Текст книги "Ча-ча-ча"
Автор книги: Джейн Хеллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
Глава 11
Когда Сэнди ушел, я поднялась наверх, сняла униформу горничной и одела халат и тапочки. После этого я спустилась в свой кабинет и проверила автоответчик. Бедная машина была переполнена посланиями. Там было несколько совершенно сумасшедших звонков от моей мамы, еще несколько – от Джулии, один от Бетани, которая сообщала, что я больше никогда не буду писать для их газеты, один от Дженет Клейборн, которая говорила, что люди вдруг очень сильно захотели увидеть мой дом, после того, как обо мне сообщили в средствах массовой информации, и один от Кулли, который извинялся за то, что не смог приехать в управление полиции, и сообщал, что готов помочь в будущем. Были еще звонки с различных теле– и радиошоу, а также из газет и журналов. Был даже один звонок от кинопродюсера, который хотел купить права на экранизацию моей истории. Моей истории? Да не было у меня никакой истории… или была?
Но я так устала, что не ответила ни на один звонок, а направилась в ванную. Сыпь на лице, шее и животе немного спала, но, на всякий случай, я прижгла ее раствором каламина. Я выглядела как тряпичная кукла в крапинку, но кому какое было до этого дело? Я не собиралась в ближайшее время выходить из дому, а кто может захотеть приехать ко мне?
Около половины восьмого я решила разогреть в микроволновке готовое диетическое постное блюдо, но у меня не хватило сил даже на это. Вместо этого я расположила свое тело в крапинку в кресле напротив камина и уставилась в потолок. Просидев в такой позе около получаса, я услышала звонок в дверь. Решив, что это детектив Корзини, моя мама или кто-то из газетчиков, расположившихся лагерем на лужайке перед моим домом, я решила не отвечать. Кто бы там ни был, он должен понять намек и уйти, подумала я.
Но я неправильно подумала. Звонок все звонил и звонил, пока я настолько вышла из себя, что решила пойти и посмотреть, кто это там такой настырный.
– Кушать подано, – сказал настырный, когда я открыла дверь.
– Кулли! – Мне одновременно пришлось испытать и радость, и испуг. Я была очень рада, что он пришел, но то, что тело мое покрывали ярко-малиновые пятна от каламина, повергало меня в смертельный ужас. – Что ты здесь делаешь? – спросила я, поплотнее запахивая халат. – И как ты смог пробраться мимо тех акул снаружи?
– Это было нелегко, – рассмеялся он. – Но я же моряк, ты об этом не забыла? Я привык плавать в водах, где акулы кишмя кишат. Я приехал, как только услышал обо всем этом кошмаре.
– Но тебе следовало сперва позвонить. Я хочу сказать – посмотри на меня.
– Ты прекрасна.
– Да, конечно.
– Ты прекрасна. Можно войти? Блюдо остывает.
– А что там?
– Обед. Я решил, что тебе не хватает немного еды и дружеского участия. Последние несколько часов были для тебя совсем не сахарными. Сонни, я обо всем услышал по радио.
– Да, совсем не сахарными, – тихо промолвила я. Я была так тронута заботой Кулли, что бросилась к нему на шею и поцеловала. И плевать на этот каламин. Похоже, он его даже не заметил. – Кулли, ты действительно очень особенный. Я никогда этого не забуду, поверь мне.
– Не стоит благодарности. А теперь, женщина, веди меня на кухню. Я умираю от голода.
Кулли прошел за мной на кухню и поставил на плиту огромную кастрюлю.
– Через минуту это разогреется, – сказал он, снимая лыжную куртку.
На нем был надет темно-зеленый свитер, белая водолазка, все те же голубые джинсы и туристские ботинки. Его щеки и нос покраснели от холодного вечернего февральского воздуха.
