Текст книги "Идеальный шпион"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)

– И что же, он совсем не выходил из номера? – спросил Бразерхуд.

– Поначалу нет. Не желал.

– А по телефону звонил? – поинтересовался Найджел.

– В посольство. Отметиться. Чтобы вы знали, где он находится.

– Так он тебе объяснил? – спросил Бразерхуд.

– Да.

– Вы не присутствовали при этих разговорах? – спросил Найджел.

– Нет.

– Слышали через стенку? – продолжал Найджел.

– Нет.

– Знаете, с кем именно он разговаривал? – не унимался Найджел.

– Нет.

Со своего места на кровати Найджел поднял глаза на Бразерхуда.

– Но он же звонил тебе, Джек, – сказал он, как бы желая восстановить действительный ход событий. – Перекинуться словцом-другим из мест самых неожиданных со стариной-начальником, да? Так ведь полагается, верно? Проверить своих ребят. «Как там наш дружок оттуда-то и оттуда?»

«Найджел – один из новичков-непрофессионалов, – так говорил Магнус, и Мэри это припомнилось, – дурачков этих привлекают, чтобы они обеспечили приток уайтхолловского здравого смысла».

– Проявляться он не проявлялся, – отвечал Бразерхуд. – Все, что он себе позволял, это присылать мне одну за другой глупейшие открытки с надписями вроде «Благодарите Бога, что вам не пришлось здесь очутиться» и очередным своим адресом.

– А выходить когда он начал? – спросил Найджел.

– Когда у Тома упала температура, – ответила Мэри.

– Спустя неделю? – подсказал Найджел. – Две?

– Раньше, – сказала Мэри.

– Опиши это, – попросил Бразерхуд.

Был вечер четвертого дня болезни. Лицо Тома приобрело нормальный вид, и Магнус предложил Мэри отдохнуть и пройтись по магазинам, а он посидит с Томом вместо нее. Но Мэри не решилась одна гулять по афинским улицам, поэтому на прогулку вышел Магнус. А Мэри собиралась наутро пойти в музей. Он вернулся около полуночи, очень довольный своими успехами, и сказал, что познакомился с чудным стариканом-греком, агентом бюро путешествий, разместившегося в подвальчике напротив «Хилтона», очень сведущим парнем, они выпили с ним анисовой и обсудили мировые проблемы. Агентство старикана занимается арендой вилл на островах, и он надеется, что через недельку, когда они достаточно насладятся красотами Афин, он сможет предоставить в их распоряжение виллу, от которой кто-нибудь откажется.

– Я думала, что острова для нас исключаются, – сказала Мэри.

Казалось, Магнус не сразу вспомнил причину, по которой они оставили Корфу. Криво улыбнувшись, он сказал что-то вроде того, что остров острову рознь. После этого дни в ее памяти как-то спутались. Они переехали в гостиницу поменьше. Магнус усердно работал над книгой, вечерами выходя на прогулку, а когда Том поправился, стал брать его на пляж. Мэри делала наброски на Акрополе и сводила Тома в пару-другую музеев, но он предпочитал плаванье. При этом они ждали вестей от «старикана-грека».

И опять ее прервал Бразерхуд.

– Эта его книга… Как часто он делился тем, как продвигается работа?

– Предпочитал держать это в секрете. Отдельные кусочки. Вот все, с чем он знакомил меня.

– Как и в рассказах о своих агентах. То же самое, – высказал догадку Бразерхуд.

– Он хотел, чтобы я сохранила свежесть восприятия до того времени, когда он действительно сможет показать мне нечто существенное. Исчерпать все в разговорах он не желал.

Дни потекли спокойные и, как теперь вспоминалось Мэри, словно бы приглушенные, но все это до тех пор, пока однажды вечером Магнус не исчез. После джина он вышел, сказав, что собирается пошевелить старикана. К утру он не вернулся, и в обед Мэри охватил страх. Она знала, что должна позвонить в посольство. С другой стороны, ей не хотелось поднимать ненужную панику и устраивать Магнусу неприятности.

Тут опять вмешался Бразерхуд.

– Неприятности какого рода?

– Ну, если он пустился в загул или что-нибудь подобное… В его служебном досье это выглядело бы не слишком красиво. И как раз тогда, когда он надеялся на повышение.

