Текст книги "Пылай, огонь (Сборник)"

Автор книги: Джон Диксон Карр

Соавторы: Сэмюэл Клеменс,Николас Мейер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

Я сонно кивнул, стараясь разобрать слова в книге с желтой обложкой, которую купил в Париже, но сон скоро одолел меня.

Когда я проснулся, был уже полдень. Я лежал с ногами на сиденье, прикрытый теплым пальто Холмса. Мой спутник сидел напротив точно в такой же позе, как я оставил его, и, глядя в окно, курил трубку.

– Хорошо выспались? – заметив, что я проснулся, он с улыбкой повернулся ко мне.

Промолчав от боли в затекшей шее, я сказал, что отлично, и поблагодарил его за пальто. Затем я решил расспросить его о наших дальнейших действиях и о том, что ему удалось выяснить,

– Останавливались мы дважды, – сообщил он. – Один раз на швейцарской границе и один раз в Женеве, где стояли едва ли не час. Если верить Тоби, Мориарти не покидал поезда.

Уж я-то отлично знал, что Тоби в самом деле не ошибался, Встав, я зашел в туалет, помылся и побрился, после чего проследовал за Холмсом в вагон-ресторан. Наличие собаки доставляло нам определенные сложности, особенно при пересечении границ, но Холмс нашел выход из положения: вверив Тоби попечению проводника и снабдив его несколькими купюрами, которые он успел обменять в

Париже, попросил принести Тоби костей с кухни. Затем мы сели за ленч, и я с тревогой обратил внимание, что и без того неважный аппетит Холмса сошел почти на нет. Но я снова постарался воздержаться от комментариев, и день пошел своим чередом. Женеву сменил Берн, после которого мы увидели дома Цюриха. Ритуал прогулки по платформе повторялся на каждой остановке, и поскольку он неизменно приносил отрицательные результаты, мы с Холмсом, хмурясь и удивляясь, возвращались в свое купе. Холмс снова и снова логически оценивал положение дел, и я, должен отметить, не мог не признать его выводы вполне здравыми.

После Цюриха мы пересекли немецкую границу, за которой последовали Мюнхен и Зальцбург. Но по-прежнему ни на одной платформе не было и следа запаха ванильного сахара.

Весь остаток дня, вплоть до сумерек, я смотрел в окно, очарованный проплывающими видами, столь отличающимися от тех, к которым я привык дома, – маленькие очаровательные коттеджи, аккуратные наряды крестьян с их остроконечными колпаками, звуки йодлей. Погода была солнечная и обещала тепло. Я удивился, что при таком климате не тает снег на вершинах, попадавшихся нам по пути, и поделился соображениями с Холмсом.

– О, этого не миновать, – прищурился он из окна на высящиеся снежные пики. – А затем пойдут лавины.

Мысль о них не доставила удовольствия, но коль скоро они были упомянуты, оказалось невозможным не развить эту тему.

Если лавину может вызвать даже легкий звук, то насколько безопасен шум проносящегося поезда? Что, если его свистки и стук колес сорвут лавину и она погребет нас?

– Вы правы, Ватсон. Довольно зловещая перспектива.

Я посмотрел на своего спутника, который тушил восковую спичку. Не было необходимости осведомляться, каким образом он угадал мои мысли. Я легко мог проследить ход его размышлений.

– Да, взгляните вон туда. – Он проследил за моим взглядом, устремленным к вершинам. – Как смешны и незначительны наши действия по сравнению с этими творениями природы, не так ли? – меланхолично продолжил он. – Представьте себе, что в этом поезде может быть дюжина гениев, чьи мысли и озарения могут оказать человечеству неоценимую службу, но по мановению мизинца Создателя эти пики обрушат свой груз на нас – и где тогда окажется человечество, а, Ватсон? К чему все это приведет?

Его охватил один из тех приступов депрессии, которые я наблюдал у него и раньше. И я ничего не мог поделать.

– Не сомневаюсь, что появятся на свет другие гении, – пробормотал я.

– Ах, Ватсон, – покачивая головой, ответил он. – Добрый старый Ватсон. Вам не страшны никакие лавины мира!

