посетил и Пим, – со значением произносит Ледерер, – на время этих совместных визитов передачи с крыши чехо-словацкого посольства прекращаются, как мы считаем, потому, что вместо них происходят личные встречи агента и его куратора. Радиосвязь между ними в таких случаях оказалась бы излишней.

– Прекрасно, – говорит Браммел. – Хотелось бы разыскать чешского разведчика, все это подстроившего, чтобы я мог принести ему мои личные душевные поздравления.

Всячески стараясь выказать все знаки уважения к партнерам, Мик Карвер поднимает и аккуратно ставит на стол чемоданчик, из которого извлекает груду папок.

– Здесь у нас полное досье Петца-Хампеля-Заворски, предполагаемого куратора Пима, – поясняет он спокойно и терпеливо, как торговец, твердо решивший во что бы то ни стало разрекламировать новую технику, несмотря на сопротивление консерваторов. – Мы ожидаем новых сведений о недавних событиях в самом ближайшем будущем, возможно, они поступят даже сегодня ночью. Бо, не скажете ли нам, когда возвращается Магнус в Вену?

Браммел, как и все прочие, внимательно изучает свои бумаги, и потому неудивительно, что откликается он не сразу.

– Когда мы ему прикажем, полагаю, – небрежно бросает он, переворачивая страницу. – Никак не раньше. Как говорится, смерть была, в некотором роде, избавлением для старикана отца. Думаю, он оставил свои дела в беспорядке, Магнусу придется много с ними повозиться.

– Где он теперь? – спрашивает Векслер.

Браммел смотрит на часы.

– Обедает, как я думаю, – говорит он. – Самое время, не так ли?

– В каком городе он сейчас? – продолжает настаивать Векслер.

Браммел улыбается.

– Знаете, Гарри, я предпочту вам этого не сообщать. Граждане нашей страны обладают некоторыми правами, а ваши служащие и так несколько переусердствовали с этой слежкой.

Но Векслер проявляет явное упрямство.

– Последнее, что мы знаем о нем, это то, что он находился в Лондонском аэропорту, где зарегистрировался на рейс в Вену. Наши сведения таковы, что все дела в Лондоне он завершил и возвращается на службу. Что же произошло?

Найждел стиснул руки. Не размыкая сомкнутых пальцев, он опускает руки на стол, словно желая сказать: «Мал я ростом или велик, но говорить сейчас буду я».

– Вы не хотите сказать, что сопровождали его и в аэропорт тоже? Это уж действительно было бы чересчур!

Векслер трет подбородок. С выражением грустным, но непреклонным.

– Нам необходимы эти сведения. Бо, если это обманная операция чешских спецслужб, то хитрее операции я не знаю.

– Пим тоже очень хитрый и опытный работник, – парирует Браммел. – В течение тридцати лет он был для них как для быка красная тряпка. Могут ради него и побеспокоиться.

– Бо, вы должны вызвать Пима, вытрясти из него все. Если этим не займетесь вы, мы будем считать себя вправе приняться за это дело и довести его до конца, даже если это будет стоить нам жизни. Мы поставим перед ним некоторые вопросы – вопросы весьма важные, а задавать их станут ему люди очень и очень опытные.

– Гарри, я даю вам слово, что, когда придет время, вы и ваши люди сможете говорить с ним столько, сколько пожелаете.

– Не исключено, что время это уже пришло, – произносит Векслер, упрямо выставляя вперед челюсть, – не исключено, что нам следует быть здесь с самого начала и слушать, как он запоет. Лучше взять его тепленьким.

– Не исключено также, что вам следует больше доверять нашим суждениям и не торопиться, – вполне уместно вворачивает Найджел и бросает на Векслера ободряющий взгляд поверх очков.

Ледерером между тем овладевает странная потребность. В нем поднимается чувство, столь же неукротимое, как рвота. Среди бесконечно возникающих вновь и вновь компромиссов, умолчаний и лицемерных поступков он чувствует необходимость как-то выразить свое глубинное родство с Магнусом. Заявить о том, что обладает некой монополией в понимании этого человека и подчеркнуть личный характер своего успеха? Оставаться в центре, не дать вновь столкнуть себя на периферию, где он так долго обретался?

