Текст книги "Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

– Теперь уже это касается только меня, – тихонько прервала его она.

Да, но и у него самого не все решено! Голос Джо напомнил ему об этом. Правда, для него не было новостью, что у них с Джо разные натуры, разный душевный мир. Но теперь он начинал понимать, что между ним и Ниной это различие не так велико. И какой бы характер ни носила человеческая слабость, с которой оба они боролись, даже эта борьба рождала между ними странное душевное сродство, какого Руперт раньше никогда не ощущал в своих отношениях с другими людьми.

– Не надо себя терзать, – мягко сказала Нина.

Женщины так спокойны и выносливы, подумал он. Во всяком случае, она казалась спокойной, хотя он и не был в этом уверен. Телефон избавил его от дальнейших мучительных расспросов, на которые он все равно не получил бы ответа.

Руперт опять услышал ровный голос Джо, и опять в нем вспыхнула тайная надежда, что в ее далеких словах он обретет поддержку и спасение. Но этого не случилось.

– Они сделали Тэсс очень болезненную клизму, – сообщила Джо. – Вот и все. Взяли анализы и говорят, что она здорова.

– Прекрасно! – воскликнул он. – Я постараюсь приехать как можно скорее.

– Хорошо, но только не смей лететь, – приказала Джо.

– Почему?

<– Пожалуйста, не лети! С Роландом не надо. Поездом из Москвы всего два дня, так что, прошу тебя – самолетом ни в коем случае!

– Ладно, – пообещал он и вдруг, как ни странно, почувствовал облегчение.

Жизнью детей дорожишь больше, чем своей, и защищаешь ее упорнее, чем что бы то ни было на свете, о детях думаешь всегда в первую очередь, а у Руперта к тому же была с детьми та близость, которая не нуждалась ни в каких подпорках. Дети– венец любви, даже если любовь не приносит полного удовлетворения. Даже если вдруг – довольно поздно в жизни – ты обнаружил душевное сродство с кем-то другим.

█

Руперт и так считал, что дела его плохи, но утром, когда Нина читала ему в парке «Правду» – Алексей в это время ловил соломенной шляпой бабочку, – его по-настоящему испугала короткая заметка, на которую сама Нина не обратила никакого внимания.

– «В пятницу в Москве арестован так называемый английский „студент“, который в действительности оказался агентом иностранной державы и подвизался в Советском Союзе на поприще шпионажа. Задержанный собирал информацию экономического и военного характера. Он сознался в своей противозаконной деятельности и раскрыл имена других агентов…»

– Как его фамилия? – спросил Руперт.

– Здесь не сказано, – бросила Нина и принялась читать ему о событиях в Конго, от которого американцы, по утверждению газеты, пытались отколоть Катангу; затем она прочла о результатах запуска советского спутника с животными на борту – он благополучно приземлился две недели назад.

– А Тедди еще не вернулся? – поинтересовался Руперт.

– По-моему, он в Москве, – ответила она, подняв глаза от газеты. – Что вы так о нем беспокоитесь? Вы его еще увидите.

– Я по нем соскучился, – солгал Руперт.

Он знал, что возвращение Тедди наверняка грозит ему гибелью, без всяких преувеличений. Теперь он в этом не сомневался. Ну что ж, ничего не поделаешь. Нина заказала места на самолет до Москвы на пятницу. Если повезет, он прилетит в Москву в пятницу вечером и сядет на воскресный поезд в Лондон.

Но Федор наверняка появится раньше, а, может быть, его, Руперта, схватят в Москве.

Руперту становилось все труднее прятать снедавшую его тревогу под маской внешнего спокойствия. Может быть, это и привело к физическому недомоганию, во всяком случае, наутро он проснулся, чувствуя слабость и жар. У него была высокая температура, все тело ныло. «Грипп», – решил он. Руперт попробовал скрыть свое состояние от Татьяны и Нины, когда те пришли к нему, как обычно, с утренним завтраком. Но болезнь его была слишком явной, он даже не смог долго высидеть на стуле.

– У вас жар, – констатировала Татьяна.

– И совсем больной вид, – добавила Нина.

