Текст книги "Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Глава четырнадцатая

Водопьянова не отпустили, а Руперт заболел – и настолько серьезно, что на некоторое время совсем забыл о русском.

Как-то ночью он проснулся от острых колющих болей в пояснице и рези в кишечнике; поднялась температура. Джо послала Анджелину через задний двор за доктором Мэриан Крейфорд, которая жила рядом.

– Я бессильна ему помочь, – сказала Мэриан после того, как осмотрела Руперта, который лежал весь в поту, подтянув колени к подбородку.

– Может, надо положить его в больницу?

– В больницу – ни за что! – воскликнул Руперт.

– Но нельзя же так мучиться, без всякой помощи! – Джо была испугана тем, что муж, обычно такой терпеливый, стонет от боли.

– Надо ехать в больницу, Руперт, – пыталась убедить его Мэриан Крейфорд. – У вас, видимо, что-то серьезное с почками.

– Ничего у меня нет серьезного, – простонал он.

– Нет так нет. Давайте-ка мы вас сейчас немножко освежим, – сказала доктор Крейфорд и попросила Джо принести теплой воды и рукавичку, чтобы обтереть больного. Но когда Джо вышла из комнаты, она присела возле Руперта.

– Вы полный идиот, Руперт, понимаете? – решительно заявила она. – Ваши арктические приключения не могли пройти даром, вас надо тщательно обследовать.

– Не делайте из меня больного! – рассердился он, но с лица его градом катился пот.

Джо принесла тазик, полотенце и мохнатую рукавичку. Теперь она была с мужем нежна и заботлива. Женщины его обмыли, сменили простыни и переодели в свежую пижаму. К тому времени острая боль прошла, ныл только низ живота. Руперт поблагодарил Мэриан и уговорил обеих женщин лечь спать. Ему лучше. К утру все пройдет.

█

Последствия этого приступа были тягостны: Руперту просвечивали почки и желудок, без конца брали кровь на анализы. Ничего особенного не обнаружили, но у него держалась небольшая температура и продолжались боли. Он опять ослабел, и это огорчало его; ему не терпелось приступить к работе и надоело ждать, пока тело восстановит свои силы. Врач министерства авиации, суховатый, деловой человек, склонный сочувствовать любому бунту – у него был такой же эмпирический и материалистический склад ума, как у Руперта (почему бы иначе он так рано отпустил его домой?), – потрепал его по плечу и сказал:

– Со временем все у вас само собой придет в норму. А мы за вами понаблюдаем.

Джо это взорвало.

– А какая ему будет польза от вашего наблюдения? – горячилась она. – Когда у него такие боли! Ведь он не может ни есть, ни ходить. Вы за ним понаблюдаете! Это просто смешно, доктор. Вы же врач, как вы можете так говорить.

Доктор Айвори был тверд.

– У него нет ничего серьезного, – стоял он на своем. – Пропишем ему немножко антибиотиков, на всякий случай…

– Никаких антибиотиков! – заявил Руперт.

Джо умоляла его не упрямиться и не отказываться от лекарств.

Руперт философски заметил, что не в силах вести дальше такое существование: оно недостойно человека.

– Знаю, знаю. Единственное занятие, достойное человека, – труд, – не без цинизма поддела его Джо.

– А разве это не так? – настаивал он. – Когда работаешь для стоящего дела, труд не в тягость.

– Оставь свои бредни, – произнесла она умоляющим тоном.

– Почему ты зовешь это бреднями? Жизнь так небогата радостями, и мы так одиноки.

– Ты вечно тоскуешь по какой-то другой жизни. Какой – неизвестно, лишь бы другой. Твоя собственная тебя не устраивает.

– Почему ты так думаешь? – покорно спросил он.

– Это же видно, особенно когда ты болен. Но тебе пора бы знать, что жизни такой, как ты хочешь, не бывает, Это невозможно.

– Почему?

– Невозможно, и все. Люди живут в мире, который уже существует помимо них.

– Он меня не устраивает, – твердо заявил Руперт, взяв чашку бульона, который ему принесла Анджелина. Он отхлебнул из нее и с гримасой отвращения поставил чашку назад.