– Он что, и раньше пускался в загулы?

– Нет, никогда. Иной раз они с Грантом выпивали, но он всегда знал меру.

– А почему он ожидал повышения? Кто обещал ему повышение? – спросил, встрепенувшись, Найджел.

– Я обещал, – ответил Бразерхуд без тени раскаяния в голосе. – Я посчитал, что после того, как его столько смешивали с грязью, он заслужил некоторое упрочение статуса.

Невесело улыбнувшись, Найджел что-то записал в блокнот своим аккуратным почерком. Мэри продолжала.

Так или иначе, она выждала до вечера, а потом, взяв с собой Тома, пошла в сторону «Хилтона», где они вдвоем исследовали все дома напротив, пока не отыскали «сведущего старикана-грека» в его подвальчике – в точности такого, каким описал его Магнус. Но грек не видался с Магнусом уже неделю, а от кофе Мэри отказалась. Вернувшись в таверну, они застали там Магнуса – с двухдневной щетиной и в той же одежде, в которой он ушел из дома. Он сидел во дворике, уплетая яичницу с ветчиной. Он был пьян. Вел он себя не злобно, не слезливо, не агрессивно и, уж конечно, достаточно вежливо, потому что алкоголь лишь стимулировал его защитные силы. Пристойно пьяный, одним словом, и мило сознающий свою вину, как всегда в подобных случаях, и оправдательная история его была безупречна, за исключением одной странной оплошности.

– Простите меня, милое мое семейство. Упился я с Димитрием. Напоил он меня, и я надрался, как свинья, и уснул под столом. Привет, Том!

– Привет! – сказал Том.

– Кто такой Димитрий? – спросила Мэри.

– Ты же знаешь, кто он такой. Этот старикан – агент из бюро путешествий, что напротив «Хилтона».

– Тот, который сведущий?

– Он самый.

– Вчера вечером?

– Насколько я помню, старушка, это произошло вчера вечером, и никак иначе.

– Димитрий не видел тебя с понедельника. Он сказал нам это час назад.

Магнус осмысливал услышанное. Том нашел номер «Афинских новостей» и, стоя у соседнего столика, погрузился в изучение киноафиши.

– Ты проверяла меня, Мэбс. Ты не должна была этого делать.

– Я не проверяла, а искала тебя!

– Не устраивай здесь сцен, девочка. Пожалуйста. Здесь посторонние.

– Никаких сцен я не устраиваю. Это ты устраиваешь! Не я исчезаю на два дня и возвращаюсь с выдуманной историей. Том, милый, иди к себе. Через минуту и я поднимусь!

Том ушел, лучезарно улыбаясь, чтобы показать, что ничего не слышал. Магнус отпил большой глоток кофе. Потом сжал руку Мэри, поцеловал ее и ласково потянул вниз, чтобы Мэри уселась рядом с ним.

– Что тебе больше хочется услышать, Мэбс: что я куролесил с проституткой или что меня подвел агент?

– Почему бы просто не сказать правду?

Это предложение его позабавило. Улыбка его не была злой или циничной. Просто он воспринял ее слова с ласковой и тихой печалью, подобной той, что он выказывал Тому, когда тот выдвигал проекты, как покончить с нищетой в мировом масштабе или прекратить гонку вооружений.

– Знаешь что? – Он еще раз поцеловал ей руку и прижал ее к своей щеке. – В жизни ничто не проходит бесследно. – К своему удивлению, она почувствовала, что щетина его влажная, и поняла, что он плачет. – Я был на площади Конституции, ясно? Выхожу из бара «Гранд-Бретань». Никого не трогаю. И что же? Попадаю прямо в объятия чешского агента, которого всегда избегал. Темная личность. Врун. Немало хлопот доставлял нам в свое время. Хватает меня за руку. Вот так, и не отпускает. «Полковник Манчестер, полковник Манчестер!» Грозится передать меня полиции, ославить как английского шпиона, если я не дам ему денег. Говорит, что я единственный, кто остался у него в этом мире. «Пойдем выпьем, полковник Манчестер. Выпьем с тобой, как бывало!» Ну я и пошел. Напоил его до полусмерти. И дал тягу. Боюсь, что и сам несколько переусердствовал. По долгу службы. А сейчас пойдем в постель.

