Текст книги "Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

– У него свои убеждения, тетя Кристина, и он хочет делать то, что они ему подсказывают. Вот и все. Не думаю, чтобы его можно было переубедить.

– Ах, какие все Ройсы идиоты, – не выдержала тетя Кристина. – Просто полоумные, все, как один!

Глава тридцать седьмая

Руперт пытался ускорить передачу акций: он самолично побывал у банкиров матери и у маклеров, которые занимались его собственными капиталами и акциями, посетил страховые компании и юристов, наблюдавших за выполнением завещания его отца, а также поверенных Фредди. Несколько дней я Руперта почти не видел.

Я поехал в Уошберн, чтобы повидать Кэти и поговорить с ней о Пепи. Я попросил ее уступить мне одно из ежемесячных свиданий, которые дают родным заключенных: хотя тюрьма была мало подходящим для этого местом, я решил сделать Пепи предложение. Кэти стала надо мной подтрунивать, тем не менее она сказала, что мое намерение ее радует.

Но неожиданно я вынужден был снова взять на себя роль представителя Руперта, которая мне уже порядком надоела: Рандольф прислал за мной машину, и меня повезли в Уошберн.

Вид старика меня поразил. Если Фредди последнее время просто спивался, Рандольф страдал от другого: его снедали мрачные мысли. Широкое злобное лицо с массивной челюстью страшно осунулось, он стал похож на старую больную собаку. (Накануне я спросил у Фредди, знает ли Рандольф о предполагаемом слиянии с Бендиго и Наем – ведь это означало, что старику изменили его ближайшие союзники. «Догадывается», – сказал Фредди. «Ну и как он к этому относится?» – «Так, словно ему всадили нож в спину, – весело сообщил Фредди. – Будто его предали и продали».) Да, теперь у старика на лбу было написано, что он жертва предательства.

– Каждым своим шагом, – говорил он мне о Руперте, – этот субъект доставляет семье самые невообразимые неприятности. Совсем как его растяпа-отец. Если бы он хоть немного пошел в Кристину, у него все же была бы капля здравого смысла, а так он сидит у всех в печенках.

На минуту я подумал, что Рандольф уже знает о пяти миллионах и собирается прибегнуть к параграфу устава, который лишит Руперта его имущества, но выяснилось, что пока еще он в полном неведении.

– Я хочу для тебя кое-что сделать, – продолжал Рандольф сквозь зубы.

Мы сидели в обшитой панелью гостиной, похожей на салон в Версале. Я знал, что старик редко заходит теперь в эти комнаты, он просто хотел поразить меня их великолепием. Он протянул мне стакан виски, чего я вовсе не просил.

– Спасибо, но я не люблю виски, – отказался я, однако ничего другого он мне не предложил, хотя буфет ломился от напитков.

Я ждал, что последует дальше.

– Хочу, чтобы ты купил акции у своего двоюродного братца, – заявил Рандольф. – Вы ведь друзья, не так ли? Тебе он их продаст.

– Он продает их Фредди.

– Знаю. Но если ты попросишь, он их уступит тебе.

– Сомневаюсь, дядя Рандольф, – сказал я. – Да у меня и нет для этого пятисот тысяч…

– Деньги я тебе дам, – рявкнул Рандольф. – Все, что от тебя требуется, это купить акции.

– Для себя или для вас?

– Можешь оставить их себе, – пренебрежительно бросил Рандольф.

Его предложение не так уж меня поразило, но слишком многое ставилось в этой игре на карту, чтобы можно было все принимать за чистую монету. Я спросил, чего он добивается.

– Не хочу, чтобы акции достались Фредди, – с угрюмой откровенностью ответил Рандольф. – Только и всего. К тому же, ты, кажется, женишься на Пепи? Во всяком случае, мне так говорили. Это правда?

– Все может быть.

– Ну, вот тебе и свадебный подарок.

Мне стало смешно.

– Ну, как? – спросил Рандольф.

Я взял стакан виски и осушил его залпом.

– Эти акции, дядя Рандольф, – усмехнулся я, – мне не удалось бы получить, даже если бы я захотел.

– Почему?

– Мне пришлось бы уговорить Руперта подложить свинью Фредди.