– Вы упомянули отца Пима, сэр, – выпалил он, вперив взгляд непосредственно в Браммела. – Мне о нем известно, сэр. Я сам имею отца в некотором роде схожего. Разница заключается лишь в степени. Мой отец – юрист низкого разбора, излишней щепетильностью в делах, требующих честности, он также не страдает. Нет, сэр, никак не страдает. Но отец Пима – законченный мошенник. Артист этого дела. Наши психоаналитики, собрав сведения о нем, пришли к выводам весьма тревожным. Знаете ли вы, что находясь в Нью-Йорке, этот человек ухитрился создать целую империю – сеть поддельных компаний? Он брал деньги взаймы у крупнейших воротил. Я хочу сказать, что они имели репутацию крупных деятелей. Он наносил себе финансовый убыток, но остановиться не мог. Хочу признаться даже, что, Господи прости, Магнус всерьез приударял за моей женой, известно ли вам это? Я это ему не в укор. Она женщина привлекательная. Просто я это к тому, что и он человек неуемный. Человек буйного темперамента. Эта его английская сдержанность – лишь маска.

Это не первый самоубийственный поступок Ледерера. Никто не слышит его, никто не восклицает: «Ага-а! Да неужели?» И когда слово берет Браммел, голос его холоден, как милостыня, и так же неспешен.

– Что ж, я всегда полагал, что все дельцы – мошенники, правда, Гарри? Думаю, что все мы разделяем это мнение.

Он оглядывает всех сидящих за столом, кроме Ледерера, после чего опять обращается к Векслеру:

– Гарри, почему бы нам с вами вдвоем не обсудить в течение часа кое-какие подробности, как вы считаете? Если на той или иной стадии предстоит допрос с пристрастием, нам с вами, видимо, стоит заранее обговорить некоторые общие принципы. И ты, Найджел, останься. Это будет справедливо. Что же касается остальных, – он смотрит на Бразерхуда и улыбается ему особой понимающей улыбкой, – то им остается сказать только «до свидания». Когда завершите все дела, попрошу расходиться парами. Не все сразу, дабы не пугать обитателей здешних мест. Благодарю всех.

Браммел отбывает. Векслер устремляется за ним решительным шагом – человек, который сделал свое дело, что бы там ни думали другие. Найджел ждет, пока все не уходят, а затем, как суетливый гробовщик, бросается к столу и, обогнув его, дружеским жестом берет за руку Бразерхуда.

– Джек, – шепчет он, – здорово разыграно, отличная работа. Мы их совершенно загнали в угол. На пару слов, туда, подальше от микрофонов, не возражаешь?

* * *

День клонился к вечеру. Укромное место, предназначенное для их конспиративной встречи, представляло собой виллу, выстроенную в стиле, подражающем архитектуре эпохи регентства, с узорчатыми ставнями на окнах. Над посыпанной гравием подъездной аллеей нависала теплая туманная дымка, и Ледерер маячил там в тумане, как убийца, поджидающий, когда же наконец на освещенном крыльце возникнет фигура Бразерхуда. Маунтджой и Дорни прошли мимо него, не сказав ни слова. Карвер, вместе со своим чемоданчиком и Артелли, был более откровенен.

– Я не сдаюсь, Ледерер. Надеюсь, в следующий раз, вы заставите их сникнуть, не то они снимут вам голову.

«Вот сволочь», – подумал Ледерер.

Наконец появился и Джек Бразерхуд, непонятно о чем секретничавший с Найджелом. Ледерер ревниво наблюдал за ними. Найджел повернулся и опять прошел в дом. Бразерхуд зашагал вперед.

– Мистер Бразерхуд, сэр? Джек? Это я, Ледерер…

Бразерхуд не сразу остановился. Он был в своем обычном грязном плаще и шарфе и, остановившись, закурил очередную свою желтую сигарету.

– Что вам надо?

– Джек. Я хочу только сказать вам – что бы он ни сделал, если он и вправду это сделал, я сожалею, что это оказался он и это оказались вы.

– Может, он и не сделал ничего. Может, он просто вербовал кого-то из противников, о чем не поставил нас в известность. Это в его духе. По-моему, вы вывернули всю историю наизнанку.

– Разве он мог так поступить? Действовать на свой страх и риск в стане противника, никому ничего не говоря? Господи, это же взрывоопасно! Если б такое допустил я, начальство в Лэнгли бы на мне живого места не оставило!

Не дождавшись приглашения, он теперь шел рука об руку с Бразерхудом. Они миновали казармы Королевского конногвардейского артиллерийского полка. С плаца раздавалось цоканье конских копыт, но коней в тумане не было видно. Бразерхуд шагал быстрым шагом. Ледереру было нелегко поспевать за ним.

