Текст книги "Идеальный шпион"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

11

Подобных дополнительных выборов, Том, никогда еще не было, как и вообще подобных выборов. Мы рождаемся, женимся, разводимся, умираем. И где-то попутно, если представляется случай, мы становимся кандидатами либеральной партии от древней земли, от заселенного рыбаками и ткачами округа, называемого Северный Галворт и расположенного в глухих топях Восточной Англии. Если вам не посчастливилось баллотироваться самому, вам остается бросить все, начиная от хитросплетений теории научного коммунизма и кончая незрелыми попытками сексуальных исследований, и поспешить на помощь отцу в час уготованного ему величайшего испытания и, дрожа на ледяных лестничных ступенях во имя него, используя все приемы, которым он вас обучил, чаровать пожилых леди и тем добывать ему новые голоса, и стараться изо всех сил, уверяя весь мир через громкоговоритель, что такого молодца, как ваш отец, еще поискать и как они останутся довольны, и давать голову на отсечение, и искренне верить в то, что, лишь только окончатся выборы, вы посвятите жизнь рабочему классу и станете в его ряды, куда всегда стремились всей душой, к корням, откуда мы произрастаем, о чем свидетельствует ваша тайная, но стойкая защита интересов рабочих в годы студенчества, когда складывается характер.

Пим прибыл в середине зимы, и зима до сих пор еще не кончилась, потому что я пока не возвращался, не посмел вернуться. Все тот же снег застилает болота и топи, и коченеют, примерзая к пепельному фламандскому небу, донкихотовы мельницы. И те же островерхие городские крыши маячат в приморской дали, а брейгелевские лица наших избирателей все так же розовеют от возбуждения, как розовели они три десятилетия тому назад. Кортеж нашего кандидата под водительством извечного либерала Кадлава, плюс его драгоценный груз, по-прежнему совершает свое появление то в пропахших мелом школьных классах, то в натопленных керосинками общественных залах и по-прежнему скользит и спотыкается на разбитых деревенских дорогах, в то время как Наш Кандидат, храня задумчивость, преодолевает очередную топь, а Сильвия и майор Максуэл Кэвендиш вполголоса переругиваются, склонившись над картой. В моей памяти эта избирательная кампания осталась полным драматизма представлением театра политического абсурда. В ней запечатлелось, как движемся мы через снега и болота по направлению к внушительному зданию зала мэрии, снятому, вопреки советам тех, кто уверял, что мы никогда не заполним этот зал, но мы его заполнили для последнего выступления Нашего Кандидата. И тут внезапно комедия прекращается. Маски и шуты в бубенчиках с шумом и криками кидаются на сцену, а Господь Бог одним вопросом предъявляет счет за все наши удовольствия вплоть до этого дня.

* * *

Доказательства, Том. Факты.