И они пошли. И любили друг друга. Отчаянное соитие чужих людей. В то время как Том за стеной читал свою фантастику. А через два дня они отправляются на Гидру, но на Гидре, оказывается, как-то скученно и мрачно, и неожиданно выясняется, что ехать им надо непременно на Специю, потому что в это время года устроиться там несложно. Том спрашивает, нельзя ли взять с собой Бекки, но Магнус говорит, что нет, это исключено, потому что тогда захотят поехать они все, а он не желает сажать себе на голову семейство Ледереров в то время, когда пытается сосредоточиться на своей книге. Иными словами, если не считать злоупотребления спиртным, то Магнус был сама добродетель и ласковость.

Она сделала паузу. Так художник отходит на несколько шагов от незавершенного холста, изучая дело рук своих. Она глотнула виски, закурила сигарету.

– Господи… – тихо проговорил Бразерхуд. Но продолжать не стал.

Найджел обнаружил на одном из своих пальцев-недомерков заусеницу и принялся методично ее отдирать.

* * *

Опять Лесбос, и еще один рассвет, и та же греческая кровать, и Пломари вновь просыпается, хотя Мэри и молит Бога, чтобы замерли звуки, а солнце плюхнулось обратно с крыши, туда, откуда пришло, потому что наступает понедельник, а вчера Том отбыл к себе в школу. У Мэри под подушкой доказательство – кроличья шкура-оберег, которую он подарил ей с тем, чтобы она сунула ее под подушку, и – как будто она нуждалась в этом для укрепления своей решимости – ужасное воспоминание о тех словах, что сказал Том перед отлетом. Мэри и Магнус отвезли его в аэропорт и взвесили его вещи для еще одного путешествия в пространстве. Том и Мэри стоят по разные стороны ограждения и ожидают объявления рейса, уже не имея возможности прикоснуться друг к другу. Магнус в баре покупает Тому на дорогу кулек с орешками. Мэри в шестой раз проверяет документы Тома, его деньги, письмо к директрисе по поводу аллергии, письмо к бабушке, которое надо ей вручить «сразу же, как только увидишь ее в Лондонском аэропорту, не забудь, пожалуйста, милый, хорошо?» Но Том рассеян, даже больше чем обычно, он оглядывается, смотрит на главный вход, смотрит, как люди проходят в него через вращающиеся двери, и на лице его появляется такое отчаянное выражение, что у Мэри мелькает мысль: уж не хочет ли он сам броситься туда?

– Мамуля. – Иногда в рассеянности он по-прежнему называет ее так.

– Да, милый.

– Они тут, мамуля.

– Кто «они»?

– Эти двое туристов из Пломари. Они сидели на своем мотоцикле на автостоянке в аэропорту и следили оттуда за папой.

– Знаешь, милый, прекрати, – твердо отвечает Мэри, преисполнившись желания сразу и бесповоротно разогнать эти призраки. – Прекрати, и точка, хорошо?

– Да, только я узнал их. Этим утром все выяснилось. Я вспомнил. Это те дядьки, что ездили за оградой вокруг крикетной площадки на Корфу, когда папин друг уговаривал его сесть прокатиться.

На мгновение, хоть Мэри и не в первый раз уже проходила через эту мучительную процедуру расставания, ей захотелось крикнуть: «Останься! Не улетай! Плевать я хотела на это твое образование! Останься со мной!» Но вместо этого, кретинка такая, она машет Тому через ограждение и сдерживает слезы до возвращения домой. А сейчас наступило первое утро. Том скоро прибудет в свою школу, а Мэри глядит на тюремные решетки гниловатых ставен, глядит, как безжалостно светлеет небо в прорезях ставень, и старается не слышать рева водопроводных труб внизу и как льется вода на каменный пол, потому что Магнус уже отмечает душем наступление нового дня.

– Ой Боже! Ты проснулась, девочка? Это все трубы проклятые виноваты, поверь!