Глянув на него, я увидел, что на глазах Холмса блестят сдерживаемые слезы.

– Простите меня. – Резко поднявшись, он снова потянулся за саквояжем. В данный момент я был ему даже благодарен. «Лекарство вернет ему бодрость духа, и пока я не доставил его к венскому врачу, – не без иронии подумал я, – у меня нет против него возражений».

Вскоре после возвращения Холмса дверь в наше купе открыл высокий рыжеволосый англичанин и неразборчиво пробормотал, может ли он разделить наше общество до Линца. Он сел на поезд в Зальцбурге, но, пока обедал, все места оказались заняты. Вялым движением руки Холмс пригласил его садиться и в дальнейшем не проявлял никакого интереса к нашему соседу. Я же сделал несколько тщетных попыток завязать разговор, но на все мои старания спутник отвечал односложными репликами.

– Я был в Тироле, бродил по горам, – ответил он на один из моих вопросов, и Холмс открыл глаза.

– В Тироле? Не может быть, – сказал он. – Наклейки на вашем чемодане говорят, что вы только что вернулись из Руритании, не так ли?

Сдержанный англичанин побледнел почти так же, как и Холмс. Встав, он переложил багаж и, пробормотав извинения, сказал, что идет выпить.

– Какая жалость, – заметил я после его ухода. – А я хотел расспросить его о коронации.

– Мистер Рассендайл не расположен беседовать на эту тему, – сообщил Холмс.

– Но до чего необычный цвет волос! Он вполне мог бы стать членом Союза [7]7
  Ватсон упоминает Союз рыжеволосых – сообщество жуликов, которые использовали в своих целях людей с ярко-рыжими волосами. Обратившись к соответствующему рассказу, читатель узнает все подробности этого дела. – Прим. авт.


[Закрыть], а, Холмс?

– Не сомневаюсь, – коротко ответил он.

– Вы говорите, что его фамилия Рассендайл? Я не заметил фамилии на наклейке.

– Я тоже.

– Но тогда каким же образом?.. – начал было я, но он остановил меня коротким смешком и взмахом руки.

– Не собираюсь делать из этого тайну, – сказал он. – Просто я узнал его, вот и все. Он старший брат лорда Берлесдона. Как-то я поболтал с ним на приеме у лорда Топхэма. Ничего собой не представляет, – заключил он, теряя интерес к предмету разговора по мере того, как препарат начал оказывать воздействие.

Было уже почти темно, когда поезд прибыл в Линц, и мы с Тоби отправились на платформу, где ему снова предстояло исполнять свои обязанности, К тому времени Холмс был почти убежден, Что Мориарти направился прямиком в Вену (хотя не мог себе представить, с какой целью), так что его не удивило, что собака не уловила ни малейших следов нужного запаха на станции.

Забравшись обратно в поезд, мы погрузились в сон и спали всю дорогу до Вены, куда прибыли рано поутру.

Снова пришлось бриться и приводить себя в порядок, но на этот раз нами владело сдержанное возбуждение в ожидании того драматического момента, когда Тоби выскочит на перрон и возьмет след ванильного сахара.

Наконец подошло время двигаться. Скрестив пальцы на счастье, мы с Холмсом покинули поезд, неся свой багаж и ведя Тоби на поводке. Мы медленно прошли от одного конца поезда до другого, и перед нами оставался всего лишь один вагон, а Тоби все не подавал обнадеживающих признаков оживления. У Холмса вытянулось лицо, когда мы оказались у ворот, ведущих с вокзала.

Внезапно собака застыла на месте, после чего, уткнувшись носом в землю и вытянув хвост, рванулась по платформе, протянув нас за собой несколько футов.

– Нашел! – в голос воскликнули мы. Так оно и было. Восторженно повизгивая, Тоби развернулся и устремился к выходу с вокзала.