Это человека я могу любить, неожиданно пришло мне в голову. И тут я почувствовала, что мои щеки тоже покраснели. Прошедшие несколько недель заставили меня испытать новые, сильные чувства – страха, потери, ярости. Но любовь? Это несколько преждевременно, не так ли? При первой встрече Кулли мне очень не понравился. Как эта неприязнь могла перерасти в любовь? Эта мысль вызвала во мне внутреннее неудобство, я не знала, что с этим делать. Но и отмахнуться от этого тоже было нельзя.
– Пахнет вкусно. Что это такое? – спросила я, обнимая Кулли за бедра, пока он помешивал в кастрюле.
– Дневной улов – цыплов. Поняла?
– Очень смешно.
– В чем дело? Думаешь, только ты умеешь придумывать шутки? – Кулли поцеловал кончик моего носа.
– Когда же, ради всего святого, ты успел приготовить плов из цыпленка? Тебя же не было весь день.
– А я его и не готовил. Я его купил.
– Где?
– У Арни. Ты знаешь, это забегаловка в бухте.
Меня начало мутить. Все говорили, что еда там – сущая отрава. Но, тем не менее, цыпленок пах довольно аппетитно, и со стороны Кулли было очень мило, что он его купил, переложил в свою кастрюлю и привез сюда. Единственное, что мне оставалось, это попробовать.
– За усадьбу Маплбарк и ее очаровательную хозяйку, – произнес тост Кулли. Мы сидели за тем же столом, за каким шесть месяцев назад ели с Сэнди китайские блюда. После того ужина наш с ним брак распался.
Кулли чувствовал, что мне требуется отдых, поэтому не расспрашивал меня об убийстве Мелани и не пытался развлекать пустопорожней болтовней. Мы ели молча, периодически восклицая: «Этот цыпленок – просто чудо!» и перекидывались словами о том, как хорошо быть вместе. Когда я закончила есть, он заговорил со мной.
– Ты хочешь рассказать мне, что все-таки случилось? – ласково спросил он, пожимая мою руку.
Я рассказала ему об убийстве Мелани столько, сколько могла, и сказала, что меня беспокоит ход полицейского расследования.
– Думаю, что я подозреваемая, – призналась я. – Похоже, детектив Корзини очень заинтересовался тем, что у меня нет алиби на ночь со вторника на среду. Ведь после того, как ты привез меня из бухты в одиннадцать часов, я провела всю ночь дома и не могу доказать этого. Но как только я соберусь с силами, я буду бороться.
– Каким образом?
– Я еще не решила. Но знаю, что буду бороться. – Я усмехнулась, когда вспомнила о рукописи под сиденьями моего «порше». Во всей этой суматохе я совершенно забыла перенести коробки из гаража. Ну, да ладно. Они никуда не денутся оттуда до утра, подумала я.
В десять часов мои веки начали слипаться. Я попыталась подавить зевок, но Кулли поймал меня на этом.
– Давай-ка в постель, – сказал он. – Явымою посуду и на цыпочках уйду из дома. Ты ничего не услышишь.
– О, пожалуйста, не надо, – сказала я, дотрагиваясь до его руки.
– Не надо мыть посуду или не надо уходить?
– Не надо мыть посуду и не надо уходить. Я сама вымою посуду утром. Теперь, когда у меня больше нет работы горничной, мне просто необходимо хоть что-то мыть. И еще, я совсем не хочу, чтобы ты уходил.
– Тогда я не уйду, – сказал Кулли, обнимая меня. – Где спальня? Я никогда не бывал в таком большом доме, я могу в нем заблудиться!
– Ты не заблудишься, – сказала я, беря Кулли под руку и ведя его к лестнице.
Когда мы вошли в спальню, Кулли взял меня за руку и подвел к кровати.
– Я так устала, – сказала я, склоняя голову на его плечо.
Кулли взял меня на руки и уложил поперек кровати.
– Женщина, лезь под одеяло, – приказал он.
Я с радостью выполнила его команду, залезая под одеяло и принимая излюбленную позу – с подтянутыми к животу коленками, позу эмбриона.
