Текст книги "Идеальный шпион"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)

– Тогда беги туда и крикни «Сезам, откройся!», – посоветовал дядя Джек, вручая Тому вытащенный ключ.

Том и оглянуться не успел, как внушительные белые ворота распахнулись и, пропустив их, тут же опять захлопнулись, и вот они уже получили особую привилегию – въехать на этот холм и, открыв багажник, вытащить оттуда заржавленную катапульту, которую дядя Джек, оказывается, прятал там, ни словом не обмолвившись в течение всего завтрака. А следом за этим Том выбил девять из двадцати, а дядя Джек – целых восемнадцать, потому что он был отличным стрелком, да он и все делал отлично, несмотря на то, что был таким старым, и он никогда не поддавался и не подыгрывал никому, даже Тому, и если Том обыграет когда-нибудь дядю Джека, то в честном поединке, к чему они оба и стремятся, что ясно без всяких слов. И сегодня Тому нужно было именно это, и ничто другое – пообщаться, как всегда, помериться силами, провести время за обычной беседой, которую дядя Джек так хорошо умел вести. Том хотел запрятать самые страшные из своих мыслей в глубокой норе, схоронить их от глаз людских до того момента, когда придет его черед отдать жизнь за Англию.

Напряжение снимала сама прогулка на вольном воздухе. Дело было даже не в дяде Джеке. Том был не слишком разговорчив, а откровенничать он и вовсе не любил. Но такой хороший день бодрил и словно обновлял душу. Причиной было хлопанье выстрелов, шум октябрьского ветра, хлещущего по кустам и пробиравшегося за горловину школьного свитера. И неожиданно он начинал говорить по-взрослому, вместо того чтобы хныкать и повизгивать под одеялом, прижимая к себе надувную игрушку – ребячество, которое свободомыслящий мистер Керд поощрял. Внизу, в речной долине, ветра не было совсем, а было лишь утомленное осеннее солнце да шелестели опавшие бурые листья на тропинке-бечевнике. Но здесь, на вершине мелового бугра, ветер несся, как поезд в тоннеле, увлекая Тома за собой. Ветер гремел и хохотал, сотрясая новую башню Министерства обороны, возведенную за то время, что они не были здесь.

– Если мы собьем эту башню, сюда проникнут эти черти русские! – прокричал дядя Джек, сложив ладони рупором. – Мы ведь этого не желаем, правда?

– Не желаем!

– Так тому и быть. Чем же нам тогда заняться?

– Поставить катапульту вот здесь, рядом с башней, и стрелять! – весело крикнул Том ему в ответ и почувствовал, что вместе с криком этим его покидают последние тревоги, плечи расправляются и что этому ветру, веющему над вершиной, он может доверить все, сказав что угодно и про кого угодно.

Дядя Джек запустил для него десять глиняных мишеней, и он сбил восемь одиннадцатью патронами, что было его абсолютным рекордом, учитывая ветер. И когда наступил черед Тома запускать, дядя Джек очень старался сравнять с ним счет. И сравнял, и Том еще больше полюбил его за это. Он не хотел победы над дядей Джеком, над папой – да, может быть, но не над дядей Джеком, потому что, если победить его, кто же тогда останется? Из следующей десятки Том сбил уже меньше, потому что у него заболели руки, а значит, то была не его вина. Но дядя Джек стоял как скала и не горбился, даже перезаряжая ружье.

– Четырнадцать из восемнадцати! – крикнул Том, он собирал пустые гильзы. – Вот это стрельба, я понимаю! – И потом, так же громко и весело: – А у папы все в порядке?

– Почему бы нет? – крикнул ему в ответ Бразерхуд.

– Он показался мне грустным, когда приезжал в последний раз после дедушкиных похорон, вот почему.

– Уж наверное, он был грустным! Как бы ты себя чувствовал, закопав в землю своего отца?

Они по-прежнему разговаривали криком, из-за ветра. Это была легкая беседа за перезарядкой двадцатикалиберки и установкой катапульты для следующего этапа соревнования.

– Он все время рассуждал о свободе, – прокричал Том. – Говорил, что свободу никто не даст, пока сам ее не возьмешь. Мне даже надоел этот разговор.