Он беспомощно кивнул. Конечно, приятно, когда две молодые женщины о тебе беспокоятся. Но он был слишком болен даже для такого тщеславия. Они велели ему лечь в постель, и он с наслаждением забрался под горячую простыню.

Глава тридцать пятая

Нина и все доктора санатория забили тревогу.

Нина не пускала к нему никого, даже Алексея. Входить в его комнату разрешалось одной Татьяне. Его изолировали как раз тогда, когда он начал привыкать к тому, что люди запросто стучат к нему в дверь с единственной целью – сообщить, как они рады с ним познакомиться. И вот Нина наложила на все это запрет.

Зато стали ходить санаторные врачи – их было девять человек, и дверь к нему в комнату не закрывалась целый день. Он считал, что доктора чересчур серьезно относятся к его болезни, хотя чувствовал себя и в самом деле отвратительно. Сестры щупали ему пульс и брали кровь на анализ, врачи мерили давление, слушали сердце и легкие, выстукивали его.

– Хватит с меня докторов! – взмолился он на второй день.

– Но им же надо выяснить, что с вами, – сказала Нина.

– Я и так знаю, что со мной.

Нина покачала головой. Она была очень встревожена. Она была так встревожена, что ни на минуту не хотела оставлять его одного. Засыпая днем, Руперт знал, что она сидит в соседней комнате, читает и боится, чтобы он не отослал ее прочь.

– Даже врачи не знают, что с вами, – возразила она, – так откуда же вы можете знать? Придется делать вам рентген.

– У меня грипп, – доказывал он ей, с каким-то странным удовольствием ощущая слабость и истому.

Теперь он не обязан ни о чем беспокоиться. Все уладится само собой. Нина о нем позаботится. Возле этой женщины с каштановыми волосами он чувствовал себя в безопасности. Но ночью, когда он оставался один, им овладевал страх, дышать становилось трудно, хотя жар у него уже почти спал, да и других признаков гриппа не было.

Тут он решил, что болен чем-то серьезным.

Утром врач-рентгенолог – черноглазая армянка – спросила у него, может ли он спуститься к ней в кабинет.

– Конечно, – ответил он, хотя вовсе не был в этом уверен.

Он накинул свой защитного цвета халат и без посторонней помощи, с трудом передвигая ноги, спустился на нижний этаж. Нина куда-то пропала, и в темном рентгеновском кабинете его встретили армянка-докторша, которая говорила по-французски, и какой-то старичок в резиновом переднике. Когда его отпустили, он с трудом добрался по лестнице до своей комнаты и снова улегся в постель; его разбудила Татьяна, она принесла ему курицу.

– Мужчины – слабосильный народ, Таня, – сказал он ей, вдруг расчувствовавшись. – Женщины куда выносливее. Правда?

– Это потому, что мы всегда можем выплакаться, – деловито разъяснила Таня.

Руперт рассмеялся. Он снова слышал этот неунывающий голос – голос России.

Откуда у них столько душевных сил?

Нина вернулась вместе с десятым по счету врачом, тоже женщиной, чем-то напоминавшей английскую крестьянку, худенькой, усталой и, вероятно, умной. В руках она держала рентгеновские снимки. Нина представила ее как специалиста из Ялты, доктора Долидзе и стала переводить ее вопросы. Был ли у него туберкулез?

– Конечно, нет, – ответил он.

– Вас часто просвечивали?

– Во флоте и когда я вернулся из Арктики.

– И ничего не находили?

– Абсолютно ничего. А что?

– В семье у вас кто-нибудь болел туберкулезом?

Руперт ответил, что отец его умер от туберкулеза в Пенанге в 1935 году; и хотя ему было ясно, какая у доктора Долидзе специальность и к чему клонится этот разговор, он не верил, что у него туберкулез.

– Не может быть, Нина, – сказал он. – У меня нет никакого туберкулеза. – Она бросила на него грустный взгляд и ничего не ответила. – Что говорит доктор Долидзе? – спросил он.

– Она говорит, что у вас недавно была вспышка туберкулеза, и, возможно, обострение еще продолжается. Было бы неправильно скрывать это от вас. У вас все симптомы туберкулеза.

