Текст книги "Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

– Как здесь обстоит дело с течениями? – спросил Руперт.

– Все они идут против часовой стрелки. И не очень быстрые.

– А Средиземное море все еще вторгается в Черное? – спросила Нина.

– Воды Черного моря текут по поверхности Босфора. На глубине двадцати метров в обратном направлении текут средиземноморские воды. Это замечательное явление.

Тем временем на море поднялась мертвая зыбь, и Руперт заметил, что Нину одолевает морская болезнь. В маленькой, обитой цинком лаборатории пахло химикалиями и рыбой. Руперт вывел Нину на палубу. Они постояли в узком проходе, Нина взяла его под руку и стала глубоко вдыхать свежий воздух.

– Как же вы путешествуете на Севере? – спросил он. – Вам, наверно, приходится терпеть муки ада.

– Меня всегда укачивает, – призналась она. – Но когда-нибудь я привыкну и к самолетам, и к автомобилям, и к кораблям.

Да, Нина есть Нина, внутренне улыбнулся он. Ее вера в прекрасное будущее так же непоколебима, как и ее вера в то, что она сумеет побороть морскую болезнь. Она убеждена, что когда-нибудь все переменится, все достигнет совершенства, даже ее вестибулярный аппарат. Он скова залюбовался ее бледным бесстрашным лицом.

– Вы редкое существо, Нина, – сказал он, слегка ее поддразнивая.

Но она улыбнулась и только крепче взяла его под руку: они снова были друзьями.

█

Чтобы не стеснять Нину, Руперт лег спать на верхней койке над ее головой. Он надел пижаму под одеялом и крикнул ей, что готов. Ее все еще мутило, и он не знал, разделась она или нет, – свет она выключила. Катер качало, его били волны, и Руперт мгновенно заснул.

Ранним утром катер встал на якорь и кто-то их разбудил, крикнув за дверью: «Товарищи! Мы прибыли». Было еще темно. Нина быстро встала. Руперт тоже оделся и даже умудрился побриться. Потом они позавтракали копченой колбасой и бужениной. Чисто выбритый, меланхолический капитан объяснил, что погода хорошая. Их высадят на берег, как было намечено, и катер вернется за ними к полуночи или, может быть, на следующее утро чуть свет.

Они условились обо всем остальном: им оставят продукты, спальные мешки, лопату для раскопок и несколько ракет с ракетницей, чтобы помочь ориентироваться катеру, если, придя в полночь, он даст несколько пистолетных выстрелов в воздух.

Они вышли на мокрую палубу. Катер слегка покачивало, и в теплом утреннем море, словно присыпанном розовой и желтой пудрой, они увидели остров. Он был величиной примерно в одну квадратную милю. Прямо перед ними тянулась невысокая скалистая гряда, в глубине подымался конусообразный холм.

– Какой он маленький, – заметила Нина. – Я думала, он больше.

– Я тоже так думал, – признался Руперт.

Их снаряжение лежало на носу. Капитан готовился пристать к берегу. Руперту казалось, что они несутся с безрассудной скоростью, но когда до песчаной полосы под скалами оставалось рукой подать, катер дал задний ход, задрожал и волна легко и мягко вынесла его нос далеко на песок.

С носа спустили одну за другой две доски. Руперт и Нина, взяв спальные мешки и рюкзак с едой, сбежали по шатким мосткам прогибавшимся под их тяжестью. Не успели они сойти на песок, как доски были убраны и катер дал задний ход. Капитан стоял на носу, глядя на них, как на полоумных. Они ему помахали, и он затопал назад, на свой мостик.

– Подумайте! – воскликнула Нина. – Мы с вами одни на необитаемом острове, единственном необитаемом острове на всем Черном море. – И восторженно взмахнув руками, она пробежалась по берегу. Ее ноги оставляли в песке глубокие следы.

– Пожалуй, надо прежде всего подумать, куда сложить наши вещи, – сказал Руперт.

Он поднял спальные мешки, лопату, перебросил через плечо тяжелый рюкзак с едой и, отказавшись от помощи Нины, двинулся вверх по ложбинке. Нина сразу же от него отстала.

