Текст книги "Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Беда была в том, что, восхищаясь молодой, вызывающей прелестью ее лица, всей ее броской красотой, я мечтал сыграть роль нового Пигмалиона и сделать из этой ультрасовременной длинноногой девчонки идеальную женщину, чему она никак не поддавалась. Я, видимо, с самого начала хотел верховодить и крепко взял в свои руки вожжи; возможно, это было единственное, что ей во мне нравилось, но чего она, однако, не желала терпеть. Она оказалась сильнее, чем я думал, а я – слабее, чем предполагал, и меня просто оторопь взяла, когда под конец я понял, до чего она мне необходима.

У Руперта в то время были свои заботы. Он пытался убедить дядю Рандольфа в необходимости терпимо отнестись к сделке с русскими, однако, съездив в Уошберн и поговорив со стариком, он понял (как и я), что ссора между Рандольфом и Фредди зашла слишком далеко и ни о какой терпимости со стороны дяди не могло быть и речи.

Мы поехали на воскресный день в Уошберн все вместе; жена Рандольфа тетя Фло позвонила мне и пригласила приехать с Рупертом. И хотя я уже бывал в Уошберне, меня снова охватило смешанное чувство раздражения и гордости, когда я увидел в приветливой Чилтернской долине это огромное поместье, похожее на владения какого-нибудь феодала. И мне подумалось, что хотя внешне Англия очень изменилась, сила и богатство по-прежнему остаются в тех же руках, даже если миллион новых честолюбцев разъезжает на „ягуарах“. Величина и роскошь поместья, его несокрушимая власть над всей округой ясно показали мне, каким исконным, устоявшимся могуществом обладает в Англии тот класс, который мы, австралийцы (во всяком случае, те, кто себя уважает), так ненавидим. И в то же время в душе моей шевельнулась тайная радость, что и я как-то причастен к этому всесильному роду.

Но мне все это было внове, а вот Руперт в такой обстановке вырос и Уошберна словно не замечал – слишком хорошо знакома была ему здешняя атмосфера, зато Джо вдыхала ее с наслаждением. Это и довело их до ссоры на обратном пути.

Мы обедали в Уошберне во „второй кухне“ – нарядной, красиво обставленной и тем не менее настоящей кухне этого прекрасно сохранившегося дворца с пятьюдесятью четырьмя нежилыми комнатами. За столом распоряжалась тетя Фло, слуги ходили у нее по струнке. Это была настоящая леди доброго старого времени, выдержанная и спокойная, она умела ограждать себя от житейских огорчений. Я заметил, что хотя она вежливо слушала мужа, распускаться ему она не давала. Я ей явно понравился, и она понравилась мне.

После обеда мы с Рупертом и дядей Рандольфом отправились на вездеходе осматривать сложную оросительную систему, при помощи которой Рандольф (обуреваемый страхом, что Англия погибнет от засухи) перекачивал воду из холмов и долин своего поместья (размером в три тысячи гектаров!) в четвертый по счету пруд.

Мы сидели у этого пруда на камне и спорили о будущем компании Ройсов. Дядя Рандольф ругал Фредди за его революционный план превращения концерна из судостроительного предприятия в нечто весьма неопределенное.

– Ему плевать на суда и судоходство, – рычал Рандольф. – Он хочет все продать и поместить капитал в недвижимость и в производство полимеров и нейлона. – Рандольф вытянул длинную ногу, показывая нейлоновый носок. – Ну, что может быть гнуснее этого?

Руперт только улыбнулся.

– Не думаю, чтобы Фредди решил пустить фирму с молотка. Да вы ему никогда этого и не позволите.

– Поверь, он именно это и собирается сделать! – настаивал Рандольф. – Говорит, что золотые дни английского судоходства миновали. Прибыли, видите ли, слишком малы по сравнению с другими отраслями. Он хочет прекратить постройку собственных судов и покупать их в Японии, а деньги вложить во что-нибудь другое, во что угодно, лишь бы получать двадцать процентов прибыли на каждый пенс капитала. Помешан на деньгах, как и все его поколение.