– Мне, право, очень нелегко, Джек. Никто, по-моему, не понимает, чего мне стоило так поступать в отношении друга. Ведь это не просто Магнус. Тут замешаны Би, и Мэри, и дети, словом, все. Бекки и Том по-настоящему влюблены друг в друга. Я это к тому, что все мы – как бы это выразиться? – связаны друг с другом узами самыми разнообразными. Здесь в двух шагах пивная. Вы разрешите мне угостить вас стаканчиком?

– Нет, боюсь, мне надо спешить по неотложным надобностям.

– Мне вас подвезти? За углом меня ждет машина с шофером.

– Предпочитаю пройтись, если вы не возражаете.

– Магнус много рассказывал мне о вас, Джек. Наверное, он делал это вопреки правилам, но так уж случилось. Мы были действительно близки. Теснейшая связь. Вот ведь что любопытно. Между нами установились отношения совершенно особого свойства. Я верю в такие особые отношения. Верю в англосаксонскую солидарность, Атлантический пакт, родство по всей этой линии. Помните, кражу со взломом, которую вы с Магнусом сотворили в Варшаве?

– Да нет, вроде не помню.

– Бросьте, Джек! Как вы спустили его вниз через слуховое окно? Неужто не помните? А внизу стояли люди в форме польской полиции на случай, если жертва неожиданно вернется домой? Он говорил, что вы были ему как отец. Знаете, как он о вас однажды сказал? «Джек – настоящий чемпион-многоборец». Мне кажется, что, если у Магнуса получилась бы эта его книга, все было бы хорошо. Просто у него слишком много всего накопилось внутри. Ему надо это выплеснуть.

Он слегка запыхался, учащенно дышал в паузах между словами, но не замедлял шага – так важно ему было, чтобы Бразерхуд понял его.

– Видите ли, сэр, я много читал в последнее время насчет элемента творческого начала в сознании преступника.

– О, так он уже и преступник!

– Пожалуйста, разрешите мне процитировать вам кое-что из того, что я прочел.

Они дошли до перекрестка и дожидались сигнала светофора.

– «В чем отличие моральных принципов законченного анархиста и ниспровергателя-художника, принципов, так или иначе свойственных всем вообще творческим профессиям, от артистизма преступника?»

– Боюсь, что мне это недоступно – переизбыток длинных слов. Извините.

– Черт возьми, Джек, все что я хочу сказать, это то, что все мы мерзавцы, но на законном основании. В чем наша работа? Знаете, в чем она состоит? Заставить наши преступные наклонности приносить пользу государству. Так я про что – лишь про то, что почему я должен изменить свое отношение к Магнусу только на том основании, что он слегка ошибся и чуть-чуть по-своему подправил состав коктейля? Да не могу я этого сделать! Магнус – это все тот же Магнус, с кем я так прекрасно проводил время. И я все тот же, с кем проводил время Магнус. Ничто не изменилось, кроме того, что мы очутились по разные стороны баррикады. Знаете, однажды мы говорили о дезертирстве. Что бы было, если б нам пришлось рвать когти, бежать? Оставить жену и ребятишек, раствориться в пространстве? Даже такие темы мы могли обсуждать, Джек, настолько мы были близки. Мы в буквальном смысле понимали друг друга без слов. Это действительно так. Это удивительно.

Они вышли теперь на Сент-Джонс-Вуд-Хай-стрит и направлялись в сторону Риджентс-Парка. Бразерхуд ускорил шаг.

– Так куда же он собирался бежать? – резко бросил вдруг Бразерхуд. – Обратно в Вашингтон? В Москву?

– Домой. Он сказал, что для него есть одно-единственное место. Его дом. Хочу сказать, что это очень показательно. Человек, любящий свою родину, мистер Бразерхуд! Магнус – не ренегат!

– Не знал, что у него есть дом, – сказал Бразерхуд. – Бродячее детство, вот как он всегда мне это представлял.

– Дом для него – это маленький приморский городок в Уэльсе. С безобразной викторианской церковью. Там есть строгая квартирная хозяйка, которая запирает его уже в десять часов вечера. И Магнус мечтал, что в один прекрасный день он затворится там в четырех стенах – в комнате наверху – и будет писать до полного изнеможения, пока не будут написаны двенадцать томов собрания сочинений Пима, которыми он заткнет за пояс Пруста.

Бразерхуд словно бы не слышал. Он ускорял и ускорял шаг.