– Правда, хорошо очутиться снова на твердой земле? – весело крикнула она ему.

– Не отставайте, – откликнулся он.

– Ох, до чего же я люблю землю! – добавила Нина и поспешила за ним.

█

Руперт стоял на округлой верхушке холма и озирал окрестности; вокруг виднелась только пожелтевшая летняя трава и тучи птиц, стремительно круживших у берега. Он спрашивал себя, откуда же начинать раскопки.

Как ни странно, здесь могла решиться его судьба. Он знал, что если найдет хоть какой-нибудь обломок античной утвари, его воображение поможет ему придать этому обломку такое значение, что он вырвется из заколдованного круга, где господствовали интересы адмирала Лилла. В сущности, наибольшего успеха в археологии добивались любители, а стоит ему захотеть, и он будет достаточно богат, чтобы позволить себе заняться археологией всерьез.

И теперь, разглядывая остров, он ощущал такой подъем, точно у него выросли крылья. Все тревоги внезапно растаяли. Он позабыл и Лилла, и Колмена, и синюю книжку, пропавшую в Севастополе, и загадочное исчезновение Федора. Он позабыл обо всем, что его терзало. Сейчас даже Джо и дети отступили куда-то на задний план. Да, думалось ему, здесь на острове многое поставлено на карту, и он целиком отдался во власть этого радостного чувства.

Они укрыли свои пожитки в небольшом углублении в скале и стали осматривать остров с каким-то наивным, детским восторгом, все время ощущая, что здесь они совершенно одни посреди теплого зеленоватого моря; впереди день, а может быть, и ночь на острове. И, хотя Руперту очень хотелось что-нибудь найти, его вместе с тем не покидало веселое ощущение, будто они приехали на пикник. Никто не мог помешать им позавтракать на пляже, поплавать, растянуться не песке и делать все, что душе угодно. Но Руперт был слишком деловит, чтобы бездумно получать от жизни удовольствия; он стал размышлять о цели, которая его сюда привела.

Он проделал долгий и трудный путь, надеясь найти остатки храма Ахиллеса. Возможно, где-то здесь под слоем земли лежит изваяние героя, созданное резцом древнегреческого мастера. Сейчас предстояло отделить легенду от исторической правды. Предания утверждали, что богиня Фетида[11]11
  Б греческой мифологии морская богиня. (Прим. перев.).


[Закрыть] подарила этот остров своему сыну Ахиллесу, он здесь жил и пас коз. Однако самые старые языческие мифы, в основе которых, вероятно, лежала история какого-то подлинного героя или воина, никогда так тесно не связывали Ахиллеса с морем.

– По-видимому, – рассказывал Руперт Нине, пока они сидели под жаркими лучами солнца на вершине холма, разглядывая окрестности, – Ахиллес поселился у моря много позднее. Он всегда был одним из любимых героев в черноморских колониях. И все же я не пойму, как они могли устраивать здесь в его честь театральные представления и спортивные празднества. Странно, – удивлялся Руперт. – Пока что нигде не видно даже следов обработанного человеком камня.

– Развалины, вероятно, засыпаны землей, – утешала его Нина.

– Вряд ли. Тут нет места, где бы мог стоять храм. Вершина острова скорее выветрилась, чем обвалилась. Если здесь когда-нибудь находилось селение или стоял храм, мы бы увидели хоть какой-то его след.

– Вы огорчены? – спросила она.

– Не очень, – рассмеялся он. – В конце концов, это была только мечта.

– Вы слишком быстро сдаетесь.

– Я никогда не сдаюсь! И чтобы это доказать, я сейчас пораскину мозгами. – Становилось все жарче, он встал и снял рубашку. (Нина сидела под своим белым зонтиком.) – Допустим, что я греческий архитектор и собираюсь построить на этом маленьком острове храм, – где я его поставлю?

– На возвышенности, – высказала предположение Нина. – Где-нибудь здесь. Давайте посмотрим, что там на другой стороне, – предложила она.

– Сперва надо точно решить, где искать. Если здесь строили храм или хотя бы алтарь, он должен был находиться на восточной стороне острова, куда падают лучи утреннего солнца. Иными словами, там, где мы пристали; в древности, как и сейчас, наилучший подход к острову был, наверно, с этой стороны.