Вот желтая шелковая розочка Рика, которая была у него в петлице в тот знаменательный вечер. Соорудил ее для него тот же незадачливый портной, что делал ему обычно вымпелы для скачек. Вот разворот вышедшего на следующий день «Галвортского вестника» Прочти его сам. «Кандидат защищает свою честь, призывая избирателей Северного Галворта самим судить обо всем» Видишь фотографию сцены с сияющими трубами органа и затейливо вьющимися лесенками? Не хватает только Мейкписа Уотермастера. Видишь дедушку, Том? Вот он, в середине, яростно жестикулирует в лучах юпитеров, а папа твой, со сбившимся на сторону вихром, застенчиво выглядывает у него из-за плеча. Слышишь ты громовую, исполненную священного пафоса речь, сотрясающую своды? Пим знает наизусть каждое слово этой речи, каждый выразительный жест и каждую интонацию Рик говорит о себе как о честном дельце, который посвятил свою жизнь, «все время, что будет мне отпущено Провидением и которое вы, по мудрости своей, соблаговолите мне дать», служению своим избирателям, после чего по прошествии примерно пяти секунд следует жест – такой, как будто он отсекает головы не верящих ему. Пальцы сжаты и чуть-чуть вывернуты, как он это обычно делает. Он говорит нам, что он смиренный христианин, отец, человек прямой и откровенный, что он намеревается избавить округ Северного Галворта от двойной ереси – классического консерватизма и откровенного социализма, хотя в ораторском пылу своем он, характеризуя эти понятия, несколько путается в определениях. Равно ненавидит он и всевозможные излишества. От них его с души воротит. Теперь следует положительная часть программы. Положительность ее подчеркивает голосом. Выбрав в парламент Рика, Северный Галворт встанет на путь, ведущий к Возрождению, являвшемуся жителям лишь в мечтах. Замерший промысел сельди оживится. Находящаяся в упадке текстильная промышленность пойдет вперед семимильными шагами. Сельские хозяева, избавившись от опеки бюрократов-социалистов, обеспечат себе неслыханное процветание. Хиреющие железные дороги и водные артерии счастливо избегнут всех язв, сопряженных с промышленной революцией. Улицы преобразятся. Сбережения престарелых будут защищены законом, мужское население будет избавлено от позорного призыва на воинскую службу. С жестокостью налогов будет покончено, как покончено будет и со всеми прочими несправедливостями, перечисленными в программе либералов, прочтенной Риком лишь отчасти, но вера в которую остается у него незыблемой.

Все идет как положено, но сегодня выступление заключительное, и Рик придумал кое-что особое. Он дерзко поворачивается спиной к избирателям и обращается к верным своим союзникам, выстроившимся позади него на трибуне. Сейчас он произнесет слова благодарности. Следи. «Прежде всего, моя дорогая Сильвия, без которой невозможно чего-либо достичь, – спасибо, Сильвия, спасибо! Поаплодируем же от всей души Сильвии, моей королеве!» Избиратели азартно откликаются на это предложение. Сильвия изображает очаровательную улыбку – умение, за которое ее и держат. Пим ожидает, что следующим будет он, но не тут-то было. В голубых глазах Рика появляется стальной отлив, напыщенная речь становится звучнее, взволнованнее. Фразы следуют короткие, но хлесткие. Он благодарит председателя, главу галвортских либералов и его «очаровательнейшую» супругу: «Марджори, милая, не стесняйтесь, покажитесь публике». Он благодарит нашего бедного скептика – руководителя избирательной кампании, Дональда Как-бишь-его-там (свериться с бумажкой), – появление кандидата и его людей ввергло его в состояние мрака и подавленности, от которого только сегодня вечером он начинает избавляться. Он благодарит нашего транспортного агента, леди такую-то, с которой мистер Маспоул, кажется, нашел общий язык в билльярдной, и мисс такую-то, позаботившуюся о том, чтобы Ваш Кандидат не опоздал ни на одно собрание и ни на один митинг, хотя Морри Вашингтон может свидетельствовать о том, что не опоздать с такой интересной спутницей весьма непросто (смех). Он не забывает ни об одном «храбром и верном моем помощнике». Морри и Сид криво ухмыляются из заднего ряда, как убийцы, отпущенные на поруки, а мистер Маспоул и майор Кэвендиш предпочитают хмуро глядеть исподлобья. Вот это все на фотографии, Том, можешь сам убедиться. Рядом с Морри примостился не слишком трезвый актер с радио, чью померкшую славу Рик ухитрился использовать на благо нашей избирательной кампании, как использовал в последние недели олухов-спортсменов, титулованных владельцев сети гостиниц и других так называемых видных деятелей либерального движения, проводя их, как арестантов, по городу, а потом вышвыривая обратно в Лондон, когда кончался краткий период их использования.

А теперь взгляни еще раз на Магнуса. О нем Рик говорит в последнюю очередь, и каждое слово его полнится глубоким знанием предмета и упреком. «Он ни за что не расскажет вам о себе, поэтому расскажу о нем я. Он слишком скромен. Он мог бы произнести речь на пяти различных языках и на каждом из этих языков произнести ее лучше, чем это делаю я. Но это никак не мешает ему все силы отдавать этой кампании и своему старикану. Магнус, ты молодец, дружище, и твой старикан навеки останется твоим лучшим другом. За тебя!»