«Поверь, – мысленно повторяет она вслед за ним, поглубже зарываясь в одеяло. – За пятнадцать лет он никогда не называл меня девочкой». А теперь вдруг вот уже целый день она девочка, словно, проснувшись, он вдруг понял, что принадлежит она все же к женскому роду. Ее отделяет от него лишь толщина половиц, и, если она осмелится выглянуть за спинку кровати, сквозь щели между досками она увидит это чужое обнаженное тело. Не получив от нее ответа, Пим запел свою неизменную мелодию Гилберта и Салливана, заглушая ее плеском воды.

«Просыпаясь рано утром, разжигаем мы огонь…»

– Ну как я пою? – громогласно вопросил он, пропев все, что знал.

Когда-то в прошлой жизни Мэри считалась неплохой музыкантшей. В Плаше она возглавляла сносный ансамбль, исполнявший мадригалы. Сотрудничая в Главном управлении, она была солисткой тамошнего самодеятельного хора. «Просто раньше никто не проигрывал тебе пластинок, – говорила она Магнусу, туманно осуждая, таким образом, его первую жену Белинду. Со временем, милый, петь ты будешь не хуже, чем говорить».

Она набрала побольше воздуха.

– Карузо тебе в подметки не годится! – крикнула она.

Обмен репликами окончился, и Магнус опять сосредоточился на душе.

– Здорово работалось, Мэбс! Действительно здорово! Семь страниц бессмертной прозы! Не отделано еще, но хорошо.

– Чудно.

Он начал бриться. Она слышала, как он лил воду из чайника в пластмассовый тазик. «Лезвия для электробритвы, – вспомнила она. – О Господи, забыла купить ему эти его проклятые лезвия!» Всю дорогу в аэропорт и обратно ее преследовала мысль, что она что-то забыла, потому что мелочи так же донимали ее теперь, как и крупные неприятности. «Сейчас я куплю сыра на десерт». «А сейчас – хлеба, к этому сыру…» Зажмурившись, она еще раз набрала побольше воздуха.

– Ты хорошо спал? – спросила она.

– Как убитый! А ты не заметила?

Она заметила. Заметила, как в два часа ночи ты выскользнул из постели и прокрался вниз в кабинет. Как ты мерил шагами комнату, а потом перестал мерить. Слышала скрип стула под тобой и шорох фломастера, когда ты принялся писать. Кому? От чьего лица? Жужжание электробритвы заглушает громкая музыка. Он включил свой хитрый приемник, чтобы послушать новости радиостанции Би-би-си. Магнус чувствует время с точностью до минуты, всегда, будь то днем или ночью. Глядя на часы, он лишь проверяет будильник, тикающий в собственном мозгу. Она молча слушает перечисление не поддающихся объяснению событий. В Бейруте произошел взрыв. В Сальвадоре стерта с лица земли деревня. Курс фунта не то упал, не то поднялся. Русские не будут участвовать в следующих Олимпийских играх, а может быть, все же будут. Магнус следит за политическими новостями, как игрок, слишком опытный для того, чтобы биться об заклад. Шум становится все громче, потому что Магнус тащит приемник наверх, поднимаясь по лестнице: шлеп, шлеп. Он наклоняется к ней, и она чувствует запах его пены для бритья и плоских греческих сигарет, которые он любит курить во время работы.

– Все еще спать хочется?

– Немножко.

– Как крыска?

Мэри выхаживала увечную крысу, которую обнаружила в саду. Крыса отлеживалась в корзинке в комнате Тома.

– Я к ней не заглядывала, – ответила Мэри.

Он целует ее за ухом, почти оглушив, и начинает гладить ей грудь, как знак, что хочет прилечь к ней, но, хмуро пробурчав «потом», она отворачивается. Она слышит, как он подходит к шкафу, как рывком открывает старую непослушную дверцу. Если выберет шорты, значит, идет на прогулку. А если джинсы – значит, собирается выпить с этими своими прихлебателями.

«Зовите меня Парки Паркер, полковник, а это мой греческий дружок и мой коротконогий терьер – точь-в-точь чайник на поводке». Элси и Этель, две лесбиянки, бывшие школьные учительницы из Ливерпуля, и этот шотландец, как бишь его по фамилии – «У меня небольшое дельце в Данди». Магнус вытаскивает рубашку, накидывает ее. Она слышит, что он застегивает шорты.