Ему припекало голову, и он обернул ее рубашкой; они стали спускаться по голому склону холма. В небе пронзительно кричали чайки. Они вернулись к скалистой гряде и принялись тщательно осматривать ее гребень в поисках обработанного камня, черепков или других следов древности. Кое-где Руперт пускал в ход лопату. Они обследовали обрыв, потом берег. Стоя по колено в воде, с туфлями в одной руке, подбирая юбку другой, Нина крикнула:

– Мы будто пришли сюда по грибы.

– Давайте пройдемся по берегу вокруг острова и осмотрим его со всех сторон, – предложил Руперт.

Они решили надеть купальные костюмы и до полудня осмотреть большую часть побережья.

Но вскоре все снова превратилось в веселую прогулку: слишком трудно было отказаться от этого удовольствия. А, в сущности, так ли ему важно гоняться за прошлым? – подумал Руперт. В нем снова боролись противоречивые чувства. Нина шла вдоль берега, по воде, разглядывая ракушки и отгоняя круживших над головой чаек. Она нашла гнездо пеликанов, и это обрадовало Руперта: во всех храмах Ахиллеса пеликаны считались священными птицами, хранителями алтаря. Руперта снова охватил археологический азарт.

Жара стала нестерпимой, Руперт и Нина пустились вплавь. Пообедали они в тени небольшой расселины между скалами. Судовой кок снабдил их красной икрой, семгой, вяленой и копченой рыбой; крутыми яйцами, колбасой, курицей, яблоками, черным хлебом, датским сыром, двумя бутылками сладкого – слишком сладкого – муската и двумя большими термосами с питьевой водой.

– Немудрено, что рюкзак был такой тяжелый, – заметил Руперт.

Они лежали в тени, пока Руперт не почувствовал угрызений совести, что теряет драгоценное время. Он снова отправился бродить по острову, заглядывая в щели между скалами.

– У нас на Севере, – сказала Нина, бредя рядом с ним под своим зонтиком, – охотники говорят, что если все время думать о красном звере, только о нем и ни о чем другом, непременно на него нападешь. Но мне-то о чем думать? – спросила она насмешливо. – Храма здесь явно нет.

– Ладно, – ответил он. – Я знаю, что вы мне не верите. Но давайте гак: я буду искать обломки, а вы монеты.

– Монеты?

– Да. Монеты бывают повсюду.

– Но они ведь такие маленькие…

– Ничего. Вы ищите.

– Хорошо! – весело согласилась она и, опустившись на четвереньки, принялась исследовать склон.

Внезапно она засмеялась, вскочила, побежала вдоль берега и скрылась за скалами, а Руперт терпеливо продолжал орудовать лопатой, раздумывая, зачем его понесло в этакую даль в погоне за какой-то дурацкой химерой.

█

Было душно, жарко; зайдя за бугор, он обнаружил спавшую под зонтиком Нину. «Значит, и этот человеческий механизм иногда останавливается», – удивился Руперт. Нина открыла глаза, улыбнулась и показала пальцем на горизонт.

– Молния, – сообщила она.

Далеко на горизонте протянулась черная полоска; тучи то и дело освещались по краям слабыми зарницами.

– Поспите еще, – сказал он.

– Нет. Кажется, собирается гроза. Очень душно.

Он тоже чувствовал в воздухе тяжесть. Море стало свинцовым, небо потускнело, горизонт дышал скрытой угрозой. Нина пошла прятать одежду, обувь и рюкзак в расселину на случай дождя, а Руперт забрался повыше на скалистую гряду и, к своему удивлению, увидел на откосе над самым берегом остатки какого-то жилья.

Он сообразил, что а последнюю войну здесь, очевидно, стояла артиллерийская батарея; подойдя поближе он обнаружил сколоченное из досок укрытие с жестяной крышей. Судя по всему здесь стояла немецкая 80-миллиметровая зенитная пушка, кругом валялись старые металлические снарядные ящики.