– Подумаешь! А сколько раз Фредди подкладывал свинью мне, да и все вам тоже?

– Пусть так, но Руперт меня и слушать не станет.

– А ты его уговори, – настаивал Рандольф. – Объясни ему, как это для тебя важно.

Мне стало тошно. За последние полгода жизнь среди Ройсов ко многому меня приучила, но кое-чего я все еще не мог переварить.

– Вы же знаете, что я оказался здесь, среди Ройсов, по чистой случайности, – заметил я.

– Подумаешь! Мне это безразлично. С таким капиталом ты станешь самым настоящим Ройсом.

– А вы слышали, что Руперт собирается сделать с деньгами, которые он получит за свои акции? – спросил я, надеясь нанести ему чувствительный удар.

– Нет, и мне на это наплевать. Раз он такой болван, по мне пусть хоть в омут бросается со всеми своими деньгами.

– Это примерно то, что он и собирается сделать, – подтвердил я.

– Ну, так как?

– Нет, дядя Рандольф, вы на меня не рассчитывайте.

– Просто пороху у тебя не хватает, – криво усмехнулся старик.

– Пусть гак, – согласился я и поднялся со стула.

Рандольф остался сидеть, а когда я попрощался, он только презрительно фыркнул, и мне даже стало его жалко.

Я вернулся к Кэти. Прежде чем мы сели ужинать на кухне, где всегда разгорались горячие споры, я позвонил Руперту и рассказал ему о разговоре с Рандольфом.

– Вам надо спешить, – предупредил я, – иначе он выкинет что-нибудь такое, чего даже нельзя предугадать.

– Только бы он не узнал о пяти миллионах, пока не заключена сделка с Фредди.

– Постарайтесь ее ускорить.

– Делаю, что могу. Это не так просто, но, мне кажется, все уладился.

Мне тоже так казалось, однако тут Руперт допустил грубую ошибку.

Он все рассказал Джо. Не знаю, почему он не мог подождать хотя бы еще несколько дней до завершения сделки с акциями; но когда мне стало известно о том, что случилось и к чему это привело, я только руками развел и сказал себе: тот, кто безрассудно честен, заслуживает того, что сам на себя накликал.

█

Руперт уверял меня, что старался выбрать для разговора с Джо подходящий момент, но, по-видимому, выбор оказался неудачным. Он считал, что должен поговорить с ней до, а не после продажи акций. Вечером в воскресенье они сидели на лужайке перед домом, потягивая коктейли, и Руперт подумал: теперь или никогда. Он рассказал, что продает акции Ройса, а вырученные деньги намеревается истратить на разные благие дела – в первую очередь на кампанию за признание Объединенными Нациями Китая.

Джо секунду помедлила, словно не веря своим ушам.

– Не может быть… – пробормотала она.

– Подожди!.. – начал он.

– Нет! Нет! – вскрикнула Джо. – Молчи! Не хочу даже слушать! – Она заткнула уши. Вскочила на ноги. – Мне надоело, надоело! Я покончу с собой! – истерично кричала она. – Забирай свои деньги. Отдай их китайцам. Но помни, что я тебе сказала. Я уйду от тебя навсегда.

Он пытался объяснить, что не собирается отдавать своих денег, он просто хочет найти им другое применение.

– Почему? Почему? – повторяла она, как пришибленная. – Объясни, почему ты все это делаешь?

– Не знаю, – покорно ответил он. – Но это даст мне больше радости, чем плыть по течению вместе с Фредди.

– А чем плох Фредди? – снова закричала она. – По крайней мере, он не сумасшедший.

– Ты хочешь, чтобы я был таким, как Фредди?

– Да, потому что он живет как все. Тебе это не нравится? Он не беснуется, не то, что ты! Зачем ты это делаешь?

– Фредди – несчастный, жалкий человек. Даже в своих отношениях с Пегги…

– Они счастливы, – настаивала она.

– Они несчастны.

– Но не из-за денег.

– А из-за чего же тогда?

– Из-за того, что мужчины – идиоты. Думаешь, тебе больше повезло, чем Фредди?

Он попытался ее урезонить и сказал, что криком делу не поможешь.