Дядя Джек был так поглощен патронами, что Том не понял, слышал ли он его. А если слышал, то заинтересовался ли.

– Он прав, – сказал Бразерхуд, щелкая затвором. – Слово «патриотизм» в наши дни превратилось в ругательство.

Том пустил мишень и смотрел, как она закрутилась и рассыпалась в прах от прекрасного попадания дяди Джека.

– Вообще-то он не о патриотизме говорил, – пояснил Том.

– Да?

– По-моему, он хотел сказать, что если мне плохо, то мне надо бежать. И в письме он это говорил. Словно бы…

– Да?

– Словно бы он советовал мне сделать то, что он не сделал сам, когда учился в школе. Немножко это странно.

– По-моему, ничего странного в этом нет. Просто он проверяет тебя, и все. И говорит, что если ты мечтаешь о побеге, то дверь открыта. По твоему рассказу судя, это выглядит скорее как проявление доверия. Ни у кого из мальчиков нет такого отца, Том.

Том выстрелил и промахнулся.

– А, строго говоря, о каком письме речь? – спросил Бразерхуд. – Я думал он приезжал и повидался с тобой.

– Это так. Но еще он и письмо написал. Очень длинное письмо. И я подумал, что это странно, – не удержавшись, опять повторил Том новое понравившееся ему словечко.

– Ну ясно. Он же был расстроен. Что ж в этом такого? Его старик умирает, и он садится и пишет письмо сыну. Можешь гордиться – хороший выстрел, мальчик мой. Хороший выстрел.

– Спасибо, – поблагодарил Том и с гордостью проследил, как дядя Джек делает запись, отмечая счет. Счет всегда отмечал дядя Джек.

– Но в письме этого не было, – смущенно сказал Том. – Он не был расстроен. Он был доволен.

– Он так написал? Неужели?

– Он написал, что дедушка искорежил в нем его добрые чувства и что он хочет сам искорежить эти чувства во мне.

– Так проявилось в нем расстройство, – невозмутимо заявил Бразерхуд. – Кстати, папа говорил когда-нибудь о тайном убежище? Тихом месте, где он мог бы обрести столь заслуженный им покой?

– Да нет…

– Но у него есть такое место, правда ведь?

– Да нет…

– Где же оно находится?

– Он сказал, что я не должен никому говорить.

– Тогда не говори, – отрезал дядя Джек.

И после этого ни с того ни с сего разговор об отце стал настоятельной потребностью и необходимым признаком демократического подхода школьного старосты. Мистер Керд говорил, что долг воспитанных людей жертвовать тем, чем они дорожат в жизни больше всего, а Том любил отца до самозабвения. Он ощущал на себе пристальный взгляд Бразерхуда и был доволен тем, что заинтересовал его, хоть этот интерес не производил впечатления очень уж одобрительного.

– Ведь вы знакомы с ним очень давно, дядя Джек, правда? – спросил Том, залезая в машину.

– Если тридцать пять лет считать давним сроком.

– Да, это давно, – сказал Том, которому и неделя казалась порядочным сроком. В машине ветра совершенно не чувствовалось. – А если у папы все в порядке, – сказал Том с деланной развязностью, – то почему его разыскивает полиция? Вот что я хотел бы знать!

* * *

– Будешь гадать нам сегодня, Мэри-Лу? – спросил дядя Джек.

– Сегодня не буду, милый, я не в настроении.

– Да ты всегда в настроении, – сказал дядя Джек, и они оба громко расхохотались, а Том покраснел.

Мэри-Лу была цыганкой, так сказал дядя Джек, хотя Тому она показалась больше похожей на пиратку. Она была толстозадой и черноволосой, с густо накрашенным ртом, от помады казавшимся еще больше – вот так же рисовала себе рот помадой фрау Бауэр в Вене. Она пекла пирожные и делала чай со сливками в деревянном павильончике, приютившемся на муниципальном лугу. Том попросил себе яйца всмятку, и яйца оказались очень вкусными и свежими, совсем как в Плаше. Дядя Джек заказал себе чаю и фруктовое пирожное. Он словно напрочь забыл о том, что рассказал ему мальчик, а мальчик был только рад этому, потому что от свежего воздуха у него разболелась голова и его одолевали, смущая его, собственные мысли. Через два часа восемь минут ему предстояло позвонить в колокол, зовущий к вечерне. Он думал, что хорошо бы ему последовать папиному совету и устроить побег.