«Грустно, – подумал он, – даже здесь все замусорено отбросами войны». Рядом торчал кусок колющей проволоки – самое безобразное о ней напоминание.

Он собрался снова выкупаться, но услышал голос Нины.

– Смотрите! Смотрите! – кричала она, показываясь из-за скалы и держа что-то в протянутой руке. – Смотрите, то я нашла!

На ладони у нее лежал свинцовый или бронзовый грубо вырезанный кружочек; несмотря на то, что он был залеплен землей, сразу было видно, что это древняя монета.

– Греческая, – определил он. На одной стороне можно было различить бородатое лицо, на другой – изображение колесницы и несколько букв древнегреческого алфавита. Он знал размеры тетрадрахмы и статера; эта монета была похожа на александрийский статер. – Где вы ее нашли?

– Я просто выдернула пучок травы, – рассказывала Нина по дороге к месту находки. – Монета лежала под корнями.

– Вам повезло, – сказал он. – Может быть, это очень важная находка.

– Ну, и умница же вы, – вырвалось у Нины. – А ведь я в душе вам не верила.

Нина была так взволнована, что, когда Руперт опустился на колени и начал копать землю в том месте, где нашлась монета, она принялась отгребать землю руками. Он ее остановил.

– Я буду копать землю, а вы ее просеивайте, – предложил он.

– Хорошо.

Нина работала с увлечением. Они тщательно исследовали каждый клочок земли, и когда ей попадался камешек, она так долго его рассматривала, словно ее взгляд мог превратить его в еще одну монету.

Они были настолько поглощены своим делом, что забыли о времени и не обращали внимания на удушающий зной. Вдруг близкий удар грома обрушился на них, как гигантский зверь, обнаруживший их на пороге своей пещеры.

– Начинается! – тревожно произнесла Нина, – Смотрите!

На северо-востоке почти все небо заволокло аспидными тучами. Они были такими темными, что их отсвет изменил все кругом: почернела земля, почернело море и даже солнечные лучи, падавшие им на лица, казались черными. Море заволновалось, словно от каких-то гигантских толчков, и молния расколола черный день ослепительнобелой полосой.

– Скорее! Надо все затащить в укрытие, – распорядился Руперт.

Они побежали к скалистому обрыву, и тут тучи совсем закрыли солнце, а гром и молния оглушили и ослепили их.

Дождь начался не сразу. Это был еще только пролог к буре. Руперт и Нина бежали по острову, роняя вещи, спотыкаясь и поддерживая друг друга; они вбежали в укрытие, обливаясь потом. Руперт осмотрел крышу. Она была вся в дырах.

– Я позабыл лопату, – спохватился он и побежал назад.

– Не надо! Вернитесь! – кричала ему вдогонку Нина.

Молния разрезала огненным ножом гребень холма. Руперт помахал рукой и устремился вверх по склону; буйство первозданной стихии приводило его в восторг. Но он давно не бегал и скоро стал задыхаться. Найдя лопату, он постоял, наблюдая, как сильные порывы ветра кромсают поверхность воды. Словно смерч обрушился на остров, потом наступила тревожная тишина.

– Какая красота! А ну, скорей, скорей! – подстегнул он себя вслух.

Первая капля дождя свинцовой дубинкой ударила его по голому плечу.

– Руперт! – выбежав за ним из укрытия, звала Нина.

Он отвел глаза от картины надвигающейся грозы и помчался обратно; черное небо разверзлось, и хлынул ливень. Весело схватив Нину за руку, он увлек ее вниз по склону; с неба на них низвергался водопад теплой воды.

Под дождем Руперт принялся осматривать и чинить крышу. Он выпрямил лопатой погнутые листы кровли и заложил камнями зиявшие щели. Мокрые волосы свисали ему на лицо; он успокаивал Нину: она боялась грозы. Море билось о скалы валами мутной воды и коричневой пены, и вскоре уже нельзя было ничего разглядеть сквозь потоки черного дождя.

– Руперт! – отчаянно закричала Нина, когда молния ударила в землю совсем близко от него.

– Не надо бояться! – крикнул он и поскользнулся. Земля уже превратилась в месиво, а дождь бешено отбивал дробь по перевернутой лопате.