– Куда идешь? – спрашивает.

– Гулять.

– Подожди меня. Я пойду с тобой. И ты мне все расскажешь про это.

Кто это вдруг проснулся в ней, откуда этот голос – голос зрелой проницательной женщины?

Магнус тоже удивлен, удивлен не меньше чем она.

– Господи, про что «про это»?

– Про то, что так тебя беспокоит. Что бы это ни было, поделись со мной, чтобы мне не надо было…

– Чего «не надо было»?

– Таиться. И отводить глаза.

– Чепуха. Все прекрасно. Просто мы оба немного куксимся без Тома. – Он подходит к ней, укладывает ее на подушки, как больную. – Ты выспишься, и все пройдет, а я прогуляюсь, и все пройдет. Увидимся около трех в таверне.

Один Магнус умеет так бесшумно прикрывать эту скрипучую входную дверь.

Внезапно к Мэри возвращаются силы. Его уход раскрепощает ее. Дыши. Она идет к окну на северной стороне, все распланировано. Она раньше делала подобные вещи и помнит, что у нее это хорошо получается, лучше даже, чем у мужчин. В Берлине, когда Джеку нужна была еще одна дополнительная девушка, Мэри приходилось и осуществлять наблюдение, и выкрадывать ключи у консьержек, и дерзко подменять запертые в столах документы, заставляя перепуганных агентов менять квартиры на более безопасные. «Я даже сама не догадывалась тогда, как хорошо я усвоила правила игры, – думала она. – Джек всегда хвалил меня за хладнокровие и зоркость». Из окна видна крытая асфальтом дорога, которая, петляя, ведет вверх, за холмы. Иногда он отправляется в эту сторону, но не сегодня. Открыв окно, она высовывается наружу, как бы наслаждаясь видом и безоблачным утром. Эта ведьма Катина рано подоила своих коз, значит, собралась на рынок. Мэри лишь одним мимолетным взглядом окидывает высохшее русло ручья, где в тени пешеходного мостика эти двое возятся со своим мотоциклом под немецким номером. Если бы вот так они появились перед их домом в Вене, Мэри мгновенно сообщила бы Магнусу, позвонила бы ему, если б надо было, в посольство. «Что-то ангелы сегодня летают ниже чем положено», – сказала бы она. И Магнус сделал бы что всегда делал: настропалил бы посольскую охрану, послал бы своих людей их прикончить. Но сейчас, в их уединении, между ними существует договор, что об ангелах, даже подозрительных, упоминать не следует.

Рабочий кабинет его на первом этаже. Дверь он не запирает, но само собой установилось так, что в кабинет она заходит только с его особого разрешения. Повернув дверную ручку, она входит. Ставни закрыты, но сверху в окно проникает достаточно света, и она может разглядеть окружающее. «Наступай на полную ступню, – говорит она себе, вспомнив то, чему ее учили. – Если уж шуметь, так лучше в открытую». Обстановка в комнате спартанская – такую предпочитает Магнус: письменный стол, стул, узкая кушетка, чтобы было куда валиться в изнеможении в перерывах между позывами к высокому творчеству. Отодвигая стул, она чуть не опрокидывает бутылку водки. Стол завален книгами и листами, но она ни до чего не дотрагивается. На почетном месте, как всегда, его старенький, в клеенчатом переплете «Симплициссимус». Его талисман. Что-то обозначающий. Для Мэри – лишь источник постоянной обиды. Он не позволяет ей заново его переплести. «Мне он нравится таким, каков он есть, – устает повторять Магнус. – Таким мне его и дали». Несомненно, подарок какой-то женщины. «Сэру Магнусу, который никогда не будет мне врагом», – гласит надпись по-немецки. Черт бы побрал эту бабу! И черт бы побрал все эти выдуманные прозвища.

Бразерзуд опять прервал ее.

– Где теперь эта книга?

Мэри было трудно и неприятно возвращаться к нынешним временам. Однако Бразерхуд настаивал.

– В его письменном столе внизу книги нет. В гостиной я тоже ее не видел. В спальне и в комнате у Тома – также. Где она?

– Я же тебе говорила, – ответила Мэри. – Он всегда берет ее с собой.