– Нету перца, – сказал он.

– Хочешь, чтобы у тебя опять начались боли? – рассердилась Джо.

– Нет, не хочу, – ответил он с прежней покорностью. – И вообще ты напрасно обо мне беспокоишься. Тут дело совсем не в моем организме. Болен я сам. Что-то со мной не так. Мне трудно тебе объяснить. Но, наверно, Айвори прав: со временем все наладится.

Глава пятнадцатая

Руперт все еще был довольно слаб, когда американцы объявили, что Водопьянов переведен из Туле в госпиталь на территории Соединенных Штатов. Русские снова заявили резкий протест, настаивая, чтобы летчика отправили на родину.

Поэтому Руперт не был удивлен, когда в воскресенье, в 6.30 утра, ему позвонила из Москвы миссис Нина Водопьянова и попросила о помощи.

– Алло, это мистер Руперт Ройс? – спросила она.

Джо испугалась – с тех пор, как Руперт пропал, она вообще стала бояться телефонных звонков. Услышав, что спрашивают мужа, она ответила, что мистер Ройс еще спит. Кто ему звонит в такую рань? Ровный, внятный, с легким русским акцентом голос объяснил ей, что это Нина Водопьянова из Москвы. Джо на мгновение припомнила те муки, которые испытала сама, ожидая возвращения мужа. Нина Водопьянова хотела попросить «мистера. Руперта Ройса», чтобы он вызволил ее мужа из рук американцев. Обычно несговорчивая Джо на этот раз быстро уступила. Она попросила Нину Водопьянову позвонить еще раз, часа через четыре. Но в прихожую вышел Руперт и спросил, что тут происходит.

– Это из Москвы жена твоего русского, – шепотом произнесла Джо. – Я ей сказала, что ты спишь, пойди ляг.

– Я уже все равно встал, – возразил Руперт.

– В такую рань! Посмотри на часы.

– В Москве сейчас уже день. – И он взял трубку.

– Мало ли что! А у нас день еще не начинался, – проворчала Джо, пододвигая ему стул. – Ей следовало бы об этом подумать.

Нина Водопьянова была так далеко, что Руперт слушал ее совершенно равнодушно, как металлический голос, отдающий команду из репродуктора на военном корабле. Жена Алексея спрашивала, почему он разрешает американцам задерживать ее мужа у себя, словно пленника? Почему он, Ройс, совершивший такой благородный поступок, позволил им захватить и держать у себя насильно ни в чем не повинного человека, который и без того уже достаточно настрадался? Неужели они такие бессердечные, бездушные люди? Неужели он может оставаться ко всему этому безразличным?

Руперт не прерывал ее. Ее сердитый голос то и дело пропадал. Пропадали и ее благие намерения вести себя выдержанно и учтиво, она нервничала и, как ему показалось, даже заплакала.

– Неужели вы перестали чувствовать ответственность за него только потому, что американцы положили его к себе в госпиталь? – кричала она. – У вас же есть совесть, мистер Ройс.

Этот призыв к его чувству ответственности рассердил Руперта. Как она смеет взывать к его совести? Уж его-то совесть чиста после всего, что он сделал для Водопьянова!

– Я обращался к американцам насчет вашего мужа, – заорал он в трубку. – Больше ничего я сделать не могу.

– Когда вы обращались? Что они вам ответили?

– Я им сказал, что они должны отпустить его домой.

Ему пришлось повторить эту фразу несколько раз, но если она в конце концов и поняла ее, то не подала виду и снова начала взывать к его совести и доброму сердцу.

– Зря вы обращаетесь к моей совести, – с досадой прокричал он в ответ, – моя совесть по отношению к вашему мужу чиста. Вы не можете ничего больше от меня требовать.

Но сказав это, он сразу почувствовал, что ведет себя как самодовольный болван, а никакого самодовольства он не испытывал. Положение Водопьянова его сильно тревожило, а ощущение своей ответственности за Алексея не оставляло Руперта все эти месяцы, но он считал, что со стороны этой посторонней женщины несправедливо обвинять его в черствости. Он мог бы легко ей возразить: «Разве не я тащил вашего мужа на себе чуть ли не через всю Арктику? Какое вы имеете право еще чего-то требовать от моей совести?»