– Я в это не верю, – настаивал он.

– Но ведь туберкулез излечим! – горячо успокаивала его Нина. – Это вовсе не страшно. У нас есть лекарства. Сейчас повсюду есть лекарства от туберкулеза, и в Англии тоже. Конечно, лечение требует времени, но болезнь теперь уже не так опасна, как прежде. Не надо только волноваться, пожалуйста, не надо волноваться!

– Да я и не думаю волноваться, я просто в это не верю, – сказал он.

Но Нина поверила. Он понял это по тому, как озабоченно она говорила с врачом, и по упрямому, исполненному решимости выражению, вдруг появившемуся на ее милом русском лице. Она брала на себя ответственность и за него, и за его здоровье, и за его благополучие, и, откинувшись на подушки, он понял, что ему теперь из-под ее власти не уйти.

█

Руперт не мог поверить, что его тело поддалось такой гнусной болезни. В то же время он верил, что, если дело обернется совсем худо и его обвинят в шпионаже, Нина вступит за него в бой. Виновен он или нет, она ни за что не позволит Федору так просто с ним разделаться.

Но он тут же подумал: а что на этот раз подскажет ей долг? И попробовал поставить себя на ее место, тем более что это ему было нетрудно: в каком-то смысле они очень походили друг на друга. Конечно, Нина поймет, что нелепая запись невидимыми чернилами в синем путеводителе – случайность и никак не выражает его человеческой сущности.

Она поехала за Роландом. Все десять врачей пришли к заключению, что если температура у Руперта не поднимется, можно переправить его в Москву, там его осмотрят светила советской медицины.

Он с нетерпением ожидал возвращения Нины, коротая время за шахматами с Алексеем; тот сметал кавалерийским наскоком осторожные дебюты партнера и не скрывал при этом своего удовольствия, что раздражало Руперта. Теперь он окончательно убедился, что в любом серьезном поединке Алексей со своей энергией возьмет над ним верх. Это тоже была их, русская, черта. Не мешало бы объяснить Лиллу, что если дело дойдет до войны, русские – Руперт был в этом уверен – преодолеют и переживут все: они выносливее других, увереннее в своих силах и лучше умеют приспособиться к обстоятельствам – психологическим и физическим, рядом с ними он чувствовал себя выходцем из очень изнеженного мира.

– Вы зеваете! – ликовал Алексей. – При таком дебюте, Руперт, есть верный способ вас побить.

– Ладно, – бормотал Руперт, пытаясь сосредоточиться на игре. – Пойду пешкой, а потом слоном, как вы советуете.

Но он знал, что опять проиграет, и невольно поймал себя на нехорошей мысли: ничего, зато неизвестно, кто из них победит в сердце Нины Водопьяновой, может, вовсе и не Алексей при всей его жизненной энергии. В той борьбе нет классических дебютов и защит, там все решает неуловимая, загадочная нервная связь, которую не объяснишь ни интеллектуальным сродством, ни даже физическим влечением. Если это можно назвать любовью, то он влюблен в Нину Водопьянову, а она в него. Но разве он мог назвать это любовью, нельзя ведь любить двух женщин сразу! Такого не бывает. А у него не было сомнений, что он любит Джо.

– Вы думаете о чем-то постороннем, – упрекнул его Алексей. – Вы играете невнимательно.

– Простите, – извинился Руперт. – Никудышный из меня шахматист!

– Но это же такая простая игра! Только правила у нее жесткие. Вы – вроде Нины: она всегда спрашивает, зачем относиться к игре гак серьезно. А я отвечаю: игра тренирует внимание, учит рассчитывать свои действия. Вы ведь штурман, Руперт, вам полагалось бы хорошо играть в шахматы… А Нина считает их пустой тратой времени. – Алексей принялся складывать шахматные фигуры. – Знаете, – сказал он, – она за вас очень беспокоится.

– Я доставляю ей массу хлопот.

– Нет! Хлопоты причиняю ей только я. Мне кажется, что она сейчас очень устала, устала от меня. Я ее измучил. – Вид у Алексея был задумчивый и встревоженный. – Сегодня ночью ей было плохо. Я вам никогда не рассказывал… Один раз она была у меня очень больна…

Руперт кивнул; он вовсе не желал этого слышать, но решил вытерпеть до конца– дослушать и понять.