– А ты? Ты что, не будешь ложиться? – сонно спросила я.
– Сейчас, – прошептал он.
Я услышала, как он разделся и положил одежду на пуфик возле изголовья кровати. Потом я почувствовала, как он залезает под одеяло и сворачивается клубочком подле меня.
– М-м-м-м, – промурлыкала я, когда он прижался ко мне. – Кулли, ты расскажешь мне историю перед сном? Расскажи мне о «Марлоу», о плавании, о, далеких странах и о видах уток. Расскажи мне о…
Я провалилась в сон прежде, чем смогла это осознать. Кулли сжимал меня в своих сильных объятьях моряка, его теплое дыхание согревало мою щеку…
На следующее утро Кулли еще спал, а я была уже на кухне и мыла вчерашнюю посуду. Я уже заканчивала, когда он вошел, обнял меня сзади и поцеловал.
– Как спалось? – спросил он.
– Ничего, при сложившихся обстоятельствах. А ты?
– Я спал прекрасно. Ведь рядом была ты.
Нет, этот парень был слишком хорош, чтобы быть настоящим. Меня это беспокоило. Моя мама, всегда становившаяся унылой фаталисткой, когда дело касалось мужчин, говорила, что если мужчина кажется слишком хорошим, чтобы быть настоящим, то, скорее всего, так оно и есть.
– Хочешь кофе?
– Неплохо бы.
Я налила нам по чашке и предложила сесть.
– Пора, – сказал Кулли, отхлебывая кофе и глядя на часы. – Мне надо сфотографировать дом.
– Так рано? – огорченно сказала я.
– Да. Дом выходит окнами на север, поэтому лучшее освещение в нем только утром. Давай встретимся позднее? Если хочешь, я могу вернуться к тебе.
– О, очень хочу, – ответила я. – Но я собираюсь отправиться в редакцию и встретиться с Бетани Даунз. Хочу объяснить, почему я начала работать у Мелани.
– Как насчет обеда? Мы можем доесть то, что осталось от плова из цыпленка.
– Спасибо, но я буду обедать с мамой. Я чувствую себя обязанной рассказать ей, что случилось. Она, должно быть, в полном недоумении по поводу этого. – Я содрогнулась при мысли о том, как ее друзья по клубу, эти игроки в канасту, будут третировать ее, когда узнают, что ее дочь была горничной.
– Хочешь, я могу пойти с тобой?
– Это очень великодушное предложение, но, нет. Лучше я поговорю с ней сама. Она… ну, скажем, с ней довольно тяжело иметь дело. – А я имела с ней дело вот уже тридцать девять лет.
– С тобой все будет в порядке? Я хочу сказать, я могу оставить тебя одну?
– Почему ты так хорошо ко мне относишься? – спросила я Кулли. – Когда мы с тобой встретились впервые, я вела себя как последняя стерва.
– Ты просто делала мне «ча-ча-ча», – усмехнулся он.
Кулли поставил кружку с кофе на кухонный стол и обнял меня. Он наклонился и медленно, крепко, долго поцеловал меня в губы. Когда через несколько секунд мы оторвались друг от друга, я глубоко вдохнула его утренний мускусный аромат.
– Я позвоню тебе позже, – прошептал он и поцеловал меня в кончик носа.
– Пожалуйста, сделай это, – прошептала я в ответ.
В два часа я вывела машину из гаража и вырулила на подъездную дорожку. Интересно, а эти стервятники все еще кружатся? Они кружились, оснащенные видеокамерами, диктофонами и прочими причиндалами. Они бросились ко мне. Желая показать, что меня совершенно не беспокоит то, что они нарушают границы моей собственности, я показала им из машины средний палец. После этого я нажала на акселератор и с визгом пронеслась мимо них. Во все времена, есть ли экономический спад или нет, «порше» – одна из самых лучших машин.