Однако у него было слишком мало душевных сил, чтобы вступать в пререкания; он просто крикнул в трубку, что сделает все, что сможет.

– Значит, я могу на вас положиться? Да, мистер Ройс?

– Положиться? В чем? – растерянно переспросил он. – А, ну хорошо. Да, вероятно… – И, не дослушав изъявлений благодарности, положил трубку.

– В чем это она хочет на тебя положиться? – подозрительно спросила Джо. – Что ты можешь для нее сделать?

– Ей-богу, не знаю, – ответил он, возвращаясь в постель.

█

Руперт решил снова обратиться к американцам, но Олтертон, которому он позвонил в посольство, ответил, что едва ли сумеет быть чем-либо полезен; этим делом занимается служба безопасности США.

Тогда Ройс обратился к одному из своих товарищей по флоту и давнему другу их семьи, а теперь заместителю министра иностранных дел; но тот ему объяснил, что американцы вряд ли выдадут Водопьянова, во всяком случае, пока русские не уговорят китайцев отпустить четырех американских летчиков, которых они захватили несколько лет назад и обвиняют в шпионаже.

– Но нельзя же устраивать торговлю вокруг тяжело больного человека, – возмутился Руперт. – По отношению к Водопьянову это просто нечестно!

– Послушайте, Руперт, – сказал ему приятель. – При чем тут честность в такого рода делах? И вы напрасно полагаете, что американцы станут проявлять в «холодной войне» излишнюю щепетильность, если ее не проявляют другие. Вы что, с луны свалились?

Он звонил всем своим знакомым, занимавшим хоть сколько-нибудь ответственные посты, кое-кто обещал похлопотать, но никто ничего не сделал. Руперт даже уговорил своего дядю, члена правящей партии (которого он считал человеком достаточно легкомысленным), выступить с запросом в палате общин, но дядя сформулировал свой запрос так обтекаемо, а ответ был таким уклончивым (будто речь шла о деле, касавшемся только американцев, а английское правительство не имело к нему никакого отношения), что и тут явно не на что было рассчитывать.

– Какой-то абсурд, – сказал он Джо. Она следила за его хлопотами со смесью женского сочувствия к Нине Водопьяновой и странной враждебности, которую ей трудно было объяснить даже себе. – Все они идиоты, – говорил Руперт, – да и я хорош: думал, они станут меня слушать. Видно, надо поднять основательный скандал, чтобы тебя выслушали. Именно это мне и придется сделать.

– То есть? – спросила Джо.

– Подниму скандал.

– А что, если он в самом деле виноват?

– В чем? – возмутился Руперт.

– Не знаю. Но ты не в таком состоянии, чтобы ввязываться в подобную историю. Поэтому сиди, пожалуйста, тихо.

Руперт возразил, что он вполне здоров. Во всяком случае, он только что крупно поговорил со своим министерством: ему перестали выплачивать полное жалованье через три месяца после его исчезновения. А он настаивал, чтобы ему выплатили за все время отсутствия и болезни. К нему пришел чиновник из отдела социального обеспечения. Он посочувствовал Руперту, но с грустью заметил, что закон – есть закон: Руперт ведь, строго говоря, подорвал свое здоровье не при исполнении служебных обязанностей!

– Я смотрю на это иначе, – возразил Руперт.

После безуспешного спора с чиновником из министерства Руперт позвонил доктору Айвори и пожаловался, что его хотят обжулить. Не может ли доктор это уладить?

Айвори удивился: подобная просьба со стороны Руперта показалась ему несерьезной.

– Такой богатый человек, как вы… и требует свой несчастный фунт мяса!

Мало кто знал, что Руперт передал все состояние матери, но подкреплять свою претензию ссылкой на это ему не хотелось.

Герой на половинном окладе! А ведь Джоанна еще в прежнее время ему говорила:

– Я не могу содержать дом на пятнадцать фунтов в неделю. Посчитай: прачечная, это проклятое газовое отопление, Анджелина, дети. Мне не хватает, Руперт!