– Дом – это там, где возвращается детство, мистер Бразерхуд. Если дезертирство – это способ обновить свою сущность, то оно требует и рождения заново!

– Это он такую глупость сморозил или вы?

– Мы оба одинаково так считаем. Мы это обсуждали. Мы обсуждали и много-много других вещей. Знаете, почему столько дезертиров дезертируют потом вторично? Мы и это прояснили. Это постоянное рождение заново. Замечали вы когда-нибудь в дезертирах, во всей этой сумасшедшей своре, одну общую черту – все они люди незрелые и, простите мне такую грубость, в буквальном смысле слова недоноски!

– Как называется это место, вам известно?

– Простите?

– Этот его уэльский райский уголок. Как он называется?

– Названия он не упоминал. Все, что он говорил, это то, что дом находится по соседству с замком, где он вырос и где жил с матерью. Рядом там были шикарные поместья, куда он с матерью часто ездил и на охоту, и на танцы во время рождественских балов.

– Вам попадались когда-нибудь чехи, которые используют старые номера газет? – спросил Бразерхуд.

Ошарашенный такой неожиданной сменой темы, Ледерер вынужден был помолчать и собраться с мыслями.

– Мой коллега сейчас ведет одно дело, – сказал Бразерхуд. – И он задал мне вопрос. Чешский агент, прежде чем выйти на задание, роется в газетах недельной давности. К чему бы это?

– Я вам объясню к чему. Это обычная практика, – сказал оправившийся Ледерер. – Трюк старый, но распространенный. У нас был один такой агент, работал на два фронта. Чехи долго его натаскивали, как надо заворачивать экспонированную пленку в газетную бумагу. Выводили его вечером на улицу, учили находить неосвещенные уголки. Бедняга чуть себе руки не отморозил. Ведь было двадцать градусов!

– Я спрашивал о старых газетах.

– Да, конечно. Тут две возможности. Во-первых, может использоваться число, во-вторых – день недели. Если число – это тихий ужас: ведь приходится заучивать тридцать одно условленное соответствие. Так, например, число 18 – значит, следует читать: «Встретимся за мужской уборной в Брно в 9.30, и не опаздывайте». Или так: 6 – это значит «Какого черта задерживаете мое месячное жалованье?» – Он одышливо хохотнул, но Бразерхуд не поддержал его веселости. – Дни недели это то же самое, но в усеченном варианте.

– Спасибо. Я передам ему это, – сказал Бразерхуд, наконец останавливаясь.

– Сэр, для меня величайшей честью было бы пригласить вас сегодня отобедать со мной, – сказал Ледерер, совершенно отчаявшись добиться отпущения грехов у Бразерхуда. – Я подверг поношению одного из ваших сотрудников, таков мой долг. Однако если бы мне было позволено отделить служебную сторону от стороны личной, я почел бы себя счастливцем, сэр. Джек!

Такси уже замедляло ход.

– В чем дело?

– Не могли бы вы кое-что передать Магнусу от меня, несколько дружеских слов?

– Каких же?

– Скажите ему, когда угодно, а когда закончится это, где угодно. Я вечно буду его другом.

Кивнув, Бразерхуд влез в такси и укатил прежде, чем Ледерер расслышал адрес, который тот назвал таксисту.

Следующий шаг Ледерера по праву должен войти в историю – если не в историю дела Пима вообще, то по крайней мере в историю его личных злоключений, злоключений того, кто, обладая проницательностью и острым зрением, постоянно третируется и получает зуботычины за свои никому не нужные пророчества. Ледерер, желая позвонить Карверу, ворвался в телефонную будку лишь затем, чтобы сразу же обнаружить, что у него нет английских монет. Нырнув в «Малберри-армс», он торопливо пробрался к бару и через силу выпил кружку пива только затем, чтобы получить сдачу. Вернувшись в будку, он понял, что автомат не работает, и бросился на улицу искать своего шофера, который, видя, как Ледерер уходит с Бразерхудом, решил, что может быть свободен, и укатил в Батерси к приятелю. В 9 вечера Ледерер ворвался в посольство США к Карверу, который составлял сводку событий этого дня, готовя сообщение.

– Они все врут! – заорал Ледерер.

– Кто это «они»?

– Да англичане эти чертовы! Пим отмочил коленце. Они не знают, где он находится, и понятия не имеют, где его искать. Я, исключительно чтобы спровоцировать Бразерхуда, попросил передать ему несколько слов, и он любезно согласился, чтоб сбить меня с толку. Пим сбежал чуть ли не с трапа самолета в Лондонском аэропорту, и они так же ищут его, как и мы. Эти чешские радиосигналы тоже его обыскались. Слушайте-ка!