По дороге в редакцию, на встречу с Бетани, я посмотрела в зеркало заднего вида и обнаружила, что за мной следят. Водитель машины, которая следовала за мной, подозрительно походил на детектива Корзини из полицейского управления. Либо он кружил вокруг в поисках знаменитостей, либо просто следил, чтобы я не покинула город.
Я вошла в здание «Лэйтон Коммьюнити Таймс» и проследовала в кабинет Бетани. Ее не было на месте. Я сняла пальто и перчатки, села на ее диван и уставилась на висящее перед моим лицом полотно, писанное маслом. На картине были – угадайте, кто? – папаша Элистер и его единственная возлюбленная дочь. Самыми яркими и жизнерадостными красками было изображено, как они плывут на яхте Элистера – «Аристократ». Они были такими подхалимски молодыми и самоуверенными, что меня чуть не стошнило. На нем была рубашка цвета морской волны, белые слаксы, кеды и белая капитанская фуражка. На ней – свитер под горло в белую и красную полоску, короткие белые шорты, кроссовки и красная бейсболка. Загорелые, они стояли на носу «Аристократа», обняв друг друга за талию, а свободными руками держась за корабельный штурвал. Они улыбались. Зубы у них были как у Лены Хорн [50]50
Американская певица.
[Закрыть]. Они выглядели как новобрачные в свадебном путешествии. Им было наплевать на все, кроме их приятного времяпрепровождения. Ужасно, подумала я. Просто ужасно.
– Что ты здесь делаешь? – услышала я громкий крик.
Это была Бетани, лучший друг Элистера. Она жевала пончик с желе, и сахарная пудра сыпалась вокруг нее на пол.
– Я хотела поговорить с тобой по поводу того сообщения, которое ты оставила вчера на моем автоответчике, – сказала я.
– А о чем тут говорить? Ты предала моего отца, – сказала Бетани, сверкая своими голубыми глазами.
– Но, Бетани, я не делала этого. Честно. Ты же знаешь, что мой муж ушел от меня. И мне пришлось искать дополнительный заработок. Фондовая биржа пала, в стране – экономический упадок. Когда я увидела объявление Мелани Молоуни в…
– Не смей упоминать имя этой женщины в этом кабинете, – фыркнула Бетани. – Она пыталась уничтожить моего отца. Теперь она мертва, и мне это нравится.
– Но я же не пыталась уничтожить твоего отца. Я пыталась спастись от банкротства. Разве ты можешь винить меня за это?
– Была и другая работа. Тебе не обязательно было работать на эту женщину. Что ты рассказала ей о моем отце? Какие-нибудь смачные слухи? Ты рассказывала, Элисон? Рассказывала?
– Бетани, постарайся успокоиться. – Она была на грани взрыва. Это все из-за сахара. – Почему бы нам не пойти в кафетерий и не выпить по чашечке кофе? Или, еще лучше, травяного чая.
– С тобой я не пойду ни в кафетерий, ни куда-либо еще, пока ты не скажешь мне, что ты рассказывала Мелани Молоуни о папочке.
– Бетани, мы с Мелани никогда не говорили о твоем отце. Это действительно так. Мне даже не позволяли взглянуть на книгу.
– Я тебе не верю. Как же ты могла убирать в доме и не заметить рукописи?
– Поверь мне. Мытье окон и дверей занимало все мое время.
– Послушай, Элисон, давай заключим с тобой сделку. Я сделаю все, чтобы заполучить эту рукопись или, по крайней мере, выяснить, где она находится. Ты работала в этом доме и знаешь, где Мелани держала свои вещи. Ты знаешь этого Тодда Беннета, который работал вместе – с ней. Помоги мне защитить папу. Ему семьдесят пять лет, и он не заслуживает того, чтобы люди копались в его жизни. Как только книга увидит свет, я уже ничего не смогу сделать. Но если ты поможешь мне теперь, если ты поможешь мне достать рукопись, я позволю тебе вернуться в газету. И буду платить тебе за статьи в два раза больше.