Он столь уверенно провел нас по лабиринтам чужеземной железнодорожной станции, словно находился на Пи-Чин-Лейн, оставшейся в тысяче миль от него. Никакие границы, никакие языковые барьеры не производили на Тоби ни малейшего впечатления, во всяком случае, они не мешали ему идти по следу ванильного сахара. Будь его запах еще более силен, он бы преследовал профессора Мориарти вокруг всего земного шара, если бы тому пришло в голову проделать такое путешествие.

Как бы там ни было, он довел нас до стоянки кебов рядом с вокзалом и остановился, устало глядя и моля о прощении. В то же самое время он дал нам понять, что, приложив столько усилий, теперь он полагается только на нас, которые и должны довести дело до успешного конца. Холмс, казалось, совершенно не был обеспокоен.

– Похоже, что он взял кеб, – невозмутимо заключил он. – В Англии принято, что экипаж, стоящий у вокзала, доставив седока, обычно возвращается на место. Давайте посмотрим, не привлечет ли внимание Тоби какой-нибудь из них.

Увы, этого не случилось, Холмс сел рядом с нашим багажом на скамейку рядом с главным входом и задумался.

– Мне приходит в голову несколько вариантов действий, но я предпочел бы простейший из них: остановимся здесь, предоставив Тоби возможность обнюхивать каждый прибывающий экипаж. – Он взглянул на меня. – Вы проголодались?

– Я позавтракал в поезде, пока вы спали, – ответил я.

– Ну, думаю, что могу позволить себе чашку чая. – Поднявшись, он вручил мне поводок Тоби. – Я буду в буфете, и, может быть, вам повезет.

Он направился в буфет, а я вернулся к стоянке кебов, кучера которых были заинтригованы моим таинственным поведением. Едва только подкатывавший экипаж занимал свое место в очереди, мы с Тоби подходили к нему, и движением руки я давал ему понять, что его надо обнюхать. Кучера веселились, глядя на эти церемонии, пока какой-то грузный джентльмен с налившимся кровью лицом не стал яростно протестовать, и даже со своим школьным немецким я понял, что его тревожит: он боялся Тоби, который обнюхивал его экипаж. Точнее, Тоби еще только собирался это сделать, но я успел оттащить его за поводок.

В этих занятиях прошло примерно полчаса. Задолго до того, как они были завершены, с обоими нашими саквояжами в руках появился Холмс и остановился, наблюдая. Комментировать происходящее не было необходимости, через несколько секунд он подошел ко мне и вздохнул.

– Не срабатывает, Ватсон, – сказал он. – Давайте направимся в отель, где я собираюсь предпринять кое-что еще. Выше нос, дружище. Я же говорил, что у нас есть несколько вариантов. Кеб!

Мы уже готовились подняться в только что подъехавший экипаж, как внезапно Тоби с радостным лаем опередил нас и стал выразительно вилять хвостом. Мы с Холмсом удивленно посмотрели друг на друга и одновременно разразились смехом.

– К тому, кто умеет ждать, все приходит вовремя, Ватсон! – воскликнул он и отправился побеседовать с кучером. Немецкий Холмса был несколько лучше моего, но ненамного. Не считая вызубренных цитат из Гете и Шиллера – оставшиеся от школьных лет, они сегодня были совершенно бесполезны для нас, – его знание многих языков (не считая французского, на котором он говорил достаточно бегло) в основном ограничивалось словарным запасом, связанным с криминалистикой. Он мог сказать «убийство», «грабеж», «мошенничество» или «месть» на многих языках и знал по нескольку соответствующих предложений почти на каждом из них, но этим и ограничивались все его знания [8]8
  Надо добавить, что, вне всякого сомнения, Холмс владел богатым набором ругательств, что помогло ему расшифровать надпись кровью на стене в «Этюде в багровых тонах». – Прим. авт.


[Закрыть]. Попытки описать Мориарти вроде бы потерпели неудачу, но кебмен оказался отменно вежлив, особенно когда Холмс предложил ему денег. Он успел приобрести разговорник в книжном киоске рядом с буфетом и сейчас, то и дело тыкая пальцем, отчаянно листал его, стараясь изъясняться по-немецки. Этот громоздкий метод общения оказался бесплоден, и я был отнюдь не обижен, когда другой кучер, который недавно от души веселился, наблюдая за моими действиями, окликнул нас с облучка, сообщив, что «немножко знает по-английски», и предложил свою помощь.