– Так что ты там говорил насчет полиции? – несколько рассеянно спросил Бразерхуд, когда Том уже давно решил, что дядя Джек забыл его слова или не расслышал.

– Они приходили к Керду. И Керд вызывал меня.

– Мистеру Керду, сынок, – вполне благодушно поправил его Бразерхуд, запив эти слова щедрым глотком чая. – А когда?

– В пятницу. После регби. Мистер Керд вызвал меня, и там был мужчина в плаще. Он сидел в кресле мистера Керда. Он сказал, что он из Скотлэнд-Ярда и ему нужен папа и не знаю ли я случайно, где он проводит отпуск, потому что после похорон дедушки папа взял отпуск, но по рассеянности не сказал никому, где он будет.

– Выдумки? – сказал Бразерхуд после долгой паузы.

– Верно, сэр. Так оно и было.

– Раньше ты говорил «они приходили».

– Я хотел сказать «он».

– Рост?

– Метр семьдесят пять.

– Возраст?

– Сорок лет.

– Цвет волос?

– Как у меня.

– Гладко выбрит?

– Да.

– Глаза?

– Карие.

Это была игра, в которую они раньше часто играли.

– Машина?

– От станции он взял такси.

– Откуда тебе это известно?

– Его привез мистер Меллор. Он возит меня на виолончель и гоняет такси от стоянки, что возле станции.

– Не ошибись, мальчик. Он приехал на машине мистера Меллора? И сам рассказал тебе, что сошел с поезда?

– Нет.

– Меллор рассказал?

– Нет.

– Так кто же сказал, что он из полиции?

– Мистер Керд, сэр. Когда знакомил меня с ним.

– Во что он был одет?

– Он был в костюме, сэр. В сером костюме.

– Он сказал, в каком он чине?

– Инспектора, сэр.

Бразерхуд улыбнулся. Чудесной, успокаивающей, ласковой улыбкой.

– Ну и дурачок ты! Это был инспектор Министерства иностранных дел. С папиной работы. Не из какой не из полиции, а из отдела кадров, мелкая сошка, которому делать нечего, а Керд, как всегда, все перепутал.

Том готов был его расцеловать. Он почти потянулся сделать это. Он выпрямился и даже стал как будто выше ростом, ему захотелось уткнуться лицом в твидовую спортивную куртку дяди Джека. Конечно же, человек этот не из полиции. Ведь у него не было ни тяжелых ботинок, ни ежика волос на голове, как обычно носят полицейские, ни этой особой манеры – холодновато-отчужденной при всей вежливости. Все встало на свои места, радостно подумал Том. Как это всегда умеет сделать дядя Джек.

Бразерхуд протянул ему свой носовой платок, и Том вытер им глаза.

– Ну а что же ты ему сказал? – спросил Бразерхуд. И Том объяснил, что он тоже не знает, где папа сейчас находится. Был какой-то разговор, что до возвращения в Вену он хочет на несколько дней съездить в Шотландию. И когда папа заговорил об этом, вид у него стал виноватый, словно он совершает бог весть какое преступление. После того как Том рассказал своему дяде Джеку все, что помнил о разговоре с инспектором, и вопросы, которые тот задавал, и номер телефона, который тот оставил на случай, если папа объявится – у Тома этого номера не было, но мистер Керд сохранил его, – дядя Джек отправился в апартаменты Мэри-Лу, где был аппарат, и позвонил Керду и получил разрешение для Тома продлить освобождение до 9 часов по причине неотложных семейных дел, требующих обсуждения.

– А звонить в колокол? – встревоженно спросил Том.

– Картер Мейджер займется этим, – отвечал дядя Джек, который улавливал и понимал абсолютно все.

Он должен был также переговорить с Лондоном, потому что так задержался, и дал Мэри-Лу поэтому дополнительные пять фунтов «в ее рождественский чулочек», как он выразился, отчего их опять принялся разбирать смех, но на этот раз к веселью присоединился и Том.