Карвер слушал. Он прослушал повторение всего разговора Ледерера с Бразерхудом и пришел к выводу, что разговор этот был ошибкой и что Ледерер превысил свои полномочия. Ледереру он этого не сказал, но взял это на заметку и уже вечером специальной телеграммой в Отдел кадров Управления обеспечил неизбежность включения этого случая в досье Ледерера. При этом он абсолютно не отрицал того, что Ледерер нащупал истину, хотя пришел он к этой истине маршрутом ошибочным, что также нашло свое отражение в телеграмме. Таким образом Карвер обезопасил свои тылы, в то же время нанеся удар захватчику. Неплохо.

«Англичане хитрят, – доверительно сообщил он кое-кому наверху. – Мне придется усилить наблюдение».

* * *

Кабинет директора был полон ловушек для насекомых. Мистер Керд, не терпя насилия, страстно увлекался изучением чешуекрылых. Наш отец-основатель Дж.-Ф. Гримбл сурово глядел с портрета на потрескавшуюся кожу кресел. В одном из них сидел Том. Напротив него расположился Бразерхуд. Том разглядывал полученную из Лэнгли фотографию с изображением Петца-Хампеля-Заворски. Бразерхуд разглядывал Тома. Мистер Керд пожал Бразерхуду руку и предоставил обоих их занятию.

– Это тот самый человек, который был с папой на крикетной площадке? – спросил Бразерхуд, не сводя глаз с Тома.

– Да, сэр.

– Довольно близко к твоему описанию, правда?

– Да сэр.

– Я подумал, что тебе это будет приятно.

– Мне это приятно, сэр.

– Фотография не передает хромоту и особенности походки. Писем от отца не было? Телефонных звонков?

– Нет, сэр.

– И ты не писал ему?

– Я не знаю, куда посылать письмо, сэр.

– Почему бы тебе не дать его мне?

Порывшись в карманах серого пуловера, Том извлек письмо в запечатанном конверте, без имени и адреса. Бразерхуд взял у него конверт, а также фотографию.

– Тот инспектор больше тебя не беспокоил?

– Нет, сэр.

– И больше никто тоже?

– В общем-то нет, сэр.

– Почему ты так странно говоришь? Что ты этим хочешь сказать?

– Как-то удивительно, что вы сегодня приехали.

– Почему же удивительно?

– Сегодня по математике много задано, – сказал Том. – А у меня с ней туго.

– Тогда, наверное, тебе пора возвращаться к математике. – Он вынул из кармана все, что осталось от письма Пима, и, протянув руку, отдал Тому.

– Я подумал, что, наверное, ты хочешь получить это обратно. Очень хорошее письмо. Ты должен быть горд и счастлив.

– Спасибо, сэр.

– Папа пишет в нем о дяде Сиде. Кто это? «Если у тебя случится неудача, – пишет он, – или же, если понадобится тебе закусить, посмеяться, заночевать в тепле и уюте, не забывай о своем дяде Сиде». Кто такой дядя Сид и откуда он?

– Сид Лемон, сэр.

– Где он живет?

– В Сербитоне, сэр. Это железнодорожная станция.

– Он что, пожилой человек? Или еще молод?

– Он воспитывал папу, когда тот был маленьким. Это был дедушкин друг. У него была жена Мег, но она умерла.

Оба они поднялись из кресел.

– Папа по-прежнему в порядке, сэр? – спросил Том.

У Бразерхуда по плечам побежали мурашки.

– За всем обращайся к маме, слышишь? К маме или ко мне. А больше ни к кому. В том случае, если тебе будет трудно.

Из кармана он вытащил потертый кожаный футляр.

– Это тебе.

Том раскрыл футляр. Внутри лежала медаль с прикрепленной к ней ленточкой. Лента была малиновой с узкими темно-синими полосками по бокам.

– За что вы получили ее? – спросил Том.

– За то, что оставался один темными ночами и не жаловался.

Прозвенел звонок.

– А теперь беги, и за работу, – сказал Бразерхуд.