– Тебе уже ничего не поможет! – продолжала она кричать и кинулась к дому. – Нечего тебе жалеть Фредди. Пожалей лучше себя. Не одна Пегги изменяет мужу. – Он шел следом за нею, и она, вдруг повернувшись, бросила ему в лицо: —Я тоже! Я тоже тебе изменила. Чем разыгрывать превосходство, подумал бы, в каких ты сам дураках! – со злорадным торжеством выпалила она.

– Что ты болтаешь?

Она побежала через оранжерею, потом через гостиную.

– Я спала с Брайаном Бонни в поезде, когда ты улетел из-за своих бредней в Пекин; а ты ничего не знал, и тебя это не трогало. – орала она на ходу, не оборачиваясь, зная, что он бежит за ней. – Тебе было все равно! Ты даже не догадался! – Он ей не поверил. Она это поняла: бледная как мел, она снова повернулась к нему: – Ты так чертовски самоуверен. А это правда, правда! – Они уже были в спальне. – Так что давай разведемся; мне теперь все равно. Но детей ты не получишь. Я не дам тебе портить им жизнь. Через мой труп.

Руперт почувствовал, что наступила самая горькая минута в его жизни, внезапно между ним и Джо пролегла бездна. Он тупо следовал за ней по пятам, а она металась по комнате и истерически кричала:

– И не хвастай, что ты чист, как ангел. Я знаю, ты обманывал меня с этой русской! Что же у тебя такой возмущенный вид? Ты начал первый, ты подал пример…

– Это была случайность… – неуверенно произнес он, все еще не в силах постичь того, что произошло.

– Ты просто подлец! Честности в тебе ни на грош. Ханжа! Все твои высокие принципы – чистое лицемерие!

– С Бонни!.. – Все еще не веря, произнес он.

Отупение прошло, на смену ему пришли гнев, возмущение, брезгливость, он почувствовал боль, словно от раны.

– Теперь я, по крайней мере, могу от тебя уйти, – выдавила она сквозь слезы. – Жить с тобой невыносимо. Нет больше сил.

– Послушай…

– Может, хочешь, чтобы я осталась? – с презрением спросила она. – Ну и рожа у тебя сейчас. Что, тошно? Так тебе и надо. По крайней мере, не будешь меня удерживать. Я тебя предупреждала, что уйду. Вот и получай, если мне не верил. Теперь тебе придется поверить. На этот раз никакие уговоры не помогут.

Он оставил ее в спальне и ушел, стараясь ни о чем не думать. Но голова у него была ясная. Он понимал: сейчас она вне себя и еще не отдает себе отчета в том, что наделала своим признанием, – так человек, который совершает самоубийство, не сознает, что возврата к жизни больше нет. Она еще не знает, как бесповоротно то, что случилось; она поймет это только потом…

– Но, боже мой, – говорил он себе, – что мне теперь делать? Что будет с детьми?

Думать о ее близости с Бонни было для него все равно что видеть ее мертвой.

Спускаясь с лестницы, он слышал ее плач; он надел пиджак, аккуратно застегнул его и вышел на улицу. Спаниелю Фиджу, который встретил его радостным повизгиванием, он сказал: «Нет, тебе со мной нельзя» – и закрыл у него перед носом калитку. Он снова и снова задавал себе вопрос: какое безумие толкало его доводить и себя и ее до крайности, что привело их совместную жизнь к крушению? Он не сомневался– это конец, конец всему, что они пережили вместе.

Глава тридцать восьмая

Я не видел Руперта уже дня четыре, а в воскресенье, когда Джо приехала вечером в Уошберн с Ролландом и Тэсс, я находился у Кэти. Тетя Фло позвонила нам и сообщила о приезде Джо, и я встретился с ней на следующий день. Она бросила Руперта окончательно, а может, он ее бросил: когда Джо уезжала, он еще не вернулся домой.

Не знаю, где был и что делал Руперт в те дни; но я догадывался, что он где-то скрывается, как подстреленный зверь, который предпочитает зализывать свои раны в одиночестве. Мы сидели с Джо на дизельном насосе, который глухо перекачивал воду из какой-то артезианской дыры в один из бессмысленных прудов Рандольфа.

– Теперь мне уже безразлично, – сказала Джо в ответ на мои уговоры. – Пожалуйста, ничего не предпринимайте. Ровным счетом ничего!