И что же мне теперь делать? Если я отдам Бетани рукопись, я получу назад свою работу. Но если я оставлю рукопись у себя, то смогу выяснить, кто убил Мелани, и полицейские оставят меня в покое. Как же я так вляпалась, думала я. Как же я так вляпалась в это чужое дерьмо?
– Я не смогу помочь тебе, Бетани, – сказала я, забирая с дивана пальто и перчатки.
– Тогда нам больше не о чем разговаривать, – сказала она, повернулась на каблуках и пулей вылетела из кабинета. Наверное, она побежала в кафетерий докупить еще пончиков.
Я еще раз посмотрела на портрет отца и дочери над письменным столом Бетани и вздохнула. Где же мой отец, ведь он так мне нужен. Где Сеймур Ваксман, милый, неискушенный человек, создавший свой приносящий доход бизнес по производству матрасов без того, чтобы переступать через людей или обманывать их? Где этот человек, который не смог позволить себе посещать колледж, но работал до седьмого пота, чтобы это могла делать я? Где человек, который потакал прихотям моей матери только потому, что знал – это доставит ей удовольствие? Его нет, но он не забыт. И никогда не будет забыт. Мне стало смешно, когда я представила себе картину, на которой были бы изображены мы с отцом. Представляю, Сей Ваксман, Король матрасов, добрый парень из Куинс, и Элисон Ваксман Кофф, принцесса, ставшая горничной. Но, вместо того, чтобы стоять на прекрасной яхте, мы бы расположились напротив бывшей фирмы «Симмонс Бьюти Рест», граничащей со складом, на стене которого красовался бы большой плакат с лозунгом компании – «Спите спокойно. Спите крепко». При этих мыслях я почувствовала комок, подступивший к горлу. Несмотря на всю власть и престиж сенатора Элистера Даунза, я ни за что не променяла бы на него моего отца, Короля матрасов.
В шесть часов, когда я приехала к дому 89 в переулке Пинк Клауд, шел снег. В этом доме последние пятнадцать лет жила моя мама, вдова Ваксман. Он располагался в так называемом «Еврейском квартале» Лэйтона и представлял собой строение в стиле Тюдоров с пятью спальнями. Он был расположен на пяти акрах самой безупречной земли нашего города. По соседству располагались единственные в Лэйтоне синагога и гастроном.
Я поплотнее закуталась в свое черное шерстяное пальто, страшно жалея о норковой шубе, быстро добежала до входной двери и позвонила. Меня впустила нынешняя горничная моей матери, женщина с Ямайки по имени Нора Смол.
– Миссис Ваксман смотрит телевизор, – сказала Нора, провожая меня в гостиную, где, устроившись на софе, моя мама смотрела видеозапись одой из серий «Как меняется мир». Моя мама часто записывала свою любимую мыльную оперу, когда клубная игра в канасту или сеанс у мсье Марка совпадали с дневным показом по телевизору.
– Привет, мам, – сказала я и зашлась в кашле. Как обычно, мама курила одну сигарету за другой и в гостиной висел такой густой дым, что маму едва было видно. Не говоря уже о том, что дышать было просто невозможно. Но, несмотря на дымовую завесу, я смогла разглядеть, что мама была безупречно одета и смотрелась этакой пригородной матроной в своем черном шерстяном платье от Альберта Ниппона и черных лакированных туфлях. Ее длинную, худую шею украшало золотое ожерелье, которое гармонировало с золотым браслетом на левом запястье. На левой руке она все еще носила обручальное кольцо с бриллиантом, которое ей подарил мой отец. Ногти покрывал свежий маникюр персикового цвета. На губах была такого же цвета помада. Ее седеющие пепельно-белые волосы до подбородка, которых каждые четыре недели касался мсье Марк, были, как обычно, подстрижены под пажа и так залиты лаком, что никакой, даже самый сильный ветер не смог бы разметать ее прическу. Она нарядилась, подумала я. Ее костюм назывался «Я старею, но у меня все еще есть деньги». Ну что же, вздохнула я. У всех нас есть свои костюмы.