– Она совсем не такая крепкая, как ей кажется. Когда у нее что-нибудь не ладится, она сразу сдает, начинает худеть. Нервы.

Руперт боялся смотреть Алексею в глаза: неужели он догадывается и хочет его предостеречь? Но нет, Алексей просто делился с ним своей тревогой за Нину – больше ничего. Взглянув на Алексея, Руперт понял, что тот ничего не знает, кроме того, что Нина чем-то удручена, и это, быть может, напомнило ему другое горе, которое она испытала, когда умерли ее дети и она хотела броситься под поезд.

– Когда я уеду, ей сразу станет легче. – сказал Руперт. – И вам будет спокойнее. Она слишком серьезно относится к своим обязанностям.

– Это верно, – озабоченно кивнул Алексей.

█

Увидев больного отца, Роланд не проявил никаких признаков беспокойства. Выглядеть он стал совсем как русский мальчик. Возможно, в этом была повинна его новая манера носить рубашку, его стрижка, его красный галстук. Он привез с собой целую кучу книг, фотографий, значков моделей машин. С ним пришли двое друзей. Лежа в постели, Руперт вел светский разговор с прелестной девочкой с соломенными волосами; эта двенадцатилетняя особа, очевидно, уже прочно вошла в жизнь Роланда; ее сопровождал невысокий мальчик, сверстник сына, – судя по всему, отчаянный фантазер. С Рупертом он был неразговорчив, но Роланду явно очень нравился. Между собой они говорили по-русски, и Руперт с удивлением слушал, как свободно, хоть и по-ребячьи, владеет чужим языком Роланд.

– Смотрите, какой молодец! – горячо похвалила его Нина. – Уже выучился по-русски.

– Как это тебе удалось так быстро? – удивился Руперт.

– Я и сам не знаю как, – ответил мальчик. – В «Артеке» почти все ребята говорят по-английски. Их в школе учат.

Невозмутимый голос сына почему-то сразу успокоил Руперта. Ему показалось, будто он вдруг вырвался на волю из темноты. Последнее время он чувствовал себя загнанным, отрезанным от привычной жизни: не мудрено, что он стал все преувеличивать – и свои чувства, и свои страхи.

– Отлично, – весело сказал он Роланду. – Теперь мы можем ехать домой.

– А воспаление легких у тебя прошло? – сдержанно осведомился Роланд.

Нина чуть заметно кивнула Руперту, и он ответил:

– Да. Почти.

Вещи его были уложены; Нина позаботилась обо всем – о билетах, о машине, даже о грустных русских проводах. Она ехала в Москву вместе с ними. Добрая сотня людей пришла с ним прощаться и завалила его подарками; кто-то даже принес огромный арбуз. Особенно жалко было расставаться с Татьяной. Душа у нее была нараспашку, но для Руперта так и осталось загадкой, что двигало этой молодой женщиной – симпатия к нему, симпатия к Нине или просто преданность делу. Он понимал, что встретился с примером идеального отношения человека к своей работе. Он сам верил в непреложность труда, в его значение в человеческой жизни и даже в его величие. Но он знал, что Таня над всем этим не задумывается – ей не надо было размышлять над тем, что было заложено в самой ее природе и воспитано окружением. Татьяна показала ему, что при всем его уважении к труду он и в этом смысле был всего лишь дилетантом.

А Татьяна плакала. Она вытирала глаза платочком и горячо целовала Нину. Руперту изменила его обычная чопорность, он наклонился и прикоснулся губами к щеке Татьяны, но она обняла его за шею и крепко поцеловала.

Оставалось проститься с Алексеем и, видимо, навсегда. Вряд ли они когда-нибудь снова встретятся. Алексей тоже хотел ехать в Москву, но Нина уговорила его остаться, напомнив, что Руперт серьезно болен и нуждается в покое, а не в шумном обществе.

Все же Алексей проводил их до вокзала в Симферополе.

– Эх, ну и жалко расставаться с таким другом! – приговаривал он, обнимая Руперта.