Как же она теперь уложится в 7 фунтов в неделю? Он твердо решил не трогать своего счета в сберегательной кассе, где лежало 3875 фунтов. А ведь еще придется поднимать скандал из-за Водопьянова!

– Как ты это сделаешь? – спросила Джоанна.

– Сообщу в газеты, – заявил он, зная, что это будет нарушением условий его работы в министерстве, где было установлено, что никто не имеет права давать каких бы то ни было сообщений в печать без особого на то разрешения начальника отдела внешней информации. Но Руперт понимал, что обращаться за советом к Филлипс-Джонсу бесполезно. Не стоит напрашиваться на лишние неприятности.

Глава шестнадцатая

Руперт думал привлечь всеобщее внимание к бедственному положению Водопьянова, а вместо этого привлек внимание только к себе.

«Герой Арктики нарушил свое арктическое молчание!» – восторженно завопили газеты, наперебой выкладывая все, что им удалось выудить из Руперта. А то, что он говорил о Водопьянове, превратилось под пером репортеров в беглый постскриптум к рассказам о бледном, голубоглазом, нечеловечески выносливом и к тому же богатом англичанине, таком скромном, сдержанном, живущем в романтическом уединении.

Руперт вежливо отвечал на все вопросы газетчиков, не уставая повторять, что приглашает их к себе только для того, чтобы заинтересовать их судьбой русского летчика. Но, разворачивая на другой день газеты, он бывал удивлен и обескуражен: писали много лестного о нем самом и очень мало о Водопьянове. Он мог бы это предвидеть: он думал использовать репортеров в своих целях, но они – в таких делах куда более опытные и беззастенчивые – сразу разгадали его маневр. Им нужен был материал о нем, а не о русском летчике.

Сенсация быстро выдохлась, но одна вечерняя газета послала к нему своего репортера за дополнительным материалом по вопросу, который она желала бы уточнить. Что означали его высказывания насчет Водопьянова? Что за ними кроется? Не обращались ли к нему, например, русские?

– Да, конечно, обращались, – ответил он.

– Ага! Значит, вы сделали свое заявление потому, что вас об этом просили они?

– Ничего подобного, – ответил он. – Мне безразлично, чего хотят русские. Для меня важно, чего хочу я сам.

– А вы уже обращались по этому вопросу к американцам?

– Конечно.

– Значит, вы не верите, что Водопьянов болен и что его нельзя трогать с места?

– Они ж переправили его на самолете со своей базы в Туле, стало быть, если они захотят, они могут отправить его и домой. Русские предлагали выслать за ним самолет.

– Но почему американцы должны его отдавать? Раз его самолет летал так близко от американской части Арктики, он, наверно, шпионил.

– Я не думаю, чтобы он шпионил, – ответил Руперт проныре репортеру, говорившему чересчур громко, но с таким видом, словно он от души сочувствует Ройсу и лишь по долгу профессии опровергает доводы собеседника. Вопросы он ставил жестко, с нарочитой бесцеремонностью, что действовало Руперту на нервы, но придавало беседе остроту.

█

– Нет, ты только посмотри! – простонал Руперт, заглянув в вечернюю газету.

Заголовок гласил: «Ройс, герой Северного полюса, признает, что хлопочет о спасенном им красном потому, что связан с русскими».

– Зачем это им понадобилось? Да еще «герой Северного полюса»?

Зато Джоанне громкий титул доставил удовольствие.

– Это прекрасно звучит: «Герой Северного полюса»…

– Не будь хоть ты дурой, – отрезал Руперт. – Они умолчали о самом главном.

Затем к нему явились американские корреспонденты, и хотя держались они дружелюбно, но слова его тоже перетолковали по-своему. «Ройс утверждает, будто действует по собственной инициативе», – сообщало на следующий день парижское издание «Нью-Йорк Таймс». Это было обидно: интервьюеры как бы намекали, что он не может действовать без чужой указки.