Но оглушительная овация не облегчает страданий Пима. Не обманываясь красноречием Рика, он в тоскливом одиночестве слушает заключительную речь и сердце его испуганно бьется в то время, как он подсчитывает количество штампованных фраз и ожидает взрыва, которому уготовано навсегда покончить с кандидатом и всей этой хитросплетенной паутиной лжи. Взрывом этим сорвет крышу здания и унесет вверх, вместе с позолоченными стропилами, прямо в темное ночное небо. И отголосок достигнет самих звезд, что благосклонно взирают на Рика, произносящего свою знаменательную заключительную речь.

– Многие скажут вам, – вопит Рик, чем дальше, тем больше преисполняясь пафоса самоуничижения, – как говорили они и мне, останавливая меня на улицах и беря меня под руку. «Рик, – говорили они, – разве либерализм это не просто сумма идеалов?» «Но мы же не можем положить эти идеалы в рот, Рик, – говорили они. – За идеалы не купишь себе и стакана чая, не говоря уже о доброй английской бараньей котлетке. Мы не можем запрятать эти идеалы в сундук, Рик, старина. И за образование сына идеалами тоже не заплатишь. И не отправишь его служить в Верховном суде, побрякивая идеалами в пустом кармане. Так какой же нам прок в современных условиях от этих идеалов?»

Голос Рика сходит на нет. Рука, до сего времени, взволнованно жестикулировавшая, сейчас падает ладонью вниз, поворачиваясь, словно он треплет по подбородку невидимого ребенка.

– А я говорю им, как говорю и всем вам, добропорядочным галвортцам.

Рука опять вздымается, устремляется к небесам в то время, как Пим, чьи нервы так напряжены, что его тошнит от волнения, вдруг различает тень Мейкписа Уотермастера, которая отделяется от кафедры и освещает зал зловещим отблеском пламени.

– Я говорю вам следующее: идеалы подобны звездам. Они недостижимы, но они освещают нам путь своим присутствием!

Никогда еще Рик не говорил так убедительно, так страстно, так искренне. Аплодисменты нарастают, как шум разбушевавшегося океана, и, слыша это, союзники его встают. Пим тоже встает и гулко, громче всех, хлопает в ладоши. Рик плачет. Пим тоже готов прослезиться. Добропорядочные галвортцы наконец-то обрели своего Мессию, ведь либералы Северного Галворта слишком долго были стадом без пастыря; после войны ни один из либералов отсюда не баллотировался в парламент. Рядом с Риком хлопает одной своей йоменской лапкой о другую, что-то возбужденно крича Рику в самое ухо, глава местных либералов. Выстроившийся за спиной Рика «двор», как и Пим, тоже стоя, оглушительно хлопает и кричит: «Да здравствует Рик, представитель галвортских избирателей!» И, вспомнив об их присутствии, Рик поворачивается и, среди массы других возможностей выбрав именно эту, широким жестом указывает избирателям на своих «придворных» и произносит: «Благодарите их, не меня!» И вновь голубые его глаза вперяются в Пима, как бы говоря: «Иуда, отцеубийца, погубитель лучшего своего друга!» А может быть, Пиму это только так кажется.