– Слава богу, – пробормотал мой спутник, – а то я мог найти только фразу «Вам не кажется, что погода начинает портиться?»

Засунув разговорник в карман, он обратился к нашему помощнику.

– Скажите ему, – медленно и четко произнося слова, сказал Холмс, – что мы хотим оказаться на том месте, где несколько часов назад он высадил пассажира. – Холмс дал нашему переводчику детальное описание Мориарти, тот изложил его владельцу экипажа, к которому Тоби проявил столь неподдельный интерес.

Когда разговор был в разгаре, кучер вдруг просиял, издал утробный возглас: «О, яволь!», и гостеприимно пригласил нас в экипаж.

Как только мы расположились, он дернул вожжи, и мы покатили по прекрасным оживленным улицам города Иоганна Штрауса или же Меттерниха, как вам будет угодно. Я не имел представления, ни где мы, ни куда направляемся, так как никогда раньше не бывал в Вене. Мы проезжали по живописным улицам, минуя внушительные статуи, разглядывая беззаботных горожан, которые, не подозревая о нашем присутствии, продолжали заниматься своими делами.

Выше я упомянул, что из окон смотрели «мы», но это было только две трети правды. В окна смотрели лишь мы с Тоби. Холмс, как всегда в таких случаях, не обращал внимание на окружение, как бы ни было оно интересно. Позволив себе замечать только названия улиц, по которым мы проезжали, он закурил трубку и откинулся на спинку сиденья, всецело погрузившись в размышления о деле, приведшем нас сюда.

Внезапно меня осенило, что и я должен был бы уделить ему внимание. Через несколько минут – если ничего не помешает мы с Холмсом окажемся лицом к лицу с доктором, на чью помощь я всецело рассчитывал. Какова будет реакция Холмса? Пойдет ли он нам навстречу? Признает ли, что находится в трудном положении? Будет ли ОН благодарен или разгневается, что кто-то позволил себе распорядиться его свободой? И как воспримет, что его одурачили, пользуясь его же собственными методами?

Но едва только эти мысли пришли мне в голову, я отбросил их. Я отнюдь не ждал его благодарности, и меня ничуть не удивило бы, если в этих обстоятельствах я не дождусь ее. Главное, что беспокоило меня, основная цель, к которой я стремился, – Холмса необходимо вылечить. Если удастся добиться успеха, то со всем остальным справиться будет уже нетрудно.

Экипаж подъехал к небольшому изящному домику на боковой улочке, неподалеку от основной магистрали. Занятый своими мыслями, я не успел обратить внимание на ее название. Кучер красноречивыми жестами и знаками дал нам понять, что джентльмены прибыли к цели, которую искали.

Мы вылезли, и Холмс, коротко уточнив что-то у кучера, расплатился с ним.

– Он вполне мог нас обчистить, но взял по-божески, – придя в хорошее расположение духа, сказал он, когда кеб отъехал. G облегчением я прочел фамилию владельца дома на небольшой табличке у звонка, когда Холмс позвонил.

Через мгновение дверь открылась, и нас встретила хорошенькая горничная, которую, казалось, совсем не удивило присутствие столь странного пса в компании двух посетителей.

Шерлок Холмс представил нас и был встречен улыбкой, вслед за которой последовало приглашение на ломаном английском войти и располагаться.

Кивнув, мы проследовали за ней в маленький элегантный холл с полом белого мрамора. Домик напоминал изделие дрезденского фарфора. Узенькая лестница с черными перилами вела на галерею, полукруг которой возвышался у нас над головами.

– Прошу вас, вот сюда, – продолжая любезно улыбаться, горничная провела нас в заставленный мебелью кабинет. Дверь выходила прямо в холл. Когда мы расселись, она сказала, что может взять на себя заботы о Тоби и покормить его. Холмс с холодной вежливостью сразу же отказался, бросив на меня из-за плеча девушки многозначительный взгляд, словно желая сказать: «Чем могут накормить нашего драгоценного Тоби под этой крышей?» Но я возразил, что профессор никогда не позволил бы себе столь предосудительные действия.