– Минуточку, Элисон, – предупредила она меня. – Сейчас должны объяснить, почему у нее потеря памяти и она не может вспомнить, о чем спрашивал ее муж.
Мой муж разорился, ушел к своей первой жене и зачал ей ребенка. Моя работодательница убита, я в числе подозреваемых. К тому же, моя двойная жизнь стала достоянием телевидения, мое финансовое положение было просто отчаянным. Для меня все это выглядело прямо как мыльная опера. Но моя подлинная история не была настолько интересна, чтобы оторвать маму от «Как меняется мир».
Я села рядом с ней на софу и, как примерная дочь, дождалась конца передачи. Когда это случилось, мама повернулась и посмотрела на меня.
– Элисон, похоже, ты похудела, – сказала она и потянулась за сигаретой.
– Я действительно похудела, мама. Я всегда была худой.
– Нет, это из-за работы горничной. Когда я услышала об этом, у меня чуть не случился сердечный приступ. Представляешь? Мать узнает, что ее дочь драила чужие туалеты! Твой отец бы просто умер.
– Он уже умер.
– Не остри.
– Мне жаль, что ты узнала об этом по радио, а не от меня.
– Кто узнал об этом по радио? Я услышала об этом от Эдит Эйзнер в клубе. Подумать только, от Эдит Эйзнер. Думаешь, ее дочь это нечто особенное? Она стюардесса, прости, Господи. Горничная с крыльями – вот, что это такое.
– Да, ну тогда мне жаль, что ты узнала об этом от Эдит Эйзнер. Но я стала горничной, потому что мне были нужны деньги. Ты можешь понять, что такое страх потерять дом и не иметь дома, куда пойти?
– Дома, в который пойти.
– Правильно.
– Элисон, почему ты не попросила меня о помощи? У меня есть небольшие сбережения. Конечно, это не очень крупная сумма, и мне в моем возрасте следует соблюдать осторожность, чтобы не выйти за рамки.
– Поэтому я и не стала просить тебя о помощи. – Поэтому и еще потому, что впервые в жизни мне хотелось оторваться от тебя и почувствовать себя свободной.
– О, уже седьмой час, – сказала мама, взглянув на часы. – У нас заказан столик на половину седьмого.
– Мы обедаем не дома? Я думала, что ты захочешь поговорить обо всем этом без свидетелей.
– Мы будем без свидетелей. Мы идем в клуб. Сегодня вечер «Омаров штата Мэн» и я еще не пропустила ни одного из них за последние тридцать лет.
* * *
Мы отправились в Грасси Глен на моей машине. Это была мучительная десятиминутная поездка, в течение которой мама упрекала меня за то, что я обесчестила память отца не только тем, что работала прислугой после того неимоверного труда, который он вложил в свой матрасный бизнес, чтобы я могла иметь собственную прислугу, но и тем, что работала на такого человека, как Мелани Молоуни, которую мама охарактеризовала как «мусор». Похоже, моя мать довольно неравнодушно относилась как к Мелани, так и к Элистеру Даунзу. Я ни разу не видела у нее столь сильного взрыва чувств.
– Женщина, которая едва не разрушила жизнь такого важного человека, как Элистер Даунз, заслуживает того зла, которое с ней произошло, – сказала она.
Мы подъехали к увитому плющом кирпичному фасаду здания клуба. Раньше оно было зданием суда, а потом стало реабилитационной клиникой для тех, кто злоупотреблял своим богатством. Мужчина, обслуживающий парковку, подошел к машине со стороны моей мамы, открыл ей дверцу и сказал:
– Добрый вечер, миссис Ваксман. Как вы себя сегодня чувствуете?
Когда мы вошли в огромный обеденный зал с тяжелыми шелковыми занавесками и хрустальными люстрами, к нам деланно плавной походкой подплыл темноволосый мужчина в смокинге и поцеловал маме руку, которую та заранее протянула, подыгрывая его услужливости.