Ибо именно в этот момент, именно когда все стоя хлопают, а лица окружающих светятся улыбками, припрятанная Пимом бомба взрывается: Рик повернулся спиной к своему врагу, лицо его обращено к возлюбленным друзьям и соратникам, и он, как мне кажется, вот-вот затянет боевую песню. Нет, не «Под сводами» – эта мелодия чересчур уж светская, а «Вперед, Христово Воинство», гимн как нельзя более подходящий. И тут вдруг шум захлебывается и замирает, и в застывший зал вползает ледяная тишина, как будто кто-то распахнул тяжелые двери ратуши и впустил внутрь из прошлого ангелов мести. С хоров, где расположилась пресса, зазвучал какой-то жидкий голосок. Вначале из-за отвратительной акустики до нас долетает лишь несколько странных звуков, но уже тогда ясно, что речь эта сокрушительна. Оратор делает новую попытку, на этот раз громче. Личность эта не заслуживает внимания, потому что это просто женщина, и говорит она пискливым и резким, как у ирландцев, голосом, который так раздражающе действует на мужчин, возмущая их как тембром, так и вообще самим фактом своего существования. Какой-то мужчина выкрикивает: «Молчи, женщина!», а потом: «Замолкни!», а потом: «Заткнись ты, сука!». Пим узнает пропитой, насыщенный парами портвейна голос мэра Бленкинсопа. Мэр стоит за свободу торговли и слывет местным фашистом и крайне, до неприличия, правым, самым правым из либералов. Но визгливый ирландский голос не унимается – как скрипучая дверь, которую, сколько ни захлопывай и ни смазывай, ничем не проймешь. Наверное, очередная настырная защитница гомруля[41]41
  Программа самоуправления Ирландии (от англ. Home Rule) в рамках Британской империи, выдвинута ирландской буржуазией в последней трети XIX в.


[Закрыть] и независимой Ирландии. Наконец кто-то схватил ее за руки. Это опять мэр – виднеется его лысина и желтая розочка члена нашей команды. Обращаясь к ней, он называет ее не иначе как «уважаемая леди» и тащит к выходу. Но тут вмешивается свободная пресса. Писаки свешиваются с балкона с криками: «Как ваше имя, мисс?» и даже «Ну-ка вдарьте по нему еще раз!». Мэр Бленкинсоп из офицера и джентльмена внезапно превращается в грубияна-аристократа, обижающего ирландскую женщину. Другие женщины кричат: «Оставьте ее!», «Придержи руки, ты, грязная свинья!», «Мерзавец несчастный!».

А потом мы видим и слышим ее, видим и слышим совершенно отчетливо. Она маленького роста и одета в черное, эта злая, как ведьма, вдовушка. На голове у нее громоздкая шляпа. Клок черной вуали свисает криво, вырванный ею или кем-то из ее противников. Как это часто бывает, толпу вдруг охватывает противоестественное желание выслушать ее. И она, кажется уже в третий раз, задает вопрос. Ирландский говор звучит негромко, и говорит она словно бы с улыбкой, но Пим знает, что никакая это не улыбка, а гримаса ненависти, слишком сильной, чтобы таить ее внутри. Она произносит каждое слово так, как заучила его, и нанизывает слова в том порядке, как приготовила. Вопрос ее оскорбителен самой ясностью своей.

– Я хотела бы знать, правда это или нет – если вы будете так добры ответить мне, сэр, – правда ли, что кандидат либеральной партии от избирательного округа Северный Галворт отбывал срок в тюрьме по обвинению в мошенничестве и растрате. Благодарю за внимание.

И лицо Рика, когда в спину ему вонзается эта стрела. Голубые глаза широко открыты и внимают смыслу сказанного и в то же время обращены к Пиму – в точности так же, как пять дней назад устремленные на него из ледяной воды, где он лежал, скрестив ноги и открыв глаза, как бы говоря: «Убить меня еще мало, сынок».

* * *

Перенесемся на десять дней назад, Том. Взбудораженный и не помышляющий ни о чем плохом, Пим прибыл из Оксфорда, решив осчастливить родную страну и отдать на этот раз свои силы процессу демократических выборов, а заодно и развлечься каникулами, проводимыми среди снежных просторов. Избирательная кампания в полном разгаре, но поезда почему-то задерживаются в Норидже. Впереди выходные, а Господь повелел – возможно, давно забыв причину, по которой он это сделал, – чтобы дополнительные выборы в Англии происходили по четвергам, и никак иначе. Вечер, кандидат и его сопровождающие завалены работой. Но когда Пим с вещами проходит к импозантному зданию нориджского вокзала, там возле турникета его поджидает верный Сид Лемон и избирательский автомобиль, испещренный наклеенными со всех сторон лозунгами и плакатами в поддержку Пима, готовый перенести его туда, где должно состояться основное событие этого вечера – намеченное на девять часов собрание избирателей деревушки Литл-Чедворт-на-Водах, где, согласно уверению Сида, последний благодетель-миссионер был съеден с кашей. Свет в автомобиле затеняют плакаты со словами: «Рик – народный избранник». Крупная голова Рика – та самая, которая, как мне теперь известно, вполне вероятно, была им продана, приклеена к багажнику. К крыше прикреплен рупор, по величине превосходящий корабельное орудие. С неба светит луна. Все вокруг окутано снегом, и пейзаж приводит на память мысль о рае.