* * *

Ночь была хуже некуда. Бразерхуд ехал по узкой дороге, и на ветровое стекло порывами налетал ветер с дождем. Он ехал на принадлежавшем Фирме «форде» с форсированным двигателем, и стоило только тронуть акселератор, как машина тут же выдавала полную мощь. «Магнус Пим, – думал он, – предатель, чешский шпион. Если я это понимаю, почему не понимают они? Сколько раз и каким еще образом надо им доказывать это, прежде чем они начнут действовать?» Сквозь сетку дождя вдруг обозначилась пивная. Поставив машину перед дверьми, он выпил там виски, а потом позвонил по телефону.

– Перезвони мне по моему личному, старина, – взволнованно отвечал Найджел.

– Тот парень на фотографии – это наш приятель с Корфу. Сомнений нет, – доложил Бразерхуд.

– Ты уверен?

– Я уверен, потому что мальчик уверен. Когда вы подадите команду к эвакуации?

Приглушенное потрескивание, потому что Найджел на другом конце зажимает в кулак микрофон. Но, видимо, трубку у уха он оставляет.

Долгое молчание.

– Мы утром выходим на связь на частоте 0500, – говорит Найджел. – Возвращайся в Лондон и отоспись хоть немного.

Он положил трубку.

Лондон был от него на востоке, Бразерхуд направился на юг, держась указателей на Рединг. В каждой операции есть числитель и знаменатель. Числитель – это то, что тебе полагается делать. Знаменатель – это то, как ты это делаешь.

Адресованное Тому письмо было со штампом Рединга, твердил он себе. Отправлено поздно вечером в понедельник или же самой первой почтой во вторник.

«Он позвонил мне в понедельник вечером», – сказала Кейт.

«Он позвонил мне в понедельник вечером», – сказала Белинда.

Вокзал в Рединге занимал угол аляповатой площади, а низкое красно-кирпичное его здание напоминало конюшню, в зале ожидания висело расписание поездов из Хитроу и обратно. «Вот что ты сделал. На твоем месте я сделал бы то же самое. В Хитроу для отвода глаз ты оформился на вылет в Шотландию, а потом в последнюю минуту, чтоб все было шито-крыто, прыгнул на поезд в Рединг». Оглядев вокзал, он заметил билетную кассу и подошел к ней. В петличке у кассира был маленький значок с изображением вагонного колеса. Бразерхуд положил на лоток кассира пятифунтовую бумажку.

– Разменяйте, пожалуйста, так, чтобы мне позвонить.

– Извините, дружище, не могу, – сказал кассир и опять углубился в газету.

– Но в прошлый понедельник вы это сделать смогли, не так ли?

Кассир тут же вскинул голову.

Служебное удостоверение Бразерхуда было зеленое с красной фломастерной полосой по диагонали, перечеркивающей его фотографию. Повертев удостоверение в руках, кассир вернул его Бразерхуду.

– Никогда еще не встречал такого, – сказал он.

– Высокий малый, – сказал Бразерхуд. – С черным чемоданчиком. Мог быть в черном галстуке. Культурная речь, хорошие манеры. Должен был сделать ряд звонков. Припоминаете?

Кассир исчез, и минутой позже на его месте возник приземистый индус с изможденным лицом пророка.

– Вы дежурили здесь в понедельник вечером? – спросил Бразерхуд.

– Сэр, в понедельник вечером дежурил здесь я, – ответил индус с таким видом, словно никогда в другое время дежурить здесь он не мог.

– Приятный джентльмен в черном галстуке…

– Знаю, знаю, мой коллега уже сообщил мне подробности.

– Сколько денег вы ему разменяли?

– Господи Боже, разве это так важно? Если я согласился разменять человеку деньги, то это мое личное дело, и касается оно только моей совести и кошелька.

– Сколько денег вы ему разменяли?

– Ровно пять фунтов, просил пять и получил пять.

– В каких монетах?

– Исключительно пятидесятипенсовиками. Звонить по городскому ему не требовалось. Я спросил его, и он ответил мне совершенно четко. Я хочу узнать у вас, разве это опасно? Подрывает какие-нибудь устои?

– А он вам какую купюру дал?

– Насколько я помню, купюра была в 10 фунтов. Поклясться не могу, но смутно мне видится десятифунтовая бумажка, которую он вытащил из бумажника, сказав: «Пожалуйста».

– Железнодорожный билет он тоже оплатил из этих десяти фунтов?

– На это ответить проще простого. Билет II класса до Лондона в один конец стоит 4 фунта 30 пенсов. Я дал ему десять пятидесятипенсовиков и причитающуюся мелочь. Вопросы исчерпаны? Очень надеюсь, что да. Полиция, знаете ли, нам житья не дает. Что ни день, то дознание – и так всю неделю.