Она была измучена. Нервы у нее сдали окончательно, а внутренний огонь, который делал Джо тем, чем она была, казалось, навсегда погас.

– Я не хочу больше видеть Руперта, не хочу с ним разговаривать, – продолжала Джо, и в голосе у нее не слышалось уже ни горечи, ни обиды. – Хватит с меня. И не пытайтесь меня переубедить. Все потеряло смысл.

Бум, бум, бум – работал насос, как огромное механическое сердце – сердце Рандольфа. Я знал, как старик будет радоваться разрыву Руперта и Джо. Весть об этом событии облетела семью в мгновение ока, но все решили, что причиной размолвки были деньги. Только я один знал о Брайане Бонни, а позднее об этом узнала еще Мэриан Крейфорд.

– Что бы там ни было, – убеждал я Джо, – вы должны с ним помириться.

– Ах, даже не говорите об этом, – сказала она равнодушно. – Мы уже мирились не раз. Всю жизнь он чего-то искал. Почему он не довольствуется тем, что имеет? Почему?

– Мало кто из нас доволен тем, что имеет, – заметил я, не очень уверенно защищая Руперта.

– А мне этого было достаточно, – произнесла она с горечью. – И чего он только искал? Что он нашел в этой русской? Это она его испортила.

Джо даже не бранила Руперта, она просто высказывала свое мнение о нем, и я сразу почувствовал, как опасно такое настроение: если Джо даст ему волю – в душе у нее ничего не останется. А я все еще не мог поверить, что такой счастливый брак может рухнуть только из-за того, что рухнул один из его устоев. Тем не менее что-то, по-видимому, давно подтачивало эту семью, и если длинная цепь обстоятельств постепенно заставила Руперта порвать с тем миром, к которому он принадлежал, те же самые обстоятельства изо дня в день убивали и любовь, которая, казалось, так прочно соединяла его с Джо.

– Не внушайте себе, что это конец, – упрашивал я ее. – Попробуйте помириться еще раз.

– Да мне уже и не хочется, – бесстрастно возразила она.

На склоне холма дети катались верхом на уошбернских пони и громко перекликались друг с другом. Конюх вел за поводья лошадку Тэсс, а она подпрыгивала в седле, как мячик, и кричала: «Отпустите ее! Отпустите!» Это было умилительное зрелище, и я думал, что оно растрогает Джо. Но Джо смотрела застывшим взглядом вдаль, на жнивье, не видела ничего кругом и не слышала отголосков своего счастливого детства: ее детство давным-давно бесповоротно ушло.

█

В Лондоне меня с нетерпением ждал Лилл. В своей скромной квартире я нашел несколько записок: он просил меня позвонить как можно скорее. Сперва я хотел оставить его просьбу без внимания, но неожиданно мне пришла мысль, что дело касается Руперта; в голове у меня замелькали дикие предположения, и я снял трубку.

– Вот хорошо, – обрадовался Лилл. – Никуда не уходите, я посылаю за вами машину.

Больше он ничего не сказал, и я приехал в старинный белый особняк, опасаясь, не стряслось ли что-нибудь с Рупертом. Но с ним, как видно, ничего дурного не случилось, Лилл встретил меня, ухмыляясь себе под нос, будто знал, где находится Руперт, что мне было неизвестно.

– Здравствуйте, Джек, – деловито поздоровался он со мной.

Я сдержанно поздоровался: мне хотелось сразу дать ему понять, что я начеку; но адмирала это ничуть не смутило.

– Я вас долго не задержу, – произнес он с присущим ему высокомерием. – Знаю: все, что я вам скажу, вы дословно передадите Руперту.

– А почему бы вам самому не передать это Руперту? – предложил я. – Вы, наверно, знаете, где он находится.

– Для этого пришлось бы доставить его сюда силой.

– А почему бы вам не применить силу?

Мой неприязненный тон не производил на него никакого впечатления.

– Я узнал от Бонни, – продолжал он, – что Руперт договорился с китайцами о выплате фирме пяти миллионов фунтов, а затем отказался от этих денег. Вам это известно?

– Известно.

– Тогда вы должны знать и то, что он продает Фредди свои акции Ройсов.

– Да.