* * *

Почему речь зашла о Корфу, Том впоследствии вспомнить не мог, так как определенной нити разговор их потом уже не имел – они просто болтали без разбору обо всех событиях, происшедших с тех пор, как они виделись в последний раз, а ведь виделись они еще до летних каникул, и, значит, накопилась масса всего, что надо было обсудить. На Тома нашло удивительно разговорчивое настроение, он был болтлив, как давно, а может быть, и вообще никогда не бывал. Дядя Джек располагал к этому, обладая редкой смесью терпимости и строгости – прекрасное сочетание в глазах Тома, которому нравилась и надежность дяди Джека, и его твердые принципы.

– Как подготовка к конфирмации? – спросил Бразерхуд.

– Хорошо, спасибо.

– Ты теперь взрослый, Том. Никуда не денешься. В некоторых странах тебя бы уже обрядили в солдатскую форму.

– Я знаю.

– Чем ты будешь заниматься, еще не решил?

– Окончательно нет, сэр.

– Все еще метишь в Сэндхерст?

– Да, сэр. И в дедушкин полк меня бы взяли, если б я выдержал испытания.

– Значит, предстоит зубрежка, да?

– Да, я уже начал, сэр.

Тут дядя Джек придвинулся ближе и понизил голос.

– Не знаю, должен ли я тебе это говорить, сынок, но все же скажу, потому что, думаю, ты уже научился хранить секреты. Научился?

– Мне доверяли множество секретов, и я никому не говорил ни слова, сэр.

– Твой отец на самом деле находится на секретной работе. Я думаю, ты уже догадался об этом. Правда?

– Вы ведь тоже на секретной работе, да, сэр?

– И работа его очень важная. Но он должен о ней помалкивать. Во имя блага своей страны.

– И во имя вашего блага, – сказал Том.

– Многое в его жизни скрыто от посторонних глаз.

– А мама знает?

– Вообще-то знает. Но в деталях – очень мало. Так мы работаем. Если иной раз тебе кажется, что папа лжет и увиливает, что-то скрывая, ты можешь быть совершенно уверен, что дело тут в его работе и верности присяге. Для него это большое напряжение. Как и для всех нас. Секретность изматывает.

– Это опасно? – спросил Том.

– Временами. Вот почему мы даем ему телохранителей. Вроде тех парней на мотоциклах, что следовали за ним в Греции и ошивались возле его дома.

– Я их видел! – взволнованно воскликнул Том.

– Вроде того высокого и тощего с усами, что подходил к нему на крикетном матче…

– Да, да, подходил! В соломенной шляпе!

– А бывают задания у твоего отца настолько секретные, что ему приходится совершенно скрываться. И даже телохранители не знают его адреса. Знаю его лишь я. Но больше никто в мире не знает и не должен знать. И если этот инспектор опять придет к тебе или мистеру Керду, или кто-нибудь другой придет, ты должен сказать им все, что тебе известно, и тут же сообщить об этом мне. Я оставлю тебе номер особого телефона, и мистеру Керду оставлю. Твой отец достойный человек, ему надо помочь, и помощь эту он получит.

– Рад это слышать, сэр, – сказал Том.

– Теперь еще одно. В письме, которое он написал тебе, речь тоже шла об этих вещах?

– Не знаю. Я не до конца его прочел. Там было много насчет перочинного ножа Сефтона Бойда и какой-то надписи в преподавательской уборной.

– Кто этот Сефтон Бойд?

– Мой друг. Он учится со мной.

– Он что, и папин друг тоже?

– Нет, папа дружил с его отцом. Они тоже вместе учились.

– Ну а что ты сделал с этим письмом?

Бог весь что. Комкал его, пока оно не стало жестким и колючим. Но этого Том не сказал. Он лишь вручил дяде Джеку то, что осталось от письма, и дядя Джек пообещал не потерять его, а в следующий раз при встрече обсудить с ним письмо, если в нем содержится что-то, что необходимо обсудить. Дядя Джек вообще-то в этом сильно сомневался.

– А конверт у тебя остался?

Нет, конверта у Тома не было.

– Тогда откуда он его послал? Это нам даст кое-какой ключ, если ключ нам понадобится.

– Там был штемпель Рединга.

– От какого дня?

– От вторника, – грустно сказал Том, – но может быть, письмо было послано в понедельник, уже после закрытия почты. Я подумал, что он отправился обратно в Вену вечером в понедельник. Если не поехал в Шотландию, конечно.