– Как прекрасно снова видеть вас, миссис Ваксман, – сказал он. – Сегодня вечером вы выглядите превосходно.
– Ты тоже неплохо выглядишь, Марвин, – ответила моя мама без тени улыбки. После этого она прищурила глаза и начала оглядывать зал в поисках знакомых.
– С вами ваша прелестная дочь, – добавил Марвин.
– Да, Марвин, – просияла мама. С ней это редко случалось.
– Сюда, леди, – сказал Марвин и повел нас к столу напротив большого окна, из которого, когда не было темно, виднелось поле для гольфа, спроектированное архитектором Джеком Никлаусом.
Пока мы шли по этой столовой размером с зал для танцев, я поразилась огромному количеству, пустующих столиков. Этот клуб едва ли можно было назвать переполненным.
– А где все? – спросила я маму. – Я думала, что вечер омаров – самый популярный вечер на этой неделе.
– Это все экономический спад, – ответила она. – Представляешь, некоторые члены не могут платить ежегодный взнос в семьсот пятьдесят долларов и вынуждены покинуть клуб.
О, это я могла представить себе очень отчетливо.
Марвин усадил нас за наш столик и положил нам на колени белые выглаженные салфетки.
– Вам принести ваш любимый коктейль, миссис Ваксман? Дюбонне Руж [51]51
Красное французское вино.
[Закрыть]с одним кубиком льда и ломтиком лимона?
– Это было бы замечательно, Марвин, – ответила мама, закуривая свой «Винстон».
– А ваша прекрасная дочь? Она будет коктейль? – спросил Марвин, глядя на меня.
– Я выпью стакан белого вина, – сказала я. Но потом вспомнила наш первый ужин с Кулли на «Марлоу» и улыбнулась. – Или нет, Марвин, лучше принесите мне рома «Маунт Гэй» с тоником.
– Что? – воскликнула мама с испуганным видом.
Марвин тоже выглядел несколько испуганным, но он принял заказ, поклонился и ушел.
Мне бы хотелось, чтобы Кулли увидел это место, подумала я. Может быть, когда все утрясется и мы узнаем друг друга получше, я познакомлю его с мамой. А с другой стороны, Может быть, и нет.
– Теперь расскажи мне о расследовании этого убийства, – сказала мама, разглядывая не меня, а обедающих, многие из которых махали ей рукой и посылали воздушные поцелуи.
Я поведала, как начала работать на Мелани, как обнаружила в кабинете ее тело и что у меня не было алиби на ночь убийства. Вначале моя мама, как и Бетани Даунз, крайне заинтересовалась, видела ли я рукопись книги об Элистере Даунзе во время работы в доме Мелани. Но потом, когда я объяснила ей, что понятия не имею, что именно написано в этой книге, она поинтересовалась, где я была в ночь убийства и почему у меня нет алиби.
– Я встречалась с одним человеком, – сказала я. – Он привез меня домой около одиннадцати и уехал. Весь остаток ночи я провела в поместье Маплбарк одна.
– Кто этот человек? – спросила она.
– Мама, его зовут Кулли Харрингтон. Он фотограф. – Я знала, что меня ждет, и поэтому собралась с силами.
– Что это за имя такое – Харрингтон? Могу только сказать, что это не еврейское имя.
– Нет, мам, он не еврей. Он принадлежит к англиканской церкви.
Мама побледнела, но не испугалась.
– И чем он зарабатывает на жизнь? Ты говорила, он фотограф?
– Ага. Он делал фотографии Маплбарк для брошюры. Так мы и встретились.
– Так это был деловой ужин? Вы обсуждали продажу твоего дома?
– Нет, дом тут ни при чем. Это был приватный вечер. Кулли и я, мы… встречаемся.
– Встречаетесь? У фотографов нет денег. Элисон, что с тобой происходит?