– Говорить ты не говорила, однако спасибо тебе, – ответил Бразерхуд.

На ней нитяные перчатки – чтобы не оставлять пятен пота или следов грязи. Он ведь хитер как бес, причем прибегает к хитростям инстинктивно. Его старенький чемоданчик лежит на полу, он широко распахнут, но она не дотрагивается и до него тоже. На столе, на разложенной рукописи, чтобы не разлеталась, лежат другие книги – лежат вроде бы бессистемно. Она читает одно заглавие. Книга на немецком. «Свобода и сознание». Автор ей совершенно неизвестен. Рядом экземпляр «Доброго солдата» Форда Медокса Форда – книги, к которой Магнус все это время беспрестанно возвращается, она стала для него своего рода Библией. Рядом старый альбом с фотографиями. Она осторожно приоткрывает незнакомый переплет, не сдвигая альбом с места, перелистывает несколько страниц. Восьмилетний Магнус в форме футболиста в составе футбольной команды. Пятилетний Магнус в Альпах с тобогганом. Магнус уже постарше, в возрасте Тома – улыбается с чрезмерной готовностью, но, кажется, не ожидает, что такую же готовность улыбнуться ему в ответ проявят остальные. Магнус с Белиндой во время медового месяца – обоим не дашь больше двенадцати лет. Раньше она этих фотографий не видела. Не удержав тяжелый переплет, Мэри отступает от стола и опять оглядывает все предметы на нем. Осмотр подтверждает занятие владельца. Каждая из трех книг, использованных в качестве пресс-папье и брошенных на стол как бы случайно, находится на определенном расстоянии от разрезального ножа в центре. Мэри идет на кухню, сгребает там скатерть и, возвратившись в кабинет, расстилает ее на полу возле письменного стола, затем, не снимая перчаток, она мерит расстояния между предметами на столе. Аккуратно, словно снимая бинты с раны, она переносит эти предметы со стола на скатерть, воспроизводя на ней в точности их расположение. Теперь бумаги на столе ничем не прикрыты и их можно изучить. Она не ожидала такого количества пыли. «Я кладбищенский вор», – думает она, в то время как горло першит от пыли. Она не сводит глаз с толстой рукописи. Верхняя страница вся исчеркана. Она берет со стола лишь эту стопку листов, оставляя все другие бумаги в неприкосновенности. Отнеся листы на узкую кушетку, она присаживается там. В Плаше они называли это «играть в Кима» и развлекались этой игрой под каждый Новый год вместе с шарадами, хороводами и игрой в «Убийцу». Когда, уже повзрослев, она обучалась в спецшколе, это называлось там «наблюдением», а практиковаться в ней приходилось в сонных деревушках – Дадхеме, Мэннингтри, Бергхолте. Кто на этой неделе перекрасил двери, подстриг розы в саду, у кого появился новый автомобиль и сколько молочных бутылок было выставлено на пороге дома № 18. В «наблюдении» Мэри была первой и не имела себе равных – к несчастью своему, она была наделена даром фотографической, цепкой памяти.

– Куски романа, – пояснила она Бразерхуду, – наброски, не больше.

Около десятков вариантов первой главы – некоторые отпечатаны, другие – нет. По большей части во всех рассказывалось о сиротском детстве мальчика по имени Бен. Заметки на полях, сделанные для себя, все в раздраженно-ругательном тоне – «сентиментальная чушь», «переписать или в корзину», «проклятие, тяготеющее над всеми нами – от взрослого мужчины до ребенка», «в один прекрасный день Уэнтворт сцапает нас всех».

Розовая папка с надписью: «Отдельные куски: Бен отдается в руки властей. Бен выходит на связь с настоящей секретной службой и в нужный момент вступает в ее ряды». Синяя папка с надписью: «Заключительные сцены» В некоторых из них действует Поппи, «Поппи – наказание». Листок, вырванный из ее рисовального блокнота, на котором Магнус изобразил соединенные линией кружки, планируя последовательность мыслей, совсем как Том, которого в школе учили составлять таким образом планы сочинений. В одном кружке: «Если природа не терпит пустоты, то что чувствует пустота по отношению к природе?» Другой кружок: «Двуличие – это стремление нравиться кому-то за счет другого». И еще: «Мы патриоты, потому что боимся быть космополитами, и космополиты, потому что боимся быть патриотами».