– Я хочу этому помешать, если сумею, – заявил адмирал все тем же деловым тоном. – Вы, наверно, не знаете, что в уставе фирмы есть такой параграф: если кто-нибудь из членов семьи нанесет ущерб интересам компании Ройсов, его акции могут быть отобраны правлением без всякой компенсации. Все, что для этого требуется, это согласие правления и подписи председателя и одного из директоров.

Я промолчал, не желая выкладывать адмиралу, что я знаю и чего не знаю, но даже молчание меня выдало.

– Значит, вы это знали?

– Конечно. Это известно всей семье.

– Послушайте, Джек, глупо говорить со мной таким тоном, – неожиданно сказал адмирал, давая всем видом почувствовать, что ему надоели и я и мои жалкие потуги выказать неприязнь. – Хорошее воспитание имеет свою положительную сторону: оно отучает от мальчишеского желания выразить собеседнику свое отвращение, каковы бы ни были обстоятельства и кем бы ни был ваш собеседник.

– В таком случае считайте, что я плохо воспитан, – грубо ответил я.

– Да сядьте вы, наконец, – приказал он устало. – Все, чего я хочу, это помешать Руперту получить эти деньги. Объясните ему, что, если он не раздумает продавать свои акции, я завтра же расскажу Рандольфу, как он подарил пять миллионов.

– Завтра? Вы не даете ему времени подумать.

– А я и не собираюсь давать ему думать.

– Но какое это имеет к вам отношение? – спросил я. – Эти акции его собственность.

– Я просто не хочу, чтобы Руперт получил деньги, я знаю, как он намерен ими распорядиться.

– Но он все равно может распоряжаться своими деньгами, даже если оставит их у Ройсов.

– Нет. Он сможет распоряжаться только доходами с капитала, а не самим капиталом. Я не хочу, чтобы Руперт использовал эти деньги так, как он хочет. Я говорю с вами достаточно откровенно и прошу передать это Руперту с такой же откровенностью.

– Я даже не знаю, где он сейчас.

– Он вернулся домой, – сообщил Лилл.

– Значит, он уже продал Фредди свои акции?

– Нет, не продал. Пока еще не продал.

– Неужели вы полагаете, что я могу его переубедить? – повторил я то, что говорил всем и каждому.

– Нет, этого я не думаю. Но после того, что случилось, он, быть может, прислушается к голосу рассудка.

– Сомневаюсь, – покачал я головой. – Вы недооцениваете силу его убеждений.

– Если он меня не послушается, я сообщу Рандольфу о деньгах, отданных китайцам; тогда Руперт почти наверняка не получит ничего. Я этого не хочу, Джек. Я вовсе этого не хочу. Объясните ему, какой у него выбор, и скажите, что я прошу его не продавать акций. Вот и все. Ничего большего от него не требуется, и, в конце концов, это не так уж много.

Я ненавидел адмирала, но в глубине душе считал, что Руперту придется принять его предложение. Признание и уход Джо, наверно, нанесли ему такой удар, что он может пойти на компромисс хотя бы ради нее, если не ради себя. Это было возможно, скорее даже вероятно, если только он не ослеплен ненавистью к Джо.

– Ладно, – уступил я. – Я ему передам.

– Он должен дать мне ответ сегодня же вечером, – потребовал адмирал.

– Ладно, ладно, – повторил я. – Но все, что случилось с Рупертом, дело ваших рук.

Я ожидал резкого ответа, но адмирал, посмотрев мне в глаза, сказал:

– Может быть, Джек. Но, зная об отношениях Руперта с моим учреждением, что бы вы сделали на моем месте?

– Я бы все равно ему доверял.

– Я доверял ему, сколько было возможно.

– Мало, – возразил я. – Вы загнали его в угол.

Лилл стоял у холодного камина, стройный, подтянутый.

– Видно, вы недостаточно хорошо знаете Руперта, – произнес он. – Руперт человек на редкость решительный и целеустремленный. Если он что-нибудь вобьет себе в голову, его не остановишь.

– Знаю. Но в наши дни люди не любят, когда им навязывают свои взгляды.