Как раз в тот момент, когда я собралась объяснить маме, что я изменилась, что для счастья мне больше не нужны деньги, что Кулли милый, восхитительный и талантливый, пришел Марвин и принес наши напитки. Я взяла свой стакан, а мама сделала большой глоток из своего. Глоток был таким большим, что она случайно проглотила ломтик лимона, который плавал на поверхности Дюбонне, прямо над единственным кубиком льда. Мама начала страшно кашлять, лимон попал ей в дыхательное горло, и она захрипела:
– Помогите, помогите! – Ее лицо начало приобретать синюшный оттенок.
Я замерла. На долю секунды я почувствовала себя совершенно неспособной помочь ей и пыталась придумать шутку. Быстро! Шутку! Надо пошутить, приказывала я себе, в то время как моя мама, согнувшись над столом, пыталась сделать вдох. К счастью для нее, сработал мой дочерний инстинкт. Я вскочила со стула, обняла ее и стукнула кулаком в грудь. Один раз, второй, третий.
К моей и маминой радости, смертоносный ломтик лимона вылетел у нее изо рта и упал на стол возле серебряных солонки и перечницы.
– Мам, ты в порядке? – спросила я. – Нам не нужно позвать врача? – Я оглянулась вокруг, думая, что здесь наверняка должен быть врач.
К моему удивлению, ни один из присутствующих не проявил озабоченности по поводу случившегося. Никого не встревожил тот факт, что моя мать едва не оказалась на краю гибели. Все сидели с белыми пластиковыми нагрудниками и залитыми маслом подбородками, погрузив пальцы в омаров, весом не менее пяти фунтов, и высасывали мясо из клешней. Они были так заняты трапезой и друг другом, что, скорее всего, не заметили бы, если б в комнате приземлилась летающая тарелка. Вечер «Омаров штата Мэн» был вечером «Омаров штата Мэн» и ничем другим.
– Ты действительно в порядке? – снова спросила я маму. – Может, тебе дать воды? Или пойдем домой? Мы можем попросить Марвина передать парковщику, чтобы тот подогнал машину к входу.
– В этом нет совершенно никакой необходимости, – резко сказала мама, принимая свой обычный вид. – Я никуда не пойду. Мы еще не получили наших омаров. Я заплатила за них довольно большие деньги, так что мы останемся и съедим их.
– Не думаю, что ты будешь есть прямо сейчас. Ты едва не подавилась до смерти. Лимоном.
– Лимон здесь абсолютно ни при чем. Я чуть не умерла, когда ты сказала, что встречаешься с фотографом.
– Да, мам, так оно и было.
Я предложила ей сменить тему на более безобидную, чем мои любовные похождения, и поговорить о том, будет ли в конце недели идти снег и сменят ли ведущего актера в «Как меняется мир». Она была счастлива как моллюск – или, лучше сказать, омар? – к тому моменту, когда Марвин принес наше блюдо и повязал нам пластиковые переднички, на которых, кстати, были напечатаны следующие слова: ЗАГОРОДНЫЙ КЛУБ ГРАССИ ГЛЕН – ЛУЧШИЙ СРЕДИ ИЗБРАННЫХ.
– Очень сладкие и нежные, – сказала мама, вытащив вилкой из хвоста омара большой кусок мякоти, обмакнув его в растопленное масло и затолкав себе в рот.
– Да, они очень сладкие и нежные, – согласилась я.
Вероятно, единственное, в чем мы всегда с ней сходились, был вкус омаров. Между нами лежала настоящая пропасть в том, чего мы хотели от жизни, и не меньшая пропасть в том, как мы этого добивались. Мне стало грустно, когда я подумала об этом, но меня это не испугало. Больше меня это не будет пугать, никогда. Мне больше не требовалось одобрение моей мамы, как не требовалось одобрение какого-то мужчины. Единственный человек, чьего одобрения я хотела заслужить, была я сама, и я сделаю все возможное, чтобы этого добиться.