В дверь постучали, но Бразерхуд отрицательно мотнул головой Джорджи, веля ей не обращать внимания.

– Почерк словно бы не его. Судорожный какой-то. Строка идет какое-то время гладко. Потом вдруг остановка. Как будто ему больно продолжать.

Бразерхуду было совершенно наплевать на эту чужую боль.

– Дальше, – проговорил он. – Дальше. И поторапливайся.

– Это я, сэр, – раздался из-за двери голос Фергюса. – Срочное сообщение, сэр. Очень срочное.

– Я же сказал подождать! – решительно парировал Бразерхуд.

– «Вся система жизни Бена рухнула, – продолжала Мэри. – На протяжении многих лет он создавал различные версии себя, версии ложные, но возникающая, откуда ни возьмись, правда настигает его, и она бросается от нее наутек. Его Уэнтворт стоит на пороге».

– Дальше! – повелительно бросил Бразерхуд, нависая над нею.

– «Рик создал меня. Рик умирает. Что произойдет, когда Рик бросит конец ниточки».

– Продолжай.

– Цитата из святого Луки. В жизни не видела, чтобы он открывал Библию. «Верный в малом и во многом верен».

– А еще?

– «А неверный в малом неверен и во многом» Он раскрасил края этой страницы. Красил методично и долго, цветными чернилами.

– Еще?

– «Уэнтворт был Немезидой Рика. А Поппи – моей Немезидой. Оба мы всю жизнь пытались искупить то зло, которое им причинили».

– А еще?

– «В фирме все ополчились против меня. И американцы, и ты. Даже бедняга Мэри и та против, хотя и не знает ничего о твоем существовании».

– «Твоем существовании»? Кто это «ты»?

– «Поппи. Моя судьба, Сокровище Поппи, самый близкий из близких друзей, забери своих проклятых ищеек от моей двери!»

– Поппи[17]17
  Рорру – мак (англ.).


[Закрыть] – это не имя, а название цветка, – задумчиво сказал Бразерхуд, оттолкнув микрофон Джорджи и склонившись к Мэри. – Какое-то цветистое имя, как узор на каминной полке. Часть узора. Завиток.

– Да.

– А «Уэнтворт» похоже на географическое название. Солнечный Уэнтворт в бонтонном графстве Суррей. Верно?

– Да.

– Не знаешь кого-нибудь с таким именем?

– Нет.

– Продолжай.

– Там была глава восьмая, – сказала она. – Ни с того ни с сего – восьмая. Главы со второй по седьмую отсутствовали, и вдруг глава восьмая, написанная от руки и не исчерканная. Озаглавленная «Неотложные долги», в то время как ни одна из первых глав заглавия не имела. В ней описывается день, когда Бен разуверяется во всем. Повествование в ней ведется то от третьего, то от первого лица, но чаще все же от первого, в то время как в первых главах действует все время «он» и «Бен». «Кредиторы топчатся у дверей, Уэнтворт в первых рядах, но Бену на это наплевать. Я группируюсь, вбираю голову в плечи, я кидаюсь на них, я бью и крушу, а они отвечают мне оплеухами. Но и с разбитым в кровь лицом я совершаю то, что должен был совершить тридцать пять лет назад по отношению к Джеку и Рику и всем матерям и отцам, что украли и исковеркали мою жизнь, а я лишь смотрел во все глаза, как вы это делаете, Поппи, Джек и прочие, с которых начинается в моей жизни период… период…»

Она замолчала. Железные тиски сжали горло, мешая ей дышать. Дверь открылась и в комнату вломился Фергюс – яркий пример недисциплинированности, достойный сурового наказания. Найджел поглядел на него без всякого выражения. Но Джорджи сделала большие глаза и, указав на дверь, стала всячески его выпроваживать, однако Фергюс упорствовал.

– Период чего, ради всего святого! – нетерпеливо рявкнул Бразерхуд ей в самое ухо.