– Ну что ж, может быть, вы и правы, – согласился он, одарив ледяной улыбкой девушку, которая ждала нашего решения. Я видел, что им снова стала овладевать усталость и он нуждается в очередной инъекции. Поблагодарив горничную, я вручил ей поводок Тоби.

– Ну, Ватсон, что вы обо всем этом скажете? – спросил Холмс, когда она удалилась.

– Пока ничего особенного, – признался я, ища спасения в безличности ответа. Доктор, чувствовал я, в ближайшем времени сам объяснит ситуацию, как он сочтет нужным.

– И все же все совершенно очевидно... очевидно, хотя тут чувствуется какая-то дьявольщина, – сказал он, меряя шагами комнату и останавливаясь у книжных полок, содержание которых, хотя и было большей частью на немецком, все же говорило о круге интересов врача.

Я уже был готов попросить Холмса объяснить смысл его замечания, когда дверь открылась и в комнату вошел невысокий бородатый сутулый человек. Я бы сказал, что ему было сорок с небольшим, хотя позже узнал, что он достиг тридцатипятилетнего возраста. За его легкой улыбкой крылась, насколько я видел, печаль, соединенная с глубокой мудростью. Самой выразительной деталью его лица были глаза – не особенно большие, но темные и глубоко посаженные, затененные нависающими густыми бровями, которые тем не менее не могли скрыть настойчивого взгляда. На нем был черный сюртук, из-под которого по жилету вилась золотая цепочка от часов.

– Доброе утро, герр Холмс, – с сильным акцентом, но на правильном английском обратился он к нему. – Я ждал рас и очень рад, что вы решили прибыть. И вы, доктор Ватсон,– обратился он ко мне с любезной улыбкой, протягивая руку, которую я коротко пожал, не в силах отвести взгляда от лица Холмса.

– Теперь вы можете избавиться от этой омерзительной бороды, сказал Холмс высоким голосом, знакомым мне по той мелодраматичной ночи, когда он ввалился в мою квартиру и которым говорил на следующий день, во время моего посещения Бейкер-стрит. – И будьте настолько любезны, откажитесь от этого акцента, свойственного, скорее, оперетке. Я предупреждаю, что вам лучше признаться, или же ваше положение заметно осложнится. Игра окончена, профессор Мориарти!

Наш хозяин медленно повернулся к Холмсу, не спуская с него проницательного взгляда, и мягко сказал:

– Меня зовут Зигмунд Фрейд.

  7
Два доказательства

Наступило долгое молчание. Своеобразие манеры поведения врача заставило Холмса остановиться. Несмотря на владевшее им возбуждение, он с видимым усилием взял себя в руки и отдал поклон человеку, который спокойно опустился в кресло рядом с письменным столом. Несколько секунд Холмс внимательно приглядывался к нему и затем вздохнул.

– Вы не профессор Мориарти, – признал он наконец. – Но Мориарти был здесь. Где он сейчас?

– Предполагаю, что в отеле, – ответил собеседник, спокойно встретив взгляд Холмса.

При этих словах Холмс вздрогнул, повернулся и обмяк на стуле с выражением невыносимой потери на лице.

– Итак, Искариот, – обратился он ко мне, – вы предали меня в руки моих врагов. Не сомневаюсь, что они компенсируют ваши старания за тот подарок, что вы им преподнесли. – Чувствовалось, что Холмс был на пределе своих сил, и эти слова больше, чем что-либо иное, убедили меня, что его рассудок серьезно пострадал.

– Холмс, этого я от вас не ждал, – вспыхнул я, до глубины души огорченный и разгневанный незаслуженным оскорблением.