– Давай поедем в Сент-Мориц, – говорит Пим, в то время как Сид вручает ему припасенный для него Мег мясной пирожок ее собственного изготовления.

Сид хохочет и ерошит волосы Пима. Сид ведет машину невнимательно, но дороги пустынны, а снег рыхлый. Сид прихватил с собой фляжку с виски. Блуждая по окаймленным заснеженными живыми изгородями дорогам, они то и дело щедро прикладываются к фляжке. Подкрепившись и собравшись с духом таким образом, Сид кратко вводит Пима в курс дела, рассказывая ему о расстановке сил в избирательной кампании.

– Мы за свободу вероисповедания, Пострел, и мы боремся за право домовладения для всех неимущих.

– Как и раньше, – говорит Пим, и Сид бросает на него подозрительный и хмурый взгляд на случай, если в замечании его есть какой-то обидный смысл.

– О классическом консерватизме со всеми его порочностями мы дурного мнения.

– Со всеми его пороками, – поправляет его Пим, отхлебывая из фляжки.

– Наш кандидат гордится своим именем английского патриота и человека набожного, он много делал для английской торговли в период войны. Либерализм – это единственная торная дорога для Британии. Он прошел университеты самой жизни и никогда не касался спиртного, как и ты его не касался, запомни это.

Отняв у Пима фляжку, Сид делает из нее большой глоток – глоток истинного трезвенника.

– А выиграет он? – спрашивает Пим.

– Послушай, если б ты прибыл сюда с полным карманом в тот день, когда отец твой объявил о своем намерении баллотироваться, ты мог бы ставить на него один к пятидесяти. Когда он появился здесь с лордом Маспоулом, котировка была уже один к двадцати пяти, и все мы уже немало поживились на этом. На следующее же утро после баллотирования ты не взял бы и десяти против одного. А сейчас ставка колеблется между девятью и двумя и разрыв все сокращается, и я готов биться об заклад, что ко дню выборов шансы его сравняются. А вот теперь сам скажи мне, выиграет он или нет.

– А кто его соперник?

– Строго говоря, их нет. Кандидат от лейбористов – школьный учителишка из Глазго. Имеет репутацию красного. Но он сошка мелкая. Этакая мышка за спиной красного медведя. Старик Маспоул третьего дня для веселья послал на их митинг пару-другую молодцов. Нарядил их в шотландские юбочки, всучил погремушки и жестянки и разрешил им колобродить на улицах до утра. Галворт не любит хулиганов, Пострел. И подвыпившие сторонники лейбористского кандидата, распевавшие «Маленькую Нелли из долины» в три часа утра на церковной паперти, им не очень-то пришлись по вкусу!

Машина на изящном крене сворачивает к ветряной мельнице, намереваясь врезаться в нее. Сид выруливает на дорогу, и они продолжают беседу.

– Ну а тори?

– Тори таков, каким и должен быть порядочный тори. Богатый землевладелец, раз в неделю отбывающий повинность в Сити, занимается псовой охотой, раздает бусы и стекляшки дикарям и мечтает изничтожить всех инакомыслящих. Жена его, сверкая улыбками, открывает каждое местное празднество на свежем воздухе.

– Кто же здесь наши основные сторонники? – спрашивает Пим, вспоминая занятия по обществоведению.