Руперт подумал, что когда он уедет из Советской России, слева о дружбе, эти огромной вместимости слова, взывающие к его сердцу, будут ему последним напутствием. Но его это теперь не смущало. Призывы к дружбе больше не пугали его, они уже не казались ему пустым обращением к человеку, который твердо решил запереть свою душу на все замки и сберечь ключи от них в недосягаемом месте. Теперь он чувствовал себя с Алексеем свободно, слова о дружбе не раздражали его – он уже не боялся, что они накладывают на него какую-то непосильную ответственность.

Чудовище, от которого ему предстоит отбиваться, совсем другого рода и выпущено на волю им самим. Федор так и не вернулся, и Руперт не знал, миновала ли опасность. А может, его страхи – только плод расстроенного воображения и вызваны сознанием своей вины?

На вокзале, пока Нина торопливо прощалась с Алексеем, он отошел в сторонку. Вероятно, они успели попрощаться раньше, потому что сейчас обнялись наспех, как будто для формы. Нина просила Алексея не переутомляться и вести себя осторожно. Он обещал:

– Не беспокойся. Я буду тебя ждать.

Потом он, хромая, подошел к Руперту и сжал его в объятиях. Руперт заметил в глазах Алексея слезы, и ему стало неловко.

– Вы хороший человек, Руперт! – пробасил Алексей. – Я никогда не забуду, что вы для меня сделали. Я никогда не забуду вас. Только не давайте врачам над собой воли, ладно?

Руперту самому захотелось воскликнуть: «Ты тоже хороший человек, Алексей. И я никогда тебя не забуду».

Но английская сдержанность взяла верх, и они обнялись молча.

Глава тридцать шестая

Двухдневное путешествие в душном купе с Ниной и Роландом оказалось довольно мучительным, и когда они прибыли в Москву, Руперту стало хуже. Тело его было словно набито опилками, и, хотя он рвался домой, уехать он не мог. Он упрашивал Нину завтра же отправить его поездом или самолетом, но все его мольбы разбивались о ее непреклонное благоразумие. В таком состоянии, уверяла она, ему нельзя уезжать. К тому же паспорт Руперта был у нее, поскольку ей же предстояло идти за выездной визой.

– Вам хуже, – твердила она ему. – Вы плохо выглядите.

– Тем больше оснований мне поскорее уехать, – слабым голосом доказывал Руперт.

– Я боюсь отпускать вас домой таким больным. Я ведь не поеду с вами в Лондон. Кто присмотрит за вами в дороге? Еще два дня в поезде с Роландом – и неизвестно, чем это может кончиться.

– Тогда отправьте меня самолетом.

Между тем из газет, которые читала ему Нина, он узнал, что арестовано еще два человека: американский турист с чемоданами, набитыми религиозными листовками на русском языке, и немец, который путешествовал по дорогам Украины на своей машине. При аресте у немца нашли фотоаппараты и записные книжки с заметками о военных объектах под Одессой. «Слава богу, хоть этот не имел отношения к Колмену», – утешал себя Руперт. Отобранные фотоаппараты как будто исключали такую возможность, а впрочем, немцы неразлучны с фотоаппаратами так, что даже Колмену вряд ли удалось бы преодолеть эту немецкую страсть. Нина сказала, что возможны новые аресты.

– Вы обещали Джо, что не полетите самолетом – напомнила она, когда речь снова зашла об отъезде.

– Но ведь возникли непредвиденные обстоятельства.

Она покачала головой. Руперт лежал в постели в гостинице «Пекин»; за окном расстилалась теплая, мокрая от дождя Москва; автомобили слизывали с мостовых лужи, словно огромные тигры молоко.

– Хватит Роланду бездельничать, – попытался он подойти с другого конца.

– Я говорила по телефону с Федором Николаевичем. Он сказал, что если вам нельзя будет ехать, мы найдем кого-нибудь, кто сможет отвезти Роланда домой.

– Ну, нет! – воскликнул Руперт.

Он почувствовал, что кровь у него отхлынула от лица. Если Федор хочет отослать Роланда домой одного, нетрудно понять, какие у него на это причины. «Если преступник у тебя в руках, мальчика можно и отпустить», – подумал Руперт.