Вбежав в укрытие, он встал рядом с Ниной, весь мокрый, с трудом переводя дух. После каждой вспышки раскаты грома сотрясали остров, а стены укрытия жалобно дрожали.

– Немудрено, что греки верили в Зевса и Гефеста, – пошутил он. – Это игра титанов.

– Мне страшно! – воскликнула Нина, кутая плечи в полотенце.

Он потрепал ей волосы на затылке, поднял ее голову за подбородок, потому что она опустила ее, устыдившись своего испуга, и рассмеялся.

– Вас она не убьет.

– А если ударит сюда?

– Ну, это не обязательно.

Она дала ему другое полотенце, чтобы он вытерся.

Первый порыв ветра, налетевшего на них там, на холме, был только пробой сил. Теперь поднялся настоящий ураган, – он навалился на укрытие, как гигантская рука, пытавшаяся то раздавить его, то поднять в воздух. Веселый бог забавлялся вовсю, но убежище держалось. Щели пропускали струйки горячего воздуха, дождь сочился по стенам, но пол оставался сухим, и сверху почти не текло. Нина хотела закрыть дверь, однако Руперт настоял на том, чтобы оставить ее открытой: ему хотелось наблюдать олимпийские игры богов на помутневшем бурном море.

– Катер не вернется за нами в такую погоду, – сказала Нина, натягивая блузку на глаза, чтобы ничего не видеть. – Терпеть не могу грозу. В ней есть что-то противоестественное. Может убить зазря.

– Какая разница? – возразил он. – Всякая насильственная смерть противоестественна. Чем молния страшнее потерявшего управление автобуса?

– Может быть, вы и правы, – сказала она. – Но я бы не хотела умереть от молнии.

– А как бы вы хотели умереть? – шутливо спросил он.

– От старости, – серьезно ответила она. – А уж если мне суждена внезапная смерть, хочу умереть за что-нибудь стоящее. Можно умереть насильственной смертью, но только за то, во что веришь больше, чем в саму жизнь.

Да, смерть от молнии была бы слишком легкой для Нины. Но эта женщина, которая так боялась молнии, готова была пройти через огонь, ужасы и пытки, защищая свой коммунистический мир. Эта мысль его рассмешила.

– Вы напоминаете мне первых христиан, – сказал он, с аппетитом жуя колбасу.

Новый удар грома так сильно тряхнул их укрытие, что оно чуть не обвалилось.

– Ерунда! – насторожилась Нина. – Я не верю в бога. Неужели вы в него верите?

– Иногда верю, а иногда нет, – сказал он. – Скорее, я верю в языческих богов, олицетворяющих силы природы. В общем, они куда человечнее и привлекательнее наших богов.

Нина почувствовала себя в безопасности только с наступлением темноты, когда о буре напоминали лишь гигантские валы на море, непрерывные удары грома и редкие вспышки молнии.

В укрытии было сухо и совсем темно, только молнии освещали его желтым, пронзительным светом. Строение было сбито на совесть и, по мнению Руперта, простоит еще долго, хотя те. кто его сооружали, наверно, давно сложили головы на поле битвы. Руперт и Нина переоделись и, растянувшись на полу, стали рассказывать о себе. Он узнал, что до встречи с ним Нина никогда не разговаривала ни с одним англичанином. Где же она так хорошо научилась говорить по-английски?

Нина объяснила, что училась в московском институте иностранных языков. Как же она стала культработником? По ее словам, сначала она была в Арктике учительницей английского языка. Ее послали туда по окончании института. Там она встретила Водопьянова, вышла за него замуж и стала читать лекции на дальних зимовках. Ее лекции о русской и английской поэзии понравились. Управление Северного морского пути предложило ей остаться и продолжать эту работу. В свою очередь, Нина спросила, чем занимается Джо, и, когда он ей ответил, сказала:

– Но ведь она даром тратит свою жизнь, Руперт. Разве вам не кажется, что ей хотелось бы жить интереснее? Возможно, она боится вам это высказать, потому что женщин, которые добиваются независимости, у вас считают плохими женами и плохими матерями? Наверно, у вас это так.