– Богоискатели твердо стоят за него, масоны тоже, как и «ветераны-буревестники», трезвенники колеблются, как и Лига противников азартных игр, до тех пор, пока они не ознакомились с документами, и не дай тебе Бог и словом обмолвиться о Недотепах, Пострел! Недотепы на время отправлены на вольный выпас. Остальные – кот в мешке. Местный член парламента был красным, но сейчас он скончался, последнюю кампанию он выиграл с перевесом над тори в 5000 голосов. Но разберемся лучше с тори – в последний раз за них голосовало 35 000, однако с тех пор право голоса получило еще 5000 малолетних преступников, а 2000 патриархов перешли в мир иной. Фермеры бедствуют, рыбаки разоряются и не знают уже, куда кинуться за помощью.

Включив освещение, Сид предоставляет машине двигаться без руля, а сам роется и достает откуда-то сзади красивую желто-черную брошюру с фотографией Рика на обложке. Рик сидит перед каким-то чужим камином в окружении чьих-то ласковых спаниелей и читает книгу, – занятие, для него вовсе не характерное.

«Послание избирателям округа Северного Галворта» – гласит заголовок. Бумага брошюры, в разрез с общим стремлением к скромности и экономии, глянцевая.

– А еще нам играет на руку тень сэра Кодписа Мейкуотера, – особо прочувствованно прибавляет Сид. – Вот, погляди последнюю страницу!

Пим смотрит и обнаруживает там колонку текста, напечатанного на манер швейцарских некрологов.

«Заключение

Источником вдохновения для политической деятельности Вашего Кандидата служит дорогой ему с детства образ Наставника и друга сэра Мейкписа Уотермастера, члена Парламента, Всемирно Известного Либерала и Служителя Христианской Церкви, чья твердая, но справедливая рука, после безвременной кончины его родителя, вела его по жизненному пути, помогая избегнуть многих Искушений Юности и достичь теперешней неколебимой и прочной позиции, позволившей ему ныне вращаться в Кругу Лучших из Лучших нашей страны.

Сэр Мейкпис был отпрыском Набожного Семейства, последовательным проповедником трезвости, оратором, не имевшим себе равных. Светлый образ его, можно сказать без преувеличения, как никакой другой, освещал путь Кандидата к тому историческому моменту, когда свое слово о нем скажет округ Северный Галтворт, край, который успел стать ему Близким и Родным и где он мечтает обосноваться при первой возможности. Ваш Кандидат намеревается отдать всего себя борьбе за ваши интересы и делать это с тем же бескорыстием, какое проявлял сэр Мейкпис, сошедший в могилу последовательным борцом за Моральные Ценности, важнейшими из которых были: Право на Частную Собственность, Свобода Торговли и Абсолютное Равенство женщин и мужчин перед законом.

Ваш будущий Усердный Слуга Ричард Т. Пим».

– Ты ученый человек, Пострел. Что ты об этом думаешь? – спрашивает Сид с серьезностью, готовый вот-вот взорваться обидой.

– Прекрасно сформулировано, – говорит Пим.

– Еще бы, – говорит Сид.

Навстречу им скользят деревенские дома и шпиль местной церкви. На главной улице их встречает желтый плакат, возвещающий, что кандидат либеральной партии выступит здесь сегодня вечером. На автомобильной стоянке понуро стоит цепочка уже запорошенных снегом «лендроверов» и «Остейнов-7». В последний раз приложившись к фляжке, Сид аккуратно поправляет перед зеркалом пробор. Пим замечает, что одет он необычно продуманно. Морозный воздух пахнет навозцем и морем. Перед ними твердыня не вчера построенного Зала Общества Трезвости деревушки Литл-Чедворт-на-Водах. Сид сует ему в руку мятную конфетку, и они входят в зал.