– Ради бога, не отсылайте Роланда без меня. Джо сойдет с ума. Только этого еще не хватало. Как вам могла прийти в голову такая мысль?

– Вы правы, – согласилась Нина. – Поговорите об этом с Федором. Завтра он к вам придет.

Она сидела у него на кровати в старомодном двухкомнатном номере гостиницы. «Пекин» все же был лучше, чем «Метрополь»: номера чистые, большие и, несмотря на чересчур пышное убранство, удобные. В соседней комнате Роланд прилежно писал автопортрет. В «Артеке» его научили писать маслом, а Нина купила ему краски и грунтованный картон.

– Разве Тедди в Москве? – спросил Руперт. – Куда он пропал, чем он так занят?

– У него здесь семья. Завтра он придет.

Руперт откинулся на подушки и стал думать о Федоре. А потом, глядя на склонившегося над ним русское лицо, вдруг решил:

«А что, если я ей все расскажу? Если я сумею ей объяснить, как я впутался в эту историю, что делал и чего не делал, она, может быть, меня поймет».

– Что говорят эти новые врачи? – спросил он.

– То же самое, что сказала в Ялте доктор Долидзе. Но они ждут еще анализов и рентгеновских снимков. Сегодня мы поедем в туберкулезную клинику.

Он поморщился.

– А вы-то что думаете?

– Ох, Руперт! Я так за вас беспокоюсь, что и думать ни о чем не хочется, Руперту показалось, что сейчас она забудет всякую сдержанность и даст сердцу волю – бросится к нему на грудь и заплачет.

И в эту минуту он вдруг почувствовал, что действительно болен чахоткой. Врачи, наверно, правы. Что-то грызет его изнутри, подтачивает нервы и душу. Да, дело его дрянь.

– Вероятно, я сам во всем виноват, – начал он, не зная, как повести разговор, чтобы не огорчить ее еще больше. – Можно задать вам один вопрос, Нина?

– Пожалуйста.

– Почему вы отнеслись ко мне с таким недоверием, когда я сюда приехал?

– Не смейте этого говорить!

– Но ведь это правда, – настаивал он.

– Не смейте этого говорить! – с негодованием повторила она, но потом добавила, уже спокойнее: – Это вовсе не было недоверием. Просто мне хотелось, чтобы вы оказались таким, каким я вас себе представляла по рассказам Алексея. Вот и все. Я испугалась, что вдруг вы не такой… – Она запнулась.

– А какой?

– Я же ничего о вас не знала. Но я верю в людей. Во что же еще верить? Если знаешь, что твоя жизнь целиком зависит от бескорыстия самых разных людей… Я так восхищалась вами, когда Алексей мне про вас рассказывал. Вы совершили удивительный поступок, Руперт. Но я не была уверена, что люди вроде вас, которые ничего о нас не знают, могут приехать к нам как друзья. Разве можно быть другом того, кого не понимаешь? Вот что меня смущало. Ведь если нет настоящего понимания, всегда найдется место недоброму чувству.

– Даже у Героя Советского Союза?

Она покраснела и не ответила.

– Ладно, – сказал он, – в общем, вы, наверно, были правы.

– Не надо так говорить. Я ошибалась. – И, помолчав, она добавила – Как это все-таки не легко – быть просто человеком!

– А раньше вы этого не знали?

– Нет, не знала. Это вы мне объяснили. Благодаря вам я поняла, до чего это трудно. Человек – такое сложное существо. Раньше мне и в голову не приходило, что можно так относиться к человеку из другого мира, как я сейчас отношусь к вам. Никогда не думала, что я буду счастлива, всю жизнь буду счастлива только потому, что вы существуете на свете. Я счастлива…

Глаза ее наполнились слезами. И он понял, что ничего уже не сможет ей рассказать. Никогда.

Внезапно она рассмеялась – по-русски, заразительно – и крепко сжала руку Руперта.

– Знаете, что меня больше всего удивляет и чего я до сих пор не пойму?

– Нет, – сказал он, – не знаю.