Но дядя Джек словно не слышал, потому что опять вернулся к теме Греции, продолжая игру, которую оба они называли «следственные показания», и допрашивал мальчика насчет того долговязого с усами, который был тогда на крикетной площадке на Корфу.

– Наверное, ты забеспокоился, когда его увидел, правда, сынок? Подумал, что папе его появление радости не доставляет, несмотря на то, что держится он так по-дружески. То есть я хочу сказать, если они такие уж друзья, то почему же папа не пригласил его домой повидаться с мамой? Предполагаю, что, когда ты все это взвесил, тебе стало не по себе. Ты не одобрил этой непонятной встречи возле самого порога дома.

– Наверное, – согласился Том, как всегда, восхищаясь проницательностью всеведущего дяди Джека. – Он схватил папу за руку.

Они вернулись в «Дигби». Том теперь повеселел, он мог облегченно перевести дух, что возвратило ему аппетит, поэтому он попросил себе бифштекс, а пока будет жариться мясо – картофельные чипсы. Себе Бразерхуд заказал виски.

– Рост? – спросил Бразерхуд, опять принимаясь за их игру.

– Метр восемьдесят.

– Так, отлично. Цвет волос?

Том колебался.

– Серо-буро-малиновый в полосочку, – сказал он.

– Что за бред такой!

– На нем была соломенная шляпа. Волосы было трудно разглядеть.

– То, что он был в соломенной шляпе, мне известно. Потому я и спрашиваю тебя. Цвет волос?

– Русые, – наконец решился Том. – Русые, золотистые от солнца и лоб большой, как у настоящего гения.

– Интересно, черт возьми, как это солнце проникло через шляпу?

– Ну, серо-русые, – согласился Том.

– Так и говори. Два очка, не больше. А лента на шляпе?

– Красная.

– Господи!

– Лента была красная.

– Три очка. Какого цвета борода?

– Бороды у него не было. Кустистые усы, брови толстые, как у вас, но не такие мохнатые, глаза бегают.

– Три очка. Фигура?

– Сутулый, походка неровная.

– Что еще за неровная такая?

– Ну, вроде ныряющая. Словно море волнуется, а ты ныряешь на волнах. Неровная – это когда человек идет будто у него ноги разные.

– Ты хочешь сказать, он хромает?

– Да.

– Так и говори. На какую ногу?

– На левую.

– А если подумать?

– На левую.

– Три очка. Возраст?

– Семьдесят.

– Не болтай глупостей!

– Но он старый!

– Семидесяти ему нет! Мне нет семидесяти. Даже шестидесяти нет. Вернее, только что исполнилось. Разве он старше меня?

– Тех же лет.

– В руках держал что-нибудь?

– Портфель. Серый, как будто из слоновьей кожи. И он был жилистый, как мистер Тумс.

– Кто это Тумс?

– Наш спортивный воспитатель. Он преподает борьбу айкидо, а еще географию. Он убивал людей ногами, хотя это и не по правилам.

– Хорошо, жилистый, как мистер Тумс, держал портфель из слоновьей кожи. Два очка. В другой раз избегай субъективных ссылок.

– А что это такое?

– Мистер Тумс. Тебе он известен. Мне – нет. Не сравнивай одного неизвестного мне человека с другим, которого я тоже не знаю.

– Вы сказали, что знаете его, – сказал Том, взбудораженный возможностью поймать дядю Джека.

– Знаю, знаю. Просто я шучу. Была у него машина, у этого твоего дядечки?

– «Вольво». Взятая напрокат у мистера Калуменоса.

– Откуда ты знаешь?

– Он всем ее дает напрокат. Приходит в порт и слоняется там, и, если кто-нибудь хочет взять напрокат машину, мистер Калуменос дает ему свой «вольво».

– Цвет?

– Зеленая. И вмятина на крыле, номер, зарегистрированный на Корфу, и на антенне чека, как лисий хвост, и…

– Машина красная.

– Нет, зеленая.

– Очки не засчитываются, – твердо объявил Бразерхуд, к возмущению Тома.

– Почему это?

Бразерхуд растянул рот в хищной улыбке.