– Ну ее к черту, всю эту муть. – Он скинул с колен газеты и пошел погулять в сад, где было по-осеннему пусто и сухо и все медленно умирало вместе со старым годом, который тоже подходил к концу. – Пропади он пропадом, этот год. Ничего, кроме бед, он мне не принес.

Джо пошла за ним следом и, обхватив теплой рукой за шею, потрепала по затылку.

– Нельзя так болезненно все воспринимать. Сам знаешь, что ты еще очень слаб. Ты слишком много на себя взял, тебе не по силам вызволить этого русского.

– Да, вытащить его со льдины было легче, – вздохнул Руперт.

– Достаточно и того, что ты спас ему жизнь, – сказала она.

Руперт чувствовал, что жена не понимает, почему ему так важно добиться возвращения Алексея на родину.

█

Американские власти не обратили ни малейшего внимания на интервью Руперта. Казалось, они забыли о самом существовании Водопьянова. Но русские, узнав о попытках Ройса освободить Алексея, заявили, что хотят присвоить англичанину звание Героя Советского Союза за спасение русского летчика.

– Как вы сказали? – спросил Руперт Маевского, который приехал к нему специально для того, чтобы сообщить эту новость.

Советский дипломат был явно взволнован.

– Героя Советского Союза, – повторил Маевский, пожимая ему руку. – И вы должны принять эту награду. Непременно. Сколько я помню, мы еще никому из иностранцев не давали этого звания в мирное время.

– Но скажите, как же я могу быть Героем Советского Союза? – недоумевал Руперт.

– Не знаю, но надеюсь, что вы согласитесь.

Кое-кто из друзей уже давно поговаривал, что Руперта следовало бы представить к награде, но он так резко и яростно воспротивился, что эту мысль оставили. Его отказ (по крайней мере, он так считал) не был снобизмом «навыворот». Он не желал получать медалей за вынужденную отвагу. У него уже было их несколько с войны, но и к ним он относился теперь равнодушно. Если бы кто-нибудь представил его к медали Полярника, он был бы очень польщен, потому что эту награду давали за ценный вклад в исследования полярных областей. Но он вряд ли заслужил ее своим походом с Водопьяновым.

Однако быть Героем Советского Союза!.. Ему даже стало смешно.

– Ей-богу же, это забавно, – сказал он Маевскому, но тот не видел здесь ничего смешного.

Руперт устыдился своей невежливости и стал извиняться.

– Это очень высокое отличие, – объяснил Маевский, и при этих словах лицо его приняло торжественное выражение.

– Я понимаю. Простите.

– И, кроме того, мы приглашаем вас посетить нашу страну в качестве нашего гостя в любое время, когда вы пожелаете, – вас и всю вашу семью. Вы согласны? Мы вас очень просим.

Руперту не хотелось вновь показаться циником, но приглашение Маевского вызвало у него чувство неловкости. Может быть, из-за того, что ему не удалось ни на кого повлиять в деле Водопьянова. Его это злило, хотя и не слишком (он отдавал себе в этом отчет), и в то же время настолько злило, что ему захотелось принять от русских награду, которую он отказался принять от своих., тем более что и в том и в другом случае она для него мало что значила.

– Хорошо, – сказал он. – Я возьму вашу медаль.

Маевский горячо его обнял и расцеловал в обе щеки.

– Дорогой друг! – воскликнул он. – Русские вами очень гордятся.

Руперт покраснел: ему снова стало стыдно, ибо он понял, что русские гораздо серьезнее, чем он, относятся к награде, принятой им только в пику тупицам и дуракам, которые станут его осуждать.

█

Странный поступок Руперта, согласившегося принять русскую награду и отказавшегося от английской медали, укрепил его репутацию бунтаря и вызвал восхищение тех, кто хвалил его за независимость.

Единственное, что сулило ему серьезные неприятности, был гнев его непосредственного начальника Филлипс-Джонса. Филлипс-Джонс обвинил Руперта в нарушении присяги и заявил, что своими публичными выступлениями о русском летчике Руперт разглашает военную тайну и нарушает требования безопасности.