Ее слова почему-то его раздосадовали, не потому ли, что втайне он сознавал их справедливость? Руперт поразился проницательности Нины, ведь она жила в совершенно другой среде. Она продолжала его расспрашивать: как они встретились с Джо, богатые ли они люди и как чувствуют себя богачи в стране, где столько бедных? Он не стал разрушать ее иллюзий, но удивился, когда она вдруг заметила:

– И у нас тоже можно быть богатым. Можно, например, иметь свой дом, нельзя только наживать деньги на деньгах, то есть пускать свои деньги в оборот.

Ему было покойно лежать в темноте и откровенничать о своей жизни, как принято только в России. Время от времени Руперт выходил наружу, чтобы взглянуть на черное небо и проверить, не кончился ли дождь, но каждый раз, когда он возвращался и снова устраивался рядом с Ниной, он чувствовал, что просто старается уйти от того, что было уже неизбежно.

█

Позднее Руперт старался убедить себя, что во всем было виновато их уединение, необычная обстановка, разгул стихии, пробудившей в них смятение чувств. Но, как бы там ни было, сила, толкнувшая их друг к другу, оказалась могущественнее всего, чем они пытались ее побороть.

Все началось со случайного, дружеского прикосновения. Она взяла его за руку – ей было спокойнее от этой невинной близости.

Но близость трудно удержать в рамках.

Его пугало то, что происходит. Они тянулись друг к другу, но все еще сдерживали свое желание, и это его только усиливало. Руперт притянул Нину к себе и почувствовал, что она вырывается. «Her, нет!» – шептала она.

Но он уже не мог побороть себя. Внезапно она уступила, и это его обезоружило.

«Надо уйти!» – твердил он себе.

Но он уже не мог уйти и, хотя ощущал, как что-то мешает не только ему, но и этой сдержанной, преданной долгу Нине, которую он так почитал и которой так восхищался, он знал: уже поздно, Они зашли слишком далеко и не могли остановиться. Вместо этого остановилось время…

█

При свете дня Руперт не в состоянии был объяснить себе, как два порядочных человека могли себе это позволить.

Ведь ничто этого не предвещало – не было ни бездумного заигрывания, ни скрытого влечения. Понадобились необычайные обстоятельства, эта первозданная буря, чтобы толкнуть их друг к другу. Но и когда они завтракали, и потом, когда нехотя копались в земле, отыскивая уже не нужные монеты, он понимал, что все куда сложнее.

– Я виновата и перед вами, и перед вашей женой, – сжав зубы, твердила Нина. – Я никогда себе не прощу…

– Не смей так говорить, – сказал он.

Думала ли она при этом о своем муже? Любит ли она Алексея? Он знал, что любит. Разве в этом можно сомневаться? Они стояли на холме, глядя вниз на бурую пену и водоросли у края воды, и он смотрел, как она молча плачет. Он знал по ком. Она ведь предала и себя.

– Ничего, – промолвил он с нежностью, но до того неубедительно, что ему самому стало больно.

– Нет, чего! Простите, что я плачу. Простите меня, Руперт.

Если бы она повела себя по-другому, легко отнеслась к тому, что произошло, сочла это минутным заблуждением, которое можно тут же забыть, если бы она, наконец, позволила себе вновь уступить страсти – он бы, наверно, ее возненавидел и прожил бы остаток жизни с сознанием, что совершил чудовищный проступок, ничего не получив взамен. Но стыд, который мучил их обоих, разбудил в нем глубокое чувство, которого он прежде не знал.

Глава тридцать четвертая

Алексей ждал их в санатории, на затылке у него красовался большой кусок пластыря, а два сломанных пальца были забинтованы; санитар Гриша все время упрашивал его посидеть.

Он встретил их в холле, на ногах, крича во весь голос:

– Нина! Руперт! Вот и я! – точно это они его здесь ожидали, а не он их.

– Ну, – беспомощно сказала Нина, – что ты еще наделал?

– Ничего, – ответил он с невинным видом. – Мне разрешили приехать.

– Это правда? – спросила она Гришу, абхазца с грустным лицом, который, казалось, заранее покорился всем превратностям судьбы, в том числе и безрассудным выходкам Алексея.