Мы поднялись и зашагали по дороге среди полей. Кругом, насколько хватал глаз, раскинулись сады, холмы, лужайки, реки, леса, охотничьи угодья, фермы, деревушки – и все это принадлежало Рандольфу.

– И тем не менее золотые дни английского судоходства действительно миновали, – сказал Руперт. – Это признают все, не только Фредди.

– Да, знаю. Но разве отсюда следует, что надо все бросить и бежать?

– Нет, но он говорит, что надо реорганизовать…

– Он хочет вложить деньги в европейские фабрики и заводы! Бессмыслица! Любой школьник знает, что нам конец, если у нас не будет здоровой экономической политики и людей, способных ее осуществлять!

– Мне всегда казалось, что основа здоровой коммерции – торговать всюду, где можешь и как можешь… – вставил Руперт.

Старик пропустил мимо ушей этот намек.

– Фредди поступает крайне легкомысленно, отказываясь от той важной роли, которую наша фирма всегда играла в торговой политике Англии, – заявил Рандольф. – Мы никогда не гонялись за большим количеством пассажиров, а в трудные годы не пускались во все тяжкие, как другие пароходные компании. Не строили отелей, не открывали своих воздушных линий, не занимались всякой ерундой. Мы всегда сами строили почти все наши суда, перевозили на них грузы и сами их страховали, у нас были собственные складские помещения, собственные лихтеры, и мы сами производили все погрузочно-разгрузочные работы, сами снабжали суда углем из наших собственных хранилищ в колониальных портах. Мы неизменно стремились к тому, чтобы наши интересы в области судоходства и международной торговли совпадали с политическим курсом нашей страны. В прошлом столетии мы стали крупнейшими владельцами складских помещений в китайских портах, мы первые построили открытые хранилища для каучука в Малайе, мы первые создали специальные суда для перуанской селитры и фосфатов Океании, мы провели первую железную дорогу в Никарагуа для подвозки леса к глубоководным портам. Вот – настоящее дело, – жестко произнес он, – и хоть деньги тоже играют не последнюю роль, для нас они были, так сказать, лишь средством– суть нашей деятельности всегда была и будет для нас неизмеримо более важной, чем ее денежная сторона. А Фредди на это плюет, он думает только, как бы по-

быстрей сорвать куш, все равно с чего. С нейлона! – воскликнул он с искренней болью.

Он захлопал в ладоши. Впереди метнулась в траве и кинулась наутек куропатка, потом взлетела бреющим полетом над кустами. Руперт воспользовался подходящей минутой и заговорил:

– Если вы хотите получить солидный заказ, дядя Рандольф, я предлагаю построить суда для России…

– Слышал, – сказал Рандольф. – Мне все равно, кто это предложил, я на это не пойду.

– Почему? Почему надо отказываться от хорошего заказчика?

– Они не наши заказчики, вот что я тебе скажу.

– Но ведь вы же возите для них сахар, зерно, азотные удобрения, страхуете их сухие грузы…

– Это – чисто торговые операции. А строить им суда – снабжать тем, что может им пригодиться в других целях, нет, тут я русским не помощник. А с чего это ты вздумал им помогать? Почему ты в этом так заинтересован?

– Что за подозрения, дядя? – улыбнулся Руперт. – Разве плохо, если мы заведем с ними нормальные деловые отношения?

– Ты ведь там у них был, да?

– Был.

– Значит, ты взял на себя эти хлопоты по их просьбе. Так я, по крайней мере, слышал.

– А вы не слушайте Лилла, – спокойно возразил Руперт. – Я эту затею придумал сам. Я предлагаю законную сделку, как бы на нее ни смотрели. А на фантазии Лилла нечего обращать внимание.

– Мало ли что говорит Берти Лилл. Я сам хочу знать, почему тебя к ним тянет.

– Я уже сказал. И пора понять, дядя Рандольф, что вы не можете больше считать их париями. Эти времена миновали. Русские – равноправные партнеры в международных делах…

– Отнюдь! Для меня они парии и всегда ими останутся. Они пытаются получить суда всюду, где могут, чтобы подорвать наше морское могущество. Сами хотят стать великой морской державой. Сейчас они на восьмом или десятом месте, но через десять лет они будут на втором или на третьем. Что тогда?