– Если я не ошибаюсь, вам бы лучше помолчать, – возразил он. – Тем не менее, давайте не будем ходить вокруг и около. Я опознал отпечатки ваших следов рядом с домом профессора, я обратил внимание, что вы взяли с собой походный саквояж, – это говорило о подготовке к предстоящему путешествию. Его содержимое сказало мне, что вы знали о его длительности, да и я сам увидел, ведь вы собирались в путешествие с той же тщательностью, которая всегда была вам свойственна, и с готовностью отправились в дорогу, едва только о ней зашла речь. Я только хотел бы знать, что вы собираетесь делать со мной ныне, когда я в вашей власти.

– Если вы разрешите мне вставить несколько слов, – спокойно вмешался в наш разговор Зигмунд Фрейд, – я хотел бы уверить вас, что вы выдвинули против своего друга совершенно несправедливое обвинение. Он организовал нашу встречу без малейших намерений причинить вам какой-либо вред. – Он говорил тихо и спокойно, с мягкой уверенностью, которая чувствовалась несмотря на то, что он пользовался чужим для себя языком. Холмс обратил на него свое внимание. – Что же касается профессора Мориарти, доктор Ватсон и ваш брат уплатили ему за поездку сюда определенную сумму денег в надежде, что вы проследуете за ним вплоть до моих дверей.

– И почему же они пошли на это?

– Потому что они были уверены: это единственный путь, который мог бы заставить вас явиться ко мне.

– Но почему они прилагали столько усилий для столь обыкновенного визита? – Я понимал, что Холмс был сейчас основательно смущен, но старался не показывать этого. Он был не из тех, кто позволяет себе ошибаться дважды.

– Неужели вам это надо объяснять? – искренне удивился доктор. – Бросьте, я читал рассказы 6 ваших делах, да и сейчас передо мной мелькнул намек на ваши выдающиеся способности. Итак, кто я и почему ваши друзья так старались организовать нашу встречу?

– Кроме того, что вы еврей и блистательный врач, который родился в Венгрии и какое-то время учился в Париже, что некоторые ваши радикальные теории в области медицины восстановили против вас респектабельные медицинские круги, в результате чего вы потеряли связи со многими больницами и коллегами по гильдии, и в итоге вам пришлось расстаться с медицинской практикой, – кроме этого я больше ничего не могу вам сказать. Вы женаты, обладаете чувством юмора и собственного достоинства, любите играть в карты, читаете Шекспира и русского писателя, имя которого я не в состоянии произнести. Это все, что могу кратко сказать о том, что представляет в вас интерес.

Фрейд потрясенно уставился на Холмса, а затем внезапно расплылся в улыбке, которая явилась очередным откровением для меня, поскольку была полна детского выражения благоговения и восторга.

– Просто потрясающе! – воскликнул он.

– Всего лишь здравый смысл, – последовал ответ. – Но я по-прежнему жду объяснения этих нетерпимых уловок, если вообще можно о них вести речь. Доктор Ватсон объяснит вам, что мне очень опасно оставлять Лондон на продолжительное время. Как только мое отсутствие станет известно, преступники не преминут им воспользоваться.

– Все в свое время, – продолжал настаивать Фрейд, не в силах сдержать восхищенной улыбки. – Я бы очень хотел узнать, как вы догадались с такой точностью о всех подробностях моей жизни.

– Я никогда не пользуюсь догадками, – корректно поправил его Холмс. – Это порочная привычка, мешающая логическому мышлению. – Он поднялся, и я увидел, что, хотя он старался и не показывать этого, сердце его несколько смягчилось. В том, что касалось его способностей, Холмс был тщеславен как девушка, а в неподдельном восхищении венского доктора не было и следа неискренности или покровительственного отношения. Чувствовалось, что Холмс решил забыть или не обращать внимания на ту опасность, которая, как казалось, угрожала ему, и сполна вкусить радость признания.

– Личный кабинет – идеальное место, где можно составить себе представление о характере его хозяина, – начал он столь знакомым мне тоном, напоминая профессора анатомии, который демонстрирует аудитории устройство скелета. – Не подлежит сомнению, что кабинет этот принадлежит лично вам, о чем можно судить по слою пыли. Вы не допускаете сюда даже горничную, ибо после того; как она наводит порядок, вы с трудом находите вещи на своих местах. – И он провел пальцем по книжной полке, демонстрируя уровень скопившейся пыли.