– Так что же я, по-вашему, должен был делать? Смотреть сквозь пальцы, как он переходит на сторону врага? Может быть, я и делал ошибки, но я вынужден пользоваться теми средствами, которые у меня есть. На моей стороне не было умной идейной женщины. А наше общество теперь не может похвастаться высокими идеалами. Откровенно говоря, все преимущества были у противника, тогда как наши идеи и наша правда стали слишком традиционными, привычными, чтобы о них помнить в пылу битвы. Руперт о них и забыл, поэтому стал нам опасен.

Все это звучало убедительно, и я понял, что Лилл со своей точки зрения прав. Если Руперт поверил в идеалы противника, он будет стоять за них до конца – тогда у Лилла есть основания его опасаться.

Но так как решение Руперта затрагивало интересы Джо, адмирал ловко спекулировал ее именем, утверждая, что ищет компромисса ради нее, и только ради нее.

█

Шансы Руперта были равны нулю, и, когда я сказал ему, чего требует Лилл за молчание насчет пяти миллионов, он понял это и сам.

– Мне нужна только подпись матери, – сказал он, – но она сегодня утром нарочно улетела в Афины. Они вместе с Лиллом хорошо все продумали.

Ультиматум адмирала его не удивил. Я спросил, что он делал все эти дни и как себя чувствует, но Руперт замкнулся в себе. Он ужинал один за столом со стеклянным верхом, читая вечернюю газету и поглаживая Фиджа, который сидел у его ног. В доме было угнетающе тихо. Появилась Анджелина, и я попросил ее приготовить мне яичницу. Итальянка пришла заплаканная, что вовсе не соответствовало ее калабрийскому характеру, но, как видно, все в этом доме жили с ощущением трагедии.

– Что вы собираетесь делать? – спросил я Руперта.

– А что мне остается? – ответил он. – Я, очевидно, проиграл.

– Значит, вы не примете условий Лилла?

Если Руперт и колебался, я этого не заметил.

– Вряд ли, – проговорил он.

– А что будет с Джо?

Он промолчал. Анджелина принесла мне бутылку вина и бокал. Поймав мой взгляд, она с сердцем бросила:

– Мистер и миз Ройз – очень глупые люди. – И затопала к двери.

Руперт посмотрел ей вслед, но не проронил ни слова.

Я снова спросил у него, что будет с Джо: я не собирался проявлять традиционной английской сдержанности, считая, что и ему лучше от нее отказаться.

– Не будем об этом говорить, – уклонился он от ответа. – Тут уж ничего не поделаешь.

– Из-за Бонни? – спросил я.

– Откуда вы знаете про Бонни? – вырвалось у него.

– Я догадался об этом в Пекине, пока вы раздаривали те самые пять миллионов.

Он не обиделся и даже не пытался возражать или оправдываться.

– Вам бы следовало поехать и привезти Джо домой, – посоветовал я.

– А на каких условиях? – вяло проронил он. – И кто кого должен простить – я ее или она меня?

– Простите друг друга.

– Не возражаю, – сказал он. – Ну, а что потом? Причина нашего разрыва – не только супружеская измена. Нет, нам не помириться.

– А вы помиритесь.

Он покачал головой.

– Это немыслимо, Джек. У нас теперь слишком серьезные разногласия, чтобы мы могли просто начать все сначала. Да она и слушать меня не станет. Джо хочет, чтобы я жил, как богач, а я этого не могу.

Судя по всему, он примирился с крушением семьи, и, хотя я не думаю, чтобы он навсегда отказался от надежды ее вернуть, сейчас особой охоты уламывать Джо у него явно не было.

– Если вы будете слишком долго тянуть, Джо не простит вам никогда, – предупредил я, – она просто привыкнет к разлуке.

– Мне нечего ей сказать.

– Вы неправы. Вы виноваты больше, чем она.

– Я ее не виню, – упорствовал он. – Но от прежнего ничего не осталось, это я хорошо знаю.

Разубедить его было невозможно; я понял, что он не поедет к Джо и не станет ее уговаривать. Бонни крепко засел у него в голове, и ничто уже не могло залечить этой раны или вернуть его преклонения перед Джо. Прежний образ ее был разбит вдребезги, и он не знал, как склеить осколки.