– Правда, – вздохнул Гриша. – Мне было велено сопровождать товарища Водопьянова и следить, чтобы он не слишком много ходил.

– Вот видите! – с довольным видом произнес Алексей. – А там мне одному было скучно.

Руперт внимательно наблюдал за этой маленькой семейной сценой и за Алексеем: ему хотелось понять, не привели ли его сюда, подозрения или ревность. Но нет, натуре Алексея не были свойственны ни подозрения, ни ревность. Он слишком верил в себя и был непоколебимо уверен в своей жене, своих друзьях и в своем замечательном английском друге Руперте Ройсе.

Зато сам Руперт на миг почувствовал острую ревность, и это его поразило.

Шагая по широким полутемным коридорам, Алексей неловко оперся на руку Руперта своей забинтованной рукой – он с открытой душой принимал помощь своего английского друга. Другой рукой он попытался в знак покаяния, а может быть, из бравады нести Нинин чемоданчик, но она сердито отказалась от его услуг.

Руперт шел, привязанный к Алексею знакомой хваткой его железной руки. Он чувствовал себя как узник, прикованный наручниками к своему тюремщику, и, шагая, лихорадочно думал о том, что уедет из России немедленно, завтра же и уж никак не позже чем послезавтра.

█

Немного погодя он попросил Нину заказать разговор по телефону с Джо и с Роландом. Ему пора уезжать. Он выполнил все, ради чего приехал в Советский Союз.

– Да, – тихо сказала она. – Вы правы. Вам надо уехать. – Она уже не пыталась его удерживать, взывая к его привязанности или дружбе. Ей изменило чувство долга, а вместе с ним надломилась и ее воля.

«Надо держать себя в руках, – твердил он себе сурово. – Все кончено. Я совершил непростительную ошибку, но теперь уже ничего не исправишь».

Руперт напрасно пытался себя утешить, он ведь был человек старомодный. Его нравственные устои ничем не отпивались от моральных принципов Нины. Ничто не могло заставить его забыть о том, что произошло.

– Роланд у телефона! – крикнула ему Нина.

Руперт подошел к аппарату и невольно отметил про себя, что они с Ниной снова одни. Алексея отправили в пустовавшую комнату отдохнуть. Но как только Нина передала ему трубку и он услышал далекий голос Роланда, все остальное отступило на второй план.

– Это ты, отец?

Обращение «отец» прозвучало довольно церемонно. Вероятно, Роланд был в одном из тех необщительных настроений, когда он изображал взрослого.

– Да, это я, – прокричал в трубку Руперт. – Как ты поживаешь?

– Спасибо, очень хорошо. Что-нибудь случилось?

– Нет, нет. Я звоню потому, что пора собираться домой, – сказал Руперт.

Роланд немного помолчал.

– А можно мне остаться здесь до четверга?

– Тогда я приеду за тобой в пятницу.

Они сухо и вежливо попрощались, и Руперт повесил трубку.

Нина взглядом спросила его, что сказал Роланд.

– По-моему, он чувствует себя там как рыба в воде, – заметил Руперт. – Хочет остаться до четверга, поэтому закажите нам места на самолет до Москвы на пятницу. Это возможно?

– Думаю, что да.

Они тоже были друг с другом необычайно вежливы, но странное дело: чем дальше они старались друг от друга держаться и чем больше прилагали к этому усилий, тем больше разжигали в себе чувство, которого прежде не испытывали. А оно, в свою очередь, толкало их на близость, которой они так упорно старались избежать.

– Вы можете соединить меня по телефону с Джо? – спросил он.

– Вам придется подождать до одиннадцати вечера, – сказана она. – Я к тому времени вернусь. А сейчас, если я вам больше не нужна, я должна пойти утихомирить Алексея.

– Спасибо, мне ничего не нужно.

– Тогда я пойду.

– Хорошо.

Нина уходила нехотя, и он отпускал ее тоже неохотно. Он вдруг осознал, что последние две-три недели проводил с ней целые дни, а вот сейчас она закроет за собой дверь и уйдет к другому. «Что она будет делать, когда войдет к Алексею? – спрашивал он себя. – Как она будет себя с ним держать? Неужели она будет такой, какой была раньше?»