– Продолжайте, – не скрывая удовольствия, попросил Фрейд.

– Очень хорошо. Далее – если человек интересуется религией и имеет тщательно подобранную библиотеку, то книги на эту тему он обычно держит в одном месте. Тем не менее принадлежащие вам издания Корана, Библии короля Джеймса, Книги мормонов и остальные подобные же фолианты разбросаны, в сущности, по всей комнате, отделенные от Талмуда и еврейской Библии в прекрасных переплетах. Они, конечно, не имеют прямого отношения к вашим занятиям, но подчеркивают интерес, который вы к ним питаете. Какое же может быть иное объяснение, кроме того, что вы сторонник иудейского вероисповедания? Канделябр с девятью подсвечниками на вашем столе подтверждает мое предположение. Кажется, он называется менорой, не так ли?

О вашей учебе во Франции говорит большое количество трудов на французском языке, среди которых заметное место занимают сочинения Шарко. Медицина – достаточно сложная наука, и вряд ли кто-то лишь ради удовольствия будет изучать ее на чужом языке. К тому же потрепанность этих книг говорит, что вы проводили за ними немало времени. А где еще немецкий студент может штудировать такие медицинские труды, как не во Франции? Может быть, я выскажу слишком смелое предположение, но загнутые листы в трудах Шарко заставляют меня сделать вывод, что вы явно выделяете его из круга современников и считаете своим учителем. В любом случае его работы особенно интересуют вас, поскольку там берут начало ваши собственные идеи. И не подлежит сомнению, – с присущей ему дидактической вежливостью продолжил Холмс, – что только выдающийся мозг может усваивать тайны медицины, изложенные на чужом языке, не говоря уж об остальном объеме знаний, собранных в этой библиотеке..

Почти не обращая на нас внимания, он прохаживался по кабинету, словно это была лаборатория.

Откинувшись на спинку кресла и сплетя пальцы на животе, Фрейд внимательно наблюдал за ним. Он был не в силах подавить улыбки.

– Вы читаете Шекспира, о чем говорит эта раскрытая книга. Она могла бы затеряться среди всей прочей литературы на английском языке, но тот факт, что вы держите этот том поблизости, подводит к мысли, что, без сомнения, вы собираетесь в ближайшем будущем снова перелистывать его, поскольку это доставляет вам удовольствие. Что же касается русского автора...

– Достоевского, – уточнил Фрейд.

– Достоевского... то отсутствие пыли на его обложке – кстати, как и на Шекспире, – свидетельствует, что вы сохраняете к нему неизменный интерес. То, что вы дипломированный врач, мне стало ясно, едва только я увидел на дальней стене диплом в рамке. О том, что вы больше не практикуете, говорит ваше присутствие Дома в середине дня и то, что вы отнюдь не обеспокоены нашим появлением, которое могло бы нарушить ваше расписание. Об отсутствии контактов с различными профессиональными обществами свидетельствуют эти пустые места на стене, где должны были бы висеть соответствующие дипломы. Я вижу на стене прямоугольники несколько иного цвета, которые говорят мне, где они в свое время висели. Почему же человек убрал подтверждения своего успеха и признания, какая сила могла заставить его это сделать? Только подчеркнутое желание не иметь ничего общего с этими обществами, больницами и так далее. Но почему же он пошел на такой шаг, приложив в свое время немало трудов, чтобы вступить в них? Допускаю, что со временем он мог разочароваться в уровне одного или двух из них, – но не во всех же разом! Так что я имею основания сделать вывод, что именно они дезавуировали вас, доктор, и потребовали, чтобы вы прекратили свое членство в их рядах. Но почему же они пошли на такой шаг – и, судя по размерам стены, их было немало? Вы продолжаете спокойно жить в том же самом городе, где имели место все эти события, так что в их глазах вы дискредитированы в силу своих профессиональных взглядов, в ответ на которые ваши коллеги изгнали вас из своих рядов. Что это могут быть за взгляды? Я не имею о них доподлинного представления, но ваша библиотека, как я уже упоминал, служит свидетельством блестящего, ищущего, дальновидного ума. Таким образом, я возьму на себя смелость предположить, что ваши теории слишком радикальны, слишком шокирующи, слишком обгоняют свое время, чтобы современные медики могли принять их. Может быть, ваши теории имеют отношение к работам Шарко, который, похоже, оказал на вас влияние. Впрочем, не уверен. О вашем браке свидетельствует кольцо на руке, а балканский акцент говорит, что вы родом из Венгрии или Моравии. Думаю, что в своих выводах не упустил ничего существенного.