Она сказала это шепотом. Она выкрикнула это. Слово сопротивлялось во рту и, как она ни старалась, не хотело выговариваться. Бразерхуд тряхнул ее за плечи, сначала несильно, потом покрепче, наконец весьма ощутимо.

– Предательства, – сказала она. – «Мы предаем из верности. Предательство – это как фантазия, если реальность убога». Он так написал. Предательство как надежда и искупление. Как создание лучшей реальности. Предательство из любви как дань непрожитой жизни. И еще. И еще. Все новые и новые высокопарные афоризмы насчет предательства. Предательство как избавление. Как акт созидания. Как утверждение идеалов. Святынь. Как духовное приключение. Предательство как путешествие: как открывать для себя новые места, не покидая дома? «Ты моя земля обетованная, Поппи». – Прочтя именно эту фразу в рукописи, объяснила она, фразу о Поппи и земле обетованной, она, обернувшись, увидела Магнуса – он стоял в открытой двери кабинета, в шортах, держа в одной руке большой синий конверт, а в другой – телеграмму, и улыбался улыбкой первого ученика.

– Словно в него вселился кто-то другой, – сказала Мэри, сама поразившись собственным словам. – Это был не он.

– Что ты такое несешь? Ведь только что ты сказала, что в двери стоял Магнус! К чему ты клонишь?

Она и сама не знала.

– Это было продолжением чего-то, что произошло с ним в молодости. Тогда в дверях кто-то стоял и следил за ним. Теперь он будто отплатил ему. Я по его глазам видела, что это так.

– Ну а сказал-то он что? – услужливо задал вопрос Найджел.

Голосом она пыталась изобразить Магнуса, а может быть, то был не голос, а лишь выражение лица. Рассеянно-непроницаемое. И бесконечно предупредительное.

– Привет, дружок! Знакомишься с великим романом, да? Не совсем Джейн Остин, как я опасаюсь, но кое-что из этого пригодится, когда я по-настоящему возьмусь за дело.

На полу была расстелена скатерть, на ней лежали книги и половина всех его бумаг. Но он улыбался – любезно и с облегчением, и протягивал ей телеграмму. Она взяла у него телеграмму и отошла с нею к окну.

– Телеграмма была от тебя, Джек, – сказала она, – и подписана условленным именем «Виктор». Адресована она была Пембруку для передачи Пиму. «Возвращайся немедленно, – передавал в телеграмме ты. – Все забыто. Новое ближайшее заседание Комитета в понедельник в десять утра. Виктор».

Бразерхуд не спеша повернулся к Фергюсу – только сейчас он удостоил его своим вниманием.

– Какого черта тебе здесь надо? – спросил он.

Фергюс повел себя совсем как Том, когда тот слишком долго молчит, ожидая, чтобы взрослые разрешили ему вступить в разговор.

– Экстренное донесение от полицейского дежурного в посольстве, – выпалил он. – Он передал его шифром по телефону. Я только что расшифровал. Из бронированной комнаты пропала «кочегарка».

Найджел сделал странный характерный жест, выражающий облегчение и как бы разряжающий напряжение. Приподняв свои холеные руки и устремив кончики пальцев куда-то вверх, он поболтал пальцами в воздухе, словно желая просушить ногти. Однако Бразерхуд по-прежнему склонялся к Мэри, словно впал в летаргическое оцепенение. Он медленно поднялся, а потом медленно потер губы, словно ощутил вдруг дурной вкус во рту.

– Когда это случилось?

– Неизвестно, сэр. Не выявлено. Они искали ее в течение часа. Но не нашли. Больше ничего не знают. И еще удостоверение дипломатического курьера. Удостоверение тоже пропало.

Мэри не могла уловить настроение. «Временной ряд нарушен, – подумала она. – Кто это в дверях, Фергюс или Магнус?» Джек оглушен. Джек, только что засыпавший ее вопросами, вдруг иссяк.

– Сторож в канцелярии говорит, что рано утром в четверг по пути в аэропорт, мистер Пим заехал в посольство. Сторожу не пришло в голову доложить об этом, потому что он не записал его в свой журнал. Ведь он лишь поднялся наверх и тут же спустился, сторож только и успел выразить ему соболезнование в связи со смертью отца. Но когда он спустился, в руках у него был тяжелый черный чемоданчик.