– Ни в какой мере, – твердо отвечал Руперт. – Я не выдаю никаких тайн. Я говорил только о Водопьянове. Если вы не считаете себя обязанным выплачивать мне полное жалованье за все время моего отсутствия, я имею право рассматривать то, что произошло со мной в Арктике, как мое частное дело и говорить о нем все, что пожелаю.

– Это совершенно особый вопрос, – возразил Филлипс-Джонс.

Разговор происходил в бело-голубом кабинете шефа на улице Кингсуэй. Руперт попросил временно, пока он совсем не поправится, перевести его в другой отдел, чтобы ему не нужно было далеко ездить. Он чувствовал себя уже достаточно хорошо, чтобы приступить к обработке собранных им материалов. Просить на это разрешения Филлипс-Джонса было вовсе не обязательно. Но Руперт все же решил это сделать, чтобы доказать свою добрую волю.

– Я не уверен, что это возможно, – чопорно заявил ему Филлипс-Джонс.

Но Руперту не терпелось вернуться к работе, и он позвонил своему другу Артуру Уонскому, который был у них заместителем директора. Объяснив сущность дела, Руперт попросил, чтобы ему дали временную должность в каком-нибудь другом месте, желательно в небольшом геофизическом секторе, имевшем отделение в Лондоне.

– Я это устрою, – заверил его Уонском, и вскоре Руперт, уже притерпевшийся к своей почечной болезни, расположился в крохотном помещении, неподалеку от набережной. Вместе со своими помощницами, четырьмя молодыми женщинами (кодировавшими данные для вычислительных машин), он занялся обработкой показаний своих измерительных приборов, заметок и отрывков из дневника, которые кто-то спас из разбившегося в Туле самолета.

В первый же день работы в новом помещении его разыскал озабоченный молодой американец из Центрального разведывательного управления и предложил прогуляться с ним в саду у набережной.

– Нам надо побеседовать, – объяснил он Руперту.

– О чем? Разве нельзя поговорить здесь?

Двое из многочисленных друзей Руперта, также один его двоюродный брат и один троюродный брат в звании вице-адмирала уже передавали ему, что американцы, с тех пор как он занялся делом Водопьянова, наводят о нем справки. Не дремали и русские: они посылали к нему репортеров и корреспондентов, а он с удовольствием давал им интервью, радуясь, что может насолить всем, кто отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

– Как вас зовут? – спросил Руперт американца.

– Олег Хансен.

– Олег? Это ведь русское имя? А Хансен – фамилия шведская. Как у вас получилось такое сочетание?

– Я из Сиэтла.

– Ага… – понимающе протянул Руперт. – Значит, вы из Сиэтла.

– Ну да…

Руперт носил спортивную куртку и ходил без шляпы, но иногда брал с собой зонтик. Он взял его и сейчас и, указав им на дверь, пригласил своего визитера:

– Пойдемте.

По дороге, на людной улице, Хансен упорно молчал, а Руперт пытался втянуть его в светскую беседу о тихоокеанских лососях, которых русские теперь разводят в северной части Атлантического океана, – вот хорошо, если им это удастся! Руперту хотелось поддразнить хмурого мистера Хансена. Но, судя по всему, этого молодого человека приучили разговаривать только в садах и парках, и он явно не желал произносить ни слова, пока они не окажутся наедине в пустынном и безопасном месте.

– Вот мы и пришли, – сказал Руперт, когда они добрались до сквера у набережной. – Здесь вы смело можете разговаривать. Ну, что вы мне скажете?

– Я, в сущности, ничего не хотел вам сказать, – невозмутимо, но все же довольно почтительно заявил Хансен. – Я, если позволите, задам вам несколько вопросов.

– Пожалуйста. Задавайте.

– Нам бы очень хотелось знать, мистер Ройс, каковы были ваши истинные намерения, когда вы поднимали всю эту историю вокруг русского летчика?

– Кому это «нам»? – спросил Руперт.

– Разве мистер Филлипс-Джонс не сказал вам, кто я?

– Да. Он сказал, что вы офицер американской разведки. Значит, это американская разведка желает знать то, что вы спрашиваете?

– Да. Или, вернее говоря, заинтересованные в этом органы безопасности США.