– Вы и я, мы очень похожи друг на друга, хотя я верю в коммунизм, а вы – нет. Я похожа на вас, Руперт, больше чем на кого-либо другого на свете. Как будто мы с вами владеем тайной жизни и она поровну заключена в вас и во мне. Я все спрашиваю себя, а в чем тут дело, почему? Откуда это ощущение?

– И я не пойму.

– Не знаю точно, но думаю, что вы мечтаете о таком же будущем для всех людей, как и я. Я это чувствую, хотя понимаю, что сейчас вы со мной не согласитесь. Чувствую наперекор здравому смыслу, наперекор всякой логике.

– Что правда, то правда, – подтвердил он. – Я с вами, конечно, не соглашусь. Но к чему здравый смысл и логика, если вам что-то подсказывает чувство?

– Одного чувства мало, – перебила Нина. – Чувство может обманывать.

– Но может и не обмануть.

– Дай бог, – сказала она, ласково высвобождая пальцы из его руки потому, что ее снова позвал Роланд. – Я бы не пережила, если бы это чувство меня обмануло и мы бы оказались врагами.

Глава тридцать седьмая

Вид у Федора был какой-то загадочный и даже зловещий. В городском костюме– белом плаще и шляпе – он казался другим человеком. Он был сух, неразговорчив, пожалуй, враждебен.

– Как это вас угораздило? – спросил он лежавшего в постели Руперта.

– Не задавайте таких вопросов, – ответил Руперт. – Почем я знаю?

Федор передернул плечами. Он посмотрел на Нину, которая не находила себе места и, пытаясь скрыть это, еще больше выдавала свое волнение. Глаза Федора перебегали с Нины на Руперта, с Руперта на Нину – было ясно, что он обо всем догадался.

– Почему бы вам не присесть? – обратился к ней Федор.

– Не знаю, – ответила она. – А я вам нужна?

– Да, я ведь иногда не понимаю Руперта, а мне с ним надо поговорить.

В Крыму у них выработался свой метод разговора: Руперт говорил по-русски или по-английски, а Федор понимал по-английски, но сам говорил по-русски. Они с грехом пополам объяснялись, пока разговор не затрагивал тем, требовавших более точного выражения мыслей.

– Хорошо, я останусь, Федор Николаевич, – сказала Нина.

– Почему вы так торопитесь домой? – неторопливо начал Федор, словно показывая, что предварительные переговоры окончены и пора перейти к делу. – Почему вы нас покидаете, Руперт?

– Я сделал все, ради чего приезжал сюда, – пожал плечами Руперт.

– Вы не осмотрели и половины древнегреческих колоний. Не заехали даже в Фанагорию. Вам, кажется, хотелось побывать в этом знаменитом месте?

– Не совсем так. Мне нужен был остров Змеиный, и все, что я там искал, я нашел, – храбро заявил Руперт, решив не играть в кошки-мышки, тем более что ему отводилась роль мышки. Он будет играть в открытую, хоть и не собирается ни в чем сознаваться. Он не должен врать хотя бы себе самому, чтобы не запутаться в собственной лжи.

– Нашли? Что же именно? – спросил Федор.

– Признаки того, что там побывали греки.

– И это все, что вы искали? – в голосе Федора внезапно прозвучала ирония.

– Может, и нет, – признался Руперт, испытывая облегчение оттого, что намерения собеседника – пусть и опасные – начинают проясняться. – А что? Чего еще я, по-вашему, искал?

Федор лениво улыбнулся.

– Знаете, Руперт, – сказал он, – вы, кажется, напрасно тратили время.

– Вот как?

– Да. Разве вы не могли узнать у наших специалистов все, что вас интересовало, без всяких хлопот?

– Это совсем не то, что искать самому. Особенно, если что-то находишь, – возразил Руперт. – Спросите Нину. Помните, как вы нашли монету, Нина?

Но Нина явно решила держаться в стороне. Она только кивнула. Вид у нее был немного озадаченный, и ей как будто не терпелось уйти. Была ли это просто застенчивость или она чувствовала, что должно произойти нечто жестокое, а может быть, и трагическое? Федор не обращал на нее никакого внимания. Он был спокоен, холоден, насторожен.