* * *

Председатель собрания уже говорит довольно долго, но внимают ему только первые ряды, потому что сидящим в конце зала ничего не слышно. Им остается рассматривать либо потолочные балки, либо фотографии Народного Избранника: Рик за наполеоновским письменным столом, позади него выстроились ряды книг по юриспруденции. Рик во время первого и последнего в своей жизни посещения фабрики пьет чай среди рабочих. Рик, наподобие сэра Френсиса Дрейка, устремивший взор на плавающую в тумане армаду траулеров – погибающую рыболовецкую флотилию округа Галворт. Рик – фермер, посасывая трубку, он с видом знатока оценивает стати коровы. По одну руку от Председателя под складками желтого флага сидит дама – служащая местной избирательной комиссии, по другую руку – пустые кресла, оставленные для Кандидата и его команды. Время от времени Председатель напрягает голос, и тогда до Пима доносится какая-нибудь отдельная фраза – что-нибудь насчет Порочности Воинского призыва или Ужасов Монополизма – или, совсем уж ни к селу ни к городу, какое-нибудь виноватое вводное предложение, вроде: «Как я уже говорил всем минуту назад». И дважды, сначала когда девять превращается в девять тридцать, а потом в десять минут одиннадцатого из внутренних помещений появляется пожилой шекспировский вестник; он с трудом ковыляет на сцену, чтобы, потирая ухо, дрожащим голосом заверить собравшихся, что Кандидат уже выехал, что график встреч у него в этот вечер крайне напряженный и его задержал снегопад. И когда мы уже окончательно потеряли надежду, в зал гордо входит мистер Маспоул в сопровождении Максуэла Кэвендиша, оба в серых костюмах и оба важные, как церковные старосты. Друг за другом двое мужчин шествуют по проходу, взбираются на трибуну и, пока Маспоул обменивается рукопожатиями с Председателем и дамой из избирательной комиссии, майор вытаскивает из портфеля какие-то исписанные листки и раскладывает их на столе. И хотя к концу кампании Пим может насчитать не меньше 21 публичного выступления Рика, на котором он присутствовал, ни разу между этим собранием и выступлением в ратуше накануне выборов не видел Пим, чтобы Рик обратился к записям майора или даже вспомнил об их наличии. Таким образом постепенно он пришел к выводу, что никакие то были не заметки и не конспект, но лишь предмет театрального реквизита, театральный жест, который должен был подготовить нас к самому Явлению.

– Что это сделал Макси со своими усами? – взволнованно шепнул Пим Сиду, который встряхнулся от этого вопроса, пробудившись от дремоты. – Неужели заложил и их?

Если Пим считает, что и в ответ услышит шутку, то его ожидает разочарование.

– Их сочли неуместными, вот и все, – коротко отвечает Сид, и в следующую же секунду Пим становится свидетелем, как лицо Сида заливает волна искреннего чувства, потому что в зал торжественно входит Рик.

Порядок появления ни разу не менялся, как не менялись роли и обязанности. После Маспоула и майора возникает Перси Лофт и несчастный Морри Вашингтон, у которого уже тогда барахлила печень.

Перси держит дверь. В нее входит Морри, иногда, как, например, в этот вечер, срывая у части зала аплодисменты, ибо неискушенные принимают его за Рика, что и неудивительно, так как, будучи раза в три короче Рика, Морри тратит значительную часть времени и большую часть денег на то, чтобы добиться полного тождества со своим кумиром. Если Рик покупает новое пальто из верблюжьей шерсти, Морри спешит купить два таких пальто. Если на ногах у Рика двухцветные штиблеты, можно быть уверенным, что такие же штиблеты, оттененные к тому же белыми носками, красуются и на ногах Морри. Но сегодня, как и на прочих «придворных», на Морри по-церковному строгий серый костюм. Ради любимого Рика он даже постарался как-то смягчить пьяную багровость своих щек. Войдя, он садится на свое место возле двери, расправляет розочку, чтобы ее всем было видно. Морри и Перси, как и все зрители, внимательно смотрят на дверь, напряженно ожидая появления Рика. Наконец раздаются аплодисменты. Входит Рик, быстро, скоро, так как мы, государственные деятели, люди деловые, не имеющие права попусту терять время, и, уже идя по проходу, он продолжает серьезно обсуждать что-то с Лучшими из Лучших. Неужто это Лоренс Оливье идет с ним рядом? Нет, по-моему, больше смахивает на Бада Флэнагана. Но это, как вскоре мы убеждаемся, ни тот и ни другой, – это знаменитый Берти Треченца, радиокомментатор, стойкий либерал. На трибуне Маспоул и майор представляют Председателю прочих видных деятелей команды и рассаживают их по местам. Сид наклоняется вперед, пожирая глазами все происходящее. Кандидат начинает свою речь.