– Понятно. Что ж, ответ очень простой. Я считаю, что Алексей Водопьянов должен быть отправлен на родину. Почему вы его задерживаете? Какой вам от него прок?

– На это я не могу вам ответить. Мне поручено лишь выяснить ваши настроения.

– Мои настроения?

– Да.

– Ну знаете, Хансен! Я вовсе не уверен, что мне хочется рассказывать вам о моих настроениях, пока вы не расскажете мне о ваших, – пошутил Руперт. Они в эту минуту как раз проходили мимо памятника сэру Артуру Салливену[1]1
  Английский композитор (1842–1900).


[Закрыть], и Руперт изумленно показал на него спутнику. – Смотрите-ка, а я и забыл про этот памятник. Наверно, его здесь поставили потому, что тут когда-то был театр «Савой». Подумать только! Совсем из головы вылетело.

– Водопьянов получил, как вы знаете, сильные увечья, – начал Хансен подчеркнуто серьезным тоном. – Мы не хотели его трогать с места.

– Это я знаю. Но если вы могли вывезти его из Туле, вы с таким же успехом могли отправить его в Россию. Не правда ли?

– На этот счет, к сожалению, сказать вам ничего не могу, – развел руками Хансен. – Я хочу только выяснить, почему вы подняли вокруг него такой шум?

– Я же вам объяснил Почему вы не отпускаете его на родину?

– И это все?

– А чего же вы хотите еще? – снова поддразнил его Руперт.

– Вы же все-таки провели с Водопьяновым какое-то время. Быть может, вы пришли с ним к соглашению, о чем-то договорились… в этом не было бы ничего удивительного!

Руперт глядел на Хансена, улыбаясь.

– Мы и в самом деле договорились, – сообщил он.

– Да? О чем?

– Во что бы то ни стало добраться домой. Вот и все.

– Вы проявили редкую выдержку, – сказал Хансен. Ему явно нравился Руперт и не нравилось порученное задание, но он решил выполнить свой долг. – Впрочем, дело не в том. Неужели вам действительно было необходимо устраивать этот скандал из-за Водопьянова или принимать от русских награду? Я вижу, что с вами проще говорить откровенно.

– Необходимо? Нет. Но вы же меня к этому вынудили. Если бы вы отпустили Алексея, я бы молчал.

– Скажите, его жена звонила вам из Москвы?

Руперт не выдержал и расхохотался.

– Послушайте, Олег, в чем дело?

– Ни в чем, – серьезно произнес Олег. – Простая предосторожность органов безопасности. Кое-кто из наших задает себе вопрос: какова подоплека вашего странного поведения?

– А что же в нем странного? Не беспокойтесь. Все в полном порядке. Можете их в этом заверить.

– Боюсь, что не могу. Я, конечно, верю вам на слово, но утверждать, что все в порядке, я бы не стал.

– Короче говоря, вы не собираетесь отпустить Водопьянова?

– Насчет этого я ничего не знаю. Я не могу вам сказать, какие меры будут приняты по отношению к вашему русскому. Но я не думаю, мистер Ройс, что все пойдет гладко, если вы будете чести себя по-прежнему. Я говорю в ваших интересах. Право же, небезопасно…

– Это вы наводили обо мне справки?

Хансен вспыхнул, и Руперт снова расхохотался.

– Нехорошо вы поступаете, ей-богу, нехорошо, – посетовал Руперт. – К тому же мои друзья – ужасные вруны. Они обо мне будут рассказывать только самое лестное.

Хансен был озадачен. Он явно не привык к такому легкомысленному поведению, очень серьезно относился к своей работе и не менее серьезно к собеседнику. Он должен попытаться его понять.

– Главное для нас заключается в том, – сказал он Руперту как-то просительно, – что вы имеете доступ к секретным материалам, касающимся нашей обороны на севере. Вам многое известно о наших воздушных трассах, радарной системе и совместных исследованиях в верхних слоях атмосферы. Вы хорошо знаете нашу базу в Туле, а также методы радиосвязи и некоторые коды…

– Только в той небольшой степени, в какой вы позволяете это знать англичанам, – поправил его Руперт. – Но даже если…

– Интересы нашей безопасности требуют, чтобы мы подвергали проверке всякого, кто был так или иначе связан с русскими. Ваша разведка почему-то об этом не заботится..