– Вы упомянули, что мне свойственно чувство собственного достоинства, – напомнил ему доктор.

– Хочу на это надеяться, —ответил Холмс. – Я исхожу из того факта, что вы убрали свидетельства тех обществ, которые отказались признавать вас. Хотя в уединении вашего собственного дома вы вполне могли бы позволить им остаться, получая удовольствие от созерцания недавних успехов.

– А моя любовь к картам?

– Догадаться об этом было несколько сложнее, но я не хочу обижать ваш интеллект рассказом о том, как я пришел к такому выводу. Вместо этого я хотел бы воззвать к вашей ответной откровенности и просить вас объяснить мне, почему наше свидание должно было состояться таким образом. Ведь не для того же, чтобы я продемонстрировал вам свои способности.

– Я уже задавал вам вопрос, – сказал Фрейд с улыбкой, свидетельствующей, что его не покидает восхищение талантами Холмса, – почему вы думаете, что вас обманом завлекли сюда?

– Не имею представления, – с ноткой прежней сдержанности ответил Холмс. – Если вас что-то беспокоит, скажите мне, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, но почему вы должны были таким загадочным образом.,.

– На этот раз логика изменяет вам, – мягко прервал его доктор. – Поскольку вы обладаете такими дедуктивными способностями, у меня не будет больших трудностей... во всяком случае, как у профессионала, каким вы меня считаете, – намекнул он, сделав легкое движение головой в ту сторону, где висели исчезнувшие ныне свидетельства. – Готов согласиться, что способ, которым вас доставили сюда, достаточно неортодоксален. Откровенно говоря, мы считали, что вы сами не изъявите желания прибыть ко мне. Это вам ни о чем не говорит?

– Только то, что у меня не было бы желания встречаться с вами, – неохотно ответил Холмс.

– Совершенно верно. Но почему? Допустим, что я мог бы быть вашим врагом, в той же мере, предположим, им мог быть профессор Мориарти. Даже – прошу простить меня – доктор Ватсон. Но можете ли вы допустить, что в их число входит и ваш брат? Допускаете ли вы, что все мы объединились против вас? С какой целью? Если мы не собираемся причинять вам вреда, то, может быть, мы желаем вам только добра? Об этом вы думали?

– Какого рода добра?

– Вы не догадываетесь?

– Я никогда не пользуюсь догадками. Не могу себе представить.

– Нет? – Фрейд снова откинулся на спинку кресла. – Теперь вы не совсем откровенны, герр Холмс. Ибо вы жертва убийственного пристрастия, и вы позволили себе оскорбить своих друзей, которые объединились в страстном желании помочь вам избавиться от этого ярма, не желая признавать, что вы покорились его власти. Вы разочаровываете меня, сэр. Неужели это тот самый Холмс, о котором я читал? Человек, которым я не переставал восхищаться не только из-за его блистательных способностей, но и из-за высокого рыцарства, стремления к справедливости, из-за ею сострадания к униженным и оскорбленным? Не могу поверить, что вы настолько во власти наркотика, что в глубине души не осознаете, в каком находитесь положении, и позволяете себе оскорблять верных друзей.

Я почувствовал, что не могу перевести дыхание. За весь долгий период нашей дружбы с Шерлоком Холмсом я никогда еще не слышал, чтобы кто-нибудь обращался с ним подобным образом. На мгновение мне показалось, что со стороны моего несчастного друга может последовать вспышка ярости. Но должен признаться, я недооценивал его, как и Зигмунд Фрейд.