– Это ведь не его машина, правда же? Откуда тебе знать, что машину нанял именно тот, усатый, если в ней еще было двое? Ты утратил объективность, сынок.

– Но он же главный!

– Откуда ты взял? Это все догадки. Занимаясь домысливанием, можно бог знает до чего додуматься! Тебя когда-нибудь знакомили с тетей Поппи, сынок?

– Нет, сэр.

– А с дядей Поппи?

Том прыснул.

– Нет, сэр.

– А имя мистера Уэнтворта тебе что-нибудь говорит?

– Нет, сэр.

– Никаких ассоциаций?

– Нет, сэр. Похоже, это какое-то место в Суррее.

– Правильно, сынок. Никогда не выдумывай, если не знаешь, но от тебя чего-то ждут. Это правило известное.

– Вы опять шутили, да?

– Может быть. Когда папа пообещал опять с тобой увидеться?

– Он не обещал.

– А вообще он назначает с тобой встречи?

– Скорее, нет.

– Значит, волноваться не о чем?

– Только вот письмо.

– А что письмо?

– Он пишет словно перед смертью.

– Выдумки. Воображение. Хочешь поделиться еще чем-нибудь, что знаешь? Тайное место, куда скрылся папа? Хотя ладно. Мы и так знаем. Он дал тебе адрес?

– Нет.

– Название ближайшего шотландского городка?

– Нет. Сказал только: «В Шотландии». На море в Шотландии, где он сможет писать, потому что никто не будет его тревожить.

– Он сказал тебе все, что только мог сказать, Том. Сказать больше ему не разрешено. Сколько комнат там у него?

– Он не говорил.

– А покупками кто для него занимается?

– У него там классная хозяйка. Старушка.

– Он хороший человек. И к тому же умный. И она хорошая женщина. Тоже из наших. И перестань волноваться. – Дядя Джек покосился на циферблат своих часов. – Так. Кончай с едой и закажи себе еще лимонаду. Мне нужно сделать одно маленькое дельце.

Все еще улыбаясь, он прошел к двери, на которой были изображены значок туалетов и телефона. Том прирожденный сыщик. Большая удача для дяди Джека. И чувство юмора у них очень сходное, к их взаимному удовольствию.

* * *

У Бразерхуда была жена и был дом в Ламбете, и в принципе он мог бы отправиться туда. Была у него и другая жена, в его загородном доме с Саффолке, правда, находящаяся с ним в разводе, тем не менее всегда готовая оказать услугу, в чем не раз его заверяла. Была у него и дочь, вышедшая замуж за адвоката из Пиннера, – парочка, которую он и в грош не ставил, платившая ему тем же. Но во исполнение долга они бы его приняли. И был еще никчемный сынок, зарабатывавший на жизнь на театральных подмостках, и, если Бразерхуд набрался бы мужества и проявил бы к нему великодушие, как он в последнее время нередко делал, и смог бы превозмочь свое отвращение к запаху кухни и бедности, что ему в последнее время нередко удавалось, его с радостью приняли бы, предоставив ночлег на несвежих покрышках, которые Адриан считал постелью для гостей. Но сегодня, а также и во все последующие вечера до тех пор, пока он не побеседует с Пимом, всего этого он не хотел. Он предпочел уединенность вонючей конспиративной квартирки на Шеперд-Маркет с закопченными драчливыми голубями на парапете и проститутками, вышагивающими взад-вперед, как солдаты на часах, по тротуару внизу, словно для них война еще не кончилась. Время от времени Фирма предпринимала попытки отнять у него эту квартирку или вычесть арендную плату за нее из его жалованья. Канцелярские крысы ненавидели его за эту квартирку и шипели, что он превратил ее в притон, что было правдой лишь отчасти. Они с негодованием отвергали его приглашения провести там дружеский вечер и просьбы его об уборщице, которой он не имел. Но Бразерхуд был круче их всех, вместе взятых, о чем они, в общем, и сами знали.

– Раскрыты новые подробности использования газет чешскими разведчиками, – сказала Кейт в подушку. – Но нам это ничего не дает.

Было два часа ночи. Они провели здесь уже час.

– Не говори ничего, я и так знаю. Опытный агент накалывает булавкой буквы своего сообщения и передает газету по назначению, старшему. Этот старший подносит ее против света и читает план Армагеддона. Скоро они будут использовать и светофоры.