– Разве? Я и не подозревал. А это плохо?

– Опыт Кореи, где оказались завербованными даже многие из лучших наших людей, убедил нас, что мы не имеем права не считаться с фактом, – он поспешно поправился, – с возможностью…

Руперт слушал его как зачарованный.

– Вы хотите сказать, что Алексей Водопьянов мог меня завербовать?

– Не совсем так. Нет. Беда в том, что с точки зрения службы безопасности мы не можем упускать из виду ваш длительный контакт с этим русским.

Руперт вздохнул:

– Бедный Алексей! По-моему, скорее я завербовал его. Я отговорил его от одного в высшей степени благородного поступка.

Но Хансену было не до смеха, он даже не улыбнулся, и Руперт из вежливости попытался принять серьезный вид, хотя это и стоило ему большого труда.

– Конечно, вы совершенно правы, – сказал он, стараясь, чтобы слова его прозвучали как можно убедительнее. – Осторожность никогда не мешает. Но, Хансен, я могу вам поклясться, что Водопьянов меня не вербовал. Вас это устраивает?

– Не очень, – уныло заявил Хансен. – По-моему, нас устроит только ваш отказ от каких бы то ни было сношений с русскими. Думается, что это еще не поздно.

– Не поздно для чего?

– Я полагаю, если вы порвете с русскими, наши удовольствуются тем, что оставят вас на подозрении. Я сделаю все, что от меня зависит, но вам следовало бы по крайней мере вернуть им их награду.

– Ну, этого я сделать не могу. Я уже ее принял.

– То-то и беда…

– Вы так считаете? – Руперт понял, что Хансен искренне встревожен и изо всех сил старается его спасти Разве можно насмехаться над таким серьезным и благожелательным молодым человеком? – Но не могу же я все-таки проявить такую невежливость.

– Не думаю, что в данном случае вам следует руководствоваться только соображениями вежливости, – убеждал его Хансен.

– А разве можно отказаться от своего слова? – ласково заметил ему Руперт. – Это было бы недостойно.

Хансена это озадачило. Простившись с ним, Руперт подумал: «Ну и зануды эти американцы!»

Но он сразу же забыл о прогулке с Хансеном и с увлечением погрузился в работу.

Глава семнадцатая

Прошла всего неделя, и Руперту ограничили допуск к секретным материалам.

Он в это время только еще входил в работу. С тех пор как он переселился в крохотное помещение неподалеку от набережной, все, что он делал, стало представляться ему ка: сим-то нереальным. Ему недоставало его обычного сотрудника, Джека Пирпонта, с которым он проработал четыре года рука об руку. Джек был на юге, в Антарктике, а это означало, что обработку данных с острова Мелвилл придется поручить кому-то другому.

Звонок Филлипс-Джонса прервал его размышления.

– Прошу вас зайти ко мне, – приказал шеф загадочно. – По очень важному делу.

Руперт, к своему удивлению, охотно отложил работу и вышел на набережную. Через Милтон-лейн, мимо Темпля он направился к Стрэнду в свое учреждение на Кингсуэй, где у него потребовали пропуск. Поднимаясь в лифте, он думал о Филлипс-Джонсе, который разговаривал с ним по телефону довольно холодно. Жаль! Руперт вовсе не хотел восстанавливать его против себя, когда через его голову обратился к Уокскому, но ведь иначе он не смог бы закончить свою работу.

Руперта заставили долго ждать, а когда впустили, Филлипс-Джонс молча протянул ему бумагу из министерства, на которой сверху большими красными буквами было написано: «Совершенно секретно. Крайне срочно!»

– Я считаю, что вам лучше прочесть это самому, – сухо сказал Филлипс-Джонс.

Руперт прочел письмо заместителя министра, где говорилось, что он, Руперт Ройс, проходит проверку на предмет допуска к секретным материалам и должен быть на это время отстранен от всякой работы, связанной с секретными кодами, документами и пр.