– Пусть так, – произнес он, – но мне часто хотелось вас спросить: какой смысл ехать в этакую даль, в страну, вокруг которой кипит столько страстей, лишь для того, чтобы порыться в остатках мертвой цивилизации? А?

– А почему бы и нет? Не все же интересуются современностью и политикой, Тедди.

– И вы не интересуетесь?

– Совсем не интересовался, когда ехал сюда. Во всяком случае, не так, как вы.

Федор рассмеялся.

– На Западе все думают, будто мы интересуемся только политикой…

– Так оно и есть, – перебил его Руперт. – Вы не видите ничего, кроме коммунизма и капитализма.

Федор встал и снял плащ. «Он как будто устраивается надолго, – подумал Руперт. – Кажется, это будет длительная осада». Но Федор улыбался.

– А что вы можете знать о коммунизме и капитализме, – задал он ехидный вопрос, – если ваши мысли витают в заоблачных высотах античности?

– Не так уж много. Но. наверно, немножко больше, чем до приезда сюда.

– Например? – спросил Федор; он бросил плащ на спинку кресла и снова развалился в нем, закинув руки за голову.

– Сейчас вы меня об этом не спрашивайте, – ответил Руперт, – я еще этого не продумал.

– Вам нечего бояться, Руперт, – сказал Федор. – Можете говорить откровенно.

Руперт пристально на него посмотрел. Что он ходит вокруг да около? Или хочет, как инквизитор, выпытать, что у жертвы на уме, а потом уже решит, как с ней поступать. «Похоже, что я сейчас борюсь за свою жизнь, – несколько театрально подумал Руперт, – но пресмыкаться и двурушничать я не стану. Буду говорить правду, чего бы мне это ни стоило. Да ничего другого мне, пожалуй, и не остается».

– Бояться? – переспросил он. – Чего мне бояться?

– Не знаю, – отозвался Федор. – Но большинство людей, приезжающих с Запада, ведут себя так, словно страшатся заразы, страшатся нас, нашей дружбы. А вам разве не было страшно?

– Пожалуй, было чуть-чуть, – ответил он, взглянув на Нину. Неужели и она чувствовала в нем этот страх? Он вспомнил, с каким подозрением относился вначале к ней и к ее мужу. Да, это так, весь мир охвачен подозрительностью. – Во всяком случае, это не столько страх – сказал он, оправдываясь, – сколько глупая подозрительность.

– А какая разница? – спросил Федор. – Разве одно не вытекает из другого?

– Может быть, но…

– Вы и сейчас думаете, что нас надо бояться?

От этого вопроса у Руперта перехватило дух, будто его ударили в солнечное сплетение. Легко сказать «нет», спасая свою шкуру. Легко сказать «да» из чистой бравады и отделаться полуправдой.

– Нет, – сказал он. – Я не думаю, что мы должны бояться вас, то есть России. Но я думаю, что мы должны бояться коммунизма, а ведь это почти одно и то же.

– С чего вы это взяли? Коммунизм не только русское явление.

– Нет. Но иностранные коммунисты слушаются ваших приказов.

– Откуда вы это знаете, Руперт? Как вы можете с такой уверенностью это говорить? – вступила в спор Нина; это его удивило; теперь он понял, что борется не за одну, а за две свои жизни: за жизнь физическую, которой угрожает Федор, и за жизнь духовную, накрепко связанную с Ниной несмотря на разделяющую их стену разногласий, непонимания и предрассудков.

– Я этого не знаю, – сознался Руперт. – Но почему иностранные коммунисты всегда думают и поступают, как вы?

– Потому что и они, и мы – коммунисты, – горячо воскликнула Нина.

– Все это было бы хорошо, – возразил он с такой же горячностью, – если бы не делалось так прямолинейно. Вы говорите, что Сталин бог, и они соглашаются. Вы говорите, что Сталин уже не бог, и они опять соглашаются. Они послушны вам, как собака своему хозяину.

– Неправда! – крикнула Нина.

– В общем, правда, – спокойно заметил Федор.

– Федор!.. – сердито обернулась к нему Нина.