– Но они же все равно свое место займут, с вашей помощью или без нее.

– Безусловно без нее. Чтобы я стал помогать им из-за какого-то десятка миллионов фунтов? Нет, не будет этого.

На обратном пути Руперт сделал еще одну попытку:

– Но почему бы мне не попробовать получить хоть несколько русских заказов для Бэркемстедской верфи? Если не мы, их возьмут японцы, какая нам от этого выгода?

– Пусть берут япошки. Я на такие дела согласия не дам, тут и говорить не о чем.

– Но послушайте, дядя Рандольф…

– Ладно, поступай как знаешь! А я посмотрю, что у тебя выйдет, – с раздражением ответил тот. – Если только у тебя что-нибудь выйдет. Беритесь за это дело с Фредди, раз уж вам так неймется. Но предупреждаю: я буду вам ставить палки в колеса, где смогу.

Руперт сказал, что не хочет семейной ссоры.

– И я не хочу. Но как же не ссориться с Фредди? Он всегда не прав, а теперь и ты играешь ему на руку.

– Ничуть. Я веду свою линию. И не участвую в игре Фредди, какова бы эта игра ни была.

– Оба вы одним миром мазаны и не ждите от меня ничего хорошего. Если ты связался с Фредди, ты – набитый болван. Рано или поздно мы поставим финансовую политику на голосование членов нашей семьи, главных акционеров, и тогда я всем покажу, что такое Фредди. Вот только погоди!

Мы вернулись в дом. Руперт продолжал спорить со стариком, взывая к логике, но Рандольф сердито повторял, что не желает „подпускать русских даже на пушечный выстрел“ (излюбленное выражение всех Ройсов); он снова напомнил Руперту, что его затея на руку этому авантюристу и оппортунисту Фредди, который своей наглостью и беспринципностью погубил фамильную фирму.

█

Мы возвращались в Лондон разочарованные. Поезд пыхтел, проносясь в облаке пара по залитой дождем Англии.

– Фредди совершенно прав, – со злостью заговорил Руперт. – Дядя Рандольф недалеко ушел от ихтиозавра. А тут еще Лилл его нашпиговал.

– Ясно одно: вам его не уломать, – сказал я.

– Вы полагаете? – сердито спросил Руперт. – Ладно, что-нибудь придумаю.

– Без согласия старика суда не построить.

– Пока нет. Но я, пожалуй, выступлю против него вместе с Фредди. Во всяком случае, когда придет время, в кусты не полезу. Однако прежде всего нам надо уладить этот проклятый вопрос с нефтью.

– Рандольф сидит в правлениях нефтяных компаний, – предостерег я его.

– Знаю. Знаю. Попытаемся как-нибудь его обойти, вот и все. Может, мне помогут дружки Фредди из министерства.

– Может быть, – сухо сказал я.

– Ладно, нечего вешать нос, – закончил он разговор.

Мы оба повесили носы, а вот Джо вернулась в купе из коридора, где она была с детьми, очень веселая.

– Я и забыла, как живут люди, – воскликнула она. – Какой чудесный день! Давно я так не наслаждалась.

При этом, надо отдать ей должное, она восхищалась не громадным старинным домом, ломившимся от богатства и произведений искусства, а конюшнями, где было полно лошадей. Ездить верхом Джо научилась чуть ли не раньше, чем ходить. В своем родном Кэмберленде она лихо скакала за гончими по полям, засеянным овсом и репой. Любуясь ее раскрасневшимся лицом, я понял, что она рождена для верховой езды. Теперь дети тоже требовали пони, особенно Тэсс, которая явно будет такой же отчаянной, как мать.

Руперт смотрел в окно купе и, наверно, решал про себя, правильно ли он поступает, особенно по отношению к детям, возвращая себе свое богатство. Разве не с этого начинается растление, от которого он старался уберечь себя всю жизнь, – не с этой ли потребности получать все больше и больше, не от этих дверей в мир, которые, казалось бы, широко открывает перед тобой богатство, а на самом деле закрывает навсегда!

– Я не возражаю против того, чтобы они ездили верхом, – сказал он Джо. – Но меня бы очень огорчило, если бы их влекло ко всему, что этому сопутствует в Уошберне.

– Почему ты вечно боишься, что дети могут испортиться? – возмутилась Джо.

– Я не хочу, чтобы они росли так, как рос я.

– Тогда, ради бога, отдай опять свои деньги и будем жить как нищие!

– Не злись, – сказал он. – Я не собираюсь снова отказываться от денег.

– Тогда почему ты нас попрекаешь всякий раз, как мы доставляем себе удовольствие? – спросила она. – О чем ты разговаривал с дядей Рандольфом?

– О продаже судов русским.

Джо громко застонала и повернулась ко мне:

– Эти русские заполнили всю нашу жизнь. Почему? Я не знаю. Почему ты вечно хочешь втиснуть жизнь в рамки своих теорий. Что ты надумал на этот раз?

– Ничего я не надумывал. Честное слово, Джо, я просто забочусь о своей выгоде.

– Иногда ты чересчур заботишься о своей выгоде!

– Я хочу заключить выгодную сделку. Мне уже за сорок, и пора браться за ум. Стричь купоны я не намерен. Не намерен, и все.

Глава восьмая

Я часто спрашиваю себя задним числом: стал бы Руперт так настаивать на сделке с русскими, если бы Лилл оставил его в покое? Правда, с другой стороны, можно спросить: оставил ли бы Лилл его в покое, даже если бы Руперт менее упорно добивался того, чего хотел? Человеческая душа – заманчивая добыча. Но как бы там ни было, оба лезли на рожон, словно с перепугу. Как напуган был Лилл, я понял, когда один из его экспертов, некий Лайонел Рэнд, позволил себе наглый выпад против Руперта в почтенной и высокоинтеллектуальной газете „Уорлд“.

Рэнд, эксперт газеты по русским делам, написал статью о загадочном происшествии в Арктике, которое начинает тревожить официальные круги Великобритании. Речь шла о спасении Рупертом русского летчика Водопьянова. По словам Рэнда, до сих пор не был выяснен вопрос, что делал Водопьянов в этих полярных широтах. Автор статьи уверял, что в официальных кругах теперь считают, будто самолет Водопьянова разбился, когда шел на встречу с атомной подводной лодкой русских. Американцы знали, что в том районе находилась русская подводная лодка, и недоумевали, почему она не подобрала русского летчика. Действительно, почему русские устранились и наблюдали издали за тем, какие муки терпит англичанин, спасая Водопьянова, и почему они не попросили американцев организовать розыски? Что касается путешествия Ройса по льдам, этот подвиг равен подвигу Нансена, если, конечно, все факты изложены правильно. Однако большая часть пути, проделанного Ройсом, представляется настолько загадочной, что требует дополнительных разъяснений от самого мистера Ройса, который отказывается (что вполне естественно) беседовать на эту тему. Весь его ледовый переход выглядит, в сущности, каким-то чудом, если основываться на том немногом, что о нем известно, поэтому все недоумения и вопросы, не нашедшие ответа, будут освещены в книге, которая должна появиться месяца через полтора под названием „Загадочное путешествие Руперта Ройса“.

Я читал статью Рэнда в воскресное утро, сидя перед газовым камином моей меблированной комнаты, и плевался от возмущения. Газета „Уорлд“ (в противовес „Обзёрверу“ и „Санди тайме“) считала себя самой интеллигентной, независимой и нелицеприятной из воскресных газет, но, как я теперь убедился, и она по-своему была лицеприятной и зависимой, – правда, от других хозяев. Зато она считала себя настолько серьезной, что становилось просто смешно. Ну, а самым серьезным из ее сотрудников был, конечно, специалист по русским делам Рэнд.

Когда я позвонил Руперту и высказал несколько нелестных замечаний по адресу Рэнда, он сообщил, что Рэнд – один из сотрудников адмирала Лилла и его источники информации – это, с одной стороны, ведомство Лилла, с другой – обширная англо-американская служба радиоперехвата, которая подслушивает все передачи в России, даже частные разговоры по радио и сводки погоды.

К тому времени телефон Руперта уже несомненно был подключен куда следует. Несмотря на это, он рассказал мне, что Рэнд обычно обедает по понедельникам с членом парламента лейбористом Глэдменом и обсуждает с ним полученные сведения. Глэдмен, также сотрудник Лилла, является председателем комиссии палаты общин по установлению дружественных связей с восточноевропейскими союзниками России. Руперт и сам перед своей поездкой в Москву присутствовал в здании палаты общин на одном из таких инструктивных обедов. Тогда, сказал он, помимо Глэдмена должен был прийти еще третий человек, некий Кантро, но он почему-то не явился.

Вот этот самый Кантро и состряпал „Загадочное путешествие Руперта Ройса“, о котором Рэнд спешил оповестить читателей газеты „Уорлд“. Мир и в самом деле тесен.

На следующий день в конторе Руперт рассказал мне эту историю подробнее.

Я посоветовал ему сходить в редакцию „Уорлда“ и набить Рэнду физиономию, но он удивился:

– А вы – сторонник таких методов?

– Да, но только в пьяном виде, – признался я.

– То-то и оно, – сказал он, как мне показалось, даже с некоторым огорчением.

И я понял, что удар Лилла попал в цель.

Однако за всем этим скрывалось еще что-то, чего я не знал. Когда я ближе сошелся с Рупертом, у меня закралось подозрение, что Лилл и мать Руперта когда-то были близки, и в отношении Руперта к адмиралу сказывалась не то детская неприязнь (чересчур уж настойчиво отвергал он всякую попытку Лилла претендовать на роль „второго отца“), не то давние расхождения по каким-то коренным вопросам. Но я так и не выяснил, что породило эту вражду, а Руперт не желал ничего говорить.

Между тем Лилл держал в руках все козыри, он был вездесущ.

Даже когда мы отправились к Фредди, чтобы познакомиться с его приятелями из министерства и поговорить насчет нефти, мы и там столкнулись с одним из подручных Лилла.

Глава девятая

Фредди жил в особняке, построенном знаменитым сверхмодным архитектором. Как и в конторе, в доме не было ничего лишнего, в просторных комнатах лежали огромные, как лужайки, ковры, а кое-где в простенках между окон с двойными стеклами стояла роскошная мебель обтекаемой формы: Фредди был человек современный, он любил и понимал эпоху, в которую жил. И хотя мои представления о Фредди и о его жене Пегги строились на догадках, однако из слов самой Пегги я понял, что угадал характеры супругов довольно точно.

Пятнадцать лет назад Фредди женился на милой девушке из добропорядочной аристократической семьи, и до недавнего времени их семейная жизнь была счастливой. Пегги – бледная, плоскогрудая блондинка – до сих пор казалась Фредди очень привлекательной. Он всегда восхищался и гордился ею. Однако в последние годы, неожиданно для себя, он вдруг почувствовал, что в их отношениях что-то изменилось. Интуиция влюбленного мужа подсказала ему, что у Пегги появился кто-то на стороне, и хотя эта связь, вероятно, недолговечна и не слишком серьезна, она тем не менее существует. А потом он случайно увидел и этого человека, то есть предполагаемого возлюбленного жены. Как-то раз Фредди в неположенное время ехал по Джермин-стрит, и его шофер Джексон, постучав в стекло, спросил:

– Вон идет миссис Ройс. Остановить машину?

Его поразило не то, что она шла с каким-то мужчиной (Фредди лишь мельком взглянул на ее спутника), – поразило выражение лица жены. А ее взгляд, оживленный, веселый, полный женского кокетства, вызова и покорности, – так она никогда не глядела на мужа, во всяком случае не глядела уже очень давно, – его возмутил.

– Нет, не надо! – поспешно сказал он шоферу. – У нее свои дела.

Они влились в поток машин. Потрясенный выражением лица Пегги, он так и не разглядел ее спутника.

В тот вечер, переодеваясь к обеду, Фредди сказал жене, что видел ее на Джермин-стрит.

– Да ну? А с кем я была? – спросила она.

– С каким-то субъектом.

Он застегивал ей сзади платье, и она, обернувшись, поглядела на него своими ясными глазами и сказала:

– Ах, да? Это мой любовник.

Пегги всегда была правдива, но правда, высказанная в шутку, хуже всякого обмана.

– Не слишком ли он тучен для такой роли? – осведомился Фредди.

На этом разговор и кончился, но отныне Фредди был уверен, что интуиция его не обманывает. И хотя он знал, что ему ничего не стоит выяснить, кто был спутником Пегги, выяснять это ему не хотелось. Если он все узнает, придется делать какие-то решительные шаги, а ему не хотелось разрушать счастливый брак, который длился вот уже пятнадцать лет. Фредди ни о чем не расспрашивал жену, не ставил точек над „і“, но теперь всякий раз, как у нее было свидание, он это сразу чувствовал.

Сама Пегги, по-видимому, считала, что муж не догадывается об ее измене. Во всяком случае, вначале она вела себя так, будто была уверена, что он ничего не знает. Она твердо решила не давать ему возможности что-нибудь узнать: была осторожна и дома ничем не выдавала своей второй, тайной жизни, не назначала свиданий, которые могли бы нарушить привычный распорядок дня, избегала лишней лжи. Когда она спрашивала себя, стала ли она меньше любить Фредди или меньше восхищаться им (а она очень его любила и очень им восхищалась), она должна была признаться себе, что ее отношение к мужу ничуть не изменилось.

Тогда зачем же она уходит к другому?

Что ее толкало – модная в наши дни жажда острых ощущений? Приевшаяся близость с мужем и потребность в какой-то перемене, желание пережить хотя бы еще одно или два маленьких приключения, пока совсем не состаришься и перестанешь быть привлекательной для кого бы то ни было? Погоня за свежестью чувства, чего уже не мог дать ей муж, чересчур поглощенный своими делами, слишком уверенный в себе и оттого часто с нею небрежный? Она сама не знала что. Правда, ее мучили угрызения совести, но она заглушала их без особого труда. И не по слабодушию или из лживости, а от сознания, что с посторонним человеком она может позволить себе то, на что никогда не отважилась бы с мужем. Сначала она думала, что Фредди ничего не замечает, но потом поняла, что ей не удалось его обмануть. Она недоумевала, чем себя выдала, ибо Фредди несомненно знал больше, чем могла раскрыть ему случайная встреча с нею и ее спутником.

„Что ж, если ему все известно, – сказала она себе с философским спокойствием, – значит, так тому и быть!“

Ей очень хотелось выяснить, что именно ему известно. На всякий случай у нее была заготовлена куча правдоподобнейших объяснений и тысяча оправданий, а если бы и они не помогли, она нашла бы в свою очередь, в чем его упрекнуть, чтобы заставить его оправдываться.

Этот-то дипломатический нейтралитет и стал с течением времени основой их совместной жизни. Они не ссорились, не выясняли отношений, все внешние приличия были соблюдены. Но что-то из их жизни ушло навсегда. Супруги, казалось, были по-прежнему нежны, даже как будто любили друг друга, однако общение их не шло дальше обмена словами, а от былой привязанности осталась лишь привычка, помогавшая прожить сегодняшний день, не думая о том, что будет завтра. Они ясно отдавали себе отчет в том, что стоит им нарушить размеренную повседневную рутину – и под ногами разверзнется пропасть, в которой оба они погибнут.

Но Фредди все еще приятно было, придя домой и приняв ванну, слышать, как она выговаривает ему своим ровным голосом за то, что он выпил второй коктейль до прихода гостей. Первый коктейль он обычно брал с собой в ванну и лежал в ней четверть часа, отдыхая, потягивая холодный мартини на водке и чувствуя, как отступают суматошные заботы дня, а нервы успокаиваются. Вода смывала вместе с грязью все дневные тяготы. Его поражало, сколько на нем было грязи после нескольких часов, проведенных в его стерильной конторе.

– Наверное, я сильно потею, – жаловался он Пегги.

– Слишком много ешь сахару, – упрекала она его.

Он вытирался, надевал чистое белье – одно из самых больших наслаждений в жизни – крахмальную сорочку, костюм и ботинки, которые завязывал ему камердинер Питер, выходец из Вест-Индии; сам Фредди тем временем допивал свой коктейль. Теперь можно было заглянуть на кухню и посмотреть, что готовят там для приема гостей – парадного или интимного. По дороге его радостно приветствовала собака; потом, если бывали письма от детей из пансиона, он их читал; о детях же говорила с ним и Пегги; впрочем, иногда она рассказывала последние светские сплетни (оба они это любили); Фредди просматривал вечернюю газету. Наконец, раздавался звонок, и одна из горничных вводила первых гостей.

– Ты подружишься с Рупертом, – предсказывал он Пегги. Она раскидывала диванные подушки, чтобы усесться поудобнее. На ногах у нее поблескивали золотые шлепанцы, которые в самую последнюю минуту она сменит на ненавистные туфли. – Хотя он, конечно, престранный субъект.

– Мне он всегда казался одним из самых симпатичных Ройсов.

– А разве не все мы симпатичные?

– Я рада, что он тебе нравится, – Пегги отпила глоток из его бокала. – Ты никогда не питал нежности к своим родичам. Но они с Джеком тебе подходят.

– Я все время говорю – и это пока подтверждается, – что настоящие деловые люди теперь вывелись. Во всяком случае, наверху. А дни таких дельцов, как Рандольф, сочтены. В Сити полно старых болванов, их там не меньше, чем в правительстве. Поэтому чудаки и упрямцы вроде моего двоюродного братца Руперта и моряка Джека могут нам пригодиться. У них есть честолюбие, и живут они сегодняшним днем. Когда меня спрашивают, что такое хороший работник на своем месте, у меня один ответ: толковый, современный человек. Плевал я на то, что он поначалу плохо знает дело, это не самое главное. Главное, что он собой представляет. От нынешнего хаоса нас спасет только характер, индивидуальность, нам нужен человек незаурядный, упорный, способный заглянуть вперед, видеть хотя бы на шаг дальше, чем все остальные, а не просто гоняться за деньгами или плыть по течению повседневных дел.

– Да, милый, нужен человек вроде тебя.

– Нет. Я тоже слишком погружен в дела и денежные операции. Но по крайней мере я стараюсь быть таким, как надо.

– Не скромничай. Я не встречала таких, как ты.

– Ладно, не издевайся! Кстати, я устроил этот обед для того, чтобы Руперт и Джек сумели обработать Хоуарта – он один из тех министров, с которыми им придется иметь депо. Если Руперту удастся заключить эту безумную сделку с русскими – а он добивается своего с присущим ему упорством, – я его возьму к себе. Может быть, он как раз тот человек, которого я искал все годы. Кроме того, ему можно абсолютно доверять.

– Будь поосторожнее с Рандольфом, – предупредила его Пегги. – Он совсем не дурак.

– Знаю, но если фирма Ройсов хочет уцелеть среди волкодавов из нашего Сити, кому-то придется свернуть голову старику, чтобы он не путался под ногами. Не то голову свернут нам.

– Ты-то выживешь, – заверила его Пегги.

– Никто теперь не может выжить в одиночку, даже я. Ей-богу, Пегги, сам Рокфеллер, будь он один, не справился бы с нашими живоглотами.

Раздался звонок, и Пегги вскочила, чтобы надеть туфли. Фредди сидел, не двигаясь. Раньше он ласково хлопнул бы жену пониже спины, тем более что она не носила корсета. Она как будто этого даже ждала. Но всякое проявление близости теперь было бы фальшью; он сдержался и, видимо, огорчил Пегги.

Фредди знал заранее, что к концу вечера слегка опьянеет, и тогда в нем поднимутся горечь и озлобление против Пегги. Некоторые люди напиваются, чтобы забыть, но с ним все происходило наоборот; алкоголь расслаблял волю, и сердце начинало щемить. Он уже мечтал о завтрашнем дне: в трезвом состоянии он не разрешал себе размягчаться, потому что никому не доверял; только так – весь собранный – он чувствовал себя в безопасности. И лишь будучи абсолютно трезвым, он мог не думать о Пегги.

Он грустно посмотрел ей вслед и, допивая мартини, распорядился:

– Луиза! Вкатите, пожалуйста, столик с напитками.

Услышав за дверью голоса, он сказал себе: „Немец! Вот аккуратист проклятый! До сих пор не научился приличиям“. Фредди так надеялся, что успеет выпить третий коктейль, прежде чем придут гости. Но что поделаешь! Он поднялся навстречу господину Гуго фон Опфельну – своему будущему компаньону и соратнику, если сделка не сорвется. Рандольф, конечно, постарается им помешать, но если дело выгорит, Фредди с этим немцем затеют такое, что все дьявольские махинации Сити покажутся просто детской забавой.

█

Гости в тот вечер собрались за ужином богатые, лощеные, светские.

Когда дамы удалились, за стеклянным столом, освещенным черными парафиновыми свечами, осталось шестеро мужчин. Камердинер хозяина Питер разносил коньяк. На одном конце стола Фредди беседовал с немцем, предоставив мне и Руперту разговаривать с министром Хоуартом и неким Джули Джонсоном, у которого на месте глаза была черная повязка. Руперт давно знал этого Джонсона еще по флоту. Теперь он служил у Лилла, занимая там один из самых важных постов, а для маскировки работал у Хоуарта и заседал вместе с ним в комиссии по нефтеперевозкам. Дважды в месяц посещал заседания этой комиссии и Фредди.

После коктейля и вина языки у всех развязались. Министр стал поддразнивать Руперта. Он завел речь о его знаменитом путешествии по Арктике.

– Моя девятнадцатилетняя дочь считает, что вы совершили легендарный подвиг. Но вы уверены, что вас не сняла со льда русская подводная лодка? – пошутил Хоуарт.

Руперт ответил на эту шутку молчанием и спросил министра, почему правительство ограничивает ввоз русской нефти в обмен на английские суда.

– Потому, старина, что нефть – острие копья, которое пытаются всадить в нашу экономику русские, – ответил Хоуарт.

– Какого копья? – спокойно осведомился Руперт. – Русские хотят поставить нам меньше одного процента нашего годового потребления нефти. Это даже ниже той цифры, на которую ежегодно возрастает у нас импорт жидкого топлива. – Чувствовалось, что Руперт хорошо изучил этот вопрос.

– А все же копье это они хотят в нас всадить – будто вы сами не знаете.

– Право же, это несерьезно, – ответил Руперт.

– Торговля с русскими – в сущности политика, а не коммерция. А с какой стороны вас это интересует, позвольте спросить?

– Я хочу им продать суда.

– Суда – стратегический товар.

– Так же как для русских нефть, поэтому обмен будет справедливый.

– А вы неплохо защищаете их интересы! – добродушно заметил Хоуарт.

Руперт поглядел в единственный глаз Джули Джонсона и с ударением произнес:

– Я защищаю интересы фирмы Ройсов.

Хоуарт заявил, что в мире существуют проблемы посерьезнее, чем сбыт судов Ройсов.

– Вы-то должны это понимать! – сказал он Руперту.

– Я понимаю одно: вы боитесь торговать с русскими, – уже с раздражением произнес Руперт. – Почему вы создаете столько помех, ведь сделка вполне законная.

– Ах, бросьте, Ройс, давайте не играть в наивность.

– Наивность в отношении чего: судов или нефти? Мы с вами думаем о разных вещах. Вы думаете о нефти, а я о том, как бы продать суда…

Оба они слишком много выпили, и Руперт уже не скрывал своей антипатии к Хоуарту, им овладела врожденная надменность человека его класса, хотя, по-моему, виной всему была его неприязнь к Джули Джонсону. И все-таки я считал, что Руперт перебарщивает. Грубость была несвойственна ему.