Глава тридцать девятая

Руперт не принял условий Лилла и полетел в Афины, чтобы уговорить мать, но прежде, чем он вернулся, Рандольф уже знал о пяти миллионах и дал ход сложной юридической процедуре, чтобы конфисковать акции Руперта. Фредди яростно возражал, у них с Рандольфом произошла жестокая стычка, но Фредди вряд ли мог рассчитывать на то. что остальным членам семьи придется по душе его попытка увеличить свою долю в семейном предприятии. Словом, Руперт явно проиграл.

Однако это было только начало. В тот вечер я ужинал у Фредди, и пока он был занят беседой с каким-то американским юристом, Пегги спросила меня, что слышно о Руперте.

– Он в Афинах, – ответил я, – вот и все, что я о нем знаю.

– Вы слышали, что Рандольф хочет учредить опеку над акциями Руперта? Когда Роланду и Тэсс исполнится двадцать один год, они их получат. К тому времени капитал составит три-четыре миллиона.

– Неужели Рандольфу это удастся?

– Они способны на все, – пожала плечами Пегги.

Я никогда еще не видел Пегги такой подавленной. Пока мы ездили в Китай, она призналась Фредди, что Пинк Бендиго был ее любовником: ей казалось, что это внесет в их отношения какую-то ясность. Но Фредди не проронил ни слова: скандал с будущим партнером снова опрокинул бы все его планы, поэтому он смолчал, а Пегги была убита его черствостью и равнодушием.

Впрочем, меня тревожила судьба не Пегги, а Руперта. Он всех избегал, но я условился с Анджелиной, что она сразу же сообщит мне о его приезде, и, придя домой, нашел послание, где, мешая итальянские и английские слова, она сообщила мне, что Руперт вернулся. Я отправился к нему назавтра с утра; позднее в тот памятный день у меня было назначено свидание с Пепи в тюрьме Холлоуэй, где я собирался сделать ей предложение.

Руперта дома не оказалось.

– Он у докторши Крейфорд, – сказала Анджелина.

Руперт возился со своей малолитражкой, пытаясь ее завести, Мэриан ему помогала. Но ни он, ни она не были сильны в технике. Я снял крышку карбюратора, прочистил жиклёр, вставил на место и запустил мотор.

– Подумайте! – ахнула Мэриан. – Вот что значит моряк.

Мы пошли с ней в дом мыть руки, и я долго выбирал подходящий момент для разговора, желая расшевелить Руперта известием о том, какое будущее готовят его детям. Выглядел он вовсе неплохо, в нем не чувствовалось даже горечи, но обычная его сдержанность превратилась у него теперь в холодную отчужденность, сквозь которую не могли пробиться ни Мэриан, ни тем более – я. Все это мне очень не нравилось.

– Поскольку Рандольфу не удалось вас спасти, он взялся за ваших детей, – круто начал я и рассказал ему о плане Рандольфа. – Деньги, которые вы хотели раздать, дожидаются теперь совершеннолетия Роланда. К тому времени они обрастут еще несколькими миллионами.

– Ну, этого я не допущу, – произнес он жестко.

Больше он ничего не сказал, но я понял, что опасность, грозившая детям, вернула его к жизни.

– Мне надо идти, – объявил он, не глядя на меня, мне даже почудилось, что ему нелриятно мое присутствие; я не стал его задерживать и не спросил, куда он идет. – Еще увидимся, – бросил он на ходу.

– Конечно, – отозвался я.

Я глядел, как он шагает по тихой улочке Хэмпстеда, – вид у него был такой, словно он попал в стеклянное царство, которое может разбиться, если он позволит себе хоть одно неосторожное движение. Не потому ли тяготился он и моим обществом?

Глава сороковая

Я больше не видел Руперта.

В три часа дня я пришел в тюрьму Холлоуэй на свидание с Пепи. Бремя своих и чужих забот так удручало меня, что сперва я даже не почувствовал всей тягостности тюремной обстановки. Находясь на воле, человек и в самом деле не отдает себе отчета, что такое свобода, но в тюрьме все специально устроено так, чтобы несчастный заключенный постоянно ощущал свою несвободу и ни на минуту не забывал, что он – беспомощное существо из плоти и нервов – обречен на гибель в этой железной клетке. Деревянная калитка в воротах отворилась, и я очутился на выложенной камнем четырехугольной площадке, запертый среди каменных громад, проволочных сеток, длинных коридоров, потрескавшихся стен, потертого линолеума, дощатых столов и спертого запаха вековой беды.