Она лежала возле него на узкой кровати, и тело ее казалось сияюще белым, сорокалетняя заблудшая выпускница Кембриджа. Проникающие через грязные шторы розово-серые рассветные блики высвечивали отдельные фрагменты ее классической фигуры – бедро, лодыжка, конус груди, четкий, как удар ножа, контур профиля. Она повернулась к нему спиной, слегка согнув ногу. Что же хочет от меня, черт возьми, эта грустная красивая картежница с Пятого этажа, в которой все говорит о потерянной любви и дышит сдержанной чувственностью? После семи лет близости Бразерхуд по-прежнему не мог ответить на этот вопрос. Он инспектирует резидентуры, отправляется в бог весть какие дальние поездки. Не общается, не переписывается с ней месяцами. И не успевает потом распаковать свою зубную щетку, как она оказывается в его объятиях и зовет его своими голодными печальными глазами. А может быть, нас у нее сотни – пилотов, отправляющихся на боевой вылет, чтобы потом приковылять назад, домой, за обещанной наградой? Или это только я один штурмую эту классическую статую?

– А Бо привлек еще, в довершение всего, какого-то знаменитого психолога, – сказала она, безупречно четко выговаривая гласные. – Чья узкая специальность – тихие нервные срывы. Они кинули на него досье Пима и попросили набросать психологический портрет законопослушного английского джентльмена, испытывающего жесточайший стресс, вызывая тем самым серьезное беспокойство окружающих, в особенности американцев.

– Скоро он и экстрасенса пригласит, – сказал Бразерхуд.

– Были проверены рейсы на Багамы, в Шотландию и Ирландию. Ни малейших следов. Поинтересовались кораблями, фирмами по найму автомобилей и чем только еще не поинтересовались. Заказами на телефонные переговоры. Для всех шифровальщиков были отменены отпуска и выходные, группы наблюдения были начеку по двадцать четыре часа в сутки, но при этом никто не знал причины всей этой паники. В служебной столовой обстановка была как на похоронах – никто ни с кем не разговаривал. Были допрошены все сотрудники, так или иначе сталкивавшиеся с ним, будь то сидение в одной комнате или покупка у него подержанного автомобиля. Все жильцы из дома Пима в Далвиче были выгнаны на улицу, и дом был доскональнейшим образом перерыт под предлогом борьбы с жучком. Теперь Найджел поговаривает о том, чтобы перевести всю поисковую группу в безопасное место на Норфолк-стрит, так она разрослась. Включая технический персонал, она составляет теперь около ста пятидесяти человек. Что было в самовозгорающемся сейфе?

– Почему ты спрашиваешь?

– Насчет него они молчат как рыбы. «Только не при детях!» Бо и Найджел захлопываются, как раковины, едва речь заходит о нем.

– Пресса? – спросил Бразерхуд так, словно он ответил на ее вопрос, а не ушел в сторону.

– Заметано как всегда. Начиная с «Тидбитс» и дальше по нисходящей. Бо вчера устраивал завтрак для редакторов. Он уже разослал письменные распоряжения на случай, если что-нибудь просочится. О том, как слухи подрывают нашу безопасность. О беспочвенных домыслах как нашем внутреннем враге. Найджел использует весь свой вес для оказания давления на радиожурналистов и телевизионщиков.

– Все свои двадцать восемь фунтов веса. А что этот псевдополицейский?

– Кто бы ни посетил тогда директора школы, где учится Том, ясно, что к нам он не имеет отношения. Это не наша контора и не наша полиция.

– Может быть, он из конкурирующей организации? Они ведь не обязаны нас предупреждать, верно?

– Бо больше всего боится, что американцы начали собственные розыски.

– Если это американец, значит, он един в трех лицах. Потому что это чех. Так они работают. И так они летали в войну.

– По описанию директора, это стопроцентный англичанин. Абсолютно ничего от иностранца. Ни туда, ни обратно поездом он не ехал. Представился как инспектор Беринг из Специального подразделения. Фамилии такой там не значится. Такси от станции до школы и обратно обошлось ему в двенадцать фунтов, но счета он не попросил. Ты можешь себе представить полицейского, не попросившего счета на двенадцать фунтов? Он оставил фальшивую визитную карточку. Они ищут типографию, где была отпечатана карточка, поставщика бумаги и, насколько мне известно, торговца тушью. Но обращаться в полицию, а также к нашим конкурентам и людям, связанным с ними, они не хотят. Предпочитают вести расследование так, чтобы никого не вспугнуть.