Начало ее намеренно буднично. Добрый вечер, спасибо за то, что собрались здесь в таком большом количестве в этот холодный зимний вечер. Простите, что заставил вас ждать. Шутка, обращенная к «Буревестникам»: говорят, я и маму свою целую неделю заставил ждать моего появления на свет. «Буревестники» хохочут – шутка засчитывается в актив. Но я обещаю вам всем, жители Северного Галворта: следующий ваш парламентский депутат никого из вас не заставит дожидаться приема. Смешки и легкие аплодисменты сторонников, но кандидат уже сменил тон и посерьезнел.

– Леди и джентльмены, вы рискнули покинуть свой кров в этот неприветливый вечер лишь по одной причине. Потому что вас заботит судьба вашей страны. Что ж, я разделяю ваши чувства, как разделяю и эту заботу. Мне небезразлично то, как ею правят, и то, как полагалось бы ею править. Мне небезразлично это, потому что политики – тоже люди, и у них есть сердце, которое способно чувствовать, что нужно им и что нужно окружающим. И у них есть разум, который подсказывает им, как этого достичь. И Вера и Мужество, чтобы послать Адольфа Гитлера туда, откуда он пришел. Политики – такие же люди, как и все другие. Как те, что собрались здесь в этот вечер. Присутствующие здесь – это соль земли, и в этом нет ни малейшего сомнения. Это англичане до мозга костей, потомственные и истинные англичане, которые озабочены будущим своей страны и ждут человека, способного обеспечить стране ее будущее.

Пим оглядывает маленький зал. Лица всех в зале, как подсолнухи к солнцу, обращены к Рику. Кроме одного лица, и принадлежит оно маленькой женщине в громоздкой шляпе с вуалью, сидящей неподвижно, мрачно, как собственная тень, отдельно от всех, прикрыв лицо черной вуалью. «Она в трауре, – сразу же решает Пим, преисполняясь сочувствия, – она пришла сюда, чтобы немного побыть на людях, бедняжка». На трибуне Рик объясняет значение либерализма всем тем, кто плохо разбирается в различиях между тремя крупнейшими партиями Англии. Либерализм – это не догма, а образ жизни, говорит он. Он означает веру в природную доброту людей, всех людей, независимо от цвета кожи, расы и религии, которую они исповедуют, веру в дух, объединяющий людей и влекущий их к единой цели. Поведав таким образом о преимуществах политики либерализма, он переходит к центральной части выступления, то есть к себе самому. Он вспоминает свое скромное происхождение и слезы матери, когда она услышала его клятву следовать по стопам сэра Мейкписа. «Если бы отец мой только мог очутиться в этот вечер здесь, в зале, среди добропорядочных здешних жителей!» Рука вздымается вверх к потолочным балкам, как будто прослеживает путь аэроплана, но указывает Рик не на аэроплан, он указывает на Господа Бога.

– И разрешите мне сказать об этом сегодня вам, избирателям Литл-Чедворта: без некоего существа там, наверху, денно и нощно пекущегося обо мне, – можете смеяться, сколько хотите, потому что я скорее снесу ваши насмешки, чем стану жертвой цинизма и безверия, столь распространившихся у нас, – без некоего существа, всегда оказывающего мне помощь и поддержку, – вы знаете, о ком я говорю, о да, я уверен, что знаете! – я не был бы сегодня тем, что я есть, и не предлагал бы свою скромную кандидатуру избирателям Северного Галворта!