Но Пепи все это будто даже шло на пользу, и когда она появилась, у нее был такой свежий вид, словно она только что вышла из ванны.

– Я всего час назад узнала, что вместо мамы придешь ты, – сказала она. – Свидания разрешают только членам семьи, для тебя сделали исключение.

– Ты не возражаешь?

– Нет. Хочется увидеть хоть какое-то дружеское лицо. Вот когда свидание кончается и тебя уводят, это ужасно… Ну, что нового на белом свете?

– Много всякого…

Мы встретились в большой камере для свиданий с высоким потолком, оштукатуренными грязными стенами и тщательно вымытым цементным полом, на котором все же темнели какие-то пятна; мы сели на длинную черную скамью у закопченной стены. У двери – это была самая обыкновенная дверь – за сосновым столом сидела надзирательница; перед ней стояла чашка чая без блюдечка и лежали какие-то синие жетоны. К поясу ее платья была прикреплена цепочка, похожая на цепочку унитаза, и на ней висела связка ключей. Пепи выглядела несколько странно в длинной тюремной юбке, хотя чувствовала себя в ней совершенно свободно; впрочем, это странное впечатление объясняется скорее всего тем, что я пришел к ней из мира коротких юбок: тюремная мода отставала года на четыре, а может быть, лет на четыреста. Время здесь остановилось.

Я попробовал описать ей день за днем все, что произошло с тех пор, как ее посадили в тюрьму, но у нее не хватило терпения меня выслушать; к тому же, я забыл, что ее уже навещала Кэти.

– Хватит об этом, – прервал я вдруг ее расспросы о Руперте и Джо. – Я ведь пришел предложить тебе выйти за меня замуж, как только тебя выпустят; все остальное обсудим потом.

Она, славу богу, не стала надо мной издеваться, и я был ей благодарен хотя бы за это.

– Очень мило, Джек, но чем ты собираешься заняться? – спросила она.

– Это зависит от твоего ответа.

– Если я скажу «да», чем ты тогда займешься? – настаивала Пепи.

Я задумался: какой ответ заставит ее сказать «да»? Берегись, сдерживал я себя: никогда нельзя угадать, что она скажет. Но я уже чувствовал себя несчастным оттого, что готов был идти на любые уступки, и только не знал, каких она требует. Чего она от меня хочет?..

– У меня нет определенных планов, – отважился я наконец. – Придется тебе пойти на риск.

– Ты что же, хочешь, чтобы я за тебя все решала? – спросила она, постучав пальцем по моему колену.

– Ну тебя к черту! – воскликнул я с раздражением.

Надзирательница оторвала взгляд от чашки и пролаяла:

– Ругаться запрещено.

Внезапно от этого окрика я почувствовал какую-то дурацкую робость.

– Бедный Джек! – захохотала Пепи.

Не знаю, подействовал ли на меня лей надзирательницы или насмешливый тон Пепи, но меня вдруг охватило непреодолимое желание бежать. Мне уже расхотелось жениться на Пепи, больше того, меня одолевал страх при одной мысли, что она может согласиться.

– Собственно, – скороговоркой произнес я, призвав на помощь всю свою волю, – я хочу перебраться в Сурабайю, или на французский остров Нумеа, или еще куда-нибудь, все равно куда. Уехать отсюда.

– Вот как?..

Я знал, что говорю как раз то, что заставит ее сказать «нет», и тут же понял, чем объясняется внезапный перелом в моей душе.

Дело было в самой Пепи. За несколько секунд в тюрьме я вдруг увидел, что она собой представляет. Есть такие англичанки – они всегда находят какое-нибудь дело и целиком посвящают себя служению ему, не столько ради самого дела, сколько из чувства противоречия, для того, чтобы постоянно преодолевать какое-то сопротивление. Я понял, что к такому типу людей принадлежит и Пепи, тогда как, например, Мэриан Крейфорд похожа на всех нас, простых смертных – она мучается от наших общих болячек, и сердце у нее кровоточит, как у любого из нас. Таким же, как Мэриан, был и Руперт.