– А лондонский телефонный номер, который он дал?

– Фальшивка.

– Если б я был сейчас расположен к юмору, я бы расхохотался, ей-богу! А что думает Бо по поводу того усатого с портфелем на крикетном матче, который схватил Пима за руку?

– Он не хочет принимать его в расчет. Говорит, что если проверять всех друзей на крикетных матчах, то скоро у нас не останется ни друзей, ни крикета. Он нанял дополнительных сотрудниц прочесать списки чешской разведки и дал указание афинской резидентуре послать кого-нибудь на Корфу, чтобы побеседовать с человеком, предоставляющим свою машину внаем. Остается надеяться и молиться о том, чтобы дело ускорилось, а Магнус вернулся домой.

– А что при этом делаю я? Стою в сторонке?

– Они боятся, что ты можешь все испортить.

– Я думал, что здесь уж постарался Пим.

– Но возможен преступный сговор, – сказала Кейт своим четким голосом отличницы.

Бразерхуд отпил из рюмки, сделав новый большой глоток.

– Если б только они вытянули всю сеть! Раз в жизни сделали то, что требуется.

– Они не сделают ничего, что может напугать американцев. Предпочтут вырыть себе яму. «За какие-то три несчастных года у нас обнаружилось три крупных предательства. Еще одно – и можно закрывать лавочку» – так говорит Бо.

– Следовательно, ребята будут принесены в жертву. Деловым и дружеским связям. Мне это нравится. Ребята также будут в восторге. Они поймут.

– А найдут они его?

– Может быть.

– «Может быть» – это почти ничего. Я спрашиваю тебя, Джек: найдут они его? ты найдешь?

Голос ее прозвучал неожиданно властно и нетерпеливо. Она взяла у него из рук рюмку и залпом выпила остаток его водки, в то время как он внимательно глядел, как она это делает. Потом Кейт дала ему спички, и он зажег ей сигарету.

– Бо рассадил перед пишущими машинками немало мартышек. Возможно, одна из них и выдаст что-нибудь стоящее. Я не знал, что ты куришь, Кейт.

– Я и не курю.

– И пить ты вполне умеешь. Приятно смотреть. Не помниться что-то, чтобы ты так лихо опрокидывала рюмку. Нет, точно, раньше этого не бывало. Кто научил тебя пить водку?

– Ну а почему бы мне и не уметь этого?

– Вернее, почему бы уметь! Ты хочешь мне что-то сказать, правда? Что-то, как мне кажется, весьма для меня неприятное. Я думал, ты шпионишь за Бо и предаешься легкому распутству со мной. А потом я подумал: «Нет, это она хочет мне что-то сказать. Пытается сделать маленькое интимное признание!»

– Он обманщик!

– Кто, дорогая?

– Магнус.

– О, конечно, еще бы! Магнус обманщик. Ну, а почему?

– Обними меня, Джек.

– И не подумаю!

Он отодвинулся от нее и тогда увидел: то, что он принимал за высокомерие, было стоически терпеливым отчаянием. Грустные глаза глядели прямо на него, а лицо было решительным и отрешенным.

– «Я люблю тебя, Кейт, – сказала она. – Дай мне только выпутаться из всего этого, я женюсь на тебе, и мы будем счастливы до конца наших дней!»

Бразерхуд взял ее сигарету и затянулся.

– «Я брошу Мэри. Мы уедем, станем жить за границей. Во Франции, в Марокко. Какая разница?» Телефонные звонки с другого конца света. «Я позвонил сказать, что я тебя люблю». Цветы с карточками, где было написано: «Я тебя люблю». Открытки. Записочки, свернутые и подсунутые в какие-нибудь свертки или под дверь, тайные знаки внимания, понятные только мне, в секретнейших конвертах. «Слишком долго я мирился с условностями. Я собираюсь действовать, Кейт. Ты – мой путь к спасению. Помоги мне. Я люблю тебя. М.»