– Нина! – окликнул он ее.

Она неуверенно обернулась.

– Да?

– Где Тедди? – осведомился он, принуждая себя думать о другом. – Он вернулся из Севастополя?

– Вернулся, а потом снова уехал, когда узнал, что нас нет. Не знаю, где он сейчас. Кажется, гостит у приятеля. Кто-то приезжал с ним из Севастополя… А что? Он вам нужен?

– Нет, ничего. Я просто подумал, куда он девался.

– Вернется. Не беспокойтесь, – сказала она и поспешно ушла, воспользовавшись тем, что Татьяна принесла обед.

Тревожные мысли о Федоре и о синем путеводителе были сейчас для Руперта даже облегчением. Что угодно, лишь бы не думать о Нине!

Хотя время обеда прошло и Руперту совсем не хотелось есть, он все же сел за стол, чтобы Танины труды не пропали даром.

█

Руперт и Нина просидели на балконе битый час, ожидая соединения с Лондоном. Вокруг синела тихая, теплая летняя ночь. Наконец Руперт услышал нетерпеливый голос Джо, донесший до него аромат другого, английского лета.

– Здравствуй, Джо! – его крик нарушил полуночную дремоту. – Как поживаешь?

Но Джо вдруг куда-то пропала, и он закричал громче, чтобы ее вернуть.

– Джо, ты меня слышишь?

– Когда ты приедешь домой? – спрашивала она. – У тебя даже голос обрусел. Ты съездил на остров? Я только что получила твое письмо…

– Да, – ответил он, мысленно кляня этот остров. – Мы там были. Ты слышишь? Мы вернемся, наверно, через неделю…

– Я ждала вас сегодня или завтра. Роланд с тобой?

Она снова исчезла, и он крикнул ей:

– Нет, он спит!

Он до сих пор так и не сказал ей, что Роланд в пионерском лагере. Успеется. Многое еще успеется. Связь опять прервалась. Наступило молчание. Потом Джо появилась снова в середине торопливой фразы о том, что Тэсс уже два дня в больнице.

– Почему в больнице? – кричал он. – Я ведь думал, что она выздоровела.

Тут их разъединили, и он передал трубку Нине: некоторое время она громко пререкалась с телефонисткой, потом развела руками.

– Они попытаются соединить вас вторично, – пообещала она.

– Джо говорит, что Тэсс в больнице…

– Давайте подождем.

Они вернулись на балкон, утонувший в синеве над темным морем, – оно было покрыто глазурью белого лунного света, но прожектор пограничников то и дело резал его, как пирог.

– Зачем вам ждать, Нина? – сказал Руперт. – Вы, наверно, устали.

– Ничего. Разговор скоро дадут.

Она вновь обрела свое чувство долга, свое бесстрастное гостеприимство. Зато он вновь почувствовал опасность – ее сдержанность только напоминала ему о том, чего нельзя было себе позволять. И чем дальше, тем было хуже. Спокойствие не возвращалось к нему. Он надеялся, что голос Джо все поставит на свое место, но дело оказалось не так просто. Джо – это Джо. Голос ее был спокойным, далеким и безличным, какой сейчас казалась ему и она сама. Одно душевное слово от Джо – и он почувствовал бы себя совсем иначе, но Джо не умела говорить душевных слов. Все у нее было на редкость трезво и прямолинейно, даже любовь.

– Алексей не будет беспокоиться, если проснется? – спросил Руперт Нину.

– Нет, – тихо ответила она. – Он знает, где я; а пока с ним побудет Гриша. Алексей спит.

«А ты пока сидишь здесь со мной», – чуть не вырвалось у него цинично. Но цинизм был несвойствен ни его настроению, ни его натуре. Он знал, что она испытывает то же, что и он. Ей было, наверно, даже труднее – ведь другая часть ее жизни находилась всего в нескольких шагах от нее, и ей приходилось и там и тут сохранять спокойствие и выдержку.

– Мне очень жаль; Нина… – с отчаянием произнес он.