Текст книги "Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Часть вторая

Глава двенадцатая

Что же все-таки произошло?

Его подобрали зверобои с арктического судна, принадлежавшего эскимосам из Исаксена. Преследуя добычу, они забрались далеко на север в полярные льды. Эскимосы нашли его, когда били тюленей. Они отвезли его на остров Мелвилл, куда английская авиация послала самолет, чтобы доставить Руперта (и то, что оставалось от Водопьянова) на американскую базу в Туле. Поначалу он еще держался на ногах и даже весело шутил – внезапное спасение от гибели опьянило его; но по мере того, как интерес к нему разгорался, шумиха возрастала и его героическая эпопея получала все большую огласку, организм его стал сдавать – наступила реакция. В Туле, где американцы держали его и тяжелобольного Водопьянова в госпитале с кондиционированным воздухом, он был уже не в состоянии подниматься с постели. Больничная обстановка его угнетала. Голая, сверкающая белизной палата напоминала ему ледяную пустыню, из которой он только что выбрался. Несмотря на безупречно внимательный и даже дружеский уход, он просил поскорее отправить его на родину.

Но при всем том это было возвращение к нормальной жизни, и он радовался ему, как ребенок; он никак не мог привыкнуть к тому, что он вновь среди людей; общение с ними согревало его душу; он просил сиделку читать ему вслух заметки и статьи из американских журналов о международных событиях, происшедших за те семь месяцев, что он пробыл во льдах. Он мог бы читать и сам, но врачи уверяли, что чтение вслух – прекрасный метод лечения; и вот молодые резковатые голоса с американским акцентом рассказывали ему о поединке Рокфеллера с Гарримзном в борьбе за пост губернатора штата Нью-Йорк, читали пространные отклики на сенсационный съезд коммунистической партии в Советском Союзе, вежливо, но сухо сообщали о поездке Макмиллана в Москву и о том, что человек по имени Кастро захватил Кубу.

– Ну, я, кажется, не очень много пропустил, – заключил Руперт. – И мир все тот же, и тревоги у него те же.

Он говорил по радио с Джо – их слабые голоса, заглушаемые треском и шипением, едва прорывались навстречу друг другу из разных концов света.

– Но если ты здоров, приезжай немедленно! – убеждала Джо.

Легко сказать! Ему самому было невтерпеж в этом американском госпитале, где целый день кто-то стоял с занесенным над ним шприцем. Он заявил английскому военному летчику, присланному навестить его, что хочет лететь домой на первом же самолете и без всяких проволочек.

Его отправили в Англию и снова поместили в госпиталь в Суррее до тех пор, пока он хотя бы не начнет ходить. К нему приехала Джо; ее карие глаза сияли от нежданного счастья. Но, увидев его, она не могла скрыть испуга. Ройса это не удивило. Он понимал, что жена ожидала встретить прежнего Руперта, такого, каким она видела его перед отъездом. Он поцеловал ее и сообщил, что не останется здесь больше ни минуты. Он здоров. Ему просто нужна домашняя еда. И побольше, сколько вынесет желудок. Нормальный образ жизни поставит его на ноги.

Военный врач, невысокий, проницательный человек, внял его настояниям, проявив несомненную чуткость.

– Ладно, приятель, – согласился он. – Поезжайте домой. Но вас надо лечить, где бы вы ни находились, не то потеряете зубы, да и ноги сами собой не поправятся. Не говоря уже о желудке и легких…

– Прекрасно, – обрадовался Руперт. – Дайте мне только отсюда убраться, у меня всю хворь как рукой снимет.

Его отправили домой в санитарной машине, но он сам дошел от калитки до дверей.

После чуть ли не годичной разлуки дети смотрели на него, как на чужого. Роланд повзрослел, изменился; при встрече он не выказал ни удивления, ни радости, был вежлив и явно стеснялся отца. Тэсс тоже выросла. Руперта она совершенно забыла. Но с ней, как и с женой, Руперт сразу же почувствовал себя свободно: с первого же дня он снова неотъемлемо вошел в ее детский мир, словно ничего не случилось.

– А ты правда тот самый папа, который был у меня раньше? – допытывалась она, завороженно глядя широко открытыми, как у матери, глазами на его худое лицо.

Для Тэсс он умер и снова воскрес. Это было самое простое объяснение, хотя она и не понимала, что такое смерть и что такое воскрешение.

Роланд бросил на нее презрительный взгляд.

– Вот дурочка. Конечно, тот же самый.

█

Болезнь омрачала Руперту радость возвращения домой. Он чувствовал себя куда слабее, чем хотел казаться, куда слабее, чем ему хотелось бы. Он не мог найти объяснения своему недомоганию. Почему он вдруг стал таким немощным? Он ведь прилично себя чувствовал даже в больнице, несмотря на то что не мог ходить и потерял двадцать два килограмма в весе; за время своего ледового похода он невероятно похудел: тело высохло до костей, было страшно смотреть на выпирающие суставы и на жилы, натянутые под кожей, словно струны.

Кроме того, у него появились новые заботы: он слыл теперь героем, и чем дальше, тем больше приходилось ему с этим считаться. Ни одна газета в стране не могла упустить такую сенсацию. Ну разве не поразительное мужество: выброситься из самолета на арктический лед, а потом – какая ирония судьбы! прямо как в античной трагедии! – выжить в таких немыслимых условиях (до чего они были немыслимы, никто, в сущности, не знал, потому что он никому ничего не рассказывал), тогда как все его спутники погибли при посадке в Туле.

К тому же от него требовали кое-каких объяснений.

Кто был этот русский и что он делал в самолете у 87-й параллели? Если самолет русских потерпел там полгода назад аварию, почему Советский Союз об этом молчал? Не потому ли, что русские летчики вели разведку американских оборонительных сооружений на Севере? Не был ли Водопьянов воздушным шпионом, который наблюдал за системой дальнего обнаружения баллистических ракет или какими-нибудь другими секретными базами США на Крайнем Севере?

Водопьянов все еще находился на американской базе в Туле. Русские попросили вернуть его на родину и даже предложили послать за ним самолет (на военную базу!). Но американцы утверждали, что он еще слишком слаб и не в состоянии двигаться. Впрочем, если бы он и мог двигаться, американцы никогда бы не пустили русский самолет в самое сердце своей оборонительной системы – в их глазах это было бы непростительной глупостью. Русские не верили ни единому их слову и сердито требовали, чтобы Водопьянова отпустили. По какому праву американцы его задерживают?

Советник советского посольства хотел поговорить об этом с Рупертом, но поначалу Джо оттягивала его визит. Однако шум вокруг Водопьянова в газетах разрастался, Руперт начал беспокоиться за Алексея, и Джо была вынуждена сообщить мужу, что его хочет видеть русский дипломат.

– Только сюда я его не пущу, – заявила она. – Здесь ему делать нечего.

– Почему? – изумился Руперт.

– Очень уж они какие-то хмурые. Твой тоже был таким?

– Кто? Водопьянов?

– Да… Ты никогда о нем не рассказываешь, – упрекнула она его таким тоном, будто он нарочно напускал на себя таинственность.

Разговор происходил за завтраком, который по его просьбе подавали в зимнем саду. Руперт был тщательно одет, хотя костюм висел на нем, как на вешалке.

– О Водопьянове? – Он захохотал. – Ну, Алексея больше всего огорчало то, что он ведет себя недостаточно по-рыцарски… – Руперт осекся, он вдруг почувствовал неуместность подобной шутки и уже всерьез добавил: – Я не то хочу сказать. Алексея страшно мучили боли, но он никогда не жаловался и…

– Что?

Он хотел сказать: «Никогда не отчаивался».

Но ведь оба они нередко впадали в отчаяние, и ему снова пришла в голову мысль, которая приходила по тысяче раз в день: в последние недели они вели животное существование и ничего героического в этом не было.

Американцы и офицеры английских Королевских воздушных сил все время донимали его расспросами о русском самолете и о Водопьянове. Американцам очень хотелось найти обломки и хорошенько их обследовать, но надежды обнаружить что-либо на плавучей льдине было очень мало. Они допрашивали Руперта с пристрастием. Имелось ли у русских какое-нибудь необычное оборудование? Что, по его мнению, мог делать в этом районе советский самолет? Руперт отвечал, что вначале и сам об этом задумывался, но видеть ничего не видел, так как фюзеляж уже был забит снегом. Там явно находились какие-то специальные приборы – ему вспоминался мертвый радист, приникший к груде ламп и разорванных проводов. Был ли самолет вооружен? Нет, он не был вооружен. Были ли на нем радиолокаторы? Да, четыре или пять.

А Водопьянов?

Неспокойный и так мало знакомый Руперту мир, в который осторожно ввел его рыжий американский разведчик, имел несомненное сходство с сумасшедшим домом. Руперт решил больше ничего не говорить. Ему надо обдумать положение, в которое он попал. Да и насчет Водопьянова многое ему самому не ясно. Он сидел в саду, на солнышке и дремал, пытаясь восстановить в себе былую энергию.

█

Русский советник появился в ту субботу, после обеда, когда Анджелина со скандалом ушла от них. Джо не выдержала характера и, в сущности, выгнала ее за то, что та положила в томатный соус толченые сухари. Само по себе это было не так уж страшно, но в последнее время у Анджелины появилась такая страсть к толченым сухарям, что она начала совать их куда попало. Она даже посыпала ими мороженое, которое тайком покупала детям. Но сухарные крошки в томатном соусе для макарон окончательно вывели Джо из себя, и в скандале, который разразился, она припомнила Анджелине все: и то, что она пичкала детей шоколадом и сладостями, и что поила собаку валериановым корнем, и что у нее в комнате горела свечка перед изображением сердца Христова. Джо уверяла, что Анджелина спалит дом!

Джо знала, что Руперт за ее спиной постарается уладить ссору.

– Ах Анджелина, – скажет он по-итальянски. – Синьора любит покричать. Но через пять минут она отходит. Сама будет потом жалеть, вот увидите. И чего это вы обе все время ссоритесь?

У русского советника были волнистые, седые волосы и приветливое лицо, но смотрел он озабоченно, показывая, что дело, по которому он пришел, серьезное и доставляет ему немало хлопот. Вид у него был такой, словно он ступает по стеклу.

Представившись Руперту, он чинно пожал ему руку, но в его живых глазах светилось любопытство и даже юмор (в конце концов, во всем есть своя забавная сторона!).

– Мистер Ройс, я – Маевский, а это – мистер Головкин, который поможет мне, если я не справлюсь сем. В английском я еще слабоват.

Русским предложили что-нибудь выпить («Виски!» – сказали оба) и присесть: Руперт считал, что светская вежливость – это все, что от него требуется. Чего им, в сущности, надо?

– Прежде всего, – заявил вдруг Маевский, – мы пришли вас поблагодарить, так сказать, неофициально. Нам хотелось бы, если вы на это согласны, выразить нашу благодарность более подобающим образом, но мы это сделаем позже. Не расскажете ли вы нам о ваших приключениях? Мы очень вас просим.

– Сейчас?

– Ну да. Раз уж мы здесь. Нам было бы очень интересно послушать.

Руперт почесал свой костлявый нос. А как быть с его скромностью? Или, вернее, с его страстью к самоуничижению?

– Ну, это было бы слишком длинно, слишком утомительно, – попытался отговориться он. – Вам, вероятно, хочется узнать о Водопьянове и его товарищах?

– Конечно, – признался Маевский. – Но нам интересно все.

– Когда я спрыгнул, в живых оставался один Водопьянов, – начал Руперт. – У него была парализована вся нижняя половина тела.

– Как же вам удалось сохранить ему жизнь?

– Мы прожили всю зиму в кабине самолета, а потом отправились по льду к острову Патрика, где нас нашли охотники за тюленями. Водопьянов к тому времени совсем разболелся. Он даже пробовал утопиться, надеясь, что одному мне легче будет спастись. Вот примерно и вся история, – закончил Руперт. – Могу только добавить, что когда я уезжал, он находился в американском госпитале, где за ним был прекрасный уход. Но он все еще очень плох.

– Что вы подразумеваете под «очень плох»? Он мог с вами разговаривать?

– Конечно. Не настолько уж ему худо.

– И он ни на что не жаловался?

– В каком смысле?

– На жизнь в госпитале?

– Почему бы он стал жаловаться? За ним был самый лучший уход.

– Это хорошо, – сказал Маевский. – Но как, по-вашему, почему американцы его не отпускают?

– Его нельзя трогать с места.

– Да, но они не разрешают и нам его навестить. Мы предлагали послать за ним самолет.

– В Туле? – улыбнулся Руперт. – Ну, на это они вряд ли пойдут. Ведь это их самая крупная арктическая база.

– Пусть так. Но потом мы предложили им отправить его домой или в Канаду на их самолете и за наш счет. И снова отказ. Почему они держат Водопьянова? По международному праву, когда спасаешь человека от бедствия, не имеешь права его задерживать.

– Но он тяжело болен, – настаивал Руперт. – Можете мне поверить.

Маевский покачал головой.

– Они даже не прислали нам подробного медицинского заключения. Ничего!

Теперь пожал плечами Руперт. В словах Маевского ему послышались отголоски «холодной войны».

– К сожалению, я ничем не могу вам помочь, – сказал он.

Маевский упорствовал.

– А по-моему, можете. Ведь вы столько времени провели вместе и, наверно, хорошо знаете Водопьянова.

– Более или менее.

– В таком случае, мистер Ройс, вы несомненно должны понимать, как ему не терпится попасть домой. Вы не можете не понимать этого.

– Вы правы, конечно. Я думаю, ему хочется домой не меньше, чем хотелось мне.

– Вот именно! И вы согласны подтвердить то, что думаете?

– Кому?

– Ну, хотя бы прессе. Чтобы об этом узнали все.

– Зачем? – спросил Руперт. – Почему вы так о нем беспокоитесь? Ему там вовсе не плохо. И американцы безусловно отправят его домой, как только он немного подлечится.

Маевский покачал головой.

– А мы подозреваем, что нет. Это-то нас и тревожит. Вот почему мы просим вас заявить о том, что ему очень хочется домой. Надо сделать это прежде, чем они сообщат, что он этого вовсе не желает. Они будут держать его насильно, а напишут, что он не хочет возвращаться.

– Чепуха! – воскликнул Руперт. – Я в это не верю.

Маевский склонил набок голову и внимательно на него поглядел.

– Ах, мистер Ройс, вы не знаете, как делаются такие вещи. Можно вам задать один вопрос?

Руперт выжидательно смотрел на него.

– Самолет Водопьянова был сбит? – спросил Маевский.

Руперт был поражен. Такая мысль никогда не приходила ему в голову. Сбит? Кем? Американцами? Возможно. Но если они сбили его, почему они ничего об этом не сообщили? Почему не подняли шума?

– Не знаю, – сказал он Маевскому. – Я над этим как-то не задумывался. Честное слово, не знаю.

– Вы ведь нашли самолет у восемьдесят седьмой параллели? – В тоне Маевского не чувствовалось и намека на шутку.

– Приблизительно гак.

– То есть примерно в пятистах-шестистах километрах от Гренландии. Арктика никому не принадлежит, мистер Ройс. И уж во всяком случае Америке. Они не имеют права сбивать самолеты за полярным кругом. Вся эта область расположена очень близко к нашей стране.

– Не думаю, чтобы ваш самолет был сбит. Мне это кажется маловероятным.

– Вы полагаете, что он потерпел катастрофу?

У Руперта не было никаких доказательств в подтверждение своих слов, просто-напросто он считал, что американцы подняли бы шумиху, если бы сбили русский самолет. Но произошло это очень далеко, в нескольких сстнях километров от Гренландии. Может быть, американцы предпочли замять инцидент? Если их радар обнаружил самолет и они выслали перехватчик, это уже похоже на военные действия – ведь дело происходило за сотни километров от американской базы. Но неужели Водопьянов ничего бы ему не сказал? А может, он чувствовал, что и у него рыльце в пушку и ему там тоже нечего было делать? Такая возможность показалась Руперту вполне допустимой, и он спросил Маевского:

– А почему вы полгода назад не объявили о пропаже самолета в Арктике? Вы, помнится, в своей печати и словом не обмолвились, что у вас пропал самолет.

– Мы никогда не объявляем о таких происшествиях, – возразил Маевский. – Во всяком случае, когда дело идет о нашей полярной авиации. Вы когда-нибудь слышали, чтобы у нас в Арктике разбивались самолеты?

– Нет, кажется, не слыхал, но…

– Видите ли, мы считаем, что это никого, кроме нас, не касается. Мы организовали поиски.

– А что же все-таки делал ваш самолет на восемьдесят седьмой параллели? – поинтересовался Руперт.

– Занимался геофизическими исследованиями, – не задумываясь, ответил Маевский. – Тем же, чем и вы, не так ли?

– А откуда вам известно, что мы там делали, разрешите спросить?

– Об этом рассказал ваш журнал «Аэроплан».

Руперт пересел на подоконник и стал глядеть на розы, которые обвивали шпалеру соседнего дома. Похоже, что от него требуют, чтоб он решил, кто прав и кто виноват в этом странном споре двух мировых гигантов. Принято было считать, что во всем виноваты русские. Но ведь не Водопьянов же являлся, в конце концов, виновником «холодной войны», и Руперту не хотелось говорить ничего, что могло быть истолковано против него. Он не хотел, чтобы Водопьянова задерживали как шпиона. Однако так ли уж он невиновен? Можно ли утверждать, что русский не вел наблюдений за американскими радиолокационными станциями?

– В сущности, я ничего не знаю, – сказал Руперт, стараясь быть объективным.

– Чего вы не знаете? – спросил Маевский, готовый снова, если пожелает Руперт, превратить все в шутку.

А Руперт просто не знал, чью ему взять на этот раз сторону. Он был не из тех людей, которые не могут сделать выбор и терзают себя сложными духовными проблемами. Ему надо на что-то решиться. И к тому же не забывать о Водопьянове. А чего бы он прежде всего хотел для Водопьянова! Руперт вспомнил, в каком он сам недавно был положении. Он просил одного: чтобы его отправили в Англию; у себя дома он обретет тот обжитой, непризрачный мир, где все было поэзией по сравнению с муками, пережитыми им в ледовой пустыне.

– Я в сущности не знаю, что делал Алексей в Арктике, – сказал он Маевскому. – Мы никогда об этом не говорили. Но, видимо, он имел такое же право там быть, как и я. Американцы несомненно обязаны отпустить его. как только он поправится. Они так и сделают. Не беспокойтесь.

– Как, по-вашему, если он в таком тяжелом состоянии, быть может, его жене имеет смысл похлопотать, чтобы ей разрешили свидание с ним?

– Безусловно, – сказал Руперт. – Но надо смотреть не дело трезво. Вряд ли можно рассчитывать на то, что американцы пустят ее в Туле.

Маевский вздохнул:

– Пожалуй, вы правы.

Джо уже примирилась с мыслью, что гости просидят у мужа еще несколько часов, но вдруг услышала на черной лестнице голоса Тэсс и Анджелины. Тэсс плакала. Что там опять случилось? Она извинилась перед гостями, а Маевский, глядя прямо в голубые глаза своего собеседника, серьезно сказал:

– Мы знаем, чем мы вам обязаны. Наши специалисты-полярники говорят, что ваш поход с беспомощным Водопьяновым – подвиг, неслыханный в истории полярных исследований.

На этот раз, против обыкновения, похвала не вызвала у Руперта протеста; он понимал: излишняя скромность могла бы сейчас выглядеть нескромно.

Маевский поднялся.

– Ну, нам пора, – сказал он.

Руперт встал, чтобы проводить гостей но русские непременно хотели попрощаться с Джо, которая все еще стояла у черного хода и препиралась с Гэсс и Анджелиной. Приоткрыв дверь, Руперт заглянул на кухню и сказал, что гости уходят. Все трое – Джо, Тэсс и Анджелина – были в слезах: они помирились; Тэсс не потеряет Анджелину. Но с толчеными сухарями, как бы они ни были полезны, покончено раз и навсегда.

Джо вытерла слезы и спокойно попрощалась с русскими, неожиданно добавив:

– Вы совсем не такие, какими я вас себе представляла.

Маевский серьезно пожал ей руку.

– Никто не бывает таким, каким его себе представляешь заранее. Как по-вашему, мистер Руперт?

– Это верно, – сказал Руперт и отворил им дверь.

Глава тринадцатая

После этого посещения Руперт стал вдвойне героем: героем на Западе и героем в России, хотя об этом последнем обстоятельстве люди узнали не сразу.

Английские газеты охотились за ним со дня его спасения, они пытались взять у него интервью даже по радио, из Мелвилла. К приезду его в Суррей министерство авиации опубликовало подробное сообщение о том, что с ним произошло. Корреспонденты делали все возможное, чтобы проникнуть к нему в госпиталь, подстерегали его по дороге домой, не оставляли в покое и дома. Он отказывался их принимать, и газетные полосы запестрели досужими репортерскими вымыслами. Руперт выходил из себя, когда их читал.

Его не тешила слава, зато Джо радовалась всему написанному о нем, а Роланд получал тайное удовольствие, приводя домой школьных товарищей поглазеть на отца, который все еще не выходил за калитку.

Какой он герой? При чем тут героизм?

Он считал, что физическая храбрость – дело нехитрое, если обстоятельства тебя к ней вынуждают. А что же такое настоящий храбрец? Моряк, который не покидает тонущего в океане судна? Летчик, совершающий невероятные подвиги? Солдат, проявляющий стойкость перед лицом смерти? Нет. Герой – это человек, который и в немыслимых условиях делает то, что нужно; и главное здесь не в огромной физической выдержке, а в том, что, проявляя ее, человек занят делом, которое принесет пользу людям. Капитан Скотт в Антарктике был неудачником, а не героем, а вот ученый, который с ним шел, доктор Вильсон – тот герой. Так же. как Шеклтон. И Нансен, пустившийся на санях по северным льдам во имя подлинно большой цели. И Ален Бомбар, когда он один переплыл в резиновой лодке Атлантический океан, желая доказать, что человек может выжить в море без специально взятых с собой запасов продовольствия и воды.

Герой – тот, кто рискует жизнью ради настоящей цели; в противном случае храбрость – это лишь следствие случайных обстоятельств и ничего героического в ней нет. Собственная история Руперта тоже не более чем поразительная случайность, даже ошибка… Так что вся газетная болтовня о нем ничего не стоит; в том, что он сделал, не было никакой особенной пользы, разве что – и опять случайно! – для Водопьянова; вот почему он и не желает об этом распространяться.

█

А в это время Водопьянов, на свою беду, стал поводом для дипломатической войны.

Американцы негодовали, что русские подвергают сомнению их мотивы. Русские возмутились и направили официальный протест Дании, на чьей территории содержался Водопьянов. Они требовали, чтобы летчик был немедленно освобожден.

– Что-то в мире неладно, – жаловался Руперт, – если целые страны начинают ссориться из-за какого-то несчастного калеки. Что случилось с людьми?

– Да они ссорятся из-за каждой ерунды, – отвечала Джо. – А может, он вовсе не так уж жаждет возвратиться домой? Бывает ведь…

Руперта взорвало.

– Оставь! Я ни минуты не сомневаюсь, что он хочет вернуться! Но не в этом дело. Почему русским не подождать, пока он поправится?

Мысль о Водопьянове не давала Руперту покоя. Он решил поговорить с ним по радио.

Сначала он попросил разрешения в министерстве авиации у начальника своего отдела Филлипс-Джонса, хорошего работника, но не слишком приятного человека. Руперт любил порядок и счел такой шаг необходимым, хотя и был еще в отпуске по болезни. Но Филлипс-Джонс сухо ему заявил, что если он желает разговаривать с Водопьяновым, он должен сделать это на свой страх и риск и ни в коем случае не впутывать учреждение, в котором служит. Руперт с ним согласился, позвонил в американское посольство военно-воздушному атташе и спросил, не могут ли они разрешить ему разговор с Туле, такой, какой в свое время они устроили Джо. Он объяснил, что хотел бы поговорить с Водопьяновым.

В пять часов вечера атташе позвонил ему домой и соединил с Водопьяновым. В Туле это время был еще полдень.

– Алло, Алексей! – закричал Руперт. – Как ваше здоровье?

– Это вы, Руперт? – ответил Алексей. – Алло! Алло! А вы как, хорошо? Как дела? Где вы сейчас?

– Послушайте, – кричал Руперт, – как ваше здоровье?

– Прекрасно, в полном порядке.

– Очень рад, очень рад. Но я вас спрашиваю, вы еще лежите в постели или уже встали?

– В каком смысле?

– В ка-ком вы со-стоя-нии? – раздельно произнес Руперт. – Вы еще лежите в постели?

– Конечно, еще лежу. И она стоит чуть ли не вверх ногами. Это очень мудреная кровать. – Смех у Алексея звучал по-прежнему жизнерадостно. – Спина у меня в гипсе, но чувствую себя хорошо.

– А как насчет возвращения домой? Вы не против?

Вопрос пришлось повторить.

– Против? Да я только об этом и думаю. По-моему, я здоров. Врачи здесь о'кей! О'кей! Но…

Остального Руперт не расслышал: голос Водопьянова то таял где-то в пустоте и в шумах, то возвращался; они обменялись любезностями, пошутили насчет еды и кончили разговор прочувственным обещанием скоро увидеться.

– Когда я вернусь, я всем расскажу, что вы сделали, – заверил его Алексей. – Здесь я ничего не рассказывал.

Если в этой фразе скрывался тайный намек, то Руперт его не сразу понял – связь была плохая, и все его внимание уходило на то, чтобы разобрать слова, которые кричал ему Водопьянов. Но положив трубку, Руперт встревожился.

– Необходимо, чтобы его отправили домой, – сказал он Джо. – О чем тут говорить! Если он в состоянии выдержать перелет, американцы обязаны его отпустить. Надо этим заняться.

█

Будь Руперт человеком не столь решительным, он бы хорошенько подумал, прежде чем звонить в американское посольство.

Посла в Лондоне не оказалось, он уехал не то в Нью-Йорк, не то в Вашингтон, но заменявший его советник согласился принять Руперта на следующий день.

– Что ты ему скажешь? – спросила Джо утром, когда Руперт, всегда тщательно соблюдавший требования этикета, надевал парадный костюм. К сожалению, дорогой серый костюм, который прежде сидел отлично, теперь висел на нем как мешок. Руперт скорчил такую недовольную гримасу, что Джо даже засмеялась.

– Я почему-то совсем не толстею, – заметил он огорченно.

– Погоди, дай время, – утешила его Джо. – От одних уколов не потолстеешь. Надо есть побольше.

Три раза в неделю ему делали вливания витаминов, глюкозы и других лекарств, но он все еще чувствовал слабость.

– Я просто их попрошу отпустить Алексея, – сказал он. – Они, видимо, не понимают, что ему пришлось вынести.

Джо внимательно на него посмотрела. Он был страшно худ, тело тонуло в одежде. Но высохшее, изможденное до прозрачности бледное лицо было спокойно и уверенно.

– А не проводить ли мне тебя на такси? – предложила она.

– Зачем?

Он явился на Гросвенор-сквер точно в назначенное время, обождал в небольшой серой приемной и, наконец, был впущен в большую бело-серую дипломатическую гостиную, где висело два рисунка Тулуз-Лотрека и несколько никому не ведомых американских абстракционистов. Он разглядывал картины, когда к нему вышел хорошо одетый, любезно улыбающийся господин, типичный дипломат, давно привыкший принимать самых разных посетителей и, несмотря на это, с трудом сдерживавший любопытство. Руперт понимал, что именно из любопытства и согласился мистер Олтертон его принять – дипломату было ничуть не менее интересно посмотреть на такого чудака, чем всем прочим.

– Выглядите вы сравнительно неплохо, – заметил Олтертон. – Я-то думал, что увижу ходячий скелет.

– В самом деле? – холодно осведомился Руперт. Он сразу почувствовал себя с хозяином на равной ноге. И это было ему приятно.

Они знали обычаи своего круга, и Руперт не торопился начинать разговор о деле, которое его сюда привело. Оказалось, что Олтертон знаком с дядей Руперта. Жена Олтертона встречала в англо-американо-французском высшем свете Парижа мать Руперта, которая отбыла в свой охотничий домик через два дня после благополучного возвращения сына. (Она любила его, но, поскольку он теперь жив и здоров, она срезу же забыла все, что с ним произошло, словно подобные истории случались с Рупертом каждый день.)

– Это правда, что ваша мать увлекается «христианской наукой»? – полюбопытствовал Олтертон.

– По-моему, да, – уклончиво ответил Руперт, чтобы избежать излишней интимности.

Но пора было переходить к делу, и Руперт сказал, что, собственно, он пришел, чтобы поговорить об этом русском, о Водопьянове.

– Русские убеждены, что вы не хотите его отпускать, – заявил он Олтертону напрямик. Тот молча кивнул. – Я говорил с ним по телефону, – продолжал Руперт. – Он как будто пошел на поправку. И я подумал, что хорошо было бы вам перевезти его из Туле в какое-нибудь другое место, откуда русские смогут его забрать.

Олтертон слушал благожелательно: собеседник и его мотивы были для советника вне подозрений.

– Я не очень-то в курсе этого дела, – объяснил он Руперту. – Но я могу передать ваше предложение.

– Ему здорово досталось, – сказал Руперт. – Может быть, вы растолкуете им и это. Мне было сравнительно легко, я-то ведь ходил, но для Водопьянова – это был сущий ад, ад, какого они себе и представить не могут!

– Видимо, у них есть достаточно веские причины задерживать его, – предположил Олтертон. – Возможно, что состояние его здоровья…

– Да, конечно, – вздохнул Руперт. – Однако дело в том, что Водопьянову не терпится уехать домой. Ведь только мысль о доме и поддерживала в нас жизнь. Я и сам не успокоюсь, пока он не вернется к себе.

Олтертон понял его, но пожал плечами.

– Нашему авиационному начальству не так уж часто попадаются в руки русские полярные летчики. Вот оно и не торопится…

– Я не вижу никаких оснований, чтобы ваши военные его задерживали, – перебил советника Руперт. – Все равно навсегда они его у себя оставить не смогут.

Олтертон присел на свой пустой стол. Он был весь дружелюбие и готовность помочь, он сочувствовал, но ведь все не так просто…

– Насколько я понимаю, им очень хочется выяснить, что он там делал.

– Вряд ли им что-нибудь удастся узнать. Алексей ничего не скажет.

– Да, дело щекотливое, – признался Олтертон и снова повторил, что передаст куда следует предложение Руперта. – Русские любят из-за всего поднимать шум.

Они поговорили о модели парусной яхты, которую рассматривал Руперт. Олтертон рассказал, что яхта «Бум» принадлежит ему вдвоем с его более состоятельным старшим братом.

У Руперта тоже когда-то была яхта, но он от нее отказался, как и от всего остального своего состояния. Теперь он читал про яхты только в газетах.

– У всех двенадцатиметровых яхт надводная часть совершенно одинакова, – заметил Руперт. – Наверно, разница только в подводной части.

– Вы правы, – вздохнул Олтертон. – Теперь предпочитают строить большие яхты. Деньги, деньги, деньги! Кругом у людей такая уйма денег…

Руперт не любил разговаривать о деньгах, да и пора было откланяться. Олтертон предложил встретиться как-нибудь еще раз, по-приятельски. О, разумеется, с удовольствием! Они созвонятся. Но уходя, Руперт усомнился в том, что он убедил советника насчет Водопьянова. Впрочем, он